Звёзды над Боспором

– Повесьте его! – коротко бросил Обадия.

Другой воин заметил:

– Так вокруг нет ни одного дерева, хозяин.

– Тогда закопайте его живьём. Оставьте только голову, чтобы люди, проходя завтра мимо этой падали, плевали ему. Потом лисы и шакалы обгложут его глупую башку.

Воины увели предателя. У Обадии, один глаз уставился на аль Балхи, второй был направлен на военачальника Ханукку. Будничным голосом он произнёс:

– До нас дошли вести, Ханукка, что старый хрыч Хабиб Ибн-Маслама двинул свои байраки на Сирию и потеснил там византийцев. А всё потому, что в Кустантинии идёт грызня. Тамошние дураки никак не поделят власть. Добрый у них был император Юстиниан, так ведь спихнули его, и теперь у них бардак.

Ханукка отставил свою пиалу в сторону и, пригладив щеточки усов по бокам большим и указательным пальцами, изрёк:

– Не опасайся, уважаемый Обадия. Это только слухи, что полководец арабов, Хабиб Ибн-Маслама непобедимый воин. Чего же тогда он застрял под Тиром на всю зиму. Байраки его захлебнулись в грязи, а лошадям и воинам нечего было жрать. Я ещё вчера имел беседу с командующим Италийского легиона в Боспоре Георгием Метаксой. И мы договорились, в случае чего, пройти побережьем Понта (Чёрного моря) и ударить по армии Масламы с севера. Кроме того, старый болтун Хабиб никогда не осмелится пройти мимо Фасиса и напасть на Хазарию с юга. Эта византийская крепость с гарнизоном из трёх когорт – кость в его горле, которой он и подавится.

Аль Балхи мрачно слушал стратегические выкладки хазарского военачальника, который, закончив речь, распрощался с купцами и ушёл в расположение своего отряда…

Солнце зашло, и темнота быстро сгущалась. В степь вышли конные разъезды хазар. Уставшие за день, люди каравана укладывались, кто где мог, спать. Обадия предложил Олегу свою палатку, но тот вежливо отказался, сославшись на то, что ему надо навестить раненого Урса. На самом же деле ему надо было на час вернуться в лабораторию для краткого доклада о своих соображениях по поводу происходящего заведующему лабораторией, Рудольфу Целлариусу, а уж он наверняка сделает свои замечания. Хотя Олег не в первый раз находился в исторических командировках и ко многим зверствам привык, но короткая расправа с предателем его поразила. Надо же: закопать в землю живым человека, оставив на поверхности только голову, которую после ухода людей будут обгладывать лисы и шакалы, а тот и поделать-то ничего не сможет. Страшная казнь.

*****

Тихо бредя по лагерю мимо затухающих костров и спящих вокруг возчиков и воинов, Олег отыскал по наручному прибору невидимый и совсем слабый столб гамма – излучения. Вокруг было тихо, только слегка потрескивал на шее историка генератор Дарсин-поля. Олег вошёл в столб и растворился в сером сумраке. Неподалеку, ещё неспящий хазарский воин, выпучив от удивления и страха глаза, упал на колени и в немой конвульсии стал биться бритой головой о землю. Христианин или мусульманин философски заметили бы, что на всё воля Бога, а язычников пугало всё непонятное и, не знавшие пощады к своему врагу, эти наивные люди терялись в подобных случаях.

Вообще-то, особой необходимости часто возвращаться в лабораторию не было, но суровый заведующий, доктор Рудольф Целлариус, завёл порядок, при котором каждый сотрудник, находящийся в командировке, должен был являться в течение 72 часов один раз для тактической корректировки своего поведения. Хотя микропередатчик, вживленный под кожу на плече Олега, точно дублировал передаваемую информацию аппарата Дарсин-поля, а памятные машины в лаборатории досконально записывали на микрокристаллы ощущения командированного: мысли людей, запахи, вкусы, цвет и так далее, заведующий всё равно требовал личного контакта. Вот и в этот раз, заведующий встретил Олега не очень-то дружелюбно. Большой зал лаборатории был почти пуст. Только у одной стены сидели два оператора за пультами памятных машин и генераторами Дарсин – поля. Противоположная стена являлась гигантским экраном, который передавал всё, что происходило с сотрудником в научной командировке, вплоть до его снов там, в другом мире. Никаких окон в зале не было, и свет лился в него откуда-то сверху. Целлариус усадил Олега на слабо видимый пуфик и устроился рядом на такой же. Выслушав краткий доклад историка, он заметил:

– Ты зачем же приоткрыл завесу времени этим купцам? Пусть хоть бы и всего-то на тридцать лет в будущее. Изменить петлю времени своей болтовнёй они уже не смогут, но ты нарушил, хоть и косвенно, основную нашу заповедь: не навреди. Могу ведь и не отпускать тебя обратно, но тогда уж я нарушу эту же заповедь. Поскольку ты «засветился» там, тебе никак нельзя вот так просто исчезнуть из сознания тех людей. Твоё внезапное исчезновение вызовет в их душах переполох и мы не сможем точно спрогнозировать их поведение, а стало быть, может произойти незапланированное изменение реальности. Пусть хоть и небольшое, но рассчитать его последствия в далёком будущем едва ли возможно. Кроме того, придётся, несмотря на лишний расход энергии, усилить твой аппарат Дарсин-поля на две единицы. Их бактерии не окажут на тебя никакого воздействия. Но всё дело в том, что за пятнадцать веков эти бактерии мутировали и теперь уже ты представляешь для тех людей большую опасность. Вполне могут возникнуть эпидемии. Нам только этого не хватало. Ну да уж мы позаботимся о том, чтобы ни одна бактерия, ни один вирус не покинул твоего тела. Да смотри, Олег, не влюбись там в какую-нибудь красотку. Древние девушки не такие искушённые в любовных хитросплетениях, как наши современницы, а это придаёт им определенный шарм, на который и ловятся наши молодые историки. Хотя это вопрос спорный. Целлариус хохотнул и хлопнул Олега по плечу.

– Научные открытия, Олег, – задумчиво продолжил начальник лаборатории, – наваливаются сейчас на нас лавинообразно. Я всё жду, парень, когда наши физики дадут нам возможность путешествий во времени в нашем, родном мире. А то ведь получается, что в параллельном мире мы можем гулять свободно, а в своём так нет. Кстати и они в наш мир могут окунуться легко, если сумели овладеть энергией Дарсин-поля. Правда в своей истории копаться… . Ну, да ладно! Старые люди говорили, что человек в своей жизни должен построить дом, родить сына и вырастить дерево. Выражение образное, но это из области общечеловеческих ценностей. Тебе вот лет уже немало, а построил ли ты свой дом? Сына ты не родил, потому как девушки любимой у тебя нет, насколько я знаю. Ну, а уж что ты вырастил, решай сам.

Медведев хотел, было ответить сразу, но, увидев предостерегающе поднятую ладонь учителя, осёкся и задумался.

– Я вот в своём мире до сих пор девушки любимой не нашёл, так вот возьму, да и из того мира какую-нибудь красавицу приведу! – заявил, вдруг, ухмыльнувшись, Олег. – И мы вместе сумеем построить свой дом, и всё остальное…

– Ладно, хватит болтать, Олег! – улыбнулся Целлариус, не обращая внимания на шутливый тон своего сотрудника. – Человека оценивают по объёму его дел, по тому вкладу своего труда в общую копилку ценностей. Отправляйся обратно. И будь осторожен, веди себя осмотрительно…

Глава 4. ТАМАТАРХА – БОСПОР

Час спустя Олег вернулся на прежнее место через тот же столб гамма-излучения. Вокруг спали вповалку люди. Воина, которого угораздило увидеть, как историк растворился в воздухе, не было. Видно, сбежал куда-нибудь со страху и рассказывал другим об этом чуде. Ему, конечно, не верили и крутили пальцем у виска, чем вводили его душу в ещё большее смятение. Олег пришёл в становище русов, нашёл себе местечко возле спящего Абдурахмана и заснул со спокойной душой. Равнодушная ко всему луна проливала свой жидкий свет на это огромное спящее стойбище людей, коней, верблюдов и собак.

