Сломанный меч привилегий. Сага Иного мира. Книга вторая. Часть I

Сломанный меч привилегий

Сага Иного мира. Книга вторая. Часть I

Анатолий Шибенский

© Анатолий Шибенский, 2025

ISBN 978-5-0067-9170-1 (2-1)

ISBN 978-5-0067-9171-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Семь веков спустя

Большие одолжения порождают не благодарных, а мстительных.

Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра»

═════════════════════════════════════════════

Он слышал, будто отряды соседа взбунтовались и ринулись из окопов по домам. То же творилось везде. К концу весны хлынут все, сеять рожь и грабить имения опостылевших господ офицеров. Но в его тактической группе был относительный порядок, хотя лица ополченцев стали другие. Не такие, как в начале войны.

Всего пять дней назад его вызвал сам командующий Южным флангом. Старый вояка некогда гордой осанки теперь сидел, некрасиво сутулясь. Сгорбленный и уставший, он хотел знать только одно: почему отряды господина капитана до сих пор верны клятве и сражаются отменно? Как внушить остальным то же самое?! В чём секрет вчерашнего юнца из Древних владений, начавшего войну младшим офицером?! – ведь даже матёрые командиры не справляются с настроениями ополченцев.

То была сущая правда. После триумфальных походов Эштаръёлы минули столетия, но убаюканное былой славой государство не присматривалось особо к недругам – «плетью всех перешибём». И влезло в большую войну, озабоченное вечной идеей защиты слабых по всему миру. Управители понадеялись молодецким ударом пробиться за Вехтские Ворота. И на плечах панически бегущего противника ворваться в Плонгу. А там и до Несокрушимого замка рукой подать. В конце концов, сила силой, господа вехты, но и совесть надо бы иметь! Зачем обижать маленьких, тем паче наших почти единоверцев?

Но победоносная дурь выветрилась очень быстро, ибо противник не подставлял плеч и не показывал спин. Враг оказался храбр и умён. Он не дрогнул, ибо давным-давно опутал себя густой сетью железных дорог и упрятал в свои горные ущелья уйму огромных оружейных заводов. И встретил молодецкий удар конных княжеских дружин артиллерийским шквалом.

Потери первых же дней войны с лихвой покрыли все потери времён Эштаръёлы, о которых так страдала Великая управительница. В последующие дни Великого Отступления пришло и великое прозрение: «Господа, идёт совсем другая война!». Оказалось, в такой войне десяток пугливых толстяков у большой пушки стоят тысячи мускулистых храбрецов на породистых лошадках. Храбрецов убьют, не позволив им вступить в молодецкий бой и взмахнуть саблями. Будут бить и бить из больших пушек «в том направлении», даже не видя противника. Его видит лишь наблюдатель, он высматривает противника в прекрасный незапотевающий бинокль, из большого дирижабля, тот висит так высоко над его большими пушками, что не достать из винтовок. И большие пушки будут стрелять до тех пор, пока не убьют всех лошадок и всех храбрых всадников. Снарядов у пугливых толстяков вдоволь.

В первое военное лето исчезла кавалерия. Её истребили как-то незаметно. Затем исчезли снаряды: немногочисленные заводы Сахтаръёлы не справлялись с запросами воюющего ополчения. Вчера исчезли патроны. Их расстреляли в последний день безумного контрнаступления, в котором с трудом отбили у вехтов две полосы обороны. Всего пятьсот шагов вглубь. И всё. Он, капитан Исаярр Къядр, положил в том наступлении треть своих подчинённых. Последняя, самая сильная полоса обороны, маячит в тумане и она неприступна. Напичкана пулемётами и снайперами, даже голову не высунуть из траншей. Здешние туманные дни не помогли, хотя дирижабли врага и ослепли в них. Хотя вся надежда была как раз на туман. Но пулемёты врага били и били непрерывно, не щадя патронов, в туман и наугад.

Наступление увязло в весенней грязи, под пулемётами и оптическими прицелами.

