Небесный архив: исправленные судьбы. Часть 2

Глава 10. Пробуждение в другом мире

Сознание вернулось к Вере медленно, как вода, просачивающаяся сквозь трещины в камне. Она лежала на спине, ощущая под собой не холодный пол Архива, а что-то твердое и шершавое – асфальт. Небо над головой было неестественно синим, без единого облачка, словно нарисованным рукой ребенка, который еще не научился изображать белизну туч.

Она поднялась, ощущая тяжесть в каждом суставе, будто ее тело собрали заново из разрозненных частей. Улица, на которой она оказалась, была пуста. Дома стояли ровными рядами, их окна слепы и темны, будто город вымер или еще не проснулся. Вывески магазинов висели криво, буквы на них слегка расплывались, если смотреть слишком долго. «Булочная Таня» – прочитала Вера и почувствовала внезапный укол в виске. Имя было знакомым, но память не выдавала никаких подробностей.

На асфальте перед ней лежали детские рисунки, разбросанные, как карты Таро после шторма. Мелки еще не успели выцвести – яркие, почти ядовитые оттенки зеленого, красного, синего. Она наклонилась и разглядела:

Девочка (она?) стоит на краю пропасти.

Человек с лицом, как у Алексея, но без глаз.

Кукла с иглой вместо руки.

И самый странный – в самом центре перекрестка: она сама, держащая нож, а вокруг десятки таких же Вер, но каждая с другим выражением лица.

Она потянулась, чтобы поднять рисунок, но едва пальцы коснулись бумаги, мелкие линии ожили и перестроились, показывая новый сюжет: она идет по улице, а за ней, шаг в шаг, повторяя движения, движется ее тень – только у тени на шее петля.

– Красиво, правда?

Голос заставил ее вздрогнуть. Она резко обернулась.

Мужчина стоял в двух шагах, руки в карманах, голова слегка наклонена, будто он рассматривал не ее, а что-то за ее спиной. Его лицо – Алексей. Точнее, почти Алексей. Те же скулы, тот же разрез глаз, но губы тоньше, взгляд пуст, будто за ним никто не стоит. На нем был простой серый пиджак, слегка потертый на локтях, и шарф, хотя на улице не было холодно.

– Ты… – начала Вера, но голос предательски дрогнул.

– Я? – Он улыбнулся, но в этом не было ни тепла, ни узнавания. – Прохожий. Как и ты.

Она ждала, что он скажет еще что-то, назовет ее по имени, вспомнит – но он лишь пожал плечами и потянулся за сигаретой. В этот момент из его кармана выпал клочок бумаги.

Вера подняла его раньше, чем он успел среагировать.

«Не верь зеркалам. Они все еще смотрят.»

Мужчина (Алексей? Не Алексей?) нахмурился, выхватил записку и сунул ее обратно в карман, будто боялся, что она прочитает больше.

– Это не тебе, – пробормотал он.

– Ты меня знаешь? – спросила Вера прямо.

Он замер, потом медленно покачал головой.

– Нет. Но, наверное, должен был бы.

Она хотела спросить еще что-то, но в этот момент где-то вдали раздался звук – будто стекло треснуло. Мужчина резко поднял голову, его лицо исказилось чем-то вроде страха.

– Беги, – сказал он тихо.

– Что?

– Если ты не хочешь, чтобы они нашли тебя снова – беги.

Он повернулся и зашагал прочь, не оглядываясь. Вера хотела догнать его, спросить, кто такие «они», почему он выглядит как Алексей, откуда эта записка – но в этот момент она увидела.

На стене ближайшего дома было зеркало.

И в нем отражалась не она.

А Соня.

С иглой в руке и улыбкой, полной грусти.

«Один из нас должен исчезнуть.»

Голос звучал не снаружи, а прямо у нее в голове.

И тогда Вера побежала.

