Дон Кихот Ламанчский. Том 2

Завершая беседу, он пожелал им удачи, и увидел, что один из этой компании, одетый шутом гороховым, с множеством колокольчиков и на кончике своего тамбур-мажора, принёс три раздутых коровьих пузыря; мохаррачо, и подойдя к Дон Кихоту, начал размахивать палкой и сотрясать землю руками, не говоря уж о высоких прыжках, и поскольку колокольчики звенели вовсю, а плохое зрение так взбудоражило изнемождённые нервы Росинанта, что, Дон Кихот, будучи не в силах остановить его, как ни тормозил шпорами и понуканьем, вдруг ощутил, что Россинант пустился вскачь по сельской местности с большей лёгкостью, нежели можно было ожидать от его старых костей и его иссохшего скелета.

Санчо, осознавший, что его хозяину грозит опасность быть сбитым с ног, спрыгнул с коня и во весь опор помчался за ним; но когда он добрался до него, он уже лежал на землее, а рядом с ним бесновался Росинант, который вместе со своим хозяином копошился на земле – обычный конец, настигавший козни и дерзости Росинанта. Не успел Санчо соскочить со своего осла, чтобы поскорее направиться к поверженному Дон Кихоту, как танцующий Дьявол, хлопая пузырями по бокам, в одно мгновение вспрыгнул на Серого и, сотрясая его бока ударами ног, погнал, и от страха и шума, больше, чем от боли ударов, заставил осла лететь по кочкам сельской местности к месту, где они собирались устроить вечеринку. Санчо одним глазом наблюдал за бешеным аллюром своего скакуна и вторым – за буйным падением своего хозяина и не знал, к какой из двух бед обратить свой, и какую напасть разруливать, но будучи на деле верным слугой и праведным оруженосцем, он преодолел свою преданность к доброму своему ослу и решил отстаивать в первую очередь интересы своего хозяина, хотя каждый раз, как бычьи пузыри опускались на бока его серого, он испытывал страшный стыд и великую смертную муку, а перед тем, как упасть на землю, он почувствовал, как его тело пронзила судорожная дрожь. И он молился, чтобы скорее эти девушки отлупили его по глазам, чем дали упасть малейшему волоску в хвосте его осла. С этой растерянной скорбью он наконец прибыл туда, где находился Дон Кихот, измученный более жестоким обращением, чем ему хотелось бы, и, помогая ему взобраться на Росинанта, Санчо сказал ему:

– Сэр, дьявол угнал осла!

– Какой дьявол? – машинально спросил Дон Кихот, изнемогая от муки преследования и втайне понимая, что начинает сходить с ума.

– Тот, что с мочевыми пузырями! – прохрипел Санчо.

– Ничего! Я заплачу ему, отомщу ему так, что вобью его по самый кадык в землю, втопчу по самые помидоры! – возразил Дон Кихот, – Я достану его, даже если вы запретесь с ним в самых глубоких и мрачных подземельях ада! Следуй за мной, Санчо, и не торопи меня, пусть повозка едет медленно, а я компенсирую тебе потерю осла своими средиземноморскими мулами!

– Незачем так рвать душу и проявлять такое рвение, сеньор, – ответил Санчо, – поскольку ваша милость так обильно изливает свой праведный гнев, когда, как мне кажется, дьявол уже оставил осла в покое, и тот уже трусит восвояси. Скоро мы его увидим!

И это было правдой, потому что, подражая Дон Кихоту и Росинанту, дьявол сверзнулся на какой-то кочке и грянулся наземь, после чего пешком отправился в деревню, а осёл вернулся к своему хозяину.

– При всем том, – сказал Дон Кихот, – было бы хорошо проучить за козни этого демона кого-нибудь из его присных – из чертей, приписанных к этой повозке, пусть даже… самого Императора.

– Сударь, выкиньте вы этот бред из головы! – возразил Санчо, – и примите мой совет, который заключается в том, чтобы никогда, ни на какие коврижки не связываться с этими чёртовыми барышниками, обманщиками, жуликами, которые являются под видом комедиантов, претендующих на наше доверие. Эти комедианты как бы вовсе не люди и находятся на особом положении! Знавал я в своё время одного такого комика, знаете, он двоих уколкошил, а с него, как с гуся вода – сразу вышел из тюрьма на свободу и до сих пор всяких уродов смешит.

