Сломанный меч привилегий. Сага Иного мира. Книга вторая. Часть I

– От Дъярра, – прошептала Илли.

Подняла голову:

– Ты его ко мне присылала, при жизни Эштаръёлы ещё. Я думала, обойдётся всё, доживу как-нибудь, а теперь вижу: нет, не обойдётся. Будет так, как он рассказал. Сколько лет у меня пуля оттяпала?

– Сотню с гаком, не меньше, – серьёзно ответила Сугтарьёла, занятая чисткой апельсина.

– Столько раз хоронила его стариком, а тут… – горько покачала головой Илли. – Висит на колючей проволоке молодой парень, красивый, стонет, кровищи… И закопали его где-то в других краях, в яме, со всеми… Знаешь, я завела погост в Лесных, возле Аръяварта. Каждый раз хороню его там. Скоро я тоже умру, за три дня до новой войны. Ему как раз семнадцать стукнет. Он ту войну пройдёт без царапинки, после войны ты найдёшь его у «Кренды» и потребуешь кинжал. Ну, с моей душой. Он не отдаст, и ты пошлёшь его ко мне, змеиными часами своими. В доказательство своих слов. Пожалуйста, пришли часа на два хотя бы, а? А то мы и поговорить не успели толком. Прощались на бегу, как на вокзале. Чего тебе стоит?

– Ладно, – нехотя согласилась Сугтарьёла. – Два так два. Обещаю. Всё сказала? А теперь выслушай, чего я скажу тебе про Иллиёллу Аръяверру. Про ту девушку из экспедиции. Ты напрасно воровала шприц и все эти усыпляющие ядохимикаты. Во-первых, на меня они не подействуют; во-вторых, через сто лет не ты, а она будет в экспедиции, куда ты намылилась с этим идиотским шприцем. Держи половину.

– «Она»?! – встрепенулась Илли, принимая апельсин.

– Ладно, «ты», – поморщилась Сугтарьёла и отщипнула дольку от своей половинки апельсина. – «Она» это «ты», «ты» это «она». Не цепляйся к словам, мне удобнее говорить «она». Пойми, она девушка из высшей знати, приёмная дочь командующего Ударными силами…

– …не знаю никаких таких «сил».

– …через сто лет появятся. Ракетные войска стратегического назначения. А командовать ими будет твой бывший начальник, капитан Исаярр Къядр. Правда, в новом телесном воплощении он не «капитан», а «генерал» и третий пост в государстве. Хорошего я тебе отчима подобрала? Будешь, как сыр в масле кататься. Скажи: если ту Илли господин командующий растил и лелеял с младенчества, души в ней не чаял, все капризы её исполнял, то как я тебя определю в его семью взрослой девкой?! «На», мол, «доченьку»?! Прими в дар «генетический максимум», господин генерал?!

– Не надо меня определять. Оставь сиротой, я привыкла. Тоже мне, «высшая знать», из ракетниц в небо сигналить… Да любой ополченец такого генерала…

– …помолчи. Её с детства учили манерам и языкам, она пять языков знает, как свой.

– Я выучу. За сто лет выучу.

– Ты и один не смогла осилить за восемьсот. Так, «бе-ме» какие-то.

– Неправда…

– Это не упрёк, пойми: языкам учат с детства. Мозг ученицы должен быть молод и чист, а учителя хороши. И танцевать тоже учат с детства. Её учили лучшие хореографы Сахтаръёлы.

– Ты меня научила. Под гипнозом. И хвасталась, что во всём мире так не станцуют, как я.

– Ну, и сплясала ты голой перед дикарями? Нет. Заробела. Не спорь, я выяснила: никто на Вебе не помнит никакой «богини Умаялы». Удивительно, почему Индарьяла о ней твердила! Чёрт его знает, чем ты там занималась, на этой Вебе… Словом, опростоволосилась танцовщица Умаяла и наврала мне с три короба. А я, старая дура, впопыхах поверила. И что-то у нас идёт с Вебой не так.