                                              * * *

Бежала Вера долго, пока ноги не подвели её к двери с вывеской «Библиотека №777». Дверь была приоткрыта, словно ждала именно её. Внутри пахло старыми книгами и чем-то ещё – горьким, как несбывшиеся обещания. Полки стояли пустые, лишь кое-где торчали обрывки страниц, похожие на когти невидимых зверей.

Посреди зала стоял стол. На нём – единственная книга, открытая на странице с её именем. Вера подошла ближе, и в этот момент воздух за её спиной сгустился, стал тяжёлым, как предгрозовая тишина.

– Это не побег. Это следующий уровень.

Голос был знакомым до боли. Она обернулась так резко, что у неё закружилась голова. Олег – нет, призрак Олега, прозрачный, как утренний туман, стоял в проходе между стеллажами. Его татуировки теперь были не чернилами, а шрамами, и они светились тусклым золотым светом, как уличные фонари в тумане.

– Олег? – её голос дрогнул. – Ты… жив?

Он улыбнулся – той же улыбкой, что когда-то, когда впервые дал ей почитать запрещённую книгу.

– Жив? Нет. Существую? Да. – Его рука (она ли была твёрдой или это игра света?) коснулась стола. – Они думают, что ты сбежала. Но ты просто перешла на новый уровень игры.

– Какая игра? – Вера сжала кулаки. – Архив разрушен. Я его уничтожила!

Олег (призрак? видение?) покачал головой.

– Ты разрушила главу. Не книгу. – Он указал на том перед ней. – Всё ещё пишется. И ты всё ещё персонаж.

Он начал растворяться, как сахар в чае. Вера бросилась вперёд, хватая его за рукав, но пальцы прошли сквозь ткань, как сквозь воду.

– Подожди! Что мне делать? Где Алексей? Почему…

– Ключ, – прошептал он, уже почти невидимый. – На столе. Не теряй. И помни – зеркала врут. Они всегда врут.

И исчез. На столе, где секунду назад ничего не было, лежал маленький ключик – точная копия того, что когда-то дал ей Библиотекарь. Только теперь он был ржавым, будто пролежал в земле сто лет.

Вера взяла его, и в этот момент снаружи раздался смех. Высокий, звонкий, как разбитое стекло. Она обернулась к окну.

В витрине напротив, среди пыльных книг и паутины, сидела кукла-плакальщица. Её зашитые глаза теперь были открыты – и это были глаза Сони. Настоящие, живые, наполненные слезами. Кукла медленно повернула голову, её деревянные суставы скрипели, как перья по бумаге.

– Нравится твой новый мир? – спросила кукла голосом Сони. – Я его для тебя придумала. Всё, как ты хотела: и Архива нет, и ты свободна. Почему же ты не рада?

Вера почувствовала, как по спине бегут мурашки. Это был не голос куклы. Это звучало изнутри, прямо у неё в голове.

– Ты… не настоящая, – прошептала она. – Соня мертва. Я видела, как ты…

Кукла засмеялась снова, и её рот разорвался по швам, обнажив ряды острых, как иглы, зубов.

– Мертва? Нет, сестрёнка. Я просто переписана. Как и ты. Как и все мы. – Кукла подняла руку и указала на книгу за Верой. – Прочти последнюю страницу. Там твоё настоящее имя.

Вера не обернулась. Она знала, что стоит ей отвести взгляд – и кукла окажется ближе. На полшага. На шаг. Пока не встанет за её спиной.

– Чего ты хочешь? – спросила Вера, сжимая ключ так, что тот впился ей в ладонь.

Кукла наклонила голову. Глаза-Сони сузились.

– Ты же знаешь. Один из нас должен исчезнуть. В прошлый раз выбрала я. Теперь твоя очередь.