Знайте, ваша милость, что, поскольку они веселые и компанейские люди, все им благоволят, все их защищают, все им помогают и все ценят, и в особенности те, кто принадлежит к королевским или графским труппам, которые все или большей частью в своих нарядах и манерах похожи на принцев.

– Ну, в общем, – ответил Дон Кихот, – я не должен позволять этому лживому дьяволу восхвалять мою персону, даже если к нему благоволит весь род человеческий!

И, сказав это, он вернулся к повозке, которая уже стояла недалеко от деревни. Тут он подал голос, взывая к кому-то:

– Остановитесь, подождите, вы, веселая и ликующая толпа, я хочу дать вам понять, как следует обращаться с кобылами и лошадьми, с ослами и мулами, которые служат в качестве кавалерии славным оруженосцам странствующих рыцарей!

Крики Дон Кихота были настолько громкими, что их услышали и поняли те, кто находился в повозке; и, судя по словам того, кто их произносил, в одно мгновение из повозки выпрыгнула Смерть, а за ней скакнул и Император, Дьявол-Возчик и Ангел, а королева не осталась в стороне ни бог Купидон; и все они нагрузились камнями и встали полукругом близ повозки, ожидая увидеть Дон Кихота и поприветствовать его градом камней. Дон Кихот, который видел, как они выстроились в такой лихой отряд, с поднятыми вверх руками, словно с силой отталкивая камни, передал поводья Росинанту и стал думать, как бы их оседлал половчее поубивать всех, не подвергая себя особой опасности. На этом моменте он задумался и остановился, тут подошел Санчо и, увидев, что Дон Кихот устремился к хорошо сформированному и сбитому отряду, крикнул ему:

– Сударь мой! Безумием было бы предпринять такое предприятие сейчас: учтите, сударь мой, vuesa merced, против таких каменюг из ручья имире нет тента вли укрытия, и нет никакого защитного средства, кроме как забиться в крепость и запереться в бронзовом колоколе; и следует также учитывать, что решиться на такое дело – это скорее безрассудство, чем храбрость

,тем более, что нападать на армию, где всем верховодит Смерть, и сражаются лично императоры, над которыми, как птицы небесные, порхают хорошие и плохие ангелы; то если и это соображение не побуждает его остановиться и подумать головой, то пусть он осознает, что сколько бы присутствующие не извращались, изображая из себя королей, принцев и императоров, даже если они и выглядят как короли, принцы и императоры, среди них точно нет ни одного бродячего рыцаря.

– Вот это да, так да! – сказал Дон Кихот, – Ты, Санчр, тут попал в самую точку в том, что я должен отказаться от своей и без того слишком дерзновенной попытки. Как я мог забыть, что я не могу и не должен обнажать меч, как уже много раз говорил тебе, против того, кто не является сертифицированным рыцарем! Как я мог забыть этот фундаментальный постулат странствующего рыцарства! Это тебе, Санчо, если тебя волнует судьба твоего Серого, и если ты хочешь, следует отомстить за обиду, нанесённую твоему ослу, а я в свою очередь, не остановлюсь перед тем, что буду отсюда помогть тебе здравыми советами и предостережениями!

– Сеньор, – ответил Санчо, – мстить кому бы то ни было незачем, ибо не подобает добрым христианам мстить за обиды, тем более, что я прикончу своего осла, ежели он предаст свою волю в руки моей обиды, моя добрая воля состоит в том, чтобы мирно прожить те дни, которые мне уготованы небесами и всевышним!

– Ну что ж, раз такова твоя решимость, – возразил Дон Кихот, – Санчо Буэно, Санчо Благоразумный, Санчо Чистосердечный и Санчо Христианский, давай оставим эти призраки и займёмся поисками лучших и более достойных приключений; я предвижу, что в этой прекрасной стране у нас не должно быть недостатка во многих и очень чудесных приключениях.

Затем он снова натянул поводья, Санчо отправился за своим ослом, Смерть со всем своим стремительным летучим отрядом вернулась к своей повозке и продолжила поездку, и таким образом страшное приключению с повозкой Смерти обрело свой счастливый конец только благодаря полезному совету, который Санчо Панса дал своему хозяину, а на следующий день с ним произошло ещё одно потрясающее приключение, связанное с одним влюбленным и гулящим кабальеро, не менее впечатляющее, чем прошлые.

