Небесный архив: забытые души. Часть 1

Небесный архив: забытые души

Часть 1

Михаил Ордынский

© Михаил Ордынский, 2025

ISBN 978-5-0067-8976-0 (т. 1)

ISBN 978-5-0067-8977-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. ТЕНИ, КОТОРЫЕ ПОМНЯТ

Глава 1. Фолиант без названия

Утро началось с пыли. Она висела в воздухе, золотисто-ленивая, пропитанная запахом старых переплётов и чего-то ещё – чего-то неуловимого, словно сама память книг испарялась в солнечных лучах. Вера провела ладонью по корешкам, ощущая под пальцами шершавость кожи, холст, потёртый картон. Она знала эту полку – знала, как знала собственное имя, – но сегодня между «Историей исчезнувших городов» и «Трактатом о тенях» лежала книга, которой здесь не должно было быть.

Фолиант без названия.

Кожаный переплёт, потёртый по краям, будто его бесконечно открывали и закрывали, но страницы внутри были девственно чисты. Ни единой буквы. Ни пятнышка. Вера перелистнула их, и тогда случилось первое странное: её пальцы покрылись чёрными чернилами, будто она прикоснулась к мокрому тексту. Она вскрикнула – не от страха, а от неожиданности, – но чернила уже исчезали, впитываясь в кожу, как вода в песок. К полудню не осталось и следа.

– Что за чёрт … – прошептала она, прижимая ладони к груди, словно боялась, что чернила просочатся сквозь кожу и оставят след на сердце.

Библиотека была пуста. Даже Мария Семёновна, вечно ворчавшая среди стеллажей, сегодня куда-то исчезла. Только скрип половиц под ногами да далёкий гул города за окном напоминали, что мир всё ещё существует.

А потом пришла Марфа Петровна.

Соседка ввалилась в библиотеку, как метель – с шумом, холодом и неожиданностью. Её пальцы, узловатые от артрита, сжимали картонную коробку, перевязанную бечёвкой.

– Возьми, – просипела она, суя коробку Вере в руки. – Это твоё.

– Что? – Вера попыталась улыбнуться, но губы не слушались.

– Фотографии. Наши. – Марфа Петровна ткнула в коробку жёлтым ногтем. – Ты же помнишь?

Вера не помнила.

Она развязала бечёвку, и оттуда пахнуло нафталином и чем-то ещё – сладковатым, как испорченные конфеты. Фотографии. Десятки, если не сотни. Она наклонилась, разглядывая пожелтевшие снимки, и вдруг её дыхание спёрло.

– Это… я?

На фотографии она стояла рядом с Марфой Петровной на фоне какого-то озера. На ней было платье, которого у неё никогда не было, а рука лежала на плече соседки с непривычной фамильярностью. Но самое страшное – её улыбка. Она была… не её. Слишком широкая, слишком открытая. Вера никогда так не улыбалась.

– Конечно, ты, – фыркнула Марфа Петровна. – В сорок восьмом году. Мы же ездили на Светлое. Ты там чуть не утонула, помнишь?

Вера не помнила.

Она лихорадочно перебирала снимки. Вот она в кругу людей, которых никогда не видела, вот – за столом с бокалом вина (она не пила вина), вот – с короткой стрижкой (она всегда носила длинные волосы). И везде – она, но не она. Чужое отражение в зеркале её жизни.

– Марфа Петровна… – голос Веры дрогнул. – Этого не было.

Старуха нахмурилась, и вдруг её глаза стали острыми, как иглы.

– Ты что, забыла?

Вера хотела ответить, но в этот момент дверь распахнулась, и в библиотеку влетела Анна, её подруга и коллега, с лицом, раскрасневшимся от бега.

– Вера! Ты не поверишь, что… – Она замолчала, увидев фотографии. – О, это что за древности?

– Наши с Марфой Петровной, – тихо сказала Вера.

Анна наклонилась, разглядывая снимки, и вдруг её брови поползли вверх.

– Ого, ты раньше так стильно одевалась? – Она ткнула в фото, где Вера была в ярко-красном платье. – И кто эти люди?

– Ты… ты не помнишь? – Вера почувствовала, как пол под ногами стал мягким, как песок.

– Откуда? – Анна засмеялась. – Это же явно давно было. Может, ещё до моего рождения.

Но на фотографии Анна стояла рядом с Верой.

И улыбалась.

Марфа Петровна вдруг резко схватила Верину руку. Её пальцы были холодными, как металл.

