Небесный архив: исправленные судьбы. Часть 2

Внутри, за прялкой, сидела старуха. Нет, не старуха – Ткачиха. Ее пальцы, длинные и узловатые, как корни старого дерева, ловко управлялись с нитями, которые светились мягким голубоватым светом. Она не подняла головы при входе Веры, только кивнула к пустому стулу напротив.

– Садись, дитя. Ты ведь пришла за ответом, не так ли?

Голос Ткачихи звучал странно – будто одновременно и молодо, и старчески, словно несколько человек говорили в унисон. Вера осторожно опустилась на стул, чувствуя, как дерево под ней тихо поскрипывает, будто жалуется на тяжесть гостя.

– Какой ответ? – спросила Вера.

Ткачиха наконец подняла глаза. Они были совершенно белыми, без зрачков, но Вера почувствовала, как тот взгляд проникает куда-то глубоко внутрь, перебирает ее воспоминания, как нити на прялке.

– Ты спрашиваешь не о том, что будет. Ты спрашиваешь о том, что было. – Ее пальцы продолжали работать, нити переплетались в причудливый узор. – Ты хочешь знать, кто был первым.

Она протянула руку куда-то за спину и достала шарф. Необычный шарф – он будто соткан из тумана и теней, переливался разными оттенками серого, а при ближайшем рассмотрении Вера увидела, что это не ткань вовсе, а бесчисленное количество крошечных букв, сплетенных в единое полотно.

– Возьми. Это забытые слова. Те, что потерялись между строк. Те, что кто-то когда-то не договорил.

Вера осторожно взяла шарф. Он был удивительно легким и в то же время невероятно тяжелым – как будто в нем заключалась тяжесть всех невысказанных мыслей мира. Когда ее пальцы коснулись ткани, буквы зашевелились, перестроились, сложились в слова, в предложения, в целые истории, которые тут же рассыпались, уступая место новым.

– Надень его, – прошептала Ткачиха. – И увидишь то, что Архив пытался стереть.

Вера подняла шарф к лицу. В последний момент ей показалось, что Ткачиха что-то хотела добавить, предостеречь, но было уже поздно – ткань коснулась ее кожи.

Мир взорвался воспоминаниями.

Она увидела Алексея. Не того Алексея, которого знала, а другого – молодого, с горящими глазами, с пером в одной руке и книгой в другой. Он стоял перед чем-то огромным, темным, бесформенным и.… спорил. Да, он спорил с самой Тенью Первого Читателя, его голос звенел, как сталь:

– Я не позволю вам забрать их! Они имеют право на свою историю!

Тень шевельнулась, и вдруг Вера поняла – это не просто спор. Это создание правил. Алексей не просто защищал чьи-то истории – он создавал сам принцип, саму возможность того, что истории могут принадлежать тем, кто их прожил.

И тогда Тень ударила его.

Не физически – нет, что-то гораздо страшнее. Она вырвала из него что-то важное, что-то основополагающее, и Алексей… изменился. Не внешне, нет. Но что-то внутри погасло, как свеча на сквозняке.

Шарф начал рассыпаться. Буквы одна за другой отрывались от ткани, превращались в пыль и исчезали. Вера инстинктивно схватилась за него, пытаясь удержать, но это только ускорило процесс.

– Нет! – крикнула она. – Еще немного! Я должна знать!

Но Ткачиха только покачала головой, ее белые глаза наполнились чем-то похожим на жалость.

– Первая жертва Архива, – прошептала она. – Тот, кто попытался дать вам голос. И первое, что у него отняли – право быть помянутым за этот поступок.

Последние нити шарфа растворились в воздухе. Вера опустила руки, чувствуя, как что-то важное ускользает от нее, как песок сквозь пальцы.

– Почему ты показала мне это? – спросила она, и голос ее звучал хрипло, будто она долго плакала.

Ткачиха снова склонилась над прялкой. Ее пальцы вновь затанцевали, создавая новые узоры из нитей.

– Потому что все имеет цену, дитя. Даже память. Особенно память. – Она протянула руку и нежно коснулась лба Веры. – Теперь иди. И помни – иногда, чтобы что-то сохранить, это нужно сначала потерять.

Дверь хижины распахнулась сама собой. Снаружи уже не было поля с нитями – только бесконечный коридор архивных стеллажей, уходящий в темноту.

И где-то в этой темноте ждал ответ.

Глава 7. Игра теней

Тени в Архиве всегда вели себя по-особенному – не просто отсутствовали, а словно жили собственной жизнью, перетекали с места на место вопреки законам физики. Но та тень, что сейчас отделилась от стены в дальнем коридоре, была другой. Она не просто двигалась – она рождалась на глазах, вытягивалась из плоскости стены, обретая объем, плоть, форму. Сначала контур – высокий, подтянутый, с прямыми плечами. Потом детали: эполеты на плечах, аксельбанты, сапоги со шпорами. И наконец – лицо. Вернее, то, что от него осталось.

Капитан Лев вышел из тени полностью, и Вера невольно отпрянула. Его мундир Корректора висел на нем, как на вешалке, будто под тканью не было тела, а только пустота. Лицо… лицо было сплошным шрамом, будто кто-то взял ластик и стал стирать черты один за другим, пока не остались только намеки на глаза, нос, рот. Но больше всего поражал меч. Он висел у капитана на боку, но это было не оружие в привычном понимании. Словно сотни ртов раскрылись в безмолвном крике и застыли в таком положении навечно, слившись в единую клинообразную форму.

– Вы… вас же съел книжный дракон… – прошептала Вера, чувствуя, как холодеют пальцы.

Капитан повернул к ней то, что когда-то было лицом. Его голос звучал так, будто доносился из очень глубокого колодца:

– Он проглотил. Но не переварил. Никто не может переварить то, что уже мертво.

Он сделал шаг вперед, и Вера увидела, что за ним тянется не тень, а что-то вроде клубка черных нитей, соединяющих его со стеной, с полом, с самим Архивом.

– Почему вы вернулись?

Капитан Лев поднял руку (вернее, то, что раньше было рукой, а теперь напоминало скорее манекен, грубо вырезанный из темного дерева) и провел пальцами по лезвию меча. От прикосновения «клинок» застонал – низко, протяжно, как ветер в печной трубе.

– Чтобы закончить то, что начал. – Его голос теперь звучал как скрип пергамента. – Архив должен пасть. И ты поможешь мне.

Вера хотела ответить, но в этот момент где-то в глубине коридоров раздался звук – будто кто-то уронил тяжелую книгу. Капитан Лев резко обернулся, его «лицо» исказилось чем-то, что могло быть страхом.

– Они идут. Иди за мной.

Он схватил Веру за руку (его пальцы были холодными и шершавыми, как обложка старого фолианта) и потянул за собой в боковой проход, который она раньше не замечала. Стена будто разошлась перед ними, пропуская в узкий коридор, заставленный полками с книгами в странных переплетах – какие-то были сшиты из кожи, какие-то затянуты в металл, а одна, самая маленькая, пульсировала, будто живая.

Коридор привел их в круглую комнату без дверей. Сотни, тысячи книг на полках, и все – шептали. Не слова, не фразы – только одно слово, снова и снова:

– Ве-ра… Ве-ра… Ве-ра…

Шепот заполнял комнату, оседал на коже мурашками, заставлял сердце биться чаще. Капитан Лев остался у входа, его силуэт растворился в тени, будто его и не было.

– Выбирай, – донесся его голос из ниоткуда. – Но помни – каждая книга здесь хранит чью-то смерть.

Вера подошла к ближайшей полке. Книги здесь были теплыми на ощупь, как живое тело. Ее пальцы сами потянулись к небольшому томику в кожаном переплете – на корешке было вытиснено имя: «Соня Д.».

Она открыла книгу – и тут же захлопнула, но было поздно. Страницы слиплись у нее между пальцами, красные, липкие, с металлическим запахом. Кровь. Это была кровь. На полу, куда упала капля, уже расплывалось темное пятно, и из него росли… нет, не руки, а что-то вроде щупалец из букв, сплетенных в подобие конечностей.

– Капитан? – обернулась Вера, но в дверном проеме стоял уже не он.

Там, где должен быть выход, теперь висело зеркало. И в нем отражалась она сама – но в халате Корректора, с таким же мечом из застывших криков у пояса. Зеркальная Вера улыбнулась (у нее было на один зуб больше, чем должно быть) и поднесла палец к губам:

– Тише. Они уже здесь. И им очень хочется… почитать.

Последнее слово растянулось, превратилось в шипение, и в этот момент все книги в комнате разом захлопнулись. В наступившей тишине стало слышно, как где-то за стеной что-то тяжелое и многоногое скребется о дерево полок, приближаясь.

                                              * * *

Тяжелое дыхание за спиной заставило Веру резко обернуться, но в дверном проеме никого не было – только пустота, густая, как неразбавленные чернила. Книги на полках перестали шептать, затаились, будто притворились обычной бумагой и кожей. Она сделала шаг назад и наткнулась на что-то мягкое.

– Не бойся, – сказал детский голос. – Я не кусаюсь. Ну, почти.

Вера резко развернулась. Перед ней стоял мальчик лет десяти, одетый в странный комбинезон, сшитый из лоскутов разного времени – тут полоска в горошек, там клетка, дальше и вовсе кусок материи с едва различимым текстом. Но больше всего поражали глаза. Вернее, то, что их заменяло – двое маленьких карманных часов с треснутыми стеклами, вделанных прямо в глазницы. Стрелки двигались рывками, будто время для мальчика текло иначе.

– Ты… – начала Вера.

– Часовщик, – кивнул он. Стрелки в его глазах дернулись, показывая то 12:07, то 3:15. – Ну, так меня называют. На самом деле я больше коллекционер. Времени, понимаешь ли.

Он достал из кармана крошечные песочные часы, где вместо песка пересыпались какие-то блестящие частицы, похожие на измельченные воспоминания.

– Красиво, правда? Это твое. Немножко твоего времени. Совсем чуть-чуть.

Вера потянулась к часам, но мальчик ловко спрятал их обратно в карман, усмехнувшись. Его зубы были слишком ровными, слишком белыми – как у взрослого, вставленные в детский рот.

– Я могу предложить тебе сделку, – сказал он, и стрелки в его глазах завертелись быстрее. – Перемотать немного назад. Исправить какую-нибудь… оплошность. – Он многозначительно посмотрел на пятно крови на полу, от которого теперь тянулись тонкие нити вверх, образуя нечто, напоминающее паука. – Цена смешная – всего один случайный год воспоминаний. Совсем чуть-чуть.

– Случайный? – нахмурилась Вера.

Мальчик-часовщик рассмеялся, и в его смехе слышалось тиканье десятков невидимых часов.

– Ну конечно! Может, ты забудешь, как впервые прочла слово «мама». Или как влюбилась. Или… – он наклонился вперед, и стрелки в его глазах замерли, – как впервые услышала об Архиве. Разве не забавно?

За спиной Веры что-то шуршало. Нити крови сплелись уже в нечто более определенное – не паука, а скорее руку, только с слишком длинными пальцами, которые медленно шевелились, ощупывая воздух.

– Они почти здесь, – прошептал мальчик, и в его голосе впервые прозвучало нечто похожее на страх. – Решайся. Или… – он достал из другого кармана крошечные ножницы, – я могу просто отрезать тебе немножко будущего. Всего пару месяцев. Ты даже не заметишь.

Вера хотела ответить, но в этот момент тени в углу комнаты сгустились, стали плотнее, тяжелее. Что-то огромное и бесформенное перетекло с пола на стену, и на мгновение она увидела силуэт – высокий, сгорбленный, с книгой в одной руке и чем-то, напоминающим перо, в другой. Потом видение исчезло, но на столе перед ней появился листок бумаги, которого там секунду назад не было.

Мальчик-часовщик ахнул и отпрянул, его часы-глаза бешено закрутились, показывая то 12:00, то 6:30, то 9:15.

– Он здесь! – прошипел он и, бросив Веру, бросился к стене, буквально вплыв в нее, как капля воды впитывается в промокашку.

Вера подошла к столу. Бумага была абсолютно белой, без единого пятнышка, и на ней четким почерком было выведено: «Ты – опечатка. И опечатки исправляют».

В этот момент кровяные щупальца за спиной вытянулись к ней, но прежде, чем они успели коснуться, в комнате погас свет. На секунду. Меньше чем на секунду. Когда зрение вернулось, щупальца исчезли. На полу не было даже намека на кровь. А на столе… на столе лежала книга. Та самая, «Соня Д.», только теперь переплет был целым, неповрежденным, а на страницах – ни капли крови.

И зеркало в дверном проеме разбилось. Но осколки не упали – они повисли в воздухе, и в каждом отражалось что-то свое. В одном – она сама, но в платье, сшитом из страниц. В другом – Капитан Лев, каким он был до встречи с драконом. В третьем… в третьем был просто черный квадрат. Совершенно черный. Без единой вспышки света.

Из глубины Архива донесся звук, похожий на скрип пера по бумаге. Кто-то писал. Кто-то исправлял. И Вера вдруг поняла, что стала персонажем в чьей-то истории. И что у каждого персонажа есть последнее слово.

Она подняла книгу Сони. И открыла ее на первой странице.

                                              * * *

Осколки зеркала продолжали висеть в воздухе, образуя причудливую трехмерную мозаику. Вера стояла неподвижно, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Каждый осколок отражал ее – но уже не так, как должно было быть. В одном она была старше, с седыми прядями в волосах. В другом – моложе, с куклой в руках. В третьем – совсем другой: в черном халате Корректора, с глазами, полными холодного расчета.

И вдруг отражения зашевелились.

Не синхронно с ней, а самостоятельно, будто освободившись от невидимых уз. То, что было в халате, ухмыльнулось и сделало шаг вперед – в реальный мир. Его рука протянулась к столу, где лежал старый перочинный нож, забытый кем-то из переплетчиков.

– Не надо… – прошептала Вера, но было уже поздно.

Зеркальная версия схватила нож и резким движением вонзила его в соседний осколок. Стекло треснуло с хрустальным звоном, и вместе с ним будто бы треснуло что-то в самой реальности. Воздух дрогнул, и Вера почувствовала резкую боль в груди – будто нож вошел не в отражение, а в нее саму.

Осколки начали падать один за другим, разбиваясь вдребезги о каменный пол. С каждым разбитым фрагментом Вера теряла что-то – воспоминание, ощущение, частичку себя. Вот исчез запах бабушкиных пирогов. Вот пропал звук маминого смеха. Вот растворилось в ничто чувство первой влюбленности.

Последним разбилось отражение в халате. Перед тем как исчезнуть, оно подмигнуло Вере и прошептало:

– Беги. Пока не стало слишком поздно.

Комната внезапно опустела. Только на полу лежали блестящие осколки, в которых теперь ничего не отражалось. Вера опустилась на колени, пытаясь собрать хоть что-то – но осколки резали пальцы, оставляя на коже тонкие черные линии, похожие на строки.

Где-то в глубине коридоров раздался смех.

Вера поднялась и, прижимая к груди книгу Сони, вышла в коридор. Архив изменился – стены стали темнее, воздух гуще, а между полками теперь висели тонкие паутины, сплетенные из букв. Она шла вперед, не зная куда, пока не наткнулась на дверь, которой раньше не было.

Надпись на табличке гласила: «Запретный отдел. Вход воспрещен».

Дверь была приоткрыта. Внутри – только один пьедестал, а на нем книга в черном переплете. «Небесный Архив. Том 2».

Сердце Веры бешено заколотилось. Она знала, что не должна этого делать, но руки сами потянулись к фолианту. Переплет был холодным, как могильная плита, и слегка пульсировал под пальцами.

Первая страница открылась с тихим стоном.

На ней была фотография. Она сама, стоящая посреди библиотеки, с широко раскрытыми глазами. А ниже – дата и подпись: «Конец наступит через 7 дней».

Фотография вдруг шевельнулась. Вера на фото медленно повернула голову и посмотрела прямо на настоящую Веру. Ее губы шевельнулись, складываясь в одно слово:

«Беги».

В этот момент дверь в запретный отдел с грохотом захлопнулась. Воздух сгустился, и Вера почувствовала, как что-то огромное и невидимое дышит у нее за спиной.

Она прижала книгу к груди и…

                                              * * *

Темнота в запретном отделе сгущалась, как чернила, разлитые по промокательной бумаге. Вера прижимала к груди черный фолиант, чувствуя, как его обложка пульсирует в такт ее учащенному сердцебиению. Воздух стал вязким, каждое движение давалось с трудом, словно она пыталась бежать сквозь густой сироп.

В углу комнаты что-то шевельнулось.

Сначала это была просто тень – неопределенная, расплывчатая. Потом силуэт обрел форму: кукла-плакальщица, ее фарфоровое лицо покрыто паутиной трещин, платье пожелтело от времени. Она стояла, неестественно вывернув голову, пустые глазницы уставившись в стену.

– Ты… – начала Вера, но голос предательски дрогнул.

Кукла повернулась. Ее движения были резкими, механическими, будто кто-то дергал за невидимые нити. Фарфоровые пальцы с выщербленными ногтями поднялись и указали на противоположную стену.

Сначала ничего не происходило.

Потом по штукатурке побежали трещины, складываясь в причудливые узоры, как морозные рисунки на стекле. Они переплетались, пересекались, образуя буквы, слова, фразу:

«Он уже здесь».

Буквы сочились чем-то темным, густым, что явно не было чернилами. Запахло медью и прелыми страницами.

Кукла застыла в неестественной позе, ее рука все еще указывала на стену. Вдруг ее голова дернулась, повернулась на сто восемьдесят градусов с тихим скрипом. Рот открылся – шире, чем позволяла анатомия, обнажая ряды крошечных острых зубов.

– Он всегда был здесь, – прошипела кукла, и ее голос был похож на скрип несмазанных шестеренок. – Смотрел. Ждал. Корректировал.

Она сделала шаг вперед, ее фарфоровые ноги постукивали по каменному полу.

– Ты думала, что Архив – это просто собрание книг? – Кукла закачала головой, и Вера услышала, как что-то пересыпается внутри – будто песок в часах. – Архив – это желудок. А книги – это то, что не переварилось.

Стена за спиной Веры вдруг стала мягкой. Она обернулась и увидела, как каменная кладка превращается в нечто органическое – влажное, пульсирующее, покрытое тонкими ворсинками, похожими на буквы.

Кукла засмеялась – высоко, истерично, как лопнувшая струна.

– Беги, если можешь. Но помни – даже если ты выберешься, он найдет тебя. Потому что ты его лучшая работа. Его… – голос куклы исказился, стал глубже, мужским, – …любимая опечатка.

Темнота сгущалась, заполняя комнату, как чернила, вытекающие из опрокинутой чернильницы. Вера прижала книгу крепче и сделала шаг назад – туда, где в стене зияла дыра, ведущая в неизвестность.

Последнее, что она увидела перед тем, как тьма поглотила ее полностью – куклу, застывшую в странном поклоне, и на стене под надписью «Он уже здесь» проступили новые слова:

«И он голоден».

А потом не осталось ничего. Кроме шепота страниц, сливающегося в один голос, в одно слово, в один приговор:

«Конец».

Но конца не было.

Было только падение.

И черный фолиант, прижатый к груди, как единственное доказательство того, что все это было на самом деле.

Глава 8. Кровь букв

Алексей сидел за столом в своей келье, где воздух всегда пах старым пергаментом и страхом. Перед ним лежал чистый лист, белизна которого резала глаза, как незаживающая рана. Он поднял перо – и вдруг застыл, увидев, что происходит с его рукой.

Пальцы теряли форму. Не распадались, нет – скорее рассыпались, как слова на ветру. Кончики превращались в буквы: «А» отвалилась от мизинца, «Б» соскользнула с безымянного, «В» покатилась по столу, оставляя за собой кровавый след. Алексей сжал кулак, пытаясь остановить этот процесс, но из между пальцев только брызнули новые буквы, смешанные с темно-красными каплями.

– Опять, – прошептал он, и это слово стоило ему капли крови, вытекшей из уголка рта.

Он все еще помнил время, когда слова давались легко. Когда можно было писать целые трактаты, не задумываясь о цене. Теперь же каждое слово вырывало кусочек его плоти. Буква за буквой. Кровь за кровью.

На столе уже лежала записка, написанная час назад. Простые слова: «Вера, беги». Три слова. Три кровавые лужицы. Алексей провел пальцем по бумаге, и буквы под его прикосновением зашевелились, пытаясь сложиться в новое послание. Но сил не хватало.

В углу кельи зашевелилась тень.

– Умираешь, Молчальник? – раздался знакомый скрипучий голос.

Тихий гость вышел на свет, перебирая свои чётки из зубов. Сегодня в ожерелье добавился новый – с золотой пломбой.

– Ты же знаешь, чем это закончится. – Тихий гость наклонился, подхватив с пола выпавшую букву «Д». – Сначала слова. Потом мысли. Потом… ну, ты видел, что остаётся от тех, кто слишком много знает.

Алексей хотел ответить, но в этот момент дверь в келью распахнулась. На пороге стояла Вера, её глаза были широко раскрыты, в руках она сжимала разбитое зеркало.

– Алексей, я.… – она замолчала, увидев его руки. – Что с тобой?

Тихий гость рассмеялся, спрятавшись в углу.

– О, драгоценное свидание! Он истекает словами, а ты… – он указал на зеркало, – ты принесла новую загадку. Как мило.

Вера подошла к столу, не обращая на него внимания. В осколках зеркала что-то шевелилось.

– Посмотри, – прошептала она, протягивая Алексею самый крупный осколок.

В зеркале была Соня. Не её двойник, а именно Соня – такая, какой Вера помнила её в последний раз. Она билась в стекле, стучала кулаками по невидимой преграде, кричала что-то, но звука не было. На её руках виднелись странные отметины – будто кто-то выводил на коже буквы, вырезая их ножом.

Алексей протянул дрожащую руку (теперь уже наполовину состоящую из рассыпающихся букв) и коснулся зеркала. В тот же миг Соня в отражении замерла, широко раскрыв глаза. Её губы сложились в одно слово:

«Помоги».

Зеркало треснуло прямо по центру, разделяя её лицо на две части. Вера вскрикнула и отпрянула, но было поздно – из трещины хлынула темная жидкость, густая, как чернила, но пахнущая кровью.

Тихий гость зааплодировал.

– Браво! Браво! Новый акт в нашем весёлом спектакле! – Он сделал шаг вперед, его глаза блестели неестественным блеском. – Ты поняла, конечно? Она не в зеркале. Зеркало – в ней. И скоро… – он облизнул губы, – скоро оно будет в тебе.

Алексей внезапно встал, опрокидывая стул. Его руки теперь почти полностью состояли из букв, которые медленно отваливались и падали на пол. Но в глазах горел огонь, которого не было уже давно.

– Вера, – его голос звучал хрипло, – ты должна найти Первого Читателя. Только он…

Он не договорил. Буква «Я» выпала у него изо рта, оставив на губах кровавую дорожку.

В зеркале Соня вдруг начала медленно исчезать, как изображение на мокром стекле. В последний момент она успела прижать к стеклу ладонь – на ней явственно читалось слово, выведенное кровью:

«Скоро».

Тихий гость рассмеялся и растворился в тени, оставив после себя только шепот:

– Тик-так, Вера. Тик-так.

                                              * * *

Город встретил Веру молчанием. Не тем благоговейным безмолвием, что царит в библиотечных залах перед открытием древнего фолианта, а тяжелым, давящим молчанием забытой могилы. Она шла по улицам, которые помнила с детства, но теперь они казались декорациями к плохой пьесе – те же дома, те же деревья, те же вывески… но что-то было не так.

Потом она увидела первого.

Человек сидел на скамейке у фонтана, который давно не работал. Его руки лежали на коленях в неестественно правильной позе. Когда Вера приблизилась, он поднял голову – и она увидела, что там, где должны быть глаза, лишь пустые впадины, гладкие, как отполированный мрамор.

– Мы были стерты, – сказал он, и его голос звучал так, будто доносился из глубокого колодца. – Но мы помним.

За ним поднялся второй. Третий. Со всех сторон к ней приближались люди – нет, не люди, а лишь их оболочки – с одинаково пустыми глазницами, с одинаково бесстрастными лицами. Их губы шевелились в унисон:

– Мы были стерты. Но мы помним.

Вера отступала, пока не почувствовала за спиной холодную стену. Толпа остановилась в шаге от нее, их пустые глазницы казались бездонными. Один из них, женщина в потрепанном платье, протянула руку – на ладони лежал крошечный кусочек пергамента с единственной буквой «В».

– Возьми, – прошептала женщина. – Это все, что от нас осталось.

Вера взяла крошечный клочок бумаги. В тот же миг толпа замерла, затем – как по невидимому сигналу – разошлась, оставив ее одну на пустынной улице. Буква «В» на ладони пульсировала, как живая, и вдруг сгорела, оставив на коже крошечный ожог в форме той же буквы.

– Интересное зрелище, не правда ли? – раздался за ее спиной голос.

Вера обернулась. У стены стояла ларька, которого здесь минуту назад не было. Над ним болталась кривая вывеска: «Памяти на вес». За прилавком сидел человек – если это можно было назвать человеком. Его тело состояло из теней, которые постоянно перетекали, меняя очертания. Только глаза оставались неизменными – два желтых круга, как у совы.

– Купец теней, – представился он, раскланиваясь. – К вашим услугам. Хотите взглянуть на свое будущее? Или, может быть, продать пару ненужных воспоминаний?