Глава XII

О странном приключении, которое случилось с отважным Дон Кихотом и бравым Рыцарем Зеркал

Ночь, последовавшую за днем прощания со Смертью, Дон Кихот и его оруженосец провели под высокими тенистыми деревьями, где устроили ночлег, после чего, по наущению Санчо, Дон Кихот съел то, что оказалось в запасах у осла, и посреди ужина Санчо сказал своему господину:

– Сеньор, каким дураком был бы я, когда выбрал отбросы первого вашего славного приключения, а не потомство трёх ваших кобылиц! В самом деле, действительно, лучше синица в руке, чем тетерев в небе.

– И всё – таки, – ответил Дон Кихот, – если бы ты, Санчо, позволил мне сразиться тогда, как я того хотел, то тебе не досталась бы, уж по крайней мере, золотая корона императрицы и расписные крылья Купидона, которые я снял бы с плеч неверных и вложил бы тебе в руки.

– Никогда скипетры и короны лживых императоров, ответил Санчо Панса, – не бывают из чистого золота, а всегда только из мишуры и оловянной фольги.

– Это верно, – подтвердил Дон Кихот, – потому что было бы слишком чумным делом, если бы атрибуты комедии были бы слишком изящными, слишком натуральными и красивыми, а не откровенными подделками и халтурой, как и сама комедия, однако я хочу, Санчо, чтобы у тебя всё было в порядке, и ты не чурался бы комедии, а наоборот полюбил её, и имея её в своем распоряжении, одновременно полюбил и тех, кто её представляет на сцене, и тех, кто трудится над её созданием., потому что все они являются инструментами, приносящими большое благо республике, ставя на каждом её шагу зерькало перед нами, зерькало, в котором мы можем вживую наблюдать за действиями человеческой жизни! Ведь никто другой не покажет нам различия между тем, какие мы есть и какими мы должны быть лучше, чем комическое представление на сцене и сами комедианты! Ну, не молчи, скажи сам, разве тебе не пришлось видеть на сцене комедий, где действуют короли, всякие разные императоры, папы, рыцари, дамы и прочие действующие лица! На лице одного написано, что он негодяй, на лице другого выражение плута и вора, третий был явный прощелыга-негоциант и торгаш, четвёртый – солдат без страха и упрёка, пятый, – замороченный жизнью простак, который пять раз сам обведёт себя вокруг пальца, прежде чем остановится, шестой – наивный влюблённый, сейчас они в деле, но стоит лишь окончиться представлению и актёрам снять с себя тряпки и стереть грим, как все они превращаются в равных между собой людей. Видел ли ты что-нибудь подобное?

– Да, видел! – ответил Санчо.

– Ну, примерно то же самое, – сказал Дон Кихот, – происходит в комедии, и я имею в виду весь этот раёшный мир, где одни выпекают бумажных императоров, другие-понтификов и, наконец, все остальные- фигуры, которые могут быть представлены в комедии в качестве побочных персонажей; но, когда мы подходим к концу, то есть когда жизнь пьесы подходит к концу, всем становится не по себе. Когда Смерть снимает с них одежду, которая отличала их от прочих, в могиле, наедине с собой они превращаются в самих себя!

– Бравое сравнение! – сказал Санчо, – Наедине с собой! Хорошо сказано! Но в земле они уединяются не с собой, а с червями, и если для становящихся собой пребывание в земле – это уединение, то для червей – это праздничный, званый ужин, и принаряжаются они на него на славу, хотя и не настолько, чтобы слишком много говорить об этом!

– С каждый новым днём, Санчо – заметил Дон Кихот, – я вижу, как в тебе всё меньше прежней простоватости, и растущая вакханалия благоразумия!

– Да, что-то мне подсказывает благоразумие вашей милости, – ответил Санчо, – что земли, которые сами по себе бесплодны и засушливы, могут улучшаться! Окультуривание и возделывание их приносят хорошие плоды: я имею в виду, что разговор вашей милости был навозом, который на бесплодной земле вашего величества превратился в живительное удобрение для моего высохшего ослабелого остроумия, а время, в течение которого я служу ему и общаюсь с ним, является временем совершенствования, обработки, и с этим я надеюсь рано или поздно принести своему хозяину плоды, которые будут такими благословенными, как и весь урожай, и урожай этот и плоды не сойдут с пути хорошего воспитания, которого добилась vuesa merced, ваша милость в моём мучительном понимании.

Дон Кихот смеялся над резкими доводами Санчо, но не мог не согласиться, что сказанное Санчо во многом, касательно того, что он говорил о своём господине, было чистой правдой, потому что время от времени он говорил так, что вызывал у Дон Кихота восхищение. Но стоило Санчо увлечься и попытаться заговорить учёным языком высокого стиля, как его речь мгновенно низвергалась с высот трогательного простодушия в бездонную пучину кромешного невежества и косноязычия, и тогда велеречивая изысканность его благоглупости выражалась в частности в том, что его бездонная память содержала целую тьму пословиц и небылиц, которые он с делом или без дела, кстати или некстати постоянно изрыгал изо рта, что, как мы полагаем, стало заметно и нашим читателям, которые уже неоднократно слышали эти его перлы и неоднократно натыкались на его афоризмы.

В этих и других беседах они провели большую часть ночи, и тут пришла Санчо охота опустил ставни на глазах, как он говорил, когда хотел спать, и, растрепав серого, он дал ему полную волю насладиться обильной зелёной луговой травкой. Он не снимал седла с Росинанта, потому что его господин прямо приказал, чтобы во время похода или когда они не спали под навесом, не расхомутывать Росинанта: в соответствии с древним святым и всеми соблюдаемым обычаем странствующих рыцарей – снимать уздечку и подвешивать её к луке седла, но при этом седло снять с лошади – господи помилуй! Так и поступил Санчо, предоставив лошади ту же свободу, что и ослу, чья дружба с Росинантом к тому времени была настолько уникально тесной, что, как известно, по традиции, передаваемой от отца к сыну, автор этой правдивой истории даже посвятил ей отдельные главы; но тут надо признать, что, соблюдая правила приличия и хорошего тона, которые поневоле должны быть присущи такой героической истории, автор не включил их в неё, поскольку иногда пренебрегает такими предложениями, и пишет, к примеру, что, только стоило двум зверям собраться вместе, как они начинали почёсывать и щипать друг друга, и что потом, уставшие и измученные, они решали, что им пора отдохнуть. И тогда довольный, как слон, Росинант ронял свою тяжёлую шею на шею ослиика (у которого с другой стороны его голова торчала больше чем на пол-локтя), и тут они замирали, оба внимательно уставившись в землю, и обычно находились в таком положении три дня, по крайней мере, столько, сколько им было позволено, иначе бы их мучил голод в поисках пропитания.

Я говорю, что ходили толки, что автор оставил запись, в которой он сравнивал их дружбу с дружбой, в которой, как мухи в меду, сидели Нисо и Эвриал, Пилад и Орест; и если это так, то можно было, как к всеобщему восхищению, увидеть, насколько прочной может быть в идеале дружба двух мирных животных, пощипывающих травку, так и общему стыду людей, которые так плохо умеют дружить и уживаться друг с другом. По этому поводу было сказано:

Чу, копьём глядит удило,А друзья врагами стали.

Или:

Другу друг подставить ножкуС милым взвизгом норовит.

И не дай боже кому-нибудь покажется, что автор несколько кривит душой и сбился с пути, сравнивая дружбу животных с дружбой людей, ибо от зверей люди получили много предостережений. подсказок и узнали много важных вещей, таких как: от аистов они научились искусству пользоваться клистиром; от собак им досталась способность блевать и благодарная преданность хозяину; от журавлей – бдительность; от муравьев – провиденческая предусмотрительность и трудолюбие; от слонов-честность, а от лошади-верность. В конце концов Санчо заснул у подножия пробкового дерева, а Дон Кихот задремал под сенью крепкого дуба, но прошло совсем немного времени, как его разбудил шум, который он буквально почувствовал своей спиной, и, испуганно приподнявшись, он стал впериваться во тьму и прислушиваться в том направлении, откуда доносился шум. И тут он увидел, что это приближаются двое мужчин верхом на лошадях, и что один, спрыгнув с седла, сказал другому:

– Поторопись, друг, и разнуздай лошадок, поскольку, как мне кажется, травы тут для них ешь-не хочу, а место тихое и уединённое, как раз такое, какое требуется для моих любовных мечтаний.

Не успев договорить, некто кулём повалился на траву – и всё это было в одно мгновение. И, когда он бросился на землю, зазвенело оружие, которое было на нём, явный признак того, смекнул Дон Кихот, что он, должно быть, странствующий рыцарь. Тогда, Дон Кихот подполз к спящему Санчо, и схватил его за руку, а потом с силой стал тормошить, пытаясь пробудить от мертвецкого сна – не малая работа, поскольку тот проснулся не сразу и с величайшим трудом, и тогда Дон Кихот тихо сказал ему:

– Брат Санчо, бог нам, кажись. дал первое приключение!

– Дай нам Бог, чтобы оно было хорошим! – перекрестился полусонный Санчо, поворачиваясь набок, – И где же, мой господин, ваша милость, эта авантюрная дама?

– Как где? Куда ты смотришь, Санчо? – возразил Дон Кихот, – хватит дрыхнуть, соня, разуй глаза, поверни-ка голову и посмотри, видишь вон там лежащего бродячего рыцаря, который, насколько мне известно, чем-то сильно раздражён, поскольку я видел, как он спрыгнул с кобылы и с известным отвращением повалился на землю, и при падении у него хрустнули кости и звякнуло оружие.

– Ну, и в чём, по вашему мнению, тут может быть какое-то приключение? – пожал плечами Санчо, – В чём заключается это приключенческое приключение?

– Я имею в виду не то! – сморщился Дон Кихот, – Я не говорю пока, что это приключение в целом, но это приключение потенциально, в принципе; ведь именно так начинаются все известные приключения! Но послушай, чу, что, судя по всему, он начал настраивать лютню или играет на ней, и, судя по тому, как он сплёвывает и выпячивает грудь, он, должно быть, разминается и готовится что-то спеть.

– Совершенно верно, так и есть! – ответил Санчо, – Должно быть, это какой-то отверженный, влюблённый рыцарь.

– Нет ни одного странствующего рыцаря, который бы не был влюблён! – сказал Дон Кихот. И давай послушаем его, потому как за ниточку легко вытянуть, кто перед тобой, и шаг за шагом вытащить клубок чужих мыслей, тем более, если он ещё и запоёт, ибо только от избытка сердца глаголит человеческий язык!

Санчо хотел возразить своему хосподину, но голос Лесного Рыцаря, который оказался вовсе не дурен, а скорее был даже очень неплох, помешал ему, и, оба ошеломлённые, они услышали, что он пел именно вот такой сонет:

Сударыня! Позвольте! Дайте срок,Чтобы я мог пожертвовать собою!Я вам клянусь, что ныне дам зарокИсполнить приказание любое.Неужто должен сирый замолчатьИ жизнь свою отдать в одно мгновенье?Мучений неизбывная печатьСменяется мучительным мученьем.Я сын противоречий неземных —Я мягче воска и сильней алмаза,И дней моих печальна череда.Как я хочу достичь времён иных, зараза,В душе чтоб отпечатать эти стразыСтрастей моих любовных навсегда!

Со стоном, вырванным, должно быть, из самых адских глубин его сердца, Лесной Рыцарь закончил свое пение и оттуда, из тьмы каким-то болезненным, обиженным тоном сказал:

– О самая прекрасная и одновременно самая неблагодарная женщина на свете! Как это возможно, светлейшая Касильдея Вандальская, что ты должна согласиться на то, чтобы этот твой пленённый рыцарь погиб и погиб в постоянных странствиях и суровых и тяжких трудах? Разве не достаточно того, что я заставил всех рыцарей Наварры, всех Леонцев, всех Тартезийцев, всех Кастильцев и, наконец, всех рыцарей Ла-Манша признать тебя самой красивой в мире?

– Ну уж дудки! Дело не в том, – вскрикнул тогда Дон Кихот, – что я рыцарь и родом из Ла-Манчи, я никогда в этом не признавался, и не мог и не должен был признаваться в чем-то столь пагубном для красоты моей госпожи; а этот так называемый рыцаришка, как ты сам видишь, Санчо, видать, сошел с ума! Но давай послушаем дальше: возможно, он нас посмешит ещё!

– Если он продолжит выть в таком же духе, – возразил Санчо, то ему на то, чтобы дожаловаться до конца, уйдёт целый месяц!

Но этого не произошло, потому что, Рыцарь Лесной Чащобы, услышав, что кто-то разговаривает рядом, тут же прекратил свои распевки, и. не скрывая раздражения, встал и сказал звучным и густым голосом:

– Стой, кто идёт! Кто тут? Кто такие? Вы из числа счастливых или из числа скорбящих?

– Из страждущих! – страстно ответил Дон Кихот.

– Ну, тогда присоединяйтесь ко мне! – ответил лесной дух, – И вы легко поймёте, что перед вами перл великой печали и канон абсолютной скорби заплаканного мира!

Дон Кихот, который сразу заценил такой нежный и сдержанный ответ, сразу устремился к нему, как и Санчо, который замешкался только на чуть-чуть.