– Неправда… Там совсем другая причина была врать…

– О том ещё потолкуем. Она врач-психиатр, у неё диплом. В экспедиции будут крупнейшие учёные, выдающиеся биологи. Образованнейшие люди. Там будет новый Дъярр с ворохом дипломов. А ты осталась средневековой знахаркой, с чужим гипнозом, влитым в тебя с чужой кровью, разве что обтесалась малость манерами. Научилась чулки соблазнительные носить, корсет ладный – выходят из обихода, кстати – чистить зубы насобачилась и уколы делать. Тоже мне, навыки… Зачем ты нужна в экспедиции? Посуду мыть?

– Я согласна мыть.

– Ну что ж за упрямица такая бестолковая… Пойми, это её присылали к Дъярру, в те времена Ледового князя. Её! Это она была с ним у речных кувшинок, а не ты.

– Может быть, и я. Вдруг я притворялась?

Наступило молчание.

– Она красивее тебя, – вдруг сказала Сугтарьёла.

– Это почему же? – не поверила Илли.

Положила последнюю апельсиновую косточку к прочей кожуре, встала из кресла, подошла к настенному зеркалу. Повернулась перед ним туда-сюда.

И запротестовала:

– Ты сама уверяла, что она – это я. С чего вдруг она «красивее» меня стала? Мы одинаковые должны быть. Как две пули.

– Да-а-а? – удивилась Сугтарьёла и тоже положила апельсиновую косточку на стол. – Скажи-ка мне, «пуля»: погибший у проволоки ополченец Дъярр был ростом повыше твоего давнего Дъярра-оружейника? Того, у кувшинки?

– Да! – с вызовом выкрикнула Илли. – На голову выше стал! Во как!

– Угу, – кивнула Сугтарьёла, дожёвывая апельсин. – А остальные мужики?

– На остальных не заглядываюсь! – отрезала Илли. – Ни-ни. Кремень.

– Поди ж ты! – удивилась Сугтарьёла. – Они тоже подросли за восемьсот лет, «кремень». Могла бы заметить.

– Ты к чему гнёшь? – заколебалась Илли и окинула взглядом своё отражение.

– Тела людей изменились за эти годы, – пояснила Сугтарьёла. – «Эволюция», девушка. И «акселерация». Естественные природные процессы. Плюс хорошее питание. Люди подросли и красивее стали. Иллиёлла Аръяверра выше тебя на голову. Вдобавок она умнее, красноречивее, расчётливее, у неё ноги длиннее, талия тоньше, а грудь больше. Потрясающая грудь. Гордость государства.

– Куда уж больше-то?! – подивилась Илли, поворачиваясь так и сяк, чтобы оглядывать себя в зеркале. – Да на мою все господа офицеры заглядывались! Меня сама Эштаръёла…

– …у неё грудь не чета тебе, она даже бюстгальтер не носит.

– Чего-чего она не носит? – не поняла Илли.

– У неё торчат, а не висят, дурища! – повысила голос Сугтарьёла. – Поддерживать незачем! Ей никакой корсет не нужен! Призёрша международного конкурса красоты!

– Это как в Танлагеме, где девчонок фотографируют в пляжных костюмах?

– К тому времени и без костюмов снимать станут. Так, в двух ленточках узеньких, а её и вовсе в одной выставят. Зато на каблучищах. Ты на таких и не устоишь. Споткнёшься.

Илли молчала.

– Если вы две пули, то она крупнокалиберная, – подвела итог Сугтарьёла. – Бронебойно-зажигательная, заводского изготовления. А ты револьверная хлопушка, самоделка из прифронтовой мастерской. Даже без латунной оболочки. Так понятней, фронтовая сестра милосердия?

– Намного длиннее ноги? – уныло спросила Илли.

– Да, – безжалостно подтвердила Сугтарьёла.

И отмерила ладонями в воздухе:

– Вот на столько! И ты по сравнению с нею очень рыхлая. Спереди и сзади она будто накачанный мяч резиновый. Это последствие утомительных тренировок, её с детства тренировали на всяких дорогущих тренажёрах. Ты давила пальцем тугой мяч? Нет? Попробуй как-нибудь, их уже с год продают по столице, мода пошла на игру в мяч. Так вот, она вся, как тугой мяч. У неё даже на бегу не колышется ничего. Она подпрыгивает, а ничего не трясётся! Ни капли жира и дряблости у девки. Гибкая невероятно. Ногу закинет так, что пятку над головой почешет! Узлом завяжется запросто. Растяжка у неё на зависть. Тебе такой растяжки не достичь никогда, потому что такого добиваются с детства. Не зря её назначат проводить занятия с женским составом экспедиции!

– Зато я плавать умею, – упавшим голосом произнесла Илли.

– Она с любой высоты сиганёт в бассейн, да ещё кувыркнётся трижды на лету. И уйдёт в воду без малейшего всплеска. Головой вниз.

– Кто тебе такое рассказал? – усомнилась Илли.

– Индарьяла.

– Она-то откуда знает?

– Иллиёлла Аръяверра учила Индарьялу на занятиях по физической подготовке. Сама понимаешь, волей-неволей касались телами. Тебе Индарьяла не говорила, конечно, чтобы не огорчать сравнением. Щадила твоё самолюбие.

– И я такая-растакая выдающаяся буду в той жизни? – колебалась Илли.

– Угу. Как хороший апельсин. Сочный.

Илли снова погляделась в зеркало, потискала себя со всех сторон.

Вздохнула. Покосилась на треножник в углу кабинета:

– Там аппарат для…

Запнулась на секунду, припоминая слово:

– …то есть «фотографический» аппарат укутан там шалью?

– Да. Будут снимать князя на боевом посту, пижоны.

– Какой большой аппарат… У Грои меньше.

– Какой «Грои»? – насторожилась Сугтарьёла. – Из Ваулинглы?

– Ты её знаешь? Да. Информаторша, её к нашей тактической группе приставили. Снимала войну для журнала.

– Ты чего на аппарат уставилась и губы покусываешь? Ну-ка, говори.

– Сделай мои фото, – вдруг попросила Илли. – Ты умеешь. Ты всё умеешь. Это моё железное условие. Иначе нам с тобою согласия не достичь.

– Ещё чего! – фыркнула Сугтарьёла. – В столице полно фотографических заведений открылось. Зайди в любое и снимайся на здоровье. Фотографы любят снимать красивых девок.

– Нет. Я хочу, чтобы ты снимала. Не увиливай.

– На кой тебе вообще фото?

– В новой жизни моей сравним фотографии. И ты сама убедишься, что отличий между мной и этой Аръяверрой нету!

– Ладно… – вздохнула Сугтарьёла. – Ради такого дела, упрямица…

И пошла к зачехлённому аппарату.

Илли быстро сбросила на пол юбку и уже расстёгивала пуговицы на кофточке, когда Сугтарьёла притащила треногу с аппаратом

– Э! Э! Ты чего делаешь?!

– Раздеваюсь, – удивилась Илли. – Иначе как мы ноги и грудь сравним? Помоги расшнуровать корсет. Чулки тоже долой.

– Охренеть… Ты совсем голая хочешь сниматься, что ли?!

– И босая. В новой моей жизни предъявишь мне эти фотографии и убедишь фактами. Словам твоим не верю, ты обманщица. Ты рабочую одежду в сундук спрятала!

– Илли, это кабинет князя. Не дури, сюда войдут. Во смеху будет. И чёрт-то что обо мне подумают.

– Запри дверь на ключ. Я свои вещички брошу в дальнее кресло, ладно?

– Ну ты даёшь, девка… А если увидит кто фотографии?

– Если ты на всех столбах не расклеишь, никто и не увидит. Я буду вертеться перед зеркалом, чтобы со всех сторон была видна фигура.

Съёмка продолжалась долго, пока Сугтарьёла не сказала:

– Хватит! Ишь, разошлась натурщица. На князя не останется фотопластинок. Мы половину извели. Надеюсь, не считали. Ну, тут ничего не считают, раздолбаи.

Одеваясь, Илли попросила:

– Отправь меня на Вебу. На один день. В самый последний день.

– Это ещё зачем? – заинтересовалась Сугтарьёла, устанавливая ящик фотоаппарата на прежнее место.

– Я его испортила, тот день. Простить себе не могу. Да, я тебя обманула. Но со страху, а не по умыслу! Ты сама виновата, между прочим, не надо было меня запугивать. Ругаешься всё время, стращаешь…

– И ты за столько лет не вымолила у себя прощения? – удивилась Сугтарьёла. – Илли, ты глубокий и совестливый человек, оказывается. И что ж такое ты отчубучила перед умирающим Дъярром на Вебе, коль тебя из «богинь Умаял» вычеркнула память народная? Только не ври.

– Я… – Илли опустила голову. – Не нарочно. Он стал имена путать… Забывать всё…

– Понятно… – посочувствовала Сугтарьёла. – Старческое слабоумие. Эх, Дъярр, Дъярр… Дай-ка поправлю пояс. Идиотская мода завязывать его сзади бантом… Такова жизнь, девушка! Стал неуклюжим, забывчивым, ничего не понимает с первого раза, тебе надоело горшки за ним выносить, и ты нахамила вонючему старику. Хочешь извиниться.

– Что ты! – возмущённо замахала руками Илли. – Какие «горшки»?! Он не был «лежачим» и не вонял. Он ловкий старик и всегда сам со всем справлялся! Просто он забыл кличку Сяги. Стоит и думает, как пса позвать. Я ужаснулась и всю ночь ревела. Вдруг он меня забудет?! Спросит утром: «Кто ты?». Не выспалась совершенно, голова гудела поутру, я ничего не соображала от слёз, сердце колотится… Вышла тихонько из дома, иду куда-то, всхлипываю…

– И куда пришла?

– На «пляж Древней Страсти» припёрлась, дура, – совсем понурилась Илли. – Так Индарьяла называла то злачное место. Даже не знаю, как туда забрела! Просто шла и шла по берегу. А там… Словом, там разврат без стыда и совести. Представляешь: у них всякий раз соревнование начинается, если новенькая или новенький к ним приходят. Ну, из подросших девок и ребят. Шутливое соревнование, конечно… Хотя ничего себе шуточки! Будто случка быка и тёлки у деревенского коровника! Ну, когда молодую тёлочку подводят к самому породистому быку, видела такое в Луговых. Или молоденького бычка подводят к самой породистой корове, натаскивают у бычка сноровку. Но то животные! А на Вебе то же самое, только без животных и с барабанами. Бьют в барабаны и считают победой, если довести её… ну, новенькую… или его… ну, новенького.. до… Словом, кто кого довёл, тот того и победил. Девчонки болеют за девчонку, ребята за парня. Породистые быки-коровы своё дело очень хорошо знают, потому новички проигрывают всегда. Но такое там не зазорно и обыденно. Новички же, какой с них спрос! А вот проигравшего старожила осмеивают жестоко. Показывают пальцем и хохочут. Ежели девка матёрая осрамилась, то у неё слёзы из глаз, рыдает, а бывалый парень крепится и уходит к барабану молча. Всех проигравших старожилов отправляют в барабан стучать. У них здоровенные барабаны, выше поясницы ростом. Их даже не держат руками, барабаны сами стоят на песке. А вот новенькую – ну, ту, что победила такого барабанщика – тотчас вызывается одолеть другой старожил, по горячим следам. Даже дерутся за право ринуться в бой супротив победительницы! Ибо считается: если ты одолеешь не только силачку такую, ты всех предыдущих её неудачников заткнёшь за пояс. У них есть какая-то знаменитая Мелахена, вышла впервые на случку и отправила к барабанам пару здоровенных красавцев. Третьему, победителю Мелахены, вручили раковину и титул героя героев. А ей присудили десять лет ходить повсюду совсем голой, это у них высший знак отличия для страстной девки. «Ничья» ценится очень высоко, такую пару приветствуют и к барабанам никого не отправляют, новичка заставляют выпить целый кокос хмельного молока, а с такой новенькой снимают набедренную повязку на целый день. Голая ходит весь день, торжествует. Это как бы посвящение.

– Поняла правила, – кивнула Сугтарьёла. – Заковыристые. Круто резвится молодежь на Вебе. Молодёжь ведь?

– Ну да. Там все молодые, все голые, как я сейчас была. И никто никого не стесняется. Если не танцуют, то валяются на песке парочками. Танцы у них дурацкие! Встанут шеренгой, парень-девка через одного, за руки возьмутся, и колотят по песку пятками. Устанут, разбредутся, и парочку себе ищут.

– Понятно. Тебя нашли.

– Ну да… Я же «новенькая», по их понятиям… Я даже не заметила, как плащ сняли! Он шёлковый лёгкий… Бац! – уже стою коленками на песке. Бац! – и… Я… Я плакала. Даже песок намок. Сперва. Потом слёзы капали на девок.

– На каких ещё «девок»? – удивилась Сугтарьёла. – Девки не платки носовые.

– Лезли они под меня с другой стороны, губищи свои выпячивали… Такие губастые все… Плюхнется на спину, ухватит за локти крепко, пятками от песка оттолкнётся, и – шасть под меня, с губищами своими! Присасывались к груди, как пиявки! Ну, помогали дружкам своим не опозориться.

– «С другой стороны»? Понятно. Девчонки пособляли своим кавалерам одержать победу над несгибаемой в сексе служанкой волшебника. Ну, чтобы парень назавтра в барабан не стучал.

– К барабану ссылают на десять дней. Везде ходит с этим барабаном, чтобы все видели: опозорился герой. Спит с барабаном! И чтоб никаких девок все десять дней! Впитывай позор, слабак. Только стучи и глазей, как другие резвятся.

– Даже так? – засмеялась Сугтарьёла. – Видать, ты крепка оказалась, коль перепуганные девки под тебя полезли с отчаяния, спасать жениха от барабана. Ну, теперь ясна пространственная конфигурация твоего подвига. Многих победила? Давай-давай, признавайся. Я никому не скажу.

Илли вздохнула где-то под волосами, повернулась к зеркалу, дохнула на него… и нерешительно провела указательным пальчиком по замутнённому дыханием стеклу, как бы рисуя цифру «четыре».

– Что ж, прилично, – одобрила Сугтарьёла. – Мелахена посрамлена. Хотя…

И запнулась: Илли выводила число «один» рядом с «четыре».

– «Сорок один»?! – ахнула Сугтарьёла. – Ты что, весь день там трахалась на карачках?! Они к тебе в очередь выстроились, что ли?! И ты ушла непобеждённой?!

Илли закрыла лицо прядями волос, всхлипнула под ними и тихо-тихо закивала.

– Сразу и не осмыслить, – потрясённая Сугтарьёла разглядывала Илли, как диковину. – И впрямь подвиг. Послушай, победительница, как в тебе не забулькало от любовных испражнений побеждённых? Сорок одну порцию любви в тебя вкачали, как-никак!

– На себя… – прошептала Илли.

– Чего-чего?!

– …на себя они испражнялись. Его две девки матёрые держат за волосы и плечи… Чтобы… Ну… Они очень матёрые, они сразу чуют колебания в теле у парня… Отдёргивают его мигом, как морковину из грядки, и запрокидывают, выгибают сильно, чтобы он… ну… на себя… Чтобы все-все видели и ржали, когда из него… ну… фонтаном… на себя. Это свидетельство поражения. Поражению нужно всеобщее свидетельство! Как же иначе? Чтоб не отпирался потом и не хитрил. А у этих девок шиш схитришь! Ни разу не ошиблись.

– Охренеть… Ты на десять дней учредила воздержание в оркестре барабанщиков?! Ну ты даёшь, племянница богини Сладострастия… У них там барабанов хватило хоть?

– Да, – сдавленно подтвердила Илли. – Из деревни принесли, наверное. Я не видела. Там у многих барабаны. Оглушили к вечеру канонадой. Просто озверели колотушками своими. Все кричали свои кричалки, поддерживали нового героя. Мол, совсем малость до победы осталось! Бум! – и оба к барабану!

– Как: «оба»? – не поняла Сугтарьёла. – Второй-то герой откуда?!

– Не «герой», а «героиня»… Девка-пиявка его губастая. Я этих девок… словом… вспомнила, чему учили в срамном доме, ежели баба распутная пожалует к блуднице за постыдным удовольствием… И я… но только чтоб отстали с губищами своими! «Ну», – это я думала так, – «и ты нацелилась меня губищами своими победить в игре вашей дурацкой, гадина эдакая?! А ежели я тебя сама доведу до удовольствия и осмеяния?!». И… Ну, ты поняла. Правда, девок побеждённых осмеивали как-то неуверенно. Видать, впервой видели такое безобразие.

Сугтарьёла хохотала:

– Как тебя только «Великой Блудницей» не утвердили на Вебе заместо «богини Умаялы»! Наверное, оркестр барабанщиков и барабанщиц от обиды за массовое поражение решил замолчать триумф белой самозванки. Хотя девкам я бы выдала дудочки. Свирели. Ну, и зачем тебе туда? Рекорд решила побить, до «пятидесяти» довести? Или достичь-таки удовольствия какого-никакого?

– Не издевайся! – вскинула лицо и вспыхнула Илли. – Я же честно-честно тебе рассказываю! Стыд свой ломаю, а рассказываю!

Помолчала и тихо сообщила:

– Дъярр всё видел. В бинокль. Ну, похабщину эту. Ему бинокль дали, полюбоваться моим подвигом. К нему память вернулась в то утро, ясность в мыслях появилась необыкновенная и всё такое… Ну, как перед смертью бывает. Но я не знала. Я только к вечеру узнала, что он уже целый день в молодом сознании пребывает и вот-вот умрёт. Примчалась, как ошалелая, а он… Он уже умирал, а за мной даже не послал. Сказал очень вежливо: «Ты занята была». Как ножом зарезал… Я потом восемь раз его хоронила, ни одним поступком не опозорила, а всё равно те слова до сих пор слышатся. Будто все девять моих жизней с ним перечёркивают.

Сугтарьёла молча отошла к окну, в глазах у Илли блеснули слёзы:

– Индарьяла рассказывала мне сказки про свой мир. Ну, когда мы в Аръяварте жили. Говорила, у них была война с железными драконами. Крылатые драконы исторгали пламя и вылетали из плавучих железных гнёзд. Юного волшебника Агидаши ранил подлый крылатый дракон, метнул в него огненную молнию. Потом нагрянул страшный ураган и перевернул плавучие гнёзда железных драконов. Волшебника вылечила старуха, горная колдунья Маянагги, и он вместе с Индарьялой уплыл небесным океаном на корабле «Акдиръянд». Вот такая сказка. Теперь я знаю про авианосцы, про аэропланы, про дирижабли и бомбёжки. Никакая это не сказка была. И нашу приёмную дочь звали Маянагги. Когда ей семь исполнилось, её укусила болотная гадюка. От такого укуса умирают на закате. Почему-то всегда на закате. У нас не было противоядия, и Дъярр… Словом, он взял шприц…

Сугтарьёла резко обернулась.

– …и вколол мою кровь ей в вену. Сказал, в моей крови жива твоя, целебная. И Маянагги сразу поправилась! Теперь думаю: она могла дожить до той войны, про которую Индарьяла рассказывала?

– Вполне, – задумчиво произнесла Сугтарьёла. – Моя кровь вперемешку со змеиным ядом… Пусть немного, но… Чёрт его знает, что за змея такая была… Да, вполне могла. «Старуха», говоришь? Значит, девчонка Маянагги старится иначе, чем ты. Постепенно. Очень интересно, очень.… Вот что, девка: найди мне ту змею.

– Где ж я тебе её найду?! – удивилась Илли.

– В каталоге! – прикрикнула Сугтаръёла. – И ты хочешь…

– …вернуться в тот день и предупредить Маянагги, чтобы она через девятьсот лет спасла раненного юношу, волшебника, – твёрдо заявила Илли. – Она храбрая, она бомбёжки не испугается. Вдруг Дъярра убьют на Вебе? Что тогда? Индарьяла говорила, у волшебника были ужасные раны. А в Маянагги течёт твоя кровь. Накапает ему в рану пару капель, и делов-то. Залечить хватит. Скажи, Дъярр и все остальные… ну, с пляжа… они будут помнить оба дня?

Сугтарьёла прошлась по залу в задумчивости и отрицательно качнула головой: нет, не будут.

– А… я?

Сугтарьёла кивнула утвердительно; размышляя, она не тратила слов.

– Значит, только я? Ну и ладно. Перетерплю.

Сугтарьёла повернулась к Илли, произнесла одобрительно:

– Молодец, чемпионка. Только вот проблема: нету у меня часов.

– Как: «нету»? – испугалась Илли. – Как так «нету»?! Ты что такое несёшь?!

– А следить за вещичками надо было, кулёма плотоядная! – с неожиданной яростью выкрикнула Сугтарьёла. – Их Нилзихорд увёз, пока тебя Дъярр утешал! Подружка Эштаръёла у неё скончалась, видите ли! Утрата! Как же нашей Илли без утешения! Я кому поручила за часами приглядывать?!

– Она такая жалкая лежала… Такая несчастная… Потом Къядр… Он оцепенел возле… Он… Он руку себе отрубил утром… Я… Я чуть…

– Ты не на «чуть», зараза, ты на трое суток уволокла Дъярра в спальню! У тебя от всех душевных хворей одно лекарство!

– Не ругайся… – тихо попросила Илли. – Я его люблю. Я думала, это ты часы забрала.

– Ладно, – уже тише и спокойнее произнесла Сугтарьёла. – Где часы, я знаю. И раздобуду, значит, коль Дъярра к тебе засылала в прошлое. Если подружки твои нас не опередят. Эти дуры чёрт-те чего накуролесят, хрен распутаешь.

– Какие «подружки»? – вздрогнула Илли.

– Те, с Шерды, какие же ещё. Возвращайся в свои Лесные владения, не будем терять времени. Туда вот-вот дезертиры пожалуют, начнутся погромы, я дам охрану. Мои ребята тебя защитят.

– Меня помнят в Лесных. Мы дружим с матерью господина капитана лет двадцать. Она меня истерзала всю, секрет молодости выпытывает. Не могу ж я ещё двадцать лет в девках там расхаживать! Это подозрительно.

– Можешь. Твоё имя я видела в списке геройски павших при прорыве Четвёртой тактической группы к морю. Представишься дочерью погибшей сестры милосердия Иллиёллы; мол, наследница из Восточных владений, Иллиёлла-младшая, скорблю… Новые документы я тебе сделаю завтра. Семью капитана убьют, сам он погибнет. Больше тебя никто и не помнит в таких подробностях, чтобы заподозрить обман. Рядом с тем твоим домом хворая тётка доживает в нищете и халупе, кажется?

– Да.

– Ей подброшу Дъярра. Убеди не отдавать младенца в приют, плати бедняге щедро, подлатай ей дом и найми сиделку. Ублажай так, чтобы она за такую жизнь и за Дъярра держалась до последнего, как за палочку-выручалочку. Деньги есть?

– Да. Я и половины не извела из тайников.

– Неужто так экономно живёшь? Прислуга, автомобиль… Платья роскошные, корсеты шёлковые… Поясни.

– Сперва много расходовала, даже боялась обеднеть. Никаких карет-корсетов не покупала, сама по рынку шастала и обед варила. Кашу. Овсянку. Даже подозревали во мне отшельницу. Мол, грехи замаливает воздержанием во всём. Потом появились нумизматики и аукционы. И всё, кончились мои расходы, одни доходы потекли рекой. Водопадом хлынули! Уже лет четыреста за каждую монету дают на аукционах бешеные деньги. Помню, еле-еле дотянула саквояж с купюрами, плата за одну-единственную монетку. Извозчика пришлось нанимать! Это при Эштаръёле было. Та даже всполошилась, пересчитала деньги «лично», потребовала уплатить повышенный налог. Недавно я принесла горсть золотых монет оценщику, так он в обморок хлопнулся, отнюхивали нашатырём старика, перепугал всех. В кладах есть монеты по три тысячи лет! С профилями царей древней Васдигуры. Даже дуэль была за одну такую.