– Ты что-то скрываешь, – прошептала она.

– Нет, я…

– Не ври. – Глаза старухи стали чёрными, бездонными. – Они уже приходили за тобой, да?

Вера не успела ответить. В этот момент где-то в глубине библиотеки упала книга – глухой, тяжёлый звук, будто закрыли крышку гроба.

Все трое обернулись.

На полу лежал Фолиант без названия.

Раскрытый.

На страницах, ещё минуту назад пустых, теперь стояла всего одна фраза, написанная кривыми, неровными буквами, будто чернила сами выцарапали её:

«Архив помнит всё. Даже то, что стёрли».

                                              * * *

Ночь пришла неожиданно, будто кто-то выключил свет в городе одним движением. Вера сидела у окна, перебирая фотографии, которые не могла вспомнить, и вдруг поняла, что больше не выносит этих чужих улыбок, этих застывших моментов, в которых её не было. Она швырнула снимки на стол, и они разлетелись, как осенние листья, падая в беспорядке, будто сама память отказывалась складываться в правильную последовательность.

За окном было тихо. Слишком тихо. Даже шум машин, обычно доносившийся с проспекта, словно растворился в темноте. И тогда она услышала музыку.

Сначала это был едва уловимый звук, будто кто-то играл на флейте где-то очень далеко – за горами, за лесами, за границами этого мира. Но с каждой минутой он становился ближе, и в нём было что-то такое, от чего по коже побежали мурашки. Не страх. Нет. Что-то другое. Тоска по чему-то, чего никогда не было.

Вера накинула пальто и вышла на улицу.

Парк, обычно полный гуляющих до поздней ночи, был пуст. Фонари горели тускло, словно их свет пробивался сквозь толстый слой пыли, а под ногами хрустели опавшие листья, будто шептались о чём-то важном. Она шла на звук, и с каждым шагом музыка становилась всё отчетливее – печальной, пронзительной, как крик птицы, потерявшей стаю.

И тут она увидела их.

Тени.

Они стояли под деревьями, не шевелясь, лишь слегка колышась, будто их очертания были нарисованы на тончайшей ткани, которую трепал ветер. Их лица были размыты, словно стёртые карандашные наброски, но Вера чувствовала, что они смотрят на неё.

– Кто вы? – прошептала она, и её голос дрогнул, как струна.

Тени не ответили. Они лишь слегка качнулись, будто в такт мелодии, и тогда Вера поняла – музыка оживляла их.

Флейтист сидел на скамейке у старого дуба, его пальцы легко перебирали отверстия инструмента, а глаза были закрыты, словно он играл не для мира, а для себя. Или для тех, кто слушал его из тьмы.

– Вы… – начала Вера, но голос её прервался.

Музыкант открыл глаза. Они были слишком светлыми, почти белыми, как бумага, на которой ещё не начали писать.

– Ты слышишь её? – спросил он, не переставая играть.

– Кого?

– Песню. Она зовёт тебя.

Вера хотела ответить, но в этот момент мелодия оборвалась, и тени замерли, будто затаив дыхание.

– Ищи дупло, – сказал флейтист и поднялся. Его пальто, длинное и потертое, колыхалось, как крылья летучей мыши. – Там то, что ты потеряла.

И он растворился в темноте, будто его и не было.

Тени медленно поползли назад, в глубь парка, и Вера осталась одна.

Дуб стоял недалеко, древний, с корой, покрытой глубокими трещинами, будто кто-то вырезал на ней тайные письмена. Дупло в его стволе было небольшим, но когда Вера протянула руку, её пальцы наткнулись на что-то холодное и металлическое.

Ключ.

Старинный, с причудливой гравировкой и цифрой *777* на боку. Он лежал в дупле, будто ждал её годами.

– Ты нашла его.

Голос был детским, тонким, как звон хрустального колокольчика. Вера обернулась.

Девочка. Лет шести, в платьице, которое когда-то было белым, но теперь выцвело до серого. В руках она держала куклу – старую, с треснувшим фарфоровым лицом и стеклянными глазами, которые смотрели прямо в душу.

– Кто ты? – спросила Вера.

– Никто, – ответила девочка. – Просто ошибка.

Она улыбнулась, и в этой улыбке было что-то жуткое, будто её губы растягивались не по своей воле.

– Архив ищет тебя дольше, чем ты его.

– Что это значит?

Но девочка уже отступала в тень, прижимая куклу к груди.

– Не верь глазам, – прошептала она. – Они всегда врут первыми.