Утром, едва рассвело, караван зашевелился, как растревоженный муравейник. Люди в этот раз неторопливо запрягали лошадей, навьючивали верблюдов, всухомятку ели, давясь кусками козьего сыра, чёрствыми лепёшками и кусками недоеденного с вечера мяса. Напоив скот, и даже не умывшись, что, в общем-то, было привычно, люди по звуку рога двинулись в последний переход. Впереди маячила Таматарха…

Город этот возник на развалинах античной Гермонассы и был в описываемое время самым крупнейшим перевалочным пунктом, где скрещивались многие морские и сухопутные дороги Предкавказья. Русские впоследствии назовут Таматарху Тмутараканью, и это будет самый богатый удел Киевской Руси. Некоторые русские князья ещё и будут обижаться, что им достался при дележе такой отдалённый угол. А зря. Во всем Киевском государстве не было богаче провинции, чем эта Тмутаракань. И всё благодаря торговле. Но это будет много позже, в десятом веке. А пока шёл месяц Нисан, и начались полевые работы. Наступал 700-й год от Рождества Христова. Караван Обадии прибыл в Таматарху очень даже вовремя, накануне, Пасхи, священной для всех византийцев, для всех христиан.

Город насчитывал более тридцати тысяч разношёрстного населения, имел церковь, мечеть и синагогу. Недалеко от порта заметно выделялись своими красными черепичными крышами двухэтажные здания администрации города и суда. А в центре площади, где горожане проводили собрания, располагался общественный колодец с великолепной водой и двумя большими каменными корытами для пойки скота. Вокруг центральной части города и порта со складскими помещениями, теснились дома горожан, тоже из камня и под черепичными крышами, что и официальные здания нотариата. Горожане были людьми зажиточными. Правда, каждый дом обязан был мостить свой участок улицы за свой счёт. Ну, люди и мостили: крупными осколками от пифосов и амфор, костями скота и, попавшими под руку, камнями. Кому же хочется платить немалые суммы штрафа, налагаемые хартуляриями города?

Улица представляла собой слоеный пирог. Кстати говоря, такое же городское устройство имела и, расположенная в четырех фарсангах (один фарсанг – это шесть километров) к востоку от Таматархи, Фанагория, бывшая столица Великой Булгарии с населением в десять тысяч человек. Интересно то, что ни Таматарха, ни Фанагория крепостных стен не имели – это Олег отметил, как только караван Обадии и аль Балхи подошёл к городу. Вообще-то такое скопище людей и скота на рынки городов сразу не допускалось. И это все знали. Выдерживался подобный карантин долго. Городские власти боялись эпидемий. Сколько такой карантин мог длиться, никто толком не знал. Зато все прибывающие в город торговцы знали одно: надо дать бакшиш (подарок) протевону города и тогда коммерциарии, грубо подсчитав товар и примерную прибыль купцов, брали таможенную подать в казну города, не забывая в первую очередь себя. Это, между прочим, и бало их «зарплатой».

Побывав ранее в таких крупных городах, как Константинополь и Александрия, с их трёхсоттысячным населением, Олег, будучи уже достаточно опытным исследователем и специалистом по раннему средневековью, отлично понимал, что вообще что-либо на рынках городов с постоянно прибывающими отовсюду торговыми караванами точно подсчитать товар было просто невозможно. Зато этим хорошо пользовались, набивая свои карманы, городские чиновники. Многие из них уже и сами, через подставных лиц, владели целыми торговыми флотилиями. Народ портовых городов Византии, зная о прожорливости коммерциариев, относился к ним негативно. Киевская Русь и Россия в последующем, являясь прямой наследницей Византии в духовном смысле, получила весь богатейший набор коррупции для опыта будущих поколений.

Караван Обадии прибыл в Таматарху, когда солнце перевалило за полдень, и остановился на окраине города. Городские власти, опасаясь эпидемий, устанавливали карантин, но здесь был особый случай: на следующее утро горожане встречали Пасху, а этот караван был первым и протевон города, Николай Папу, распорядился впустить товар на рынки Таматархи. Пришлось нотарию протевона Деметру Бате отправиться к купцам незамедлительно. Обадия и аль Балхи уже ждали нотария. Для приема официального лица был поставлен шёлковый шатёр в жёлтую и синюю полоску. У входа были воткнуты шесты, на одном из которых развевалось зелёное знамя пророка Мухаммеда, а на другом красно-белый бунчук кагана. По бокам входа стояли арабский и хазарский воины с полным вооружением. Рогдай, начальник хазарского конвоя, встретил нотария и провёл в шатёр купцов. Там нотария встретили с поклонами Обадия и аль Балхи. Усадив Деметра на ковёр, купцы принялись угодливо его угощать сыром, изюмом, орехами в меду и ширазским вином в серебряном кувшине. Нотарий, пожевав горсть орехов, от остального отказался.

