Небесный архив: исправленные судьбы. Часть 2

Небесный архив: исправленные судьбы

Часть 2

Михаил Ордынский

© Михаил Ордынский, 2025

ISBN 978-5-0067-8979-1 (т. 2)

ISBN 978-5-0067-8977-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. ГОРОД, КОТОРЫЙ НЕ ПОМНИТ

Глава 1. Тени прошлого

Город не спал. Он забывал.

Каждую ночь улицы сбрасывали названия, как змеи – кожу, оставляя на тротуарах шелуху выцветших табличек. Улица Тени становилась Переулком Забвения, Проспект Воспоминаний скручивался в Тупик Исправленных Судьб. Вера бежала по этим безымянным дорогам, и её шаги отдавались эхом в пустоте, будто кто-то шёл следом, подстраиваясь под её ритм.

Витрина булочной «Таня» отражала её силуэт с опозданием на три секунды. Вера остановилась, переводя дыхание, и её отражение – в том же потрёпанном пальто, с тем же узлом волос, туго стянутых на затылке, – продолжало движение. А потом улыбнулось. Широко, неестественно, как кукла, у которой дернули за нитку.

– Красиво, – хрипло пробормотала Вера, сжимая в кармане лезвие. – Только зубы у тебя жёлтые. У меня таких нет.

Отражение прикрыло рот ладонью, плечи дёрнулись в беззвучном смехе. В витрине замигал свет – и оно исчезло, оставив после себя мутное пятно, будто стекло вспотели изнутри.

Булочная пахла тёплым тестом и корицей, но под этим – едва уловимым – сквозила химическая горечь. Как в больнице, где стирают память.

– Вера! – Таня, хозяйка заведения, вынырнула из-за прилавка, вытирая руки о фартук, испещрённый пятнами неизвестного происхождения. – Опять от Корректоров?

– От себя самой, – Вера плюхнулась на табурет, сгребла со лба прядь волос. – Меня в зеркале сейчас передразнивали.

– А, это новые. – Таня махнула рукой, доставая из печи противень с румяными пирожками. – Вчера у Лёшки из мясной лавки отражение вообще язык показало. Прям как в детстве, помнишь?

Не помню, – хотелось ответить Вере. Но она лишь стиснула зубы.

– Бери, пока горячие, – Таня пододвинула тарелку. – С вишней. Твои любимые.

– Я не люблю вишнёвые, – автоматически сказала Вера.

– Любила, – поправила Таня. – До того, как тебя стёрли.

Пирожок обжёг пальцы. Первый укус – сладкий, с кислинкой, точно, как в детстве, которого у неё не было. Второй – горький. Вера замерла.

Чужое воспоминание вползло в сознание, как чернильная клякса.

Больничный кабинет. Стены – белые, слишком белые, будто вылизанные. Человек в маске наклоняется над ней, в руках – инструмент, похожий на пинцет, но с иглой на конце. «Не бойся, – говорит он. – Это всего лишь корректировка». Игла касается виска. Боль. Белый свет. А потом…

– Вера?

Она дёрнулась, выронив пирожок. На полу образовалось жирное пятно в форме карты неизвестного города.

– Что там было? – Таня наклонилась, её голос стал тише. – Чьё воспоминание?

– Моё, – прошептала Вера. – Там… меня стирали.

Тишина. Даже часы на стене замерли, их стрелки дрожали, будто боялись сделать следующий шаг.

– Ты уверена, что это твоё? – Таня осторожно подняла пирожок, завернула в салфетку. – Может, просто похоже?

– Я помню, как забываю, – Вера засмеялась, и смех её был похож на треск ломающегося стекла. – Это как-то слишком даже для Архива.

За окном что-то упало – может, табличка с названием улицы, может, очередной кусок реальности. Таня вздрогнула, бросила взгляд на дверь.

– Тебе нельзя здесь задерживаться. Они уже знают, что ты в городе.

– Кто?

– Все, – Таня сунула ей свёрток с пирожками. – И твоё отражение – тоже.

Вера заторопилась к выходу, но у двери обернулась:

– А что было в остальных пирожках?

Таня улыбнулась, но глаза остались грустными:

– Чьи-то чужие счастья. На вес золота.

На улице ветер сорвал с крыши листок календаря – он закружился в воздухе, прежде чем упасть к ногам Веры. На обороте детскими каракулями было нарисовано: она держит ключ, а её глаза пусты.

Где-то в переулке заскрипела дверь. Вера сунула рисунок в карман и побежала – туда, где названия улиц ещё не успели измениться.

                                              * * *

Двор, куда свернула Вера, был затянут серой дымкой, словно кто-то забыл стряхнуть с него пепел времени. Посреди асфальта, треснувшего звездой, сидела девочка. Она рисовала мелками – не солнце, не домики, а странные, угловатые символы, похожие на планы побега.

– Лиза, – позвала Вера, но девочка не подняла головы. Её пальцы, испачканные в меловой пыли, выводили фигуру женщины с пустыми глазницами. В руках у той фигуры был ключ – точь-в-точь как на календарном листке.

– Это я? – Вера присела рядом, но Лиза лишь ткнула пальцем в дату под рисунком: Завтра.

– Ты опоздала, – сказала девочка, не глядя. – Ветер уже начал стирать.

И правда: лёгкий порыв подхватил меловые линии, размазал контур ключа. Вера инстинктивно прикрыла рисунок ладонью, но было поздно – остались только блёклые следы.

– Что значит «опоздала»?

– Значит, кто-то уже взял его первым, – Лиза наконец подняла глаза. В них не было детской беззаботности – только усталость старухи, прожившей сто жизней. – Ключ от Сердца Архива. Его нельзя терять дважды.

– Я и в первый раз не теряла, – огрызнулась Вера, но тут же пожалела. Девочка сжала мелки в кулаке, и они рассыпались в пыль.

– Ты не помнишь, что теряла.

Откуда-то сверху донёсся хлопок – будто огромная книга захлопнулась. Вера вздрогнула, но Лиза лишь махнула рукой:

– Это просто страницы переворачиваются. Скоро ночь.

– Что будет ночью?

– То же, что всегда, – девочка встала, отряхивая платье. – Кто-то исчезнет.

Она ушла, оставив на асфальте последний рисунок: часы без стрелок. Ветер тут же принялся стирать и их.

                                              * * *

Переулок за углом пах железом и старыми книгами. На кирпичной стене, испещрённой трещинами, кто-то написал слово: ПОБЕГ. Буквы были неровные, будто выведены дрожащей рукой, и сочились чем-то тёмным. Вера поднесла палец – на коже остался липкий след. Кровь.

– Алексей?

Тень в глубине переулка шевельнулась. Молчальник вышел на свет – высокий, худой, с лицом, на котором время оставило слишком много шрамов. Его пальцы были исцарапаны, как будто он пытался вырваться из клетки с острыми прутьями.

– Ты пишешь кровью, – прошептала Вера.

Он кивнул, достал из кармана перочинный нож, сделал новый надрез на ладони. Капля упала на букву «П».

Стена вздрогнула.

Буквы зашевелились, поползли вниз, как муравьи, строящие мост. Они складывались в арку, за которой зияла тьма – не пустота, а что-то плотное, живое.

– Ты сделал дверь, – ахнула Вера.

Алексей покачал головой. Туннель, – прочитала она по его губам.

Из глубины туннеля донёсся скрип – будто кто-то водит мокрым пальцем по стеклу. Вера сделала шаг вперёд, но Алексей схватил её за рукав.

– Там кто-то есть?

Он кивнул, затем резко дёрнул головой в сторону – слушай.

Скрип повторился, но теперь он складывался в слово: Входи.

– Кто это?

Алексей вытер ладонь о брюки, оставив кровавый отпечаток. Затем нарисовал в воздухе силуэт человека с пустыми глазницами.

– Слепой картограф, – догадалась Вера.

Молчальник улыбнулся – впервые за всё время. Его улыбка была похожа на трещину в стене.

Из туннеля потянуло сыростью и чем-то ещё – медью, старыми чернилами. Вера сделала шаг вперёд, но тут сзади раздался звук, от которого похолодела спина: металлический скрежет, словно кто-то точил нож.

– Корректоры, – прошептала она.

Алексей резко размахнулся и провёл ладонью по слову ПОБЕГ. Буквы расплылись, туннель захлопнулся, оставив на стене лишь кровавое пятно.

Где-то за углом зазвенели колокольчики.

– Бежим, – схватила Вера его за руку.

Они побежали, оставляя за собой следы – её кровавые, его беззвучные.

А на стене, где минуту назад был выход, проступили новые слова, будто написанные невидимой рукой:

«ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ».