И исчезла.

Вера сжала ключ в руке. Он был холодным, как лёд, но через мгновение начал теплеть, будто подстраиваясь под её кожу.

Она не знала, что делать с ним, но тут её взгляд упал на старую калитку у выхода из парка – ту, что всегда была заперта. И вдруг она поняла.

Ключ подошёл.

– Эй!

Грубый голос заставил её вздрогнуть. Из темноты вывалился Григорий-бездомный, его пальто, пропитанное запахом дешёвого вина и дождя, болталось, как шкура на костлявом теле.

– Не делай этого! – закричал он, его глаза, мутные от жизни на улице, вдруг стали острыми, как лезвия.

– Что?

– Не верь глазам! – Он схватил её за руку, и его пальцы впились в её запястье, как когти. – Они уже здесь. Они ждут.

– Кто?

– Те, кто стирает.

Его дыхание пахло гнилью и страхом.

– Если ты откроешь эту дверь, назад пути не будет.

Вера посмотрела на ключ, затем на калитку.

– Я должна знать, – прошептала она.

Григорий застонал, будто от боли, и отпустил её.

– Тогда иди. Но помни – даже правда может быть ложью.

Она повернула ключ.

Дверь открылась беззвучно, будто её петли были смазаны не маслом, а тишиной.

За ней не было парка.

За ней был Сад Отражений.

                                              * * *

Шагнув за порог, Вера сразу поняла – законы привычного мира здесь не действовали. Воздух был густым, словно наполненным невидимыми чернилами, и каждый вдох оставлял на языке привкус забытых слов. Перед ней расстилался Сад Отражений, место, где природа подчинялась иным правилам.

Деревья стояли в строгом порядке, их ветви неестественно прямые, будто нарисованные по линейке. Но самое пугающее – их плоды. Это были не яблоки или груши, а человеческие улыбки, подвешенные на невидимых нитях. Они колыхались при малейшем дуновении ветра, обнажая то детский смех, то кривую усмешку старика. Некоторые уже начали гнить – их края почернели, а вместо сока сочилась мутная жидкость, пахнущая старыми фотографиями.

– Красиво, правда? – раздался голос сзади.

Вера резко обернулась. На тропинке стоял мужчина в потрёпанном пальто, его лицо было скрыто в тени широкополой шляпы. В руках он держал что-то, напоминающее карманные часы, но стрелки двигались в обратную сторону.

– Где я? – спросила Вера, чувствуя, как её голос дрожит не от страха, а от странного возбуждения.

– В месте, где хранят то, что потеряно, – ответил незнакомец и поднял голову. Его глаза были полностью чёрными, без белков и зрачков. – Или украдено. Разница, впрочем, минимальна.

Он сделал шаг в сторону, и Вера увидела реку. Она текла медленно, её воды были густыми и тёмными, как чернила. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это вовсе не вода – бесконечный поток писем, записок, дневниковых страниц, расплавленных в единую массу. Некоторые буквы ещё держались на поверхности, образуя обрывки фраз: «…любила тебя…», «…прости, что…», «…никогда не говори…».

– Это Река Чернил, – пояснил незнакомец. – Здесь тонут все неотправленные письма. Все несказанные слова. – Он наклонился и зачерпнул пригоршню липкой массы. – Хочешь узнать, что о тебе недоговорили?

Вера отпрянула. В этот момент где-то в глубине сада раздался хруст веток. Незнакомец мгновенно выпрямился.

– Охранник. Тебе не стоит с ним встречаться. – Он резко развернулся и растворился в воздухе, как дым.

Но было уже поздно. Из-за деревьев появился высокий мужчина в униформе, слишком похожей на тюремную. Его глаза были закрыты чёрной повязкой, но он шёл уверенно, будто видел сквозь неё. За поясом у него болталась связка ключей – странных, искривлённых, будто отлитых во сне.

– Алла, – прошипел он, внезапно оказываясь перед Верой. Его пальцы впились в её плечо с силой, не оставляющей сомнений – это не призрак. – Наконец-то.

– Я не Алла, – попыталась вырваться Вера, но его хватка только усилилась.

Охранник наклонился так близко, что она почувствовала его дыхание – оно пахло пылью и лекарствами.

– Не ври, Корректор. Ты знаешь, что побег – нарушение Протокола. – Его голос звучал механически, будто кто-то переключал регистры в его горле. – Тебя ждёт Стирание.

