Небесный архив: забытые души. Часть 1

Она протянула Веру книгу. Та оказалась на удивление лёгкой, почти невесомой. На обложке не было ни названия, ни автора – только номер: 777.

– Открой, – прошептала девочка. – Но помни – некоторые книги читают нас, пока мы читаем их.

Вера перелистнула страницу. Последнюю страницу. Она была… пуста. Совершенно чиста. Ни единой буквы, ни пометки на полях. Только в самом низу, почти у корешка, крошечная капля – может быть, чернил, может быть, крови.

– Я не понимаю…

Последняя Страница улыбнулась – улыбкой, полной печали и странного облегчения.

– Потому что это ещё не конец. Только место для него. – Она положила свою бумажную ладонь на страницу. – Ты должна дописать его сама. Но сначала…

Её пальцы начали рассыпаться. Сначала кончики, потом фаланги, потом вся рука до локтя превратилась в пепел, который не падал, а зависал в воздухе, образуя буквы.

– Что происходит? – Вера попыталась схватить девочку за плечи, но её пальцы прошли сквозь пергамент, как сквозь дым.

– Я – последняя страница чьей-то ещё истории. Но не твоей. – Теперь рассыпалась нога, потом вторая. – Ты сделала выбор. Теперь я могу уйти.

Вера смотрела, как существо, знавшее все концовки, кроме своей, медленно исчезает, превращаясь в слова, в пепел, в ничто. Последней рассыпалась грудь с номером 777. В воздухе осталась только надпись, сложенная из пепла:

«Свобода стоит твоей души.»

А потом и она развеялась.

Книга в руках Веры вдруг стала тяжёлой, как целый мир. Последняя страница больше не была пустой – на ней проступали буквы, складываясь в предложения, в абзацы, в её историю. Но это была не та история, которую писали за неё. Это была её правда. С её выбором. Её словами.

Где-то в глубине Архива засмеялась кукла-плакальщица. Где-то упала последняя полка с книгами. А Вера стояла на краю, держа в руках свою судьбу, и понимала – теперь всё зависит только от неё.

Она достала перо (когда оно оказалось у неё в руке?) и поднесла его к странице. Первая буква уже ложилась на бумагу, когда стены Архива содрогнулись в последний раз.

Начинался новый мир. Её мир.

Глава 10. Восстание ошибок

Первой заплакала стена. Тонкая трещина над архивной полкой раскрылась, как рана, и из неё хлынули чернила – густые, почти чёрные, с запахом железа и забытых слов. Вера наблюдала, как они стекают по деревянным панелям, образуя ручьи, которые сливались в целые реки на полу. Архив стонал – скрип полок напоминал скрежет зубов, а падающие книги – предсмертные хрипы.

– Начинается, – прошептал за её спиной Библиотекарь. Его татуировки-решётки горели синим огнём, как будто пытались удержать что-то внутри. – Когда система даёт сбой, она сначала кровоточит. Потом рушится.

Где-то в глубине коридоров грохнуло – Река воспоминаний вышла из берегов. Вода (если это была вода) поднималась по стенам, смывая таблички с названиями разделов, размывая границы между «правдой» и «вымыслом». В её волнах мелькали лица – все те, кого Архив когда-либо поглотил. Они пели. Нет, не пели – шептали. Тысячи, миллионы шёпотов сливались в один голос: «Довольно».

Вера побежала к Чёртову мосту, где её ждал Алексей. Он стоял спиной к бушующей реке, его руки были изрезаны до костей – следы бесчисленных слов, написанных кровью. Когда он обернулся, Вера увидела – он почти прозрачен. Сквозь кожу просвечивали буквы, складывающиеся в предложения, в абзацы, в целые главы его немой истории.

– Ты должен бежать, – хрипло сказала Вера, хватая его за руку. Его пальцы были холодными, как страницы старой книги. – Вместе мы…

Алексей покачал головой. Он поднял окровавленный палец и начал писать в воздухе. Буквы светились алым, оставляя после себя дымящийся след: «НЕТ МЕСТА ДЛЯ МЕНЯ В НОВОМ МИРЕ».

– Не говори так! – Вера сжала его руку так сильно, что их пальцы слились в один кровавый комок. – Я не позволю…

Но Алексей уже писал последнее слово. «ПРОЩАЙ». Оно повисло между ними, пульсируя, как живое существо, затем начало впитываться в кожу Веры, оставляя жгучую боль. Она вскрикнула – не от физического страдания, а от осознания, что происходит.