                                              * * *

Сумерки в этом городе не наступали – они просачивались сквозь трещины в реальности, как чернила через промокший лист. Вера шла, прижимая к груди свёрток с пирожками, каждый шаг отдавался эхом в пустоте переулков. Алексей двигался бесшумно, словно тень, отброшенная под неправильным углом.

Стены домов по обеим сторонам улицы дышали. Нет, буквально – каменная кладка то слегка набухала, то опадала, как грудь спящего. И в этих дыхательных движениях что-то шевелилось. Вера замедлила шаг, вглядываясь.

– Не смотри, – прошептал Алексей, впервые нарушив молчание. Его голос напоминал скрип несмазанных петель.

Но было уже поздно. Тени на стенах ожили. Они не просто повторяли очертания прохожих – они опережали их движения, будто показывали то, что должно случиться через мгновение. Одна тень резко повернула голову – и стоящий под фонарём мужчина вдруг замер, рот его открылся в беззвучном крике. Тень провела по его силуэту чем-то острым, и кусок профиля просто… исчез. Мужчина покачнулся, провёл рукой по лицу, словно пытаясь вспомнить, где только что была родинка.

– Тени-предатели, – прошипела Вера, прижимаясь к стене. – Они вырезают воспоминания.

Одна из теней замерла, затем медленно повернула в их сторону бесформенную голову. В её очертаниях вдруг проступили знакомые черты – острый подбородок, ямочка на щеке. Мать Веры. Та самая, которую стёрли из всех архивов.

– Не верь, – Алексей схватил её за локоть. – Они принимают облик того, что ты потеряла.

Тень сделала шаг вперёд, отрываясь от стены. В воздухе запахло старыми фотографиями и чем-то кислым – как будто память начала портиться. Вера резко отвернулась, зажмурилась. Когда открыла глаза – на стене снова были лишь обычные тени.

– Бар Жени, – прошептала она. – Там можно переждать.

Бар «Зеркало» прятался в подвале дома с облупившимся фасадом. Над входом висела вывеска, где вместо букв были осколки стекла, складывающиеся в название только при определённом угле зрения. Алексей потянул дверь на себя – внутри пахло можжевельником и чем-то ещё, что Вера не могла определить, но что заставляло нёбо горчить, как после таблеток для памяти.

Зеркала. Их было сотни – на стенах, потолке, даже на полу под стеклянными плитками. В каждом отражалась не барная стойка и не посетители, а чужие жизни. В одном – женщина кормила ребёнка, которого никогда не рожала. В другом – старик целовал юношу, своего двойника сорокалетней давности. Вера отвела глаза.

– Вера! – Женя за стойкой махнула полотенцем, оставляя на зеркале за собой мутный след. – Долго тебя не было. Уже думала, тебя стёрли окончательно.

– Не так просто, – Вера плюхнулась на табурет, почувствовав, как усталость накрывает её волной. – Дай чего-нибудь, от чего не забудешь собственное имя.

Женя хмыкнула, доставая бутылку с жидкостью цвета лунного света.

– «Молчание» Алексея уже кончилось. Осталось только «Голос женщины в зелёном». Но предупреждаю…

– Я знаю правила, – Вера махнула рукой.

В зеркале за стойкой что-то шевельнулось. Сначала Вера подумала, что это просто игра света, но движение повторилось – будто кто-то по ту сторону стекла провёл пальцем по её отражению. И тогда она появилась.

Женщина в зелёном платье цвета заплесневелой меди. Её лицо было странно размытым, будто стёртым ластиком, но, когда она наклонялась, Вера различала черты – свои собственные, но искажённые, как в кривом зеркале.

– Смотрела на меня? – прошептала Женщина в зелёном. Её голос звучал так, будто доносился из глубины колодца. – Ты ведь знаешь, что будет, если смотреть слишком долго?

Вера потянулась к бокалу, но Алексей резко одёрнул её руку. В зеркале его отражение молчало – совсем. Беззвучный рот, беззвучные глаза. Настоящий молчальник.

– Боишься потерять голос? – Женщина в зелёном рассмеялась. – Ты уже потеряла куда больше. Мать. Отца. Сестру. Какую разницу?

Вера впилась пальцами в стойку. Где-то в глубине сознания шевельнулось воспоминание – две кровати в комнате, на одной спит она, на другой… Кто? Пустота отвечала болью.

– Вера, не надо, – Женя налила ей воды, но стакан отражал не её лицо, а лицо Женщины в зелёном. – Она просто хочет, чтобы ты…

Но Вера уже смотрела в зеркало. Прямо в глаза своему искажённому двойнику. В ушах зазвенело, будто кто-то ударил в хрустальный колокольчик. Женщина в зелёном улыбалась, и её губы шевелились, повторяя:

– Ещё немного. Ещё чуть-чуть. И я расскажу тебе, кем ты была до того, как тебя стёрли.

Алексей резко хлопнул ладонью по стойке. Зеркало треснуло, и Женщина в зелёном рассыпалась на тысячи осколков, в каждом из которых теперь отражалась Вера – но какая-то не такая. Чужая.

– Пора идти, – прошептал Алексей. Его голос звучал так, будто рвался сквозь слой ваты. – Они уже близко.

За дверью бара что-то заскрежетало – будто кто-то точил нож о каменную стену. Вера вздрогнула, но не от страха, а от странного чувства – будто этот звук она слышала давным-давно. В другой жизни. Которая тоже была стёрта.

                                              * * *

Выходя из бара, Вера споткнулась о конверт, лежащий на ступеньке. Бумага была того особенного желтоватого оттенка, который приобретают страницы старых книг, слишком долго пролежавших на солнце. На нём не было ни адреса, ни печати – только её имя, выведенное знакомым округлым почерком, который она узнала бы даже в кошмаре.

– Библиотекарь, – прошептала она, ощущая, как холодеют пальцы.

Алексей резко обернулся, его глаза расширились. Он сделал предостерегающий жест, но Вера уже разрывала конверт. Внутри лежал единственный листок, испещрённый теми же ровными буквами:

«Они уже знают, где ты. Идут за тобой. И за Молчальником тоже. Ключ от Сердца Архива – в руках у Купца теней. Не доверяй…»

Остальное предложение было зачёркнуто – не чернилами, а чем-то тёмным и липким. Вера поднесла листок к носу и тут же отпрянула: пахло медью и чем-то гнилостным. Кровью. Но не свежей.

– Он писал это под принуждением, – сказала она, чувствуя, как бумага начинает нагреваться в её пальцах.

Алексей схватил её за запястье – его ладонь была удивительно мягкой для человека, который столько времени провёл с лезвиями и чернилами. Он потянул её за собой в переулок, но было уже поздно.

Листок вспыхнул синим пламенем. Вера вскрикнула, но не от боли – огонь не обжигал. Он просто пожирал буквы одну за другой, оставляя после себя пепел, который не падал на землю, а кружился в воздухе, будто танцуя под невидимую мелодию.

– Смотри, – прошептала Вера.

Пепел складывался в форму. Сначала это были просто бесформенные клубы, потом – чёткие линии, углы, изгибы. Ключ. Не обычный, а странный, древний, с зубцами, которые напоминали буквы какого-то забытого алфавита. Пепельный ключ повис в воздухе на мгновение, затем упал ей на ладонь.

В тот же миг он впился в кожу, как раскалённое железо. Вера вскрикнула – теперь это была настоящая боль. Когда она разжала пальцы, на ладони остался след – точная копия того ключа, будто выжженная изнутри.

– Что это… – начала она, но Алексей резко зажал ей рот рукой.

Из конца переулка донёсся звук, от которого кровь застыла в жилах. Металлический скрежет, будто кто-то точил гигантский нож о каменную стену. Корректоры. Их было слышно за версту, но не потому, что они не умели подкрадываться – а потому что не видели в этом смысла. Зачем скрываться, если можно просто стереть память свидетелей?

– Бежим, – выдавила Вера, но её голос звучал чужим, искажённым.

Алексей кивнул и потянул её за собой в лабиринт переулков, где названия улиц менялись прямо на глазах. Переулок Надежды становился Тупиком Отчаяния, Проспект Воспоминаний сворачивался в Улицу Забвения.

Где-то позади раздался крик – не человеческий, а какой-то механический, словно ржавые шестерёнки пытались имитировать живой голос. Вера рискнула обернуться и увидела их: три фигуры в длинных плащах цвета выцветших чернил. Их лица были скрыты капюшонами, но она знала – под тканью не было ничего. Только пустота, готовая впитать любую память, любую историю, любую жизнь.

Один из Корректоров поднял руку, и Вера почувствовала, как что-то тянется к ней – не физически, а где-то внутри, в самых тёмных уголках сознания, где хранилось то немногое, что ей удалось сохранить. Имя матери. Запах булочной в детстве. Первый поцелуй, который, возможно, никогда и не происходил.

– Нет! – крикнула она и споткнулась о что-то мягкое.

На земле лежала кукла. Та самая, Катина кукла-плакальщица, с зашитыми глазами и ртом, растянутым в вечной улыбке. Её фарфоровая рука была поднята, будто указывала направление. Вера посмотрела вверх – перед ними была дверь. Старая, дубовая, с ржавой табличкой «Архив №777».

Алексей толкнул дверь, и они рухнули внутрь, прямо в объятия темноты. Последнее, что увидела Вера перед тем, как дверь захлопнулась – это пепельный ключ у себя на ладони, который вдруг начал светиться тусклым синим светом.

Где-то в темноте кто-то засмеялся. Не злорадный смех, а печальный, словно шёпот страниц, которые слишком долго никто не открывал.

– Добро пожаловать, – произнёс голос, который нельзя было забыть, даже если бы очень хотелось. – Я ждал тебя, Вера. Ждал очень-очень долго.

И тогда она поняла, кто это. Тихий Гость. Тот, кто знает все истории, но не имеет своей собственной. Тот, кто платит именами за чужие секреты.

И теперь он пришёл за её именем.

Глава 2. Охота Корректоров

Город просыпался с амнезией. На центральной площади, где еще вчера стоял памятник Первому Читателю, теперь зияла пустота – не просто отсутствие статуи, а намеренно вырезанный кусок реальности, будто кто-то взял гигантские ножницы и аккуратно выстриг его из ткани города. Вера стояла в толпе, втянув голову в плечи, и наблюдала, как Капитан Корректоров поднимается на импровизированную трибуну.

Лев. Так его звали когда-то, до того, как он стал рукой системы. Теперь у него не было имени – только звание и меч, который висел у него за спиной, сверкая тусклым перламутровым блеском. Не сталь, не железо – застывшая память. Вера знала, что достаточно одного удара, чтобы человек забыл не только свое имя, но и сам факт своего существования.

– Внимание, граждане Архива, – голос Льва звучал мягко, почти ласково, что было страшнее любого крика. – В системе обнаружен вирус.

Он сделал паузу, давая толпе время прошептаться. Вера почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

– Вера К., – продолжал Лев, и в его голосе вдруг появились нотки чего-то почти человеческого – досады? Разочарования? – Бывший архивариус, ныне – угроза стабильности. Она распространяет ошибки. Она заставляет помнить то, что должно быть забыто.

В толпе кто-то ахнул. Кто-то перекрестился – старый жест, оставшийся от времен до Архива. Вера сжала кулаки, чувствуя, как ключ, выжженный у нее на ладони, пульсирует в такт ее сердцу.

– За ее поимку – полное восстановление личного дела, – Лев обвел толпу взглядом, останавливаясь на лицах на дольше, чем нужно. – За содействие – исправление одной судьбы по выбору.

Толпа зашевелилась. Вера видела, как глаза людей загораются хищным блеском. Каждый здесь что-то потерял – имя, память, близкого. И каждый готов был на все, чтобы вернуть хотя бы крупицу.

– А за предательство? – раздался чей-то голос.

Лев улыбнулся. Это было самое страшное, что Вера видела за последние дни.

– Предателей не наказывают, – сказал он мягко. – Их просто стирают. Как ошибку.

Тень скользнула по стене за его спиной – не его собственная, а одна из тех, что Вера видела в переулке. Тень-предатель. Она шевельнулась, будто почуяв добычу, и исчезла в толпе.

                                              * * *

Анна жила на окраине, в доме, который когда-то был библиотекой. Ее комната находилась прямо среди старых стеллажей, и по ночам, как она рассказывала Вере, книги шептались на забытых языках.

Вера постучала в дверь особым ритмом – три коротких, два длинных. Никто не ответил.

– Анна? – она толкнула дверь, которая неожиданно легко поддалась.

Комната была перевернута вверх дном. Книги валялись на полу, их страницы вырваны и разбросаны, как после урагана. Посреди этого хаоса сидела Анна. Она не плакала. Не кричала. Просто сидела, обхватив колени, и смотрела в стену.

– Анна! – Вера бросилась к ней, но та отшатнулась, как от прикосновения раскаленного железа.

– Кто вы? – голос Анны звучал чужим, плоским. – Что вам нужно?

– Это я, Вера… – она замолчала, увидев пустоту в глазах подруги. Ту самую пустоту, что бывает на страницах, из которых вырезали самые важные абзацы.

Анна медленно подняла руку и ткнула пальцем в Веру.

– Вы… вы ошибка. Вас не должно быть.

За окном что-то шевельнулось. Вера обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как тени на стене складываются в знакомые силуэты. Тени-предатели. Одна из них все еще держала в руках что-то, напоминающее ножницы – только лезвия у них были из чего-то полупрозрачного, словно вырезанного из старой пленки.

– Они уже были здесь, – прошептала Вера.

Анна вдруг оживилась.

– Они приходили за вами, – сказала она, и в ее голосе прозвучало что-то почти похожее на воспоминание. – Они смотрели в мои глаза, и было… больно. А потом…

Она замолчала, уставившись на стену, где висела их общая фотография. Только теперь Вера заметила – на фото не две девушки, а одна Анна, а на месте Веры – просто пустое пятно, будто кто-то аккуратно вырезал ее ножницами.

– Потом я поняла, что вас никогда не существовало, – закончила Анна и отвернулась.

За дверью раздались шаги. Тяжелые, мерные. Вера узнала эту походку – Корректоры. Она бросила последний взгляд на Анну, но та уже смотрела в окно, где на стене дома напротив шевелились тени, складываясь в одно слово:

«БЕГИ».

                                              * * *

Площадь перед старым вокзалом дышала предгрозовой тяжестью, хотя на небе не было ни облачка. Вера шла, прижимая к груди свёрток с пирожками, которые Таня дала ей «на дорожку» – три вишнёвых, два с мясом, одно яблочное. Странно, как память цепляется за такие мелочи, когда всё важное уже вырезано, как гнилые места из яблока.

На ступенях разрушенного фонтана собралась толпа. В центре стоял деревянный ящик, служивший сценой, а на нём – Бродячий актёр Марк в своём вечном потрёпанном фраке, который когда-то был чёрным, а теперь выцвел до цвета пыли на забытых книгах. Его куклы – безликие тряпичные создания – уже начали представление.

– Сегодня, – провозгласил Марк, и его голос звенел, как разбитый колокол, – история о двух сёстрах. Одну любили. Другую – стёрли.

Вера замерла. В толпе кто-то ахнул. Куклы ожили в руках Марка, превратившись в две фигурки – одну в голубом платье, другую в зелёном. Вера узнала себя. И Соню.

– Нет, – прошептала она, но было уже поздно.

Марк разыгрывал их последнюю ссору. Точнее, то, что Вера всегда считала ссорой – как она кричала на Соню за то, что та взяла без спроса её любимую книгу. Как Соня плакала. Как выбежала из дома и.… исчезла. Навсегда.

Только теперь кукла в зелёном говорила слова, которых Вера не помнила:

– Ты пожалеешь, что родила меня, – шептала тряпичная Соня голосом Марка, но с интонациями настоящей Сони, теми самыми, что снились Вере по ночам. – Я найду тех, кто оценит меня по достоинству.

Зрители замерли. Какая-то женщина в первом ряду всхлипнула. Слёзы катились по её щекам, падали на деревянный настил «сцены» и.… исчезали. Но не испарялись – будто впитывались в дерево, оставляя тёмные пятна.

– Нет, – снова прошептала Вера, понимая, что происходит. – Остановите его!

Но было уже поздно. Тёмные пятна от слёз начали пульсировать. Из них поднялся пар – нет, не пар, а что-то более плотное, похожее на чернильный дым. Он клубился, принимая формы, очертания… И вот уже перед Верой стояла не кукла, а настоящая Соня. Та самая, которую стёрли из всех архивов. Только теперь на её плече красовалась брошь – серебряный ключ, символ Корректоров.

– Сестрёнка, – сказала Соня, и её голос звучал так знакомо и так чуждо одновременно. – Ты всё ещё борешься с системой? Как мило.

Вера отшатнулась. За спиной Сони в воздухе дрожали остатки чернильного дыма, складываясь в новые фигуры – Корректоров. Толпа зашевелилась, испуганно расступаясь.

– Беги, – прошептал кто-то рядом. Это был старик с фонарём – тот самый, что освещал только пути к потерянным душам. Его фонарь вдруг погас. – Беги, пока они не стали совсем реальными.

Вера бросилась прочь, слыша за спиной смех Сони – тот самый, звонкий и колючий, как осколки стекла. Она бежала, не разбирая дороги, пока не врезалась в витрину с вывеской «Аптека. Лекарства от всех болезней памяти».