В этот момент Вера почувствовала, как что-то шевелится у неё в голове. Сначала лёгкое щекотание, затем нарастающее давление, будто невидимые пальцы копались в её воспоминаниях, вытаскивая одни и вкладывая другие. Перед глазами поплыли образы: детская комната, в которой она никогда не была; мать, чьё лицо она не узнавала; игрушечный медведь с оторванным ухом…

– Демоны Архива, – прошептала она, понимая, что это они переписывают её прошлое.

Охранник засмеялся – сухой, трескучий звук, как страницы рвущейся книги.

– Все сопротивляются вначале. Потом понимают – новое прошлое куда приятнее настоящего. – Он потянул её за собой к мрачному зданию, видневшемуся вдалеке. – Ты будешь благодарна.

Вера попыталась вырваться, но её тело не слушалось. Мысли путались, новые воспоминания накладывались на старые, стирая границы реальности. Она уже почти не помнила, кто она на самом деле, когда…

– Эй, Николай! Опять путаешь людей? – раздался насмешливый голос.

Из-за деревьев вышел худой молодой человек в очках с толстыми стёклами. Его пальцы были испачканы чернилами, а на ладонях красовались свежие порезы – будто от бумаги.

– Это не Алла, – продолжал он, подходя ближе. – Посмотри внимательнее. Алла никогда не носила таких туфель.

Охранник замер, его пальцы слегка ослабли. Вера воспользовалась моментом и резко дёрнулась, вырываясь из его хватки. Она отпрянула на несколько шагов, чувствуя, как новые воспоминания отступают, оставляя после себя жгучую пустоту.

– Алексей, – прошипел Николай, поворачиваясь к молодому человеку. – Ты вмешиваешься не в своё дело.

– Моё дело – исправлять ошибки, – пожал плечами тот. – А ты, как обычно, делаешь их больше, чем исправляешь.

Пока они спорили, Вера заметила движение у своих ног. По земле ползло письмо – настоящее, не расплавленное, будто выброшенное рекой. Она подняла его и успела разглядеть подпись: «Твой Тихий Гость». Больше прочесть не удалось – Николай снова схватил её за руку.

– В Архив! – рявкнул он.

Но тут произошло нечто странное. Бумага в руке Веры вспыхнула синим пламенем, и охранник с криком отпустил её. В воздухе повис голос, которого не могло быть, но который все услышали:

– Смерть – это зеркало, а не дверь. Но ты пока слишком жива, чтобы понять разницу.

Это была последняя капля. Николай отступил, бормоча что-то о «нарушении Протокола», а Алексей схватил Веру за руку и потащил прочь, в глубь сада.

– Бежим, пока он не опомнился, – торопливо шептал он. – Они уже начали переписывать твою память. Если продолжить, ты забудешь даже своё имя.

Вера бежала за ним, чувствуя, как новые воспоминания крошатся, как старый пергамент. Но одно она знала точно – назад дороги нет. Только вперёд. Только вглубь.

Только в Архив.

                                              * * *

Бег через Сад Отражений напоминал попытку убежать от собственного дыхания – сколько ни беги, оно всегда с тобой. Алексей тянул Веру за собой, его пальцы, холодные и липкие от чернил, сжимали её запястье с такой силой, что казалось, он боится, будто она растворится в воздухе, как те тени, что мелькали между деревьями. Ветви, увешанные чужими улыбками, цеплялись за её волосы, словно не хотели отпускать, а под ногами хлюпала земля, пропитанная чернильной рекой, будто сад пил чернила и не мог напиться.

– Куда мы бежим? – выдохнула Вера, чувствуя, как новые воспоминания, вшитые в её сознание, начинают пускать корни. Теперь она почти была уверена, что в детстве у неё действительно был тот плюшевый медведь с оторванным ухом, что она действительно боялась темноты и что её мать пахла лавандой и грустью. Почти.

– К мосту, – бросил Алексей через плечо. – Там есть выход. Если успеем.

За спиной раздался треск веток. Николай шёл за ними, его шаги были размеренными, неспешными, будто он знал, что они никуда не денутся. Его голос разносился по саду, как эхо в пустом коридоре:

– Вы нарушаете Протокол. Прекратите сопротивление.

Алексей вдруг резко остановился, и Вера едва не врезалась в него. Перед ними зияла пропасть, через которую был перекинут узкий мост из сплетённых ветвей. Под ним бушевала Река Чернил, её волны выплёскивали на берег обрывки писем, и те шевелились, как раненые животные.

– Переходим, – прошептал Алексей. – Только не смотри вниз.

Они ступили на мост, и ветви под ногами прогнулись с тихим стоном. Вера чувствовала, как мост дышит, как он живёт, как он ненавидит их вес. Каждый шаг отзывался скрипом, будто дерево вот-вот разожмёт свои объятия и отпустит их вниз, в чернильную пустоту.

Они были уже на середине, когда из темноты вынырнул Григорий. Он стоял на другом конце моста, его пальто трепал ветер, а в руке он сжимал что-то блестящее.

– Не верь ему! – закричал он, указывая на Алексея. – Он один из них!

Алексей резко обернулся, и Вера впервые увидела его глаза – серые, как пепел, и совершенно пустые.

– Григорий, хватит, – сказал он, и его голос вдруг стал слишком гладким, слишком правильным. – Ты же знаешь, что сумасшедшие не имеют права голоса.

Григорий засмеялся – горько, хрипло, как будто смеялся в последний раз.

– А мёртвые? – спросил он. – Мёртвые имеют право?

Он швырнул в Веру тот блестящий предмет. Осколок зеркала. Он перевернулся в воздухе, поймал отблеск какого-то нездешнего света, и Вера, ещё не понимая, зачем, поймала его.

И увидела.

Не своё отражение. Нет. То, что смотрело на неё из зеркала, было ею, но не той, которую она знала. Лицо, искажённое страхом, глаза, полные ужаса, рот, открытый в беззвучном крике. А за спиной – тень. Длинная, безликая, с руками, которые уже тянулись к её плечам.

– Это ты, – прошептал Григорий. – Настоящая.

Вера хотела закричать, но в этот момент мост под ней дрогнул. Николай стоял с другой стороны, его руки сжимали перила, и под его пальцами дерево чернело и рассыпалось в труху.

– Протокол должен быть соблюдён, – сказал он.

Мост рухнул. Вера падала вниз, в чернильную бездну, и последнее, что она увидела перед тем, как тьма поглотила её, – это осколок зеркала в её руке. Он не разбился. Он смотрел на неё. И улыбался.

Где-то вдалеке, уже сквозь сон, она услышала голос Тихого Гостя:

– Добро пожаловать в Архив. Здесь тебя уже ждут.

Глава 2. Ключ и замок

Проснувшись, Вера сразу поняла – что-то не так.

Комната была её, но не её. Стены, будто подменённые, стояли слишком близко, а потолок, прежде высокий и безразличный, теперь давил, как крышка гроба. Она приподнялась на локте, и простыня соскользнула, холодная и чужая, словно выстиранная в чужой реке. На тумбочке лежали очки – те самые, с тонкой серебряной оправой, но, когда она надела их, мир не стал чётче, а лишь размылся, будто смотрела сквозь мутное стекло.

– Опять забыла, где положила ключи? – раздался из коридора голос.

Мать. Её голос.

Но Вера не помнила, чтобы мать приходила. Не помнила даже, звонила ли она вчера.

Она встала, и пол под ногами качнулся, как палуба корабля. В зеркале над комодом отразилось её лицо – знакомое, но с тенью чужой улыбки в уголках губ. Кто это сделал?

– Вера, ты в порядке? – Дверь приоткрылась, и в щель просунулось лицо доктора Лютикова.

Он был здесь. В её квартире. В халате, как будто только что вышел из ванной.

– Вы… как вы вошли? – прошептала она.

– Ты опять забыла? – Он вздохнул, поправил очки. – Мы договорились на еженедельный осмотр. Твой случай требует наблюдения.

– Какой случай?

– Прогрессирующую амнезию, Вера. Ты путаешь дни, места, лица. Вчера, например, назвала соседку Марфу Петровну «мамой».

Она сжала кулаки. Ногти впились в ладони, но боли не было – будто кожа стала толще, чужая.

– Я не болею.

– Все больные так говорят.

Лютиков достал из кармана маленький фонарик, щёлкнул им перед её глазами. Свет резал, как лезвие, но она не моргнула.

– Зрачки в норме. Но это ничего не значит. – Он отложил фонарик, достал блокнот. – Сколько тебе лет?

– Тридцать.

– Где ты работаешь?

– В библиотеке.

– Какой?

Она открыла рот – и замолчала. Какая библиотека? В голове всплывало здание с колоннами, но оно расплывалось, как акварель под дождём.

– Видишь? – Лютиков записал что-то. – Ты не помнишь. Это провал.

– Это не провал! – Она резко встала, и комната качнулась. – Это… они что-то сделали. Подменили.

– Кто «они»?

– Не знаю. Но я найду.

Доктор посмотрел на неё с усталой жалостью, как на ребёнка, который уверен, что под кроватью живёт дракон.

– Хорошо. Допустим, «они» существуют. Зачем им подменять твои воспоминания?

– Чтобы я не нашла… – Она оборвала себя. Что именно?

Лютиков закрыл блокнот.

– Вера, ты не спишь три ночи подряд. Ты забываешь, где живёшь. Ты видишь то, чего нет.

– А что я вижу?

– Например, говоришь, что в парке встретила флейтиста, который играл мёртвым. Но в парке уже год никто не играет – там ремонт.

Она резко повернулась к окну. Парк был виден отчётливо – аллеи, скамейки, пустой павильон. Но вчера там был свет. Был флейтист. Был ключ.

– Я не сумасшедшая, – прошептала она.

– Я тоже так не думаю. Но болезнь – не безумие. Это просто сбой. Как ошибка в книге.

– А кто её правит?

Лютиков замер. На секунду в его глазах мелькнуло что-то холодное, почти механическое.

– Никто. Это случайность.

Он встал, положил на стол рецепт.

– Попробуй поспать. Если не поможет – приходи.

Дверь закрылась. Вера осталась одна – в чужой комнате, с чужими мыслями.

                                              * * *

Булочная «У Тани» помещалась на углу, завешанном выцветшими гирляндами. Вера зашла, едва сознавая зачем – может, просто чтобы убедиться, что хоть что-то осталось настоящим.

За прилавком стояла Таня – рыжая, веснушчатая, с руками в тесте и вечной сигаретой за ухом.

– Вера! – Она улыбнулась, будто не замечая её бледности. – Как обычно?

– Как обычно?

– Пирожок с вишней. Ты же их обожаешь.

Вера кивнула, хотя не помнила, чтобы любила вишню. Таня достала с противня пирожок, ещё тёплый, и протянула.

– На, с пылу с жару.

Первый укус обжёг губы. Второй – раскрылся во рту взрывом кисло-сладкого, и вдруг…

Лето. Маленькая девочка (она?) бежит по лугу, в руках – корзинка с ягодами. Где-то смеётся женщина (мать?). Солнце пахнет травой и тёплым ветром.

– Что… – Вера едва не выронила пирожок.

– Что? – Таня наклонилась.

– Он… на вкус как детство.

Таня рассмеялась.

– Ну да, бабушкин рецепт. Но у тебя каждый раз новый восторг, как в первый раз.

Вера откусила ещё. Теперь вкус был другим – горьковатым, как первый поцелуй (чей?).

– Ты делаешь что-то особенное с начинкой?

– Ничего. Просто кладу то, что просит тесто. – Таня загадочно подмигнула. – Оно ведь живое. Чувствует, кто будет есть.

Вера смотрела на пирожок, на липкие следы варенья на пальцах. Это не просто еда. Это дверь.

– Таня… ты когда-нибудь чувствовала, что мир… не настоящий?

Танины пальцы замедлились. Она положила скалку, вытерла руки.

– Каждый день. Особенно когда счёт за аренду приносят.

– Я серьёзно.

– А я нет? – Таня наклонилась ближе. – Вера, ты не первая, кто спрашивает. Но ответ всегда один: если мир и ложь, то какая разница? Главное – пирожки настоящие.

Она протянула ещё один, с корицей.

– Попробуй. Может, вспомнишь что-то весёлое.

Вера откусила – и мир вокруг потемнел.

Дождь. Она (но не она?) стоит под крышей, прижавшись к кому-то (Алексей?). Его пальцы в её волосах, а на языке – вкус дождя и его губ. Где-то падает фонарь, и тени становятся длиннее…

– Вера?

Она моргнула. Булочная. Таня. Пирожок.

– Ты в порядке?

– Нет. – Вера ухватилась за прилавок. – Но я близко.

Она выбежала на улицу, сжимая в руке крошки воспоминаний. Где-то в городе был ключ.

И она его найдёт.

                                              * * *

Ветер гнал по тротуару обрывки афиш и газет, словно сама улица пыталась стереть следы прошлого. Вера шла, не замечая направления, пока не оказалась перед выцветшей вывеской «Фотосалон Ильи». Окно было завешано чёрной тканью, сквозь щели пробивался красноватый свет – как из проявленной фотокарточки, где вместо лиц остались лишь дыры.