Алексей улыбнулся – впервые за всё время. Затем его тело начало рассыпаться на буквы. Сначала пальцы, потом руки, потом всё туловище превратилось в строки текста, которые закрутились вихрем вокруг Веры, прежде чем упасть к её ногам готовой книгой.

На обложке золотыми буквами было вытиснено: «Всё, что я не смог сказать».

Вера подняла книгу – она была тёплой, как живая. Когда она открыла первую страницу, буквы сложились в последнее послание: «Ты будешь свободной. Это главное».

Река чернил поднялась ещё выше, смывая последние остатки порядка. Где-то вдалеке засмеялась кукла-плакальщица – её смех теперь звучал как падающие капли. А Вера стояла на мосту, прижимая к груди книгу, которая когда-то была человеком, и понимала – назад дороги нет. Только вперёд. Сквозь хаос. Сквозь конец старого мира.

На стене перед ней проступили кровавые буквы: «СТРАНИЦА 777». Они пульсировали, как открытая рана, призывая, маня, обещая ответы на все вопросы. Вера сделала шаг вперёд.

                                              * * *

Библиотекарь умирал красиво – как и подобает создателю миров. Он лежал у подножия рушащейся лестницы, ведущей в Хранилище Истинных Историй, и его татуировки-решётки одна за другой гасли, выпуская на свободу заключённые в них души. Вера упала на колени рядом с ним, и её руки сразу же стали мокрыми от чернил, сочившихся из его ран.

– Олег… – прошептала она, не зная, что ещё сказать человеку, который был и тюремщиком, и спасителем.

Он улыбнулся – улыбкой, в которой было больше облегчения, чем боли. Его пальцы (уже полупрозрачные, уже превращающиеся в текст) сжали её руку.

– Я создал Архив… – он закашлялся, и изо рта вырвались буквы, сложившиеся в слово «ЛОЖЬ», которое тут же рассыпалось. – …чтобы спрятать тебя. От реального мира. От настоящего кошмара.

Его голос становился всё тише, будто кто-то уменьшал громкость. Вера наклонилась ближе, чтобы расслышать последние слова.

– Ты думаешь, это страшно? – Он махнул рукой в сторону рушащегося Архива. – Здесь хотя бы можно переписать конец. Там… там всё уже произошло. И изменить ничего нельзя.

Его тело начало рассыпаться на буквы, как книга, которую кто-то листает слишком быстро. Последней исчезла татуировка над сердцем – та самая, где был заключён его сын. Мальчик на секунду материализовался в воздухе – улыбающийся, живой, – прежде чем исчезнуть навсегда.

– Ищи зеркало… – успел прошептать Олег, прежде чем его губы превратились в последнее слово: «ПРОСТИ».

И он стал книгой. Тонкой. Потрёпанной. С вырванными страницами. На обложке золотом сверкало: «Грехи создателя».

                                              * * *

Зеркало Создателя висело там же, где она оставила его – в заброшенном зале обрядов. Но теперь оно было другим: треснувшим по диагонали, с потускневшей поверхностью, в которой отражалось не настоящее, а какие-то обрывки возможных будущих. Вера подошла ближе и увидела – в каждом осколке жила другая версия её самой. В одной она была счастлива с Алексеем. В другой – становилась новым Библиотекарем. В третьем – просто исчезала, как все остальные.

– Выбирай, – раздался за её спиной голос Тихого Гостя. Он стоял в дверях, его плащ сливался с тенями, а лицо… лицо теперь полностью повторяло её собственное. – Каждый осколок – возможный конец. Но только один – твой.

Вера протянула руку и коснулась зеркала. Оно было холодным, как страница перед тем, как на ней напишут первую строку. Где-то далеко рухнула очередная полка, и здание содрогнулось – Архив умирал, и вместе с ним умирали все лживые миры, созданные для того, чтобы скрыть правду.

– Я выбираю правду, – сказала Вера и ударила кулаком по зеркалу.

Оно разбилось с мелодичным звоном, но осколки не упали. Они замерли в воздухе, вращаясь, переливаясь, складываясь в новый узор. Карту. Карту её жизни – не той, что была написана для неё, а той, что она прожила на самом деле.

Тихий Гость засмеялся – смехом, который звучал как шелест страниц.

– Поздравляю. Ты только что уничтожила целую вселенную. – Он сделал шаг вперёд, и Вера увидела, что он тоже начинает рассыпаться на буквы. – Но не волнуйся. На её месте всегда вырастает новая.

Последнее, что исчезло, – его улыбка. Искренняя. Почти человеческая. А потом Вера осталась одна среди кружащихся осколков, каждый из которых показывал кусочек её прошлого. Настоящего. Невыдуманного.

Она подняла самый большой осколок – в нём отражалась девочка с мамой. Настоящей мамой. Не той, что умерла в больнице, а той, что… Вера вдруг поняла. Всё поняла.

Архив был не тюрьмой. Он был побегом. От правды, которая оказалась страшнее любой лжи.

                                              * * *

Они вышли из тьмы неожиданно – Дети Чёрных коридоров, существа, которые когда-то крали у Веры кусочки прошлого. Их бледные личики теперь казались почти прозрачными, а в руках они держали сверкающие шарики – капли застывшего света, в которых плавали воспоминания.

– Возьми, – прошептал один из них, мальчик с глазами как пустые книжные корешки. Он протянул Вере шарик, внутри которого танцевала сцена: маленькая девочка (она?) смеялась на коленях у женщины (мамы? Настоящей мамы?). – Мы больше не хотим хранить украденное.

Вера протянула ладонь. Шарик коснулся кожи – и вспыхнул ослепительным огнём. Боль пронзила руку, будто она схватила раскалённый уголёк. Воспоминание упало на пол и разбилось на тысячи искр, которые тут же погасли.

– Нельзя вернуть то, что сожжено дотла, – сказала девочка с куклой (почему Вера раньше не замечала, что кукла – точная копия её самой в детстве?). – Мы очистили их от лжи. Теперь они настоящие. А настоящая правда всегда обжигает.

Один за другим дети подходили и отдавали свои шарики. Каждый вспыхивал, как спичка, оставляя на ладонях Веры волдыри в форме цифр – 7…7…7… Она стиснула зубы, принимая боль, принимая правду, какой бы обжигающей она ни была. Последним подошёл самый маленький, едва научившийся ходить. В его руке сверкал крошечный шарик с воспоминанием, которого у Веры никогда не было – она, новорождённая, на руках у мужчины с глазами Библиотекаря.

– Па… – пробормотал ребёнок, роняя шарик.

Он не горел. Он таял, как снежинка на тёплой ладони, оставляя после себя лишь каплю воды и странное ощущение в груди – будто зажила рана, о которой она и не подозревала.

Дети исчезли так же тихо, как появились. Только пепел кружился в воздухе, да на полу оставались обгоревшие следы маленьких босых ног.

                                              * * *

Смех раздался оттуда, откуда его никто не ждал – из глубины Хранилища Утраченных Книг. Кукла-плакальщица сидела на троне из спрессованных страниц, и её чернильные слёзы теперь текли вверх, к потолку, образуя странные узоры.

– Наконец-то! – её голос звучал как скрип пера по пергаменту. – Я так долго ждала этого момента!

Она подняла руку (деревянные пальцы скрипели в суставах), и стены Архива начали осыпаться. Не рушиться – именно осыпаться, как старая книга, которую слишком часто листали. Страницы за страницами, глава за главой – всё превращалось в пыль.

– Ты думала, я плакала от горя? – кукла наклонила голову, и её глаза (настоящие глаза, человеческие, только что вставленные в деревянные глазницы) сверкнули. – Я плакала от смеха! От восхищения! Какая красивая ложь! Какие восхитительные страдания!

Она сорвала с себя платье – под ним оказались страницы. Тысячи крошечных страниц, приклеенных к деревянному телу. На каждой – история чьей-то жизни. На каждой – чей-то конец.

Вера увидела среди них и свою – страница 777 ещё не была заполнена до конца.

– Спасибо, – прошептала кукла, вырывая страницу за страницей. – Ты дала мне столько прекрасных слёз. Теперь я свободна.

Последнее, что увидела Вера, прежде чем рухнул потолок, – как кукла подносит к глазам (человеческим, слишком человеческим) её собственную страницу и начинает жадно читать, смеясь и плача одновременно.

А потом мир взорвался буквами.

                                              * * *

Вера открыла глаза.

Сначала она не поняла, где находится. Всё вокруг было слишком обычным, слишком плоским – без чернильных теней, без трещин в воздухе, без шёпота страниц, преследовавшего её даже во сне. Просто комната. Просто утро. Просто свет, падающий сквозь занавеску, которая, кажется, висела здесь всегда. Она подняла руку, разглядывая пальцы – ни следов чернил, ни шрамов, ни той странной прозрачности, которая появлялась, когда Архив пытался стереть её.

– Это… настоящий мир? – её голос прозвучал хрипло, будто она не говорила годами.

Ответа не последовало.

Она встала, и тут же заметила несоответствие – её тень на стене двигалась сама по себе. Медленно, словно пробуя новые жесты, она подняла руку, но тень не повторила движение. Вместо этого она наклонила голову, будто рассматривая Веру с любопытством.

– Ну вот, – прошептала Вера, – даже здесь без сюрпризов не обошлось.

За окном город жил своей жизнью – люди спешили на работу, дети смеялись, старушки несли из булочных тёплые пирожки. Всё было так знакомо, так правильно… и так чужеродно. Она вдруг осознала, что не помнит, как выглядел её мир до Архива. Были ли эти улицы такими же? Эти люди – настоящими? Или Архив просто заменил один черновик на другой, более убедительный?

Дверь в комнату скрипнула.

– Ты наконец проснулась, – в проёме стоял Алексей.

Но это был не тот Алексей, которого она знала. Его глаза больше не были полны немого вопроса, его руки не дрожали, пытаясь удержать материализующиеся слова. Он выглядел… обычным.

– Ты можешь говорить? – спросила Вера.

Он улыбнулся, и в этом была какая-то неестественность, будто он репетировал эту улыбку перед зеркалом.

– Конечно. Разве не всегда мог?

Она почувствовала холодок вдоль спины.

– Нет. Не всегда.

Он пожал плечами, будто это не имело значения.

– Голоса в голове опять? – спросил он с лёгкой насмешкой, которая раньше была ему несвойственна. – Доктор говорил, что, если будешь принимать таблетки, это пройдёт.

– Какой доктор?

– Лютиков, конечно.

Она замерла.

– Он… существует?

Алексей рассмеялся, и этот смех был слишком громким, слишком нарочитым.

– Ты сегодня особенно остроумна. Конечно, существует. Он же наш семейный врач.

– Наш?

– Ну да. Ты же не забыла, что мы женаты?

Она посмотрела на свою руку – на безымянном пальце было кольцо. Простое, золотое, будто оно всегда там было.

– Нет, – прошептала она. – Этого не было.

– Вера, – он вздохнул, подошёл ближе, взял её за плечи. Его пальцы были тёплыми, живыми. – Ты опять путаешь реальность с теми своими… книжными фантазиями.

Она отстранилась.

– Где Соня?

– Кто?

– Соня. Моя… – она запнулась, – моя другая версия.

Алексей покачал головой, будто жалея её.

– Никто так не зовётся. Ты придумала её в своих историях.

Вера подошла к зеркалу.

Её отражение было её – никаких шрамов, никаких следов борьбы. Но когда она повернулась, её тень осталась на месте, глядя на неё с тихим укором.

– Ты видишь это? – спросила она, указывая на тень.

Алексей посмотрел.

– Вижу тень. Как у всех.

– Она не повторяет мои движения.

Он снова засмеялся.

– Пойдём позавтракаем.

Она не двигалась.

– Алексей. – её голос дрогнул. – Если ты настоящий… скажи мне что-то, что знал только ты.

Он задумался, потом улыбнулся.

– Когда мы впервые встретились, ты сказала, что ненавидишь чай с бергамотом. А я ответил, что это не чай, а парфюмерная лавка в жидком виде.

Она закрыла глаза.

Он знал.

Но… это мог быть и Архив.

– Что случилось с Архивом? – спросила она.

– С чем?

– С Небесным Архивом. С библиотекой, где переписывают судьбы.

Он вздохнул.

– Вера, никакого Архива нет.

– А Библиотекарь? Олег?

– Ты имеешь в виду старика, который сидит в читальном зале? Он умер два года назад.

– А Тихий Гость?

– Кто?

Она не ответила.

Потому что в этот момент тень на стене подняла руку – и показала на окно.

За стеклом, в толпе прохожих, стоял он.

Высокий, бледный, в потрёпанном пальто, с лицом, которое невозможно запомнить.

Тихий Гость.

Он улыбнулся – и поднял руку, будто в приветствии.

Потом растворился в толпе.

– Ты бледная, – сказал Алексей. – Может, тебе полежать?

– Нет, – прошептала она. – Мне нужно выйти.

Он хотел возразить, но она уже шла к двери.

Её тень последовала за ней – но не как отражение, а как спутник.

На улице город был слишком ярким, слишком шумным.

Она шла, не зная куда, а её тень шла рядом, иногда обгоняя её, иногда отставая, будто проверяя, не потерялась ли.

– Ты здесь, – сказала Вера тихо. – Значит, Архив тоже.

Тень покачала головой – нет.

– Тогда… что это?

Тень развела руками – не знаю.

В парке играл флейтист. Тот самый, что когда-то вёл её к Архиву.

Но теперь его музыка была… обычной. Просто мелодия. Никаких теней, никаких воспоминаний.

Она подошла.

– Вы меня помните?

Он перестал играть, улыбнулся.

– Конечно. Вы всегда бросали монетку в футляр.

– А помните, как однажды ночью…

– Я не играю по ночам, – перебил он. – У меня семья.

Она замолчала.

Потом из кармана её пальто выпал ключ.

Ключ 777.

Она подняла его, сжала в ладони.

– Так, – прошептала она. – Значит, война ещё не окончена.

Её тень кивнула.

А где-то в толпе, среди людей, которых не должно было быть, снова мелькнуло бледное лицо Тихого Гостя.

– Смерть – это зеркало, но ты всё ещё не смотришься в него, – донёсся его голос, хотя самого его уже не было видно.

И тогда Вера поняла.

Архив не исчез.

Он просто стал невидимым.

И теперь он – внутри этого мира.

А её тень…

Она посмотрела на неё.

Тень улыбнулась.

И Вера вдруг осознала, кто это.

– Соня?

Тень кивнула.

И тогда всё встало на свои места.

Она не уничтожила Архив.

Она стала им.

А значит, игра только начинается.

Часть 2. ЧЕРНИЛЬНЫЕ СНЫ

Глава 11. Город, которого не должно быть

Вера открыла глаза, и первое, что она ощутила, – это запах. Не привычный утренний аромат кофе или пыли на подоконнике, а густой, терпкий дух старой бумаги, пропитанной чернилами, – будто кто-то разом разорвал тысячу книг и оставил их гнить под дождём. Воздух был влажным и тяжёлым, словно сама атмосфера состояла из расплавленных строк.

Она поднялась с холодного камня мостовой – нет, не камня. Поверхность под её пальцами была неровной, будто состояла из сотен спрессованных страниц. Вера вгляделась: улица, дома, даже фонарные столбы – всё было сложено из книг. Корешки томов торчали, как рёбра, обложки сливались в стены, а между ними проступали полустёртые буквы, будто город был выстроен на забытых историях.

Фонари горели чернильным пламенем – сине-чёрные языки лизали воздух, оставляя на стенах тени, которые шевелились, будто пытались дочитать что-то важное.

– Это… мой город? – прошептала Вера, но её голос потерялся в тишине.

Здесь не было ни шума машин, ни голосов прохожих, только шорох страниц, будто кто-то невидимый листал их за её спиной. Она обернулась – пусто. Но на стене ближайшего дома чьи-то пальцы уже вывели кровавыми буквами:

«ТЫ НЕ ДОЛЖНА БЫЛА ВЕРНУТЬСЯ»

– Алексей?

Она узнала его почерк. Неровный, торопливый, будто писалось это в последний момент перед катастрофой.

Она побежала, её босые ступни скользили по бумажным плитам, оставляя следы, которые тут же исчезали, будто город стирал её присутствие.

– Алексей!

Его нашли у глухой стены, в переулке, где даже воздух казался плотным от несвежих строк. Он стоял спиной к ней, его руки были в крови – не своей, нет. Он рисовал. Пальцами, ладонями, локтями – будто пытался выцарапать послание из самой плоти мира.

– Что ты делаешь?

Он обернулся. Его глаза, всегда такие тихие, теперь горели. Но не от гнева – от бессилия.

– Они забрали мой голос, – прошептал он, и Вера поняла: он не просто лишился дара. Он больше не мог творить.

Алексей провёл рукой по стене, и за его пальцами осталась алая черта – не краска, не чернила, а кровь, сочащаяся из трещин в кладке.

– Это не чернила, – сказала Вера, но тут же замолчала.

– Нет. Это память.

Он наклонился и написал на стене:

«ОНИ ПЕРЕПИСЫВАЮТ НАС»

Буквы пульсировали, будто жили своей жизнью.

– Кто?

– Корректоры.

Он схватил её за руку, и она почувствовала, как его пальцы дрожат.

– Они не просто стирают ошибки. Они переделывают мир. Этот город – не копия. Это первый черновик.

Вера посмотрела на дома, на фонари, на небо, которое было не голубым, а серым, как старая рукопись.

– Значит, мы…

– Мы не должны были вспомнить, – перебил Алексей. – Но ты вернулась. И теперь они исправляют нас.

Он провёл пальцем по своей ладони, и на коже проступили буквы, будто кто-то писал под ней:

«ТЫ СЛЕДУЮЩАЯ»

Тихий Гость появился бесшумно, как всегда. Он вышел из тени фонаря, и его плащ (или это были просто слившиеся строчки?) колыхался, будто страницы на ветру.

– Смерть – это не конец, – сказал он, и его голос въелся в кожу, как чернильное пятно. – Это просто… опечатка.

– Ты знал, – прошептала Вера.

– Я знаю только то, что уже написано. А это… Он махнул рукой в сторону города. – Это ещё даже не редактура.

Алексей вдруг засмеялся – горько, почти истерично.

– Значит, мы персонажи?

– Нет, – ответил Тихий Гость. – Персонажи верят, что они настоящие. А вы…

Он наклонился к Вере, и его дыхание пахло пылью забытых библиотек.

– Вы просто ошибка, которую ещё не исправили.

                                              * * *

Рынок раскинулся посреди улицы, как незаживающая рана. Не палатки, не лотки – просто груды свитков, разложенных прямо на мостовой из спрессованных страниц. Каждый манускрипт дышал, шевелился под невидимым ветром, будто пытался рассказать свою историю прежде, чем её сотрут.

Бродячий рассказчик сидел в центре этого хаоса, завернувшись в плащ из пергамента, исписанного мелким, неразборчивым почерком. Его лицо напоминало смятую страницу – морщины складывались в строки, губы подрагивали, будто шептали последнюю фразу недописанного предложения.

– Истории на продажу, – проскрипел он, протягивая к Вере руки, пальцы которых были испачканы чернилами. – Любые. О спасении. О любви. О возвращении.

– Мне не нужны сказки, – ответила Вера, но её взгляд сам потянулся к свитку, перевязанному кровавой лентой.

– Ах, дитя моё, – старик закашлялся, и из его рта вылетела бабочка, сложенная из тончайшего пергамента. – Разве бывают сказки в мире, где дома строят из книг?

Он развернул свиток, и Вера увидела… себя.

Не отражение, не портрет – живую, дышащую сцену. Она бежала по чёрным коридорам Архива, за ней гнались тени с радужными глазами, её пальцы впивались в стены, оставляя кровавые следы.

– Это…

– Один из вариантов, – прошептал старик. – Ты умираешь на странице семьсот семьдесят семь.

Свиток дёрнулся в её руках, и картина сменилась. Теперь она стояла перед зеркалом Создателя, а её отражение протягивало руку – не чтобы помочь, а чтобы утянуть за собой.

– Второй вариант.

Третий. Четвёртый. Пятый.

Она видела, как её душат чернильные волны Реки. Как Корректоры стирают её лицо ластиком из костей. Как Алексей, уже почти превратившийся в текст, пишет её имя в последний раз – и буквы рассыпаются в прах.

– Семь смертей, – сказал старик, забирая свиток. Его пальцы оставили на пергаменте жирные пятна. – Но есть и восьмая. Та, что не написана.

– Сколько? – спросила Вера, хотя уже знала ответ.

– Твоё самое дорогое воспоминание.

Она замерла. Что выбрать? Первый поцелуй, которого, возможно, никогда не было? День, когда мать (или та, кто называла себя матерью) впервые обняла её? Или, может быть, тот миг в Архиве, когда Алексей написал для неё цветок, и он расцвёл у неё на ладони?

– Не торопись, – прошипел старик. – В конце концов, смерть – это всего лишь точка в предложении. Иногда – многоточие…

Она не успела ответить. Где-то вдали раздался гул, будто гигантская книга захлопнулась.

– Они идут, – простонал Алексей, хватая её за руку.

Они бежали к центральной площади, где вместо фонтана возвышались двенадцать статуй.

Двенадцать Вер.

Девочка лет пяти с куклой в руках. Подросток, застывший в полуобороте, будто услышала зов. Женщина в расцвете лет, с лицом, искажённым ужасом.