За окном что-то громыхнуло. Кукла на секунду отвела взгляд – и Вера бросилась к заднему выходу. Она бежала, не разбирая дороги, сжимая в руке ключ, а за спиной слышала скрип деревянных суставов и смех, смех, смех…

И где-то в глубине сознания – голос, который мог принадлежать как ей самой, так и той, что когда-то была Соней:

«Беги, сестрёнка. Но куда ты побежишь от самой себя?»

                                              * * *

Вера выбежала на центральную площадь, где ветер кружил обрывки газет, как осенние листья. Небо, ещё минуту назад ясное, потемнело за несколько секунд – не тучами, а чем-то более странным. Чёрные хлопья начали падать с неба, медленно, как снег в безветренный день. Она протянула ладонь, и один из них приземлился на кожу – клочок исписанной бумаги, ещё влажный, будто чернила не успели высохнуть.

Надпись была сделана её почерком, но она не помнила, когда писала эти слова:

«Я согласилась на это сама»

Она перевернула обрывок – на обратной стороне стояла дата: завтрашний день.

Новый порыв ветра поднял в воздух сотни таких же клочков. Они кружились вокруг, цепляясь за волосы, одежду, как навязчивые воспоминания. Вера ловила их, читала обрывки фраз:

«…лучше бы осталась в Архиве…»

«…Алексей никогда не простит…»

«…кукла была права…»

Один, особенно большой лист, упал ей прямо в лицо, закрыв глаза. Она сорвала его – и увидела фотографию. Себя. В халате Корректора, с иглой в руке, склонившейся над чьей-то раскрытой головой, как над книгой.

– Нет! – она разорвала фотографию, но кусочки бумаги тут же слиплись, восстанавливая изображение.

Дождь из бумаги усиливался. Теперь это были не просто клочки – целые страницы, исписанные от края до края, падали с неба, хлопая, как крылья гигантских птиц. Одна обернулась вокруг её ноги, словно пытаясь удержать. Вера дёрнулась, бумага порвалась, но на асфальте остались слова: «Бесполезно»

Впереди, в конце площади, зиял вход в подземный переход – обычный городской, с облупившейся краской на стенах и потухшими лампочками. Над аркой висела табличка: «Зеркала не врут. Они просто показывают то, что ты не хочешь видеть»

Вера бросилась туда, уворачиваясь от падающих страниц.

Внутри оказался не короткий коридор, а бесконечная анфилада зеркал. Они висели на стенах, стояли на полу, даже лежали под ногами, отражая её с разных углов. Но в каждом – она была разной.

В одном – Вера в халате Корректора, с холодными глазами, стирающая чьи-то воспоминания.

В другом – старуха с пустыми глазницами, держащая куклу с лицом Сони.

В третьем – она же, но ребёнком, плачущим в углу комнаты с запертой дверью.

Шаги эхом отражались от стен, множились, пока не стало казаться, что за ней идёт целая толпа. Вера остановилась перед зеркалом, где была изображена счастливая версия себя – в простом платье, с Алексеем, который обнимал её за плечи.

– Не смотри, – прошептала она себе. – Это ловушка.

Но тут движение – в последнем зеркале, в самом конце коридора, её отражение… махнуло ей рукой. Не повторяя движений, а самостоятельно.

Вера замерла.

Отражение улыбнулось и поднесло палец к губам: Тише.

Потом повернулось и указало на стену за собой. Там, где в реальности должен быть бетон, в зеркале была дверь. Маленькая, потертая, с ржавой ручкой.

И надпись: «Для тех, кто хочет вспомнить»

Вера сделала шаг вперёд.

В этот момент все зеркала в коридоре разом треснули.

И засмеялись.

                                              * * *

Дверь была невзрачной – обычная деревянная, с потрескавшейся краской цвета выцветшей лаванды. Табличка висела криво, на единственном уцелевшем винте, и скрипела при малейшем движении воздуха. «Для тех, кто хочет вспомнить» – буквы были выведены старательно, как в школьной тетради первоклассника. Вера протянула руку, затем остановилась. Ее пальцы дрожали, и она не могла понять – от страха или от того, что где-то в глубине сознания уже знала, что найдет за этой дверью.