Накануне обречённого на неудачу наступления все офицеры отвечали на тревожные вопросы начальства традиционной молодецкой чушью, заготовленной впрок: «верны, готовы, как один»… Начальство вздохнуло и отпустило господ офицеров. С приказом: любой ценой выйти к морю и перерезать вехтам снабжение – оказывается, у богатых вехтов тоже наступила-таки наконец нехватка снарядов. Наши доблестные красотки-разведчицы соблазнили штабных офицеров в столице Вехты и сообщают: боекомплект всей могучей промышленности врага идёт в бой прямо с колёс, все артиллерийские склады противника на Южном фланге пусты. Нету у него больше запасу! Надо лишь перерезать тонкую ниточку снабжения, железную дорогу, проложенную вехтами наспех, вдоль моря. И тогда все тридцать семь тактических групп Вечной Вехты в захваченных ими Южных владениях будут кидаться камнями. Конечно, в такой ситуации они могут пойти в штыки… но вехты расчётливы и сдадутся. Куда им в штыки-то ходить! Кишка тонка.

Капитан лишь скрипнул зубами, выслушав фантазии столичного начальства. Он побывал в десятках штыковых атак и ни разу не видал сдающихся врагов. Да и штык имелся только у каждой третьей винтовки, которых тоже не хватало. Ополченцы давно научились мастерить самодельные тесаки из полос железа от рессор разбитых обозных повозок.

Теперь снова вызывали в штаб. Оказывается, на передовую прибыл сам князь, и об этом прознали в ополчении.

Штабные новости оказались оглушительными: ополчение не желает наступать, в войсках грянул бунт. Всю ночь бушевали сходы нижних чинов. И теперь тактические группы соседа слева и соседа справа расходятся по домам, остались только офицеры и тысяча-другая верных ополченцев. Потому всю окрестную артиллерию – ему, капитану Исаярру Къядру. Всю, до последней пушки и до последнего снаряда. Все пулемёты изменников – тоже ему. Если разбежались пулемётчики, их места займут верные присяге офицеры, не воспитавшие в своих дезертирах чувства долга. Да им всё равно теперь некем командовать, а стреляют господа офицеры лучше ополченцев. Патроны соседей – тоже ему. Докладывают, у соседей вчера не расстреляли аж пять ящиков.

Князь стукнул о старинный столик обоймой из своего пистолета: забирай и мои.

Капитан сглотнул комок в горле и снова ответил глупой чушью – «не щадя, оправдаем»…

К своему штабному блиндажу он пробирался сквозь толпу егерей и дивился: бесшабашные егеря-наглецы из приданного его тактической группе отряда не просто расступались перед офицером, как обычно, нехотя и лениво, а вытягивались в испуганную струнку. Словно гимназисты.

Что происходит?

* * *

В огромной низине, за траверсами наспех отрытых траншей, а потому невидимый артиллеристам Вехты, бушевал многотысячный сход. То есть кипел самый обычный бунт. Капитан не думал, что доживёт до такого дня и до такого позора.

– …а кто дочь мою растить будет и человеком сделает? Ты? – истошно орал молодой плечистый ополченец в новенькой шинели и щегольских сапогах с загнутыми модными носами. – Ты? Ага, сделаешь, как же. Горничную своему сыночку в своё имение ты из неё сделаешь! Поди, ещё и выбирать затеешь девку пофигуристей! – эвон, сколько вдов и дочерей! Ты за своё озеро и свои леса в атаку ходишь; ну так ходи! Хоть беги! Хоть лети! И сынка летать научи! На твоём мече привилегий енти самые привилегии уже и не поместятся после войны. Небось, второй меч заведёшь! А я не то что лететь, я и ползти по грязи не желаю! У меня одна шинель; чё, пачкать её? Да и за что мне тут подыхать? На моём тесаке привилегий никаких не записано. Его вдове не передадут, чтобы на хлеб и привилегии обменяла. Тесак не передадут, значит. Ну: дрова колоть или ещё чего… Ежели привезут дров! Ты сюда сам пришёл, волка завсегда кровь понюхать тянет. Ну так нюхай свою, если нравится! А меня и от чужой крови тошнит. И я не шёл, пригнали меня сюда, как скотину! Как скотину пригнали, братцы!!

Испуганно жались к офицерам сестры милосердия. Рядом с ними вертела свой фотографический аппарат молоденькая иностранка, приписанная к тактической группе, информаторша Гроя. Она была из Ваулинглы и ничего не понимала в происходящем.