Рыцарь Скорбного Леса схватил Дон Кихота за запястье и забормотал:

– Садитесь сюда, сэр рыцарь! Сюда! Чтобы понять, что вы есть на самом деле, что вы происходите из тех, кто исповедует рыцарство дальних странствий, мне достаточно было застать вас в этом безлюдном месте, где лишь тишина и скорбная безмятежность пустыни составляют вам компанию, где только природные ложа и импровизированные жилища ждут равно странствующих рыцарей и муравьёв!

На что Дон Кихот отвечал:

– Я рыцарь и то самого Ордена, о котором вы сейчас сказали, и хотя в моей душе отыщется место для тысячи печалей, несчастий и злоключений, но по этой причине мое сострадание к чужим несчастьям не было изгнано из моей души. Из того немногого, что вы рассказали, я узнал, что вы влюблены, я имею в виду, в ту любовь, которую вы испытываете к той прекрасной неблагодарной женщине, которую вы и назвали в своём горестном плаче.

Немного погодя сидели они вместе на голой земле, в добром мире и дружбе, даже и не думая о том, что ещё до того, как займётся новый день, им предстоит показать себя на поле боя.

– Клянусь Вентурой, сеньор кабальеро, – спросил Дон Кихота лесной житель, – вы случайно тоже не влюблены?

– По несчастью, вы угадали, так и есть, – ответил Дон Кихот, – хотя ущерб, проистекающий из причинённого этим беспокойства, следует воспринимать скорее как милость, чем как несчастье!

– Вы были бы абсолютно правы, – заметил Лесной Дух, – если бы нас не смущало презрение и тычки повелительниц наших сердец, которые размножились так, что уже кажутся местью!

– Я никогда не пренебрегал своей девушкой, а она никогда не презирала меня! – гордо ответил Дон Кихот.

– Между прочим, нет! – сказал Санчо, стоявший рядом, – Потому что она, моя милашка, просто чудо, она кротка, как овечка и мягче маслица!

– Это ваш оруженосец? – спросил Бродящий По Чаще.

– Да, это так! – ответил Дон Кихот.

– Я никогда не видел, чтобы оруженосец, – возразил Лесной Брат, – осмеливался перебивать своего господина; по крайней мере, вот этот мой оруженосец, он такой же бугай, как и его отец, и никем не будет доказано, что он хоть раз осмелился даже пошевелить губами там, где я открываю рот! Там, где мой рот открыт, его – на запоре!

– Ну что ж, ладно, – сказал Санчо, – я уже говорил, что могу и имею право говорить пред таким… и всё же оставайтесь здесь, продолжайте трезвонить, как говорится, не трожь лихо, пока тихо!

Оруженосец Рыцаря Леса схватил Санчо за руку и сказал ему:

– А ну-ка, браток, давай отойдём в сторонку и поболтаем там по душам, как подобает оруженосцу с оруженосцем, пока наши господа и повелители будут препираться и обслюнивать свои сердечные раны и дела! Времени у нас навалом, им и пары суток не хватит, чтобы утолочь свои проблемы и подробно рассказать всё о своих возлюбленных, когда нам понадобиться пять минут на всё про всё!

– Это всё в добрый час, – сказал Санчо, – а я расскажу вашей милости, кто я такой, чтобы вы посмотрели, смогу ли я попасть в дюжину самых болтливых оруженосцев!

На этом два оруженосца удалились, и между ними произошёл столь же забавный, сколь и серьёзный разговор между их расстревоженными любовной истомой господами.

Глава XIII

В коей заканчивается приключение Рыцаря Леса и приведено мудрое, мирное и миру неведомое собеседование оруженосцев славных рыцарей

Стоило нашим оруженосцам отойти в сторону от беседующих рыцарей, как они наперебой стали рассказывать друг дружке о своёй жизни, в то время как рыцари перемывали косточки своих любовных историй, однако же в изложении сначала говорилось о разговоре слуг, и только затем приводился разговор господ, как бы то ни было, оруженосец Рыцаря Леса, отведя собеседника немного с сторону, обратился к Санчо вот с такими словами:

Рыцари и оруженосцы разделились: мы рассказываем об их жизнях, жизнях их возлюбленных; но история рассказывает сначала рассуждения юношей, а затем продолжает рассуждения хозяев; и так, в ней говорится, что, немного отстранившись от них, дель Боске сказал Санчо::