Ключ, оставленный призраком Олега, оказался теплым, будто его только что вынули из чьего-то кармана. Замочная скважина заскрипела, когда Вера вставила его, будто протестуя против вторжения. Дверь открылась беззвучно, вопреки всем ожиданиям, и перед ней оказался…

Ничего.

Абсолютная тьма. Не просто отсутствие света – плотная, осязаемая субстанция, которая, казалось, вытекала из дверного проема, обволакивая порог. Вера замерла на краю, чувствуя, как темнота липнет к ее коже, как смола. Где-то в глубине раздался смех – знакомый, до мурашек. Смех куклы-плакальщицы. Но на секунду ей показалось, что это смеется она сама. Только почему-то старше. Или младше. Или…

– Ну же, – прошептал кто-то прямо у нее за спиной. Голос Алексея, но с интонациями Тихого Гостя. – Войди. Ты же помнишь, как это делается.

Она сделала шаг вперед. Еще один. Темнота обняла ее, как старая знакомая. В последний момент, перед тем как дверь захлопнулась за ее спиной, Вера увидела – на внутренней стороне была нацарапана надпись: «Добро пожаловать домой».

Смех усилился, превратившись в многоголосый хор. В нем теперь различались голоса:

• Сони (или куклы?)

• Алексея (или того, кто притворялся им?)

• Библиотекаря (но он же умер?)

• и ее собственный, только странно искаженный, будто записанный на пленку и воспроизведенный задом наперед.

Вера протянула руки перед собой. Пальцы наткнулись на что-то твердое – стол? Книгу? Стекло? Внезапно в темноте вспыхнула единственная строка, светящаяся бледно-голубым, как экран мертвого телефона:

«Глава одиннадцатая: Игра в правду»

И тогда Вера поняла. Она не вышла из Архива. Она просто открыла следующую главу.

Часть 2. ЧЕРНИЛЬНОЕ ВОСКРЕШЕНИЕ

Глава 11. Город, которого не должно быть

Вера открыла глаза – и город встал перед ней, как страшный и прекрасный сон. Он был точной копией её родного, но словно вывернутой наизнанку, словно отражением в кривом зеркале, где каждая деталь была одновременно знакомой и чужой. Здания здесь не были построены из камня или кирпича – они складывались из спрессованных книг, их корешки торчали из стен, как рёбра, а между страницами, склеенными чёрным переплётом, шевелились тени. Воздух пах типографской краской и пылью, а небо, если это было небо, представляло собой бесконечный свиток, исписанный мелким почерком, который невозможно было разобрать.

Она поднялась с земли – холодной, как обложка старого фолианта, – и обвела взглядом улицу. Фонари горели, но их свет бьiл не жёлтым, а густо-чёрным, как чернила, и пламя лизало стекло, оставляя на нём потёки, похожие на строки. Ветер шевелил страницы в стенах, и казалось, будто город дышит, будто он живёт своей собственной, непостижимой жизнью.

– Это не мой мир, – прошептала Вера, но даже звук её голоса казался чужим, будто отражённым от страниц.

Она потрогала стену ближайшего дома – бумага была твёрдой, как кость, но под пальцами слегка прогибалась, словно готовая раскрыться, как книга. Если прислушаться, можно было различить шёпот – тысячи голосов, сливающихся в единый гул, будто город был не просто построен из книг, а состоял из них, из их историй, из их забытых героев.

– Ты проснулась.

Голос заставил её вздрогнуть. Она обернулась – Алексей стоял в тени, его лицо было бледным, почти прозрачным, а глаза, обычно такие выразительные, теперь казались пустыми, словно кто-то вырвал из них последние слова. Он больше не был Молчальником – но и голосом не обладал. Его губы шевелились беззвучно, а в руке он сжимал что-то тёмное, липкое – собственную кровь, превратившуюся в чернила.

– Где мы? – спросила Вера.

Алексей не ответил. Вместо этого он подошёл к стене, опустил палец в чернильную гущу на своей ладони и начал писать. Буквы выходили неровными, рваными, будто каждое движение причиняло ему боль.

ЛОЖЬ

Слово проступило на стене, и бумага вокруг него тут же потемнела, будто прожжённая. Чернила стекали вниз, как слёзы, оставляя после себя тонкие трещины.

– Что это значит? – Вера шагнула ближе, но Алексей отстранился, будто боялся прикосновения.

Он снова опустил палец в чернила и написал:

«ЭТОТ ГОРОД – НЕ НАСТОЯЩИЙ. ОН СОБРАН ИЗ ТОГО, ЧТО ОНИ ВЫРЕЗАЛИ».

Вера посмотрела вокруг с новым пониманием. Эти здания, эти улицы – они были сделаны из вырванных страниц, из стёртых воспоминаний, из того, что Архив решил забыть.

– Значит, мы…

Алексей кивнул. Его лицо исказила гримаса – не то боли, не то гнева. Он провёл рукой по горлу, и Вера поняла: он не просто лишился дара говорить. Они забрали у него голос. Навсегда.

– Они сделали с тобой то же, что и с Архивом, – прошептала она. – Вырезали самое важное.

Он снова начал писать, но буквы теперь выходили кривыми, будто сопротивлялись ему.

«ОН ПЫТАЕТСЯ ПЕРЕПИСАТЬ НАС. НО Я НЕ ДАМ».

Чернила капали на землю, и там, где они падали, бумага скручивалась, обнажая пустоту под ней – тёмную, бездонную, как незаполненная страница.

– Тогда мы должны найти остальных, – сказала Вера.

Алексей покачал головой. Он провёл пальцем по своему запястью, где когда-то были видны жилы, а теперь – лишь бледные линии, словно кто-то стёр их ластиком.

«ЗДЕСЬ НИКОГО НЕТ. ТОЛЬКО МЫ».

И тогда Вера поняла самое страшное: этот город был не убежищем. Он был ловушкой.

Последним исправлением.

                                              * * *

Рынок раскинулся на площади, где вместо брусчатки лежали плотно утрамбованные страницы, слипшиеся от времени и чернильных дождей. Лавки стояли криво, будто их вырвали из разных книг и кое-как склеили в этом месте. Между ними бродили тени – не люди, а скорее их контуры, наспех нарисованные чьей-то дрожащей рукой. Вера шла, чувствуя, как бумага под ногами шевелится, словно хочет раскрыться и поглотить её.

Бродячий рассказчик сидел в углу, завернутый в плащ из пергамента, исписанного мелким почерком. Его лицо напоминало старую карту – морщины пересекали кожу, как дороги, ведущие в никуда. Перед ним на столе лежали свитки, аккуратно свёрнутые и перевязанные чернильными лентами.

– Истории на продажу, – проскрипел он, не глядя на Веру. – Любые. О спасении. О любви. О конце.

Голос его был похож на шелест переворачиваемых страниц – сухой, безжизненный, но в то же время полный скрытого смысла. Алексей нахмурился и сделал шаг назад, будто почувствовал неладное.

– А правдивые есть? – спросила Вера.

Рассказчик усмехнулся, и его зубы, жёлтые, как старый пергамент, обнажились в улыбке.

– Правда – понятие растяжимое. Вот, например, история о том, как ты спасёшься. Всего одна монета.

Он протянул ей свиток, перевязанный лентой цвета запёкшейся крови. Вера взяла его – и мир вокруг вдруг потемнел.

Перед её глазами промелькнули образы:

Первая смерть – её топчут Корректоры, и её имя стирают со всех страниц.

Вторая – она падает в Реку Времени, и вода растворяет её, как чернильное пятно.

Третья – Алексей, ставший тенью, пронзает её пером, и она рассыпается на буквы.

Четвёртая, пятая, шестая… Каждая смерть была разной, но в каждой её не стало.

А потом – седьмая.

Она стояла перед зеркалом, в котором не было отражения, и в руках держала перо. Медленно, словно против собственной воли, она поднесла его к своему челу и вычеркнула себя.

Свиток выпал из её рук.

– Нравится? – спросил рассказчик, подбирая его. – Это самый популярный конец.

Вера отпрянула. Её пальцы дрожали, будто она только что прикоснулась к чему-то мёртвому.

– Это… Это не может быть правдой.

– Всё может быть правдой, – пожал плечами старик. – Особенно здесь.

Алексей резко схватил её за руку и потянул прочь. Его глаза говорили яснее слов: Не верь ему.

Они вышли на центральную площадь. И тут Вера замерла.

Посреди площади стояли они.

Двенадцать статуй. Двенадцать Вер.

Каждая – в разном возрасте. Девочка с косичками, держащая куклу. Подросток с книгой в руках. Женщина в плаще, с лицом, изборождённым шрамами. Все – с пустыми глазницами, будто кто-то выколол им глаза.

– Что это… – начала Вера, но голос предательски дрогнул.

Она подошла ближе. Статуи были сделаны не из камня, а из спрессованной бумаги – страниц, исписанных её же почерком.

И тогда одна из них пошевелилась.

Статуя, изображавшая её в возрасте лет двадцати, медленно повернула голову. Бумага скрипела, как старый переплёт.

– Ты не первая, – прошептала она. Голос был точь-в-точь как у Веры, но словно бы доносился издалека, сквозь толщу лет.

– Что ты имеешь в виду? – Вера сделала шаг вперёд, хотя всё внутри кричало беги.

– Они уже пробовали. Много раз. – Бумажные губы искривились в подобии улыбки. – И все ты. Все она. Все мы.

Вера протянула руку, коснулась статуи – и в тот же миг в её голову хлынули чужие воспоминания.

Она бежит по коридорам Архива. Перо в её руке обжигает, как раскалённое железо. Она пишет своё имя на стене, но чернила исчезают, едва коснувшись поверхности.

Она стоит над телом Алексея. Его кровь – нет, не кровь, чернила – растекаются по полу, складываясь в слово «Почему?»

Она стирает себя. Добровольно. Чтобы они не смогли.

Вера вскрикнула и отдернула руку.

– Видишь? – прошептала статуя. – Ты не первая. И не последняя.

Алексей резко дёрнул её за рукав, указывая вверх. Над площадью, в чёрном небе-свитке, медленно проявлялись строки:

«ЭКСПЕРИМЕНТ №777. ИСПЫТУЕМАЯ: ВЕРА. ПОПЫТКА: 13».

И тогда она поняла.

Этот город был не просто ловушкой.

Он был лабораторией.

                                              * * *

Небо над площадью потемнело, как страница, залитая чернилами. Первые капли упали Вере на ладонь – не вода, а клочки бумаги, испещрённые строчками. Они сыпались всё чаще, превращаясь в настоящий ливень, и город зашуршал, будто гигантская книга, которую кто-то яростно перелистывает.

Вера поймала один из обрывков. Бумага была тонкой, почти прозрачной, буквы проступали сквозь неё, как шрамы.

«Это уже было. Ты проиграла»

Внизу стояла дата. Завтрашний день.

– Они даже не скрывают, – прошептала она, разжимая пальцы. Листок тут же смялся и рассыпался в прах.

Алексей стоял рядом, его лицо было напряжённым. Он провёл пальцем по своему запястью, где когда-то бился пульс, и написал в воздухе:

«ОНИ ПИШУТ БУДУЩЕЕ ЗАРАНЕЕ»

Чернильные буквы повисли на мгновение, затем капли дождя размыли их, словно стирая сам факт этого сообщения.

Вера подняла голову. Сквозь бумажную пелену она разглядела вывеску: кафе «Последний шанс». Окна были матовыми, будто затянутыми паутиной, но внутри горел свет – жёлтый, неестественно яркий на фоне этого чёрного неба.

Дверь скрипнула, когда они вошли. Внутри пахло жжёным кофе и чем-то ещё – сладковатым, химическим, как запах свежей типографской краски.

За стойкой стоял официант.

Нет, не стоял – висел, будто марионетка на невидимых нитях. Его лицо было плоским, как циферблат, и вместо черт на нём тикали стрелки. Минуты бежали по его щекам, часы застыли на переносице, а секундная, тонкая как игла, дрожала у рта.

– Место для двоих? – спросил он, и голос его звучал так, будто кто-то переключал радиостанции.

Столик, к которому он их подвёл, был покрыт белой скатертью, испещрённой строчками мелкого текста. Вера провела пальцем по поверхности – слова стирались, оставляя после себя влажные следы.

– Что у вас… есть? – спросила она, чувствуя, как глупо звучит этот вопрос в таком месте.

Официант склонил голову, и стрелки на его лице замерли.

– Сегодня в меню: «Тоска по дому», «Горькие воспоминания» и специальное предложение – «Забвение». Рекомендую последнее. Очень… освежает.

Его рот растянулся в улыбке, но глаза – если это были глаза – оставались неподвижными, как цифры на сломанных часах.

Алексей резко схватил Веру за руку. Его пальцы были холодными, но она поняла предостережение.

– Мы возьмём… «Забвение», – сказала Вера, чувствуя, как язык становится ватным.

Официант кивнул и исчез за стойкой. Через мгновение он вернулся, неся поднос. На нём стоял бокал из тонкого, почти невесомого льда. Внутри плескалась прозрачная жидкость, в которой плавали крошечные буквы – «н», «е», «т».

– Ваш напиток, – прошептал он. – Тает за три минуты. Ровно столько, сколько длилась ваша первая жизнь.

Вера взяла бокал. Ледяные стенки уже покрывались трещинами.

– А если я не стану его пить?

Официант наклонился ближе. Стрелки на его лице закружились быстрее.

– Тогда вам придётся вспомнить всё.

Алексей внезапно вскочил, опрокидывая стул. Его рука дрожала, когда он написал в воздухе:

«ЭТО НЕ НАПИТОК. ЭТО – ТЫ»

Буквы вспыхнули красным и рассыпались.

Вера взглянула в бокал. Теперь вместо букв в жидкости плавало крошечное лицо – её собственное.

Лёд треснул.

Первая капля упала ей на руку, и мир вокруг потемнел.

                                              * * *

Полночь застала их в узком переулке между двумя книжными зданиями, где страницы вместо обоев шелестели при каждом дуновении ветра. Вера прислонилась к стене, чувствуя, как буквы под спиной отпечатываются на её коже. Алексей стоял рядом, его бледное лицо в темноте казалось призрачным пятном, а глаза – двумя чернильными кляксами, в которых пульсировало тревожное понимание.

Где-то вдали пробили часы – двенадцать медленных, тягучих ударов, каждый из которых оседал в воздухе свинцовой тяжестью. На последнем ударе зазвонил телефон.

Звонок раздавался из старой телефонной будки, затерявшейся в глубине переулка. Её стекла были покрыты паутиной трещин, а металлический корпус проржавел до дыр, но аппарат внутри сверкал новизной, будто его только что установили. Красный рычаг трубки подрагивал в такт звонкам, словно живое существо.

– Это ловушка, – написала Вера пальцем на пыльной стене.

Алексей отрицательно покачал головой. Он подошёл к будке и распахнул дверцу, которая скрипнула, как несмазанные страницы толстого тома. Телефон звонил настойчивее, почти истерично.