Ополченец ударял себя кулаком в грудь, с большим размахом, но не очень гулко:

– Я в ополчение не записывался! Как было в старину? – сами вызывались. Кто охоч до чужой драки, тот и ступай в ополчение, дерись за князя! Ишь, придумали чего: всех силком брать! Мне с вехтами делить нечего, мой огород завсегда при мне. И другого огорода мне не надо, это ты проливы и острова океанские с иностранцами не поделил. Озёр и лесов тебе мало! Лугов и полей мало! Ты эти-то сперва выкоси и вспаши! Эвон, пол-Сахтаръёлы пустует! И когда только подавитесь от жадности?! Нашей кровью новые привилегии нарисовать на мече решил? Сыночку? А нам кто за нашу кровь пролитую напишет привилегию? «Спасибо, орлы!» – вот и вся привилегия. Хотя бы «гусем» или «селезнем» назвали для разнообразия! Себе всякое-разное записываете, всё имения да угодья… Луга! Озёра! Теперь острова тебе понадобились! Проливы в океан! Тесно тебе в Сахтаръёле твоей! Да мне на эти проливы… Братцы! На кой нам эти острова сдались?! Океан броненосными кораблями пугать? Ты своё имение обустрой, чтоб людям в нём жилось припеваючи, не дразни соседа проливами да островами!

Ополченец рубил рукой воздух и оглядывался на густые, но расстроенные ряды, ища поддержку. Ряды одобрительно галдели, но кое-кто хмурился. Это ветераны из Древних владений. Мрачно молчали и егеря из Садовых – эти пойдут в любую атаку за своим Фрадрирръяром, бесстрашным до сумасшествия офицером и единственным сыном богатейшего, недавно умершего хозяина трети всех Садовых владений. Эти будут сражаться – усадьба каждого егеря поболе иной деревни галдящих ополченцев из бедных Восточных владений, принятых в Сахтаръёлу недавно, при мудрой Эштаръёле. Недавно по меркам истории.

Но хмурых вояк мало. Зарывшуюся в окопах тактическую группу Вехты одними лишь хмурыми не выбить.

Капитан знал крикуна, этого прижимистого и хамоватого типа. Ещё до войны в дальней деревне случилась какая-то мерзость, но сход обошёлся с виноватым по-доброму. От таковской доброты сельчан запахло убийством: братья опозоренной девушки ушли со схода, не признав его решения и плюнув на деревенский колокол. Они всерьёз пообещали отрубить лакомке-щёголю руки. Бледный щёголь ловко и долго прятался в сараях, а старый и больной отец капитана не захотел крови и нового схода в своём имении, визита смотрителей закона и подробного разбора грязного дела. Отец дал хорошие дома и большие участки всем шестерым братьям-мстителям и нанял их сестру к себе в усадьбу, служанкой. На очень хорошее жалованье и под свой строгий присмотр. «Приму, как родную дочь! Никакой обиды впредь не потерпит! Ни словесной, ни деянием! Приданое назначу девчонке, не обижу скупостью!» – и братья дрогнули перед добротой старого офицера-калеки. Щёголю же отец предложил переселиться в дальнюю деревню, к лесному замку. Тоже под свой присмотр и подальше от неприятностей – «или займи большой участок у лесного озера, пустует там такой, или уходи совсем, в другое имение». Щёголь остался, и через год женился на богатой вдове, вдвое старше его.

Щёголя должны были призвать уже на первый год войны, но у него родился сын. Очень хилый и болезненный ребёнок от сорокалетней мамы, красавица-дочь которой от первого мужа была ровесницей щёголю. Теперь призвали и щёголя; видимо, мальчик-первенец умер. Братья опозоренной девушки погибли ещё в начале войны, в отряде капитана. Они были отчаянными ребятами, и отец капитана поступил правильно.

На крикуна-ополченца щерились егеря:

– Тебя и цыплёнком назвать в почёт, паразит, ты в селезни-то не меть!

– Ишь, проливы ему не надобны… Тебе, окромя бабьих ляжек потолще, ничё и не надобно, балабол.

– Слышь, крикун: а соседу-вехту наши проливы на кой сдались? Он-то чё на них раззявил пасть? Неужто обустроил свою Вечную Вехту до блеска зеркального, а теперича проливы наши полировать раззуделся? Чё не благоденствует вечно в роскоши?!

– Вчера пленные сушили свою обувку, глядим: у них подмётки картонные, у «богачей»… Картонные ботинки сушат! Поспрашивали: жратву семьям ихним выдают по карточным нормам, только чтоб не сдохли от голода, а деньги отменили. Вместо денег – картонки. Каждому вехту выдали картонку. В ней всё и указано, сколько ему и семье полагается жратвы в день.

– Расчётливые, суки, всё в снаряды с патронами обратили…

– Вот и взыграли силушкой на радостях. Прут теперь наши владения обустраивать на свой манер, переобувать нас в картонные подмётки и сахар по-праздникам отвешивать по-списку. Южные владения оттяпали! А у нас свой манер жизни имеется, нам соседский манер картонный не надобен.

– Третьего дня прибыл, а мечи привилегий уже рассмотрел…

– Да он с детства их полирует глазками.

Капитан молчал, слушая перепалку.

– Вы ещё ни в одну атаку не ходили за Госпожу Великую Сахтаръелу! – выкрикнул щеголю кто-то из молодых офицеров. – Вы первой испугались, сударь!

Гортанный голос, смуглое лицо. Это младший офицер Ургиварр из Горных владений.

– Мне и первой хватит! – завопил ополченец, почуяв робкого на срамные слова юнца. – Где пушки? Он же нас без пушек на проволоку гнать навострился! Все на ней останемся! Сам-то позади нас пойдёт, с оглядкой! Сколько он отрядов вчера закопал? У нас деревня уже пустая, его во всех домах прокляли! А горемыкам из Восточных владений за что помирать? Их предки в Сахтаръёлу не за тем вступали! Вступали, чтобы хоть внукам-то пожить, как людям. А их куда, нынешних внуков? В яму с водой?!

Вчера свежевырытые могилы заполнялись весенней водой мгновенно, осушить не удалось ни одну. Убитых опускали в ледяную воду.

Ополченцы заволновались.

– Тихо! – капитан легко и привычно заглушил шум голосов. – Кто наболтал, что пушек нет? Подготовку атаки проведёт тяжёлая артиллерия. Она за холмами, что ей здесь делать? Если не успеем развернуть отряды к атаке, всё пойдёт впустую. Вехты успеют вылезти из укрытий.

– Вг'ёт пг'о пушки! – каркнул за спинами ополченцев чей-то голос.

Ряды зашумели:

– Братцы, ему свербит нас из лощины вывести, под пули!

– Сам иди за своё имение! В Восточные владения никакой вехт не сунется!

– Да какой такой «вехт»? Его предки наши владения и захапали! Заявились и заграбастали! Принесла к нам нелёгкая рыжую защитницу с пушками!

– Трёх имений ему мало!

– За какие такие заслуги ваша Эштаръёла имения в Восточных владениях им раздарила?

– «Ваша Эштаръёла»?! Ах ты мразь приблудная! Чьих детишек на кострах жгли? Чьи предки у Эштаръёлы в ногах валялись: «Матушка, ослобони»?! Чьи дружины лежат на твоих полях, вошь ты подкожная?! Её, Эштаръёлы! С тебя плату берут за те поля?! Нет! Ишь, «свербит»… Тебе, мрази, самому свербит за плату их сдать! Вехту, плонгу; кто больше даст, тому и сбагришь свои поля. И давай жить-поживать сытым лодырем! Привилегий захотел? Так иди за них в атаку, скотина! Да, и мои предки в ногах у Великой управительница валялись: «помоги, матушка». Подняла стариков с колен и помогла! Я в атаку иду, и у меня имения нет! И меча с древними привилегиями нет! Что, заткнулся? Отвечать офицеру Восточных владений, мерзавец!

– Шумно, но верно, господин старший офицер.

– Отлично лаетесь, Исгусан.

– А ну, пустите! – я этому вехтскому подголоску в морду двину!

– По мне, все едины: что виданоры, что сахтаръёлы… Разве что цветом разнятся.

– А ты кто, мразь?! Ты кто?! По цвету нас расставил? Кто светлый, кто тёмный?

– Вы на меня не орите, господин младший офицер, не про вас намёк. И не намёк это про вашу кожу вовсе. У меня самого жена смуглая, из Горных владений. Я, как и вы, тоже двумя орденами Гордашира награждён. Мой брат пулемёт собою закрыл, а я не успел раньше братишки младшего, вместе мы к доту бежали. Ногу я подвернул.

– Мозги ты себе подвернул, вояка. Брата погибшего постыдись.

– Соседи все ушли по домам, одни офицеры остались.

– Из Чёрного владения тоже пошли. Имения делить!

– Пожечь усадьбы, и дело с концом.

– Даже не кормят перед смертью, паразиты…

– Не кормят перед атакой, недоумки! – разозлился капитан. – В пустой живот ранение безопасней!

– Недоумками нас не зовите, господин капитан! – с вызовом сверкнул глазами молодой чумазый парень из первого ряда.

Капитан хорошо помнил этого вечно робеющего перед матёрыми сослуживцами ополченца из Лесных владений, присланного перед самой войной из тыловых мастерских в его – тогда ещё господина младшего офицера – пулемётный отряд, проходить службу. Над парнем непрерывно подшучивали завистники, ведь с ним прибыла и ему оказывала непонятное внимание сестра милосердия, невероятной красоты блондинка, поглядеть на которую приезжали все офицеры из других тактических групп и даже из княжеского штаба. До войны она жила по соседству с имением капитана, в каком-то очень древнем доме из толстенных, в три обхвата, кедровых брёвен, отбиваясь там от сонма женихов и от настырных намерений управителей выкупить сей дом для роскошного музея старины. И даже была в приятельских отношениях с матерью капитана, обе прогуливались верхом и судачили из роскошных сёдел о жизни.

Частенько в блиндаже давали банкет вновь прибывшим офицерам из пополнения, и каждый раз звучал вопрос:

– Что за красотка у вас в сёстрах милосердия обретается, господин капитан? Такая девушка… У-у-у! Сколько ей лет? Я тут никому дорогу не перебегу, ежели за нею приударю? Дуэли из ревности нам ни к чему, я правильно понимаю ситуацию?

– Ударяйте, – скучно разрешал капитан. – Дорогу никому не перебежите. А лет ей сорок точно есть, если не больше. Пожалуй, больше сорока. Сорок пять где-то.

– Это шутка такая, господин капитан? – неуверенно улыбались в ответ.

– Нет, – серьёзно отвечал капитан. – Госпожа Иллиёлла поселилась вблизи имения моего отца около двадцати лет назад, получила в наследство древний дом от какой-то дальней родственницы. Незамужняя сирота, дружна с моей матерью. Они почти ровесницы, судя по всему, и частенько гуляли верхом. С детских лет её помню, не изменилась совершенно. Матушка моя с морщинами воюет вовсю, выпытывает у соседки рецепты молодильных снадобий. Деревенские пока не брешут, что соседка «ведьма», но к тому идёт.

– Не может быть… – переглядывались и сомневались вновь прибывшие. – Ну, чтоб «сорок лет, если не больше»! Да ей и двадцати пяти не дашь!

И тогда вступал в разговор старший офицер Фрадриръярр:

– Подумаешь, «сорок»… Эка невидаль! Мне прабабка рассказывала, как у нас в Садовых во времена её бабки тоже поселилась одна красотка, и тоже блондинка аппетитная, но с мужем. Сопляк сопляком был сей муж! Мальчишка мальчишкой! Все дивились: как он такую фифу отхватил?! И тоже в старинном доме жили, из кедровых брёвен, но в четыре обхвата, разумеется. Наш кедр толще, потому и вырубили весь. Прабабка в ту пору была весьма мала годами. И что бы вы думали, господа? – бабка моей прабабки дожила почти до сотни, а та девка всё девка да девка молоденькая, хотя муж её стариком седовласым стал! И помер. Тут-то она и съехала, ибо слух тревожный пошёл: мол, ведьма. Отсталый народ жил во времена прабабки. Нет бы избрать ту девку управительницей! Враз прибавилось бы народу на сходах; ну полюбоваться на ведьму валили бы толпами. Авось наколдует кому богатство! Себе-то наколдовала. Она жутко богатая была и понимала толк в старине, отличную коллекцию монет имела.

– Ну откуда в Садовом кедры? – нарушая тишину, улыбался приятелю старший офицер Исгусан. – Черешни у вас растут, груши и яблоки. Вы ж из соломы с глиной месите дома! Не росли у вас никогда кедры. Климат не тот. Не заливай. И у нас не росли.

– У меня доказательство есть! – упрямствовал Фрадриръярр. – Монета! Та девица расплатилась с бабкой моей прабабки золотой монетой, в благодарность. Видите ли, моя бабка моей прабабки предупредила соседку о народных замыслах истребить ведьму. Совсем юнцом я был, когда на смертном одре вручила мне престарелая прабабка сию монету и изрекла: «Береги её, Фрадри. Амулет от бессмертной богини получен моей бабушкой покойной! Убережёт он тебя от пуль и от дурных болезней». И что бы вы думали? Бережёт! Во, глядите.

И по рукам шла золотая монета.

– Ну ни хрена себе! – восклицал иногда кто-нибудь из знатоков. – Это же золотая десятка с гербом лорда Юлга, когда он королём ещё не стал! Их осталось пять штук на весь мир, тогдашний король озлился на лорда и велел переплавить все монеты с профилем лорда. Господин старший офицер, да вы богач! На аукционе такая идёт за триста тысяч! Почему прабабка вручила её вам, а не сыну или внуку?

– Как же, «внуку»… – мрачнел и цедил Фрадриръярр, пряча монету. – Сын помер от старости, а внук проиграл бы монету вмиг.

– Что за дела у вашей госпожи Иллиёллы с ополченцем из пулемётного отряда? – хмуро спросил однажды кто-то внимательный из штабных офицеров. – Сегодня смотрела на этого чумазика, будто влюблённая невеста. Я во взглядах понимаю.

– Вот её и спросите, господин старший офицер, – сухо ответил капитан.

Ещё в имении, подростком, он и сам заметил удивительную привязанность соседки к сообразительному приёмышу из семьи деревенского кузнеца: соседка учила босоногого пацанёнка буквам, приносила чинить часы с кукушкой, беззлобно посмеивалась над ним и ласково ерошила смущённому подростку волосы.

– Может, он ей сын? – однажды за обедом предположила мать. – Согрешила девка, отдала на воспитание, а сердцем-то льнёт. Она ведь хорошая и добрая.

Когда тот парень подрос и явился на службу, то уже назавтра в часть прибыла новая сестра милосердия, «госпожа Иллиёлла». И капитан уверился в догадке матери, о чём и обмолвился той в письме.

В первый и самый кошмарный день войны в оружейную комнату казармы попал снаряд, и этот деревенский самоучка смог под ураганным огнём вытащить из руин и мгновенно восстановить все четыре разбитых пулемёта, без них отряд оставался беззащитным перед внезапно нагрянувшей войной и атакой: винтовки отряду не полагались, только пистолеты господам офицерам, а реку уже переходили вброд густые цепи вехтов, стреляя на ходу непрерывно.

Докладу отказались верить в штабе тактической группы и в награде отказали: «Полно-те, батенька… Тяжёлые пулемёты даже в тыловых мастерских чинят с год, не меньше! Что значит: „за отсутствием запасных частей самостоятельно изменил схему подачи патронов“? Чушь какая-то, а не рапорт у вас. Ваши пулемёты попросту запылились, казарма ведь рухнула. А за чистку пулемётов пока не награждают, даже если велась таковая под огнём. Но вас поздравляем с новым чином: орлов воспитал! Орлов! Если бы не ваши пулемётчики…».

Второй раз отказали в награде за обезвреженную мину. Господина старшего офицера Къядра даже отругали за избыток фантазии. Но ведь ополченцы действительно нашли мину на отбитой железнодорожной станции – вехты на удивление легко сдали станцию, где к цистерне с какой-то едкой дымящейся мерзостью была намертво приклёпана мощная мина. В штабе болтали, будто вехты научились пускать ядовитый газ из таких цистерн. Пары разъедали глаза, и одно-единственное облако газа, расползаясь, истребляло целую тактическую группу. Хитроумная мина замедленного действия была установлена под огромную цистерну, рельсы по обе стороны разобраны, её не удалось откатить. Отойти группа никак не успевала, судя по тикающим где-то в мине часам. Бледный ополченец-кузнец сам полез под ядовитую цистерну, а сестра милосердия Иллиёлла то и дело подавала ему фляги с чистой водой, промывать глаза.

С тех пор трижды сменился состав пулемётного отряда, за пулемётчиками охотились снайперы. Но этого тихого и несмелого парня словно хранила сама Милосердная Ормаёла. Даже казалось странным, что и он зашумел на офицера, командира целой тактической группы. Видимо, допекло.

– …может, и мои предки у Ледового князя в ополчении гибли. Может, они тоже на копья лезли, – и ополченец умолк.

– Ты чего ж запнулся, потомок? – коротко спросил капитан. – Тоже лезь. Самое время геройство перед предками выказать.

– Куры засмеют за такое геройство, – парень сердито крутанул головой. – Тесак-то у меня без надписей с привилегиями, как и топоры у предков. Потому и жрать в моём доме нечего, пока я тут геройствую. Отчима убили, мачеха померла с горя, у сестрёнки зубы шатаются от голода. Ребёнка она ждёт, наши старухи сына ей прочат. Сына этого на свете ещё нет, а уже сирота: отец лежит в лодке глубинной, на дне. Тут, недалече, у проливов. Добровольцем ушёл к Тёплому морю. В нём и лежит. Подводник, чтоб его… Не брали дурня: жена на сносях. Сам ушёл. Все в нашей семье повоевали! И так повоевали, господин капитан, что я один остался отдуваться за всех. Ну как сестрин мальчуган механиком стать захочет, а не деревенским кузнецом? А?! На какие доходы ему в городе учиться, в Академии, если меня тут закопают?! Что, и ему в мою кузню пустую ход?! Положим, мне-то и в кузне хорошо, мне ваши усадьбы и зеркала не нужны – танцуйте перед зеркалами на паркете, сияйте мундирами. Мне ваша паркетная жизнь не льстит, мне с железом приятней работать. Только вот беда: аэроплан я в кузне не выкую, тонкая это работа для кузни. Тут обучение надобно! Ну как опять война лет через двадцать? Опять нынешнее скотство в повтор пойдёт?! Опять ни патронов, ни винтовок оптических, ни машин?! Опять драными сапогами грязь месить? Одна радость, что подмётки кожаные… И опять ваш сын Академию воинскую закончит и сестриного мальца погонит из чёрной кузни на оптический пулемёт, со ржавым тесаком наперевес. Мы ж видим, чего у вехта творится: автомобили у него повсюду, а не телеги, крепости стальные на колёсах объявились, «танками» зовутся, снайперов пруд пруди, аэропланы и дирижабли летают, закидывают нас бомбами. Кто вам мешал всё это сотворить на своих паркетах, чтоб вас дурью вашей и раздуло?! А?! Доходов и книг у вас куча, читайте умные книжки и творите аэропланы да прицелы с танками. Ума, что ли, не хватило господам потомственным офицерам? Жирком ум заплыл? Ладно, жируйте умом, завидовать в том не стану. Пусть мой племянник выучится в Академии, он и без вас аэропланов настроит Госпоже Великой Сахтаръёле. А вы пляшите в зеркальных залах. Мы и без вас оружия ополчению наклепаем, коль вам недосуг на паркетах мозгами шевелить, всё ногами дрыгаете. Справедливо? Ан нет, оказывается! Меня – в могилу, его – в деревенскую кузню. Сами – спать в имениях до новой войны, комплименты столичным красоткам сочинять. Да что ж это такое, братцы… И люди вроде неглупые, вроде образованные, аж потомственные все… Да плевать я хотел на ваши паркеты, господа офицеры! Мне обидно, что труд моих предков зазря в эти паркеты ушёл, а жизнь моя в тутошнюю грязь сгинет! Коль не так чего говорю, то растолкуйте «так», господин капитан. Но про честь мою воинскую не говорите, за какую мне на проволоке колючей сегодня висеть, честь таковская нынче уже не в счёт и не в почёт. Растолкуйте, каким чудом у моего племянника аэроплан или танк появится на войне, какая грянет непременно. Вы в имении выросли, вы учение большое преодолели, вы в Академии всех превзошли талантом; – вот вы и растолкуйте. Только Госпожу Великую Сахтарьёлу не надо приплетать к моему ропоту. Не надо меня отсутствием чести корить. Не то я спрошу у господ офицеров: почему вашей чести необъятной только на одну оптическую винтовку и хватило?! – да и та трофейная, честь эта, у господина старшего офицера Фрадрирръяра в руках она…