– Нельзя мне, Страстная суббота, уважаемые! Как добрались-то? До нас дошли слухи, что вас пытались ограбить.

Аль Балхи, огладив свою красную бороду, важно произнес:

– Милостью Аллаха, хорошо. Дождей не было, товары доставили в целости и сохранности, от грабителей отбились.

Обадия добавил:

– Касоги было сунулись нас пограбить, да хвала Тенгри-хану, он отвёл от каравана эту беду.

Деметр пытливо посмотрел на аль Балхи, потом заглянул в выпученный глаз Обадии, второй глаз которого смотрел чёрт те куда. В мозгу нотария Бати сидела только одна мысль, как выманить из этих хитрецов хороший бакшиш.

– Ну, хорошо, – заговорил он, – давайте о деле. Если б завтра не благословенная Пасха, подержал бы я вас в карантине до следующего каравана.

Обадия заморгал глазом, притворно и льстиво заговорил:

– Что ты, что ты, нотарий. Разве ты не знаешь, во что обходится нам содержание каравана? Надо кормить воинов и возчиков, а припасы на исходе. Вчера закололи последнего барана и выдали последний мешок пшена.

Обадия, конечно, лукавил. Еды ещё было более чем достаточно, но обстоятельства вынуждали прикидываться нищим.

– Ладно, уж, – миролюбиво заговорил Деметр, – горожанам надо разговеться на праздник. Давайте ваши списки!

Нотарий, преследуя вымогательское желание, умолчал о том, что протевон города распорядился пропустить караван на базары Таматархи и Фанагории без обязательного досмотра. Да только и купцы были не так просты, как казалось. Они подгадали на Пасху специально, чтобы в спешке основательного досмотра не получилось. Обадия, сверкнув глазом, подал нотарию свиток одной рукой, а другой пододвинул к его ногам сверток с дорогим китайским шёлком. Глаза Деметра вспыхнули от жадности. Аль Балхи подал свой свиток, присовокупив к нему, золотой перстень и маленький горшочек с благовониями для его жены. Глаза нотария разгорелись неугасимым огнём. В списках, естественно, были указаны не все товары. Деметр удовлетворённо произнёс:

– Разворачивайте своё добро незамедлительно. Горожане должны запастись перед Великим праздником Пасхой и Новым годом. Они уж и так сбежались на базары вместо того, чтобы замаливать свои немалые грехи перед Спасителем. Сейчас придёт безбожник Манассия, распорядитель базара. Ему, язычнику, всё равно праздник, не праздник. Ему, проклятому нехристю, и заплатите джизью (налог) по Димосию – канону (торговый свод законов). Нотарий Батя и Манассия были давнишними недоброжелателями, мягко выражаясь.

Нотарий поторопился уйти, прихватив подарки и радуясь такому лёгкому заработку. Его задачей вообще-то только и было, что забрать списки и передать разрешение протевона города на торговлю. Зато купцы уж подсуетились. Подогнав обозы к огромной площади базара возле города, они составили торговые ряды из повозок и разложили товары на рогожи. Лошадей и верблюдов, под присмотром части возчиков, пустили пастись на выгон. Пленные касоги были отведены в специальный загон, больше похожий на овечий. Возле него уже собрались покупатели живого товара.

Оставив торговые ряды под присмотром начальников конвоев, Обадия и аль Балхи направились к загону с пленными. От них они пожелали избавиться как можно быстрей. Увидев в кучке покупателей знакомого, аль Балхи воскликнул:

– Саид! А тебя-то, каким ветром сюда занесло? Ведь ты занимаешься благородным ремеслом торговца далеко, в Магрибе. И, хвала Аллаху, выглядишь ты почти также, когда мы виделись с тобой три года назад в Каире. Человек, которого назвали Саидом, выступил вперёд и, прижав руку к сердцу, степенно поклонился подошедшим купцам. Одет он был в затасканный, неопределенного цвета халат без подпояски, из которого выглядывала грязная галабея; зато на голове его красовалась белоснежная чалма – знак того, что он совершил хадж в священную Мекку. Остальные купцы, глядя на его замызганную одежду, не считали Саида сколь-нибудь значительным покупателем, наивно полагая, что ему и надо-то двух-трёх рабов для перетаскивания какой-нибудь мелочи. И они конечно обманулись. Только такие, как Саид, могли позволить себе одеваться, как бедный салдамарий. В гавани Таматархи, среди множества кораблей, стояло девять галер Саида, которые легко могли вместить всех пленных.

– Кто не видел Каира, тот ничего не видел! – произнёс привычную поговорку Саид на фарси, обращаясь к аль Балхи. – Хвала Аллаху, милостивому и милосердному, Хазрат. Юго-западный ветер принёс мои корабли от белых и крепких стен Константина Великого сюда, в этакую даль, едва я прослышал, что ты, о благороднейший Хазрат аль Балхи, выставил на продажу тут хороший живой товар и готов купить его весь, целиком, по разумной цене. Назови её, уважаемый. Я тороплюсь.

А вот последние слова он произнёс зря. Так в купеческой среде стараются не говорить. Здесь собрались те ещё акулы торга. И зря Саид рассчитывал, что они не знают фарси. Да если ты не знаешь хотя бы нескольких языков, то нечего заниматься международной торговлей. Сиди дома и торгуй гнилыми яблоками, перебирая в ладони пяток махбубов (мелкая медная монета), на которые не купишь и залежалой ставриды на ужин семье.

Собравшиеся здесь покупатели – люди образованные и быстро сообразили, что этот невзрачный на вид салдамарий сейчас, у них на глазах, обойдёт их в торге. Ведь стоит только назвать цену и хлопнуть по рукам, всё – сделка состоялась. Пленные, молодые, крепкие мужчины, были очень хорошим товаром, потому что сейчас в военных действиях наступило затишье, не считая вялых стычек в Сирии, где арабский полководец Хабиб Ибн-Маслама завяз в противостоянии с византийцами. Покупатели шумно устремились к аль Балхи, заявляя, чтобы он назвал цену одного раба. Аль Балхи с Обадией переглянувшись, сразу поняли, что они могут в одночасье не только покрыть все свои расходы по содержанию каравана, но и пребывать в очень даже хорошей прибыли только от одной продажи пленных касогов.

Аль Балхи, как бы в раздумье медленно оглаживал бороду, а потом назвал немыслимую цену в три золотых византия за каждого раба, что равнялось цене лучшего скакового жеребца на ипподромах империи. Покупатели было, с негодованием отпрянули, но Саид, протянув руку, заявил, что берёт всю партию пленных. Аль Балхи многозначительно поглядел на Обадию, косой глаз которого, утвердительно мигнул, другой же глаз сверлил невозмутимого Саида. Всё, хлопнули ладонями, и Саид попросил лишь об одном, чтобы воины купцов сопроводили пленных до пятого пирса, где стояли его корабли и уж там торговцы получат мешок с золотом. Остальные покупатели, удивившись скоротечности сделки, недовольно ахнули, пожелали, чтоб их разразил гром, и, сожалея в душе об уплывшем из-под носа товаре, кинулись к Обадии и аль Балхи с непременным желанием приобрести пряности, ткани и ковры.

Но купцы вовсе не изъявили желания продавать свои дорогостоящие товары оптом, потому как не знают, какие на сегодня сложились цены. Они посоветовали оптовикам подождать немного, проследовать на базар осмотреть товар, прицениться. Обадия с аль Балхи были опытными торговцами. Имея фору в первичной доставке товаров, они знали, как поступить, и как поднять цену.

*****

Тяжело раненый вождь русичей Урс, шёл на поправку. Другой бы давно загнулся, но тут был особый случай: вмешательство человека из другого мира – Олега, с его диагностическими и биостимулирующими микроприборами. Отряд русов собирался на следующий день уходить домой, в свои дремучие северные леса. А пока, Урс, передав брату Синеоку холщёвый мешочек с мелкой денежной медью, велел всей дружине двигаться в греческую баню, которых в городе было немало и отмываться, напутствуя:

– Ребятушки! Как отец Григорий говорит, что грехов своих мы всё одно водой не смоем, грязь-то дорожную постарайтесь уж отмыть. Да бельишко своё состирните. Хоть отец Григорий и считает нас нехристями, заблудшими овцами, в слепоте своей погрязшими в грехах, слава Перуну, что мы всё ж дошли до Таматархи, и по уговору с Обадией, в целости помогли сохранить его добро. Рассчитался он с нами щедро, а дома нас давно уже ждут матери, сестры жёны и малые дети. Следующий поход наш будет осенью, в зиму. Он потяжелее будет, чем этот. Я вас не неволю. За лето подумайте и охочие пойдут со мной, а я поправлюсь. Завтра купите на базаре подарки своим сёстрам, меньшим братьям, матерям и отцам, чтобы и они возблагодарили богов наших за благополучное завершение похода нашего. А вы, мыслю, обогатили себя знанием жизни других народов, испытали свою силу…

Абдурахман, добравшись с Олегом до Таматархи, заявил вечером, что больше он ему не защитник и пусть хрониста теперь охраняют хазары. Олег поблагодарил араба и сказал на прощание:

– Зачем вы мне нужны? Я же говорил, что не нуждаюсь в охране. Ваши стрелы и мечи не смогут поразить моего тела.

На что Абдурахман резонно заметил:

– Я и не сомневаюсь в этом высокочтимый. Да только ведь я исполнял волю своего командира, всесильного Махмуда. Прощай.

Олег, на которого абсолютно не влияли бактерии и грязь чужого мира, отправился с русскими парнями в баню из чистого любопытства. Он хотел сравнить бани Таматархи с банями Константинополя и Александрии, в которых он бывал ранее, и, которые были внутри отделаны шлифованными мраморными плитами. Правда, не все в них ходили. Здесь же пол был выложен шероховатыми пластинчатыми камнями разного размера из красноватого базальта, по которым не скользили голые ноги, а подогревался этот пол снизу, и довольно прилично. Сосновые лавки издавали приятный запах. Банные служители из рабов драили своих пациентов морскими губками, макая их в дурно пахнущий мыльный раствор из глиняных плошек и тут же обливая их горячей водой из медных тазов. Посреди моечного зала располагался бассейн с морской водой, вмещавший человек двадцать. В бассейн можно было окунуться только после мытья. Хозяин, грек Паламидис, денег, оказывается, в этот день не брал. Разгуливая по бане в мокрой до колен рубахе, он приговаривал, что сегодня последний день Великого поста и Спаситель запрещает брать плату за помывку грешников, какой бы веры они не были, но, если человек желает, то в отдельной комнате ему можно сделать массаж с благовонными маслами, естественно, за плату. Хитрый Паламидис отлично знал, что уж редкий посетитель его заведения проигнорирует такое непритязательное предложение, будь то христианин, мусульманин, иудей или язычник. Конечно, русские дружинники не отказались от такой услуги. Приёмам массажа, которые существовали ещё со времён античности, рабы Паламидиса были обучены превосходно. Костяк и суставы Олега они мяли руками и ногами так, как будто он был их личным врагом ввергнувшим их в рабство. И всё же делали они свою работу с превеликим мастерством и знанием анатомии. Синеок заплатил за всех, включая и Олега, а удовлетворённый хорошей платой Паламидис, провожая русскую бригаду, усердно кланялся и, крестя их, приговаривал им вслед:

– Спаси вас Христос, братья! Наведывайтесь. Милости прошу. Не забывайте, любящего вас, старого Паламидиса.

Он-то хорошо знал, за что будут любить его заведение.

Олег, выспавшись после бани под телегой с раненым Урсом, где он незримо облучал последнего, вылез оттуда в полной решимости прогуляться по базару. Заодно он хотел осмотреть и сам город. Вымывшиеся накануне ребята дружины Урса, готовили на костре себе завтрак. Урс не спал. Ума поила его водой из деревянной чашки. Он не ел уже третьи сутки, и это тоже способствовало заживлению раны. Олег разбинтовал Урса и оглядел его спину. Рана затягивалась, и вождь уже не сплевывал сгустки крови.

– Тебе можно поесть, вождь! – заявил Олег.

– Хорошо, друг! – заговорил Урс. – Мы завтра уходим домой, а ты, стало быть, остаёшься. За то добро, что ты сделал для нас, я отблагодарю тебя. Ты получишь надежного товарища и защитника, и он говорит по-гречески, по-арабски и знает тюркский язык. Ума, позови! К телеге подошел среднего роста плотно сбитый парень.

– Чего звал, дядя? – весело спросил юноша.

– Мы завтра уходим домой, а у тебя кроме меня все равно никакой родни нет. Отец твой погиб в схватке с буртасами, а мать сгорела вместе с твоими младшими братьями и сестрами. Тебя ничто не влечёт в родные края. Ты знаешь языки и местные обычаи, чужие верования и порядки. Останешься вот с Олегом. Он наш родственник, тоже из рода Медