Полная версия
Небесный архив: забытые души. Часть 1
Вера выбежала из переулка, который уже начал расплываться по краям, как акварельный рисунок под дождем, и столкнулась с ним лицом к лицу. Вернее, к циферблату. Часовщик стоял посреди улицы, неподвижный, как памятник, и только стрелки на его лице тикали, отсчитывая секунды, которых не существовало в природе. Его плащ был сшит из лоскутов времени – здесь шелк утра, там шерсть полдня, бархат сумерек.
– Опаздываешь, – произнес он, и голос его звучал как скрежет шестеренок в старом механизме. – Всегда опаздываешь. Но сегодня я сделаю исключение.
Его рука (костистая, с пальцами, похожими на минутные стрелки) схватила Веру за запястье. Библиотечный шифр на ее коже вспыхнул синим огнем.
– Что ты… – начала она, но в этот момент Часовщик повернул стрелки на своем лице против часовой стрелки.
Мир вздрогнул.
Вера зажмурилась от боли – не физической, а какой-то внутренней, будто кто-то вырывал страницы прямо из ее сознания. Когда она открыла глаза, мир стал черно-белым. Не просто лишенным красок – плоским, как старая фотография. Даже кровь на ее руках была теперь просто темно-серым пятном.
– На сутки, – сказал Часовщик, пряча руки в складках плаща. – В наказание за попытку изменить ход событий. Без цвета ты не увидишь ни красных нитей судьбы, ни синих чернил правды. Только оттенки лжи.
Он повернулся, собираясь уйти, но Вера схватила его за рукав. Ткань оказалась удивительно хрупкой, рассыпалась в пальцах, как песок в часах.
– Верни мне цвета!
Часовщик наклонил голову (стрелки на его лице замерли на 11:59).
– Найди Аллу. Она знает, где хранятся украденные кратки. Но спеши – когда стрелки сойдутся вновь, будет уже поздно.
Он рассыпался на месте, оставив после себя только запах машинного масла и тикающий звук, который еще долго висел в воздухе.
* * *Аллу Вера нашла в руинах старой типографии, где когда-то печатали первые книги Архива. Бывшая Корректор сидела среди обломков печатных станков, обняв колени, и напевала что-то себе под нос. Ее белый халат (униформа Корректоров) был измазан в чернилах, а волосы – те самые, что когда-то были ухоженными и гладкими – теперь торчали в разные стороны, как страницы плохо сшитой книги.
– Ты пришла за своими красками, – сказала Алла, даже не поворачивая головы. Ее голос звучал хрипло, будто она долго кричала. – Но я не знаю, где они. Они вырезали это знание у меня из головы. Вырезали много чего.
Она резко повернулась, и Вера увидела швы. Грубые, неровные, будто голову Аллы сшивал не хирург, а переплетчик. Под кожей что-то шевелилось.
– Хочешь посмотреть? – засмеялась Алла, и ее смех перешел в кашель. Ее пальцы (дрожащие, с обкусанными ногтями) начали расстегивать верхние швы на голове. Кожа расходилась, как обложка старого тома, и внутри… внутри были не кости и мозг, а страницы. Тысячи крошечных страниц, исписанных чужими почерками.
– Они вшили мне чужие воспоминания, – прошептала Алла, листая пальцем страницы у себя в голове. – Целые жизни. Целые судьбы. Иногда я просыпаюсь и не знаю, кто я. Иногда мне снится, что я – ты.
Она резко захлопнула «книгу» своего черепа, но один листок выпал. Вера подняла его – на пожелтевшей бумаге был изображен ребенок. Ее глаза. Ее улыбка. Но подпись гласила: «Алла, 5 лет».
– Мы все – книги в чужой библиотеке, – сказала Алла, внезапно став серьезной. Ее глаза (теперь Вера видела в них оттенки, несмотря на проклятие Часовщика) были полны такой боли, что смотреть было невыносимо. – Но некоторые из нас… некоторые становятся оглавлениями в чужих историях.
Она протянула Вере маленькую стеклянную баночку. Внутри плавали крошечные разноцветные капли – красная, синяя, желтая.
– Это все, что осталось от твоих красок. Остальное… остальное они уже использовали, чтобы написать новую версию. Версию без тебя.
За окном руин прозвучал смех куклы-плакальщицы. Алла вздрогнула и начала быстро зашивать швы на голове чернильным пером, которое вдруг появилось у нее в руках.
– Они идут, – прошептала она. – Беги. И помни – когда стрелки сойдутся, ты должна быть на странице 777. Только там можно все изменить.
Вера сжала баночку в ладони. Капли были теплыми, как живая кровь. За спиной уже слышались шаги – мерные, неторопливые. Шаги тех, кто всегда находит своих героев. Даже если те еще не закончили свою историю.
* * *Алексея Вера нашла в скрытой комнате за стеной архивных стеллажей, где воздух был густ от запаха пергамента и железа. Он сидел, скрючившись, в луже собственной крови, которая не растекалась, а складывалась в буквы, в слова, в мольбы. Его пальцы были изрезаны до костей – будто он разрывал плоть, чтобы добыть из вен чернила для своих посланий. На стене перед ним алым светилось слово: «ПОМОЩЬ».
– Что ты наделал? – упала перед ним на колени Вера, хватая его за руки, пытаясь остановить кровь тряпкой, сорванной с собственной одежды.
Алексей поднял на нее глаза – глубокие, темные, полные боли, но не раскаяния. Он ткнул окровавленным пальцем в грудь Вере, оставив кровавый отпечаток прямо над сердцем, затем указал на себя, на стены, на весь Архив. Его немота говорила громче любых слов – это была цена. Цена за правду. Цена за попытку изменить написанное.
Он схватил ее руку и написал на ладони: «ОНИ ПЕРЕПИСЫВАЮТ ТЕБЯ». Буквы жгли кожу, как раскаленное железо.
Внезапно Алексей затрясся, будто в припадке. Его рот открылся в беззвучном крике, а из горла полезли… буквы. Настоящие, кровавые, вырывающиеся наружу, как рвота. Они складывались в слова, в предложения, в целые абзацы его немой правды, которая наконец обрела голос. И с каждым словом он таял на глазах, будто страницы его существа вырывали одну за другой.
– Нет! – закричала Вера, хватая вылетающие буквы, пытаясь затолкать их обратно, но они рассыпались в прах между пальцев. – Я не позволю…
Алексей слабо улыбнулся и написал последнее слово прямо в воздухе: «ПРОЩАЙ». Оно повисло между ними на мгновение, сверкая алым светом, затем впиталось в кожу Веры, оставив лишь воспоминание о тепле.
Когда она подняла голову, его уже не было. Только лужа крови медленно сворачивалась в рулон, как пергамент, исписанный невидимыми чернилами.
* * *Тихий Гость явился без приглашения – он просто шагнул из тени, когда Вера, сжав в кулаке окровавленную тряпку, рыдала у стены с застывшим словом «ПОМОЩЬ». Его плащ (был ли он черным или просто поглощал все цвета?) шелестел страницами, а лицо… лицо, как всегда, было скрыто в тени, но теперь Вера различала в ней очертания – то ли своих близких, то ли самой себя в разных возрастах.
– Он знал цену словам, – произнес Тихий Гость, и его голос звучал как шелест переворачиваемых страниц. – В отличие от тех, кто бросает их на ветер.
Он протянул руку (длинные пальцы, слишком длинные, будто созданные для того, чтобы держать перья, а не руки) и провел по стене. Кровь Алексея ожила, сложившись в новую фразу: «ПРАВДА СТОИТ ЖИЗНИ. ЧЬЕЙ – РЕШАЕШЬ ТЫ».
– Что ты хочешь? – прошептала Вера, чувствуя, как слезы оставляют соленые дорожки на ее губах.
Тихий Гость повернулся к большому зеркалу, висевшему в глубине комнаты (его точно не было здесь минуту назад). Оно было старым, в раме из черного дерева, покрытого резными буквами – такими маленькими, что складывались в узор.
– Зеркало Создателя, – сказал он, гладя раму, будто это спина испуганного зверя. – Оно показывает не то, что есть, а то, что было задумано. Первый черновик реальности.
В отражении Веры не было. Вместо нее стояла другая женщина – похожая, но не она. Счастливая. Уверенная. Та, какой она должна была стать.
– Загляни, – предложил Тихий Гость, – и узнай, кем тебя хотели видеть. Но помни… – его рука сжала ее плечо, – увидев правду, ты не сможешь вернуться к лжи. Даже если захочешь.
Вера шагнула к зеркалу. В его глубине женщина повернулась к ней лицом и улыбнулась – улыбкой, полной такой тоски, что сердце сжалось. Она что-то говорила, но звука не было. Только по движению губ Вера поняла: «БЕГИ».
– Кто она? – обернулась Вера к Тихому Гостю, но того уже не было. Только его последние слова висели в воздухе, как дым после выстрела:
– Она – твоя первая страница. И последняя. Все остальное между ними – всего лишь правки.
Зеркало начало трещать по краям. Отражение кричало беззвучно, бьющееся в стекле, как птица в клетке. Вера протянула руку – и зеркало разбилось вдребезги, но осколки не упали. Они повисли в воздухе, показывая разные моменты, разные жизни, разные варианты. В одном она была с Алексеем. В другом – с Соней. В третьем – с Библиотекарем. Все возможные комбинации судьбы, кроме той, что была сейчас.
Последний осколок (маленький, с острыми краями) упал ей в ладонь. В нем отражалась страница 777. И строчка, написанная кровью: «Здесь Вера сделала выбор».
Остальное было чистым. Готовым для новой истории.
* * *Вера бежала по коридорам Архива, сжимая в руке осколок зеркала, который жёг ладонь, как раскалённый уголёк. Стены вокруг дышали, расширяясь и сужаясь, будто лёгкие гигантского существа. Воздух был густ от запаха старых книг и чего-то ещё – сладковатого, гнилостного, напоминающего испорченные чернила.
Она свернула за угол и замерла.
Перед ней, в луже тусклого света, изливавшегося с потолка через разбитый плафон, сидело существо. Длинное, бледное, похожее одновременно на гусеницу и на переплетённый фолиант. Его сегментированное тело было покрыто тончайшими волосками, которые шевелились, ощупывая воздух. Голова – если это можно было назвать головой – представляла собой ротовой аппарат, усеянный крошечными шипами, идеально приспособленными для пережёвывания бумаги.
Книжный червь.
Он пожирал книгу.
Нет, не книгу – её книгу.
Том с её именем на корешке, который она видела лишь мельком в зеркале Создателя.
Существо методично пережёвывало страницу за страницей, а с каждым укусом в сознании Веры что-то стиралось. Детские воспоминания о материнских объятиях (были ли они на самом деле?). Первый день в школе (или это была чужая память?). Имя первой любви (почему она вдруг не могла его вспомнить?).
– Стой! – крикнула Вера, бросаясь вперёд, но червь лишь поднял свою безглазую голову и замер, будто оценивая новую жертву.
Из его рта свисал клочок бумаги с её почерком – письмо, которое она точно не помнила, чтобы писала. «Дорогие те, кто найдёт это…».
Вера сделала шаг ближе, и червь внезапно заговорил. Не ртом – всем телом, которое вибрировало, создавая жутковатую имитацию человеческого голоса:
– Все хотят сохранить свою историю. Но бумага дорожает, места на полках не хватает. Кто-то должен решать, что достойно памяти.
Он снова впился зубами в страницу, и Вера почувствовала, как из её сознания ускользает ещё один кусок – день, когда она впервые пришла в библиотеку. Нет, не просто ускользает – его вырывают с корнем, оставляя кровавую рану на месте воспоминания.
– Моё имя… – прошептала она, вдруг осознав, что не может его вспомнить. Оно вертелось на языке, ускользая, как рыба из рук. Вера? Лера? Валерия?
Червь захихикал – звук, похожий на шелест перелистываемых страниц.
– Имена – это роскошь. Привилегия. Ты же хотела знать правду? – Его тело изогнулось, и Вера увидела, что на каждом сегменте выбиты буквы. Собранные вместе, они складывались в фразу: «Правда не имеет имени».
Она бросилась к нему, хватая за скользкое тело, пытаясь вырвать книгу, но червь оказался неожиданно сильным. Его волоски впились в её кожу, впрыскивая что-то, отчего пальцы немели, а в голове звенело.
– Не сопротивляйся, – булькал червь, перекатываясь по полу вместе с ней. – Скоро всё закончится. Скоро ты станешь чистой страницей. Разве не прекрасно – начать сначала?
Из его рта выпал клочок бумаги. Вера схватила его – детский рисунок. Дом. Дерево. Девочка с мамой. На обороте детской рукой написано: «Вера, 5 лет». Последний кусочек её настоящего детства.
Где-то вдалеке зазвенело стекло. Кукла-плакальщица засмеялась. Червь дёрнулся, выпуская книгу из зубов, и Вера воспользовалась моментом – вонзила в его тело осколок зеркала.
Существо завизжало – высоко, пронзительно, как рвущаяся бумага. Его тело начало рассыпаться на миллионы крошечных букв, которые тут же потускнели и обратились в пыль.
Книга упала на пол, истрёпанная, но ещё целая. Вера схватила её, прижала к груди, чувствуя, как воспоминания по капле возвращаются. Её имя. Её прошлое. Её боль.
На последней уцелевшей странице было написано: «Глава 9. Последняя страница». И ниже, другим почерком: «Она ещё не знает, что автор – это тоже персонаж».
Из темноты коридора донеслось шуршание – где-то полз другой червь. Или тот же самый, уже восстановившийся. Вера прижала книгу крепче и побежала прочь, понимая, что битва за память только начинается. А кукла-плакальщица, притаившаяся где-то в тени, шептала ей вдогонку:
– Беги, книга, беги. Пока тебя не прочитали до конца.
Глава 9. Последняя страница
Сбегая от шелестящей тьмы архивных коридоров, Вера вырвалась в круглый зал, где воздух дрожал, словно над раскалёнными страницами. В центре, на кафедре из спрессованных книг, сидела девочка. Нет, не девочка – нечто, лишь напоминающее ребёнка, слепленное из пергамента, исписанного мелким почерком. Её пальцы были бумажными уголками, глаза – вырезанными овалами, сквозь которые просвечивали строчки текста. Когда она подняла голову, Вера увидела, что лицо её состоит из строк, постоянно переписывающихся заново.
– Ты дошла, – сказала Последняя Страница голосом, в котором смешалось шуршание перелистываемых листов и детский смех. – До меня всегда доходят. Потому что я – конец. Или начало. Это как посмотреть.
Она встала, и её платье (нет, не платье – свиток пергамента, обёрнутый вокруг хрупкого тельца) зашелестело предупреждением. Вера заметила, что на груди у существа выведен номер – 777. Но цифры были бледные, почти стёртые.
– Ты знаешь, что будет? – спросила Вера, чувствуя, как дрожат её колени. Не от страха – от истощения, от бесконечной погони за правдой в этом лабиринте лжи.
Бумажная девочка засмеялась, и из уголков её глаз посыпались буквы.
– Все концовки. Все варианты. Все «что если». – Она сделала шаг вперёд, и пол под её босыми ногами (были ли они настоящими или тоже сложенными из страниц?) покрывался строчками. – Кроме одной. Моей. Это ирония, да? Хранительница концов, у которой нет собственной.
Она протянула руку, и Вера увидела, что ладонь её – чистая белая страница. Совершенно пустая.
– Хочешь узнать свою судьбу? – прошептала девочка. – Она уже написана. Но ещё не прочитана.
В этот момент из тёмных углов зала вышли они. Белые волки. Существа с шерстью, похожей на пожелтевшие страницы, и глазами – человеческими глазами, вставленными в звериные морды. Они двигались грациозно, почти танцуя, окружая Веру кольцом, но не нападая. Их взгляды были полны такой тоски, такой печали, что захватывало дух.
– Не бойся, – сказала Последняя Страница, поглаживая ближайшего волка по голове. Вера увидела, что вместо уха у зверя – уголок закладки. – Они когда-то были людьми. Теми, кто слишком любил книги. Теперь они охраняют их. Вечно голодные. Вечно верные.
Один из волков подошёл ближе, и Вера увидела в его глазах – нет, не его, её глаза. Женские. Старые. Мамины? Он понюхал её руку, тёплый нос коснулся кожи, и вдруг заговорил. Не голосом, а прямо в голове, словами, сложенными из обрывков воспоминаний:
«Мы все становимся тем, что слишком сильно любим. Ты готова стать книгой?»
Волки закружились вокруг них в странном танце, их белые силуэты сливались в единое целое, образуя то ли венец, то ли клетку. Последняя Страница взяла Веру за руку (её бумажные пальцы оказались на удивление тёплыми) и подвела к кафедре. На ней лежала книга. Та самая. С её именем.
– Открывай, – прошептала девочка. – Последнюю страницу. Но помни… – её пустые глазницы вдруг наполнились чернилами, которые потекли, как слёзы, – некоторые книги сжигают своих читателей.
Волки завыли – звук, похожий на скрип перьев по бумаге. Где-то в Архиве упала очередная полка. Где-то заплакала кукла. А Вера протянула руку к книге, зная, что обратного пути уже нет.
* * *Муку флейты пронзила тишину Архива, как игла – старую кожаную обложку. Вера шла на звук, хотя каждый нерв в её теле кричал об опасности. Музыка, которая когда-то оживляла тени, теперь звучала как похоронный марш, растянутый во времени, где каждая нота падала в душу каплей расплавленного свинца.
Флейтист стоял на площади, окруженной книжными шкафами, которые смыкались над ним, как руки молящегося. Его пальцы порхали над инструментом, но когда Вера подошла ближе, она увидела – это не флейта. Кость. Человеческая кость с дырочками. И играл он не губами – они были сшиты черными нитями – а носом, отчего звук получался гнусавым, надтреснутым.
В толпе слушателей шевелились фигуры. Сотни фигур. Все – с её лицом. Все – с разными выражениями: одна рыдала, другая смеялась, третья смотрела пустым взглядом куда-то за горизонт несуществующих страниц. Они покачивались в такт музыке, как марионетки, чьи нитки вот-вот порвутся.
– Нравится мой хор? – Флейтист на мгновение оторвался от инструмента. Его голос звучал как скрип несмазанных страниц. – Каждая – это ты. Версия тебя. Они все настоящие. Как и ты. Или нет?
Один из клонов упал на колени, рассыпавшись на буквы. Другой начал рвать на себе волосы, и из ран полезли строчки текста. Третий подошёл к Вере и прошептал: «Беги, пока не стало поздно», прежде чем его рот зашили невидимые нити.
Музыка смолкла. Флейтист протянул костяной инструмент Вере.
– Хочешь попробовать? Каждый может сыграть свою концовку. Только учти – обратной дороги нет.
Она отшатнулась, и в этот момент земля под ногами провалилась.
* * *Вера упала в комнату без дверей. Стены её были обиты мягким материалом, который при ближайшем рассмотрении оказался страницами – тысячами, миллионами страниц, сшитых вместе. В центре стояло существо с лицом, как у сломанных часов – стрелки вместо глаз, циферблат, треснувший пополам.
– А-а, новая жертва, – проскрипел Демон повторов. Его голос звучал как заевшая пластинка. – Хочешь пережить день заново? Любой день. Самый счастливый. Самый страшный. Я даю этот шанс. Бесплатно. Первый раз.
Он щёлкнул пальцами (которые были слишком длинными и заканчивались миниатюрными циферблатами), и вокруг Веры поплыли сцены из её жизни. День, когда она впервые пришла в библиотеку. День, когда встретила Алексея. День, когда…
– День смерти матери, – выдохнула Вера.
Демон ухмыльнулся (его зубы оказались крошечными песочными часами).
– Классический выбор. Все хотят что-то изменить. Спасти. Предупредить.
Он щёлкнул пальцами снова, и комната наполнилась тенями. Больничная палата. Запах лекарств. Шёпот врачей. Вера увидела себя – молодую, с заплаканным лицом, держащую за руку худую женщину на кровати.
Но что-то было не так.
– Это… это не она, – прошептала Вера. Женщина в кровати была незнакомкой. – Я не помню…
Демон засмеялся – звук, похожий на тиканье сломанных часов.
– Конечно не помнишь. Они вырезали это воспоминание и вшили новое. Удобное. Красивое. Героическое. Разве не трогательно – дочь, держащая руку умирающей матери? – Он наклонился ближе. – Но правда… правда обычно лежит где-то посередине. Между строчками. Между повторами.
Сцена перед ними изменилась. Теперь это был кабинет с зеркалами. Женщина (мать? Чья мать?) стояла перед Корректором в белом халате.
– Вы согласны? – спросил Корректор. – Это единственный способ спасти её.
Женщина кивнула и… начала разваливаться на части. Нет, не так – её разбирали на кусочки, как текст, который нужно отредактировать.
Вера закричала. Кричала, пока Демон повторов не щёлкнул пальцами, возвращая её в комнату, обитую страницами.
– Вот так-то лучше, – прошептал он. – Теперь ты знаешь. Некоторые смерти – это не концы, а правки. – Он погладил стену, и Вера увидела, что страницы шевелятся, как будто кто-то невидимый их переписывает. – Хочешь узнать, чем закончилась твоя мать? Или… – он ухмыльнулся, – может, попробуем другой день?
Где-то далеко снова заиграла костяная флейта. Кукла-плакальщица засмеялась. А Вера поняла, что её жизнь – это книга, которую кто-то постоянно правит. И единственный способ это остановить – дописать историю самому.
* * *Библиотекарь ждал Веру у входа в Хранилище Истинных Историй – месте, куда даже Корректоры боялись заходить. Его фигура, обычно такая прямая и невозмутимая, теперь казалась сгорбленной под невидимым грузом. Татуировки-шифры на его коже шевелились, словно пытаясь вырваться наружу, и при ближайшем рассмотрении Вера увидела – это не просто узоры. Это были решётки. Маленькие, изощрённые, сплетённые из чернильных линий тюрьмы.
– Ты дошла до конца, – сказал он, и голос его звучал как скрип старых переплётов. – Или до начала. В Архиве эти понятия часто путаются.
Он расстегнул рубашку, и Вера увидела – вся его грудь была покрыта движущимися тюремными решётками, за которыми мелькали крошечные лица. В одном из них она узнала Олега-младшего – его сына, исчезнувшего в Архиве.
– Каждый узор – это душа, которую я спас от полного стирания, – прошептал Библиотекарь. Его пальцы дрожали, когда он касался чернильных прутьев. – Я добровольно стал тюремщиком, чтобы быть хранителем. Они думают, что я служу системе. На самом деле я собираю её жертвы.
Он провёл рукой по одной из решёток, и она на мгновение расступилась, выпуская тонкий луч света. Вера увидела – за решётками не пустота. Библиотеки. Целые миры. Миниатюрные вселенные в чернильных капсулах.
– Моего сына взяли в заложники системы, – продолжал он, и в его глазах стояли слёзы, которые так и не пролились. – Они обещали вернуть его, если я буду следить за порядком в Архиве. Но порядка нет. Есть только видимость порядка. Как в хорошей книге, где все события связаны, но жизнь – это не книга.
Он схватил Веру за руку, и она почувствовала, как его татуировки переползают на её кожу, оставляя жгучие следы.
– Они боятся тебя, потому что ты – ошибка, которая может разрушить всю систему. Но ошибки – это единственное настоящее в этом мире лжи.
В этот момент стены Хранилища содрогнулись, и с потолка посыпались клочки бумаги. Библиотекарь оттолкнул Веру:
– Иди! Он уже близко!
* * *Зеркало висело в заброшенном зале, где когда-то проводили обряды Коррекции. Оно было огромным, в раме из тёмного дерева, покрытого резными буквами – но не алфавита, а какого-то другого, забытого языка. Когда Вера подошла ближе, поверхность замутилась, как вода в грязной луже, и в ней появилось лицо. Сони.
Её рот был зашит черными нитями, глаза – выколоты, а на щеках уже начинали расползаться трещины, как на старом фарфоре. Но самое страшное – она была жива. Жива и в ужасной боли.
Соня билась в невидимых оковах, её пальцы царапали изнанку зеркала, оставляя кровавые следы. Когда она увидела Веру, её движения стали ещё отчаяннее. Нитки на губах лопнули, и сквозь раны хлынули чернила.
– Разбей зеркало! – успела крикнуть Соня, прежде чем трещины на её лице сомкнулись в паутину, и оно рассыпалось на тысячи осколков прямо за стеклом.
Но зеркало осталось целым. Теперь в нём была только Вера – бледная, с глазами, полными ужаса. И что-то ещё. Что-то за её спиной.
Она обернулась.
Тихий Гость стоял в дверях, его плащ сливался с тенями, а лицо… лицо наконец было видно. И Вера узнала его. Узнала в том, что должно было стать лицом.
Это был её собственный силуэт. Только старше. Намного старше. И с глазами, в которых горели все библиотеки мира.
– Каждый Архив должен иметь Хранителя, – сказал Тихий Гость её же голосом, но с интонациями, от которых стыла кровь. – Скоро ты займёшь моё место. Это и есть твоя страница 777.
Зеркало за спиной Веры звонко треснуло. Первая трещина. Первый шаг к свободе.
Но какой ценой?
* * *Бумажная девочка ждала Веру у края пропасти, где заканчивались полки Архива и начиналось нечто иное – белое, пустое, безграничное пространство, похожее на чистый лист перед началом письма. Её пергаментные пальцы перебирали страницы книги, которая оказалась тоньше, чем казалось вначале – всего несколько листов осталось до конца.
– Ты решила, – сказала Последняя Страница, не как вопрос, а как констатацию факта. В её пустых глазницах отражались миллионы историй, но не было её собственной. – Все решают в конце. Бежать или остаться. Принять правду или продолжить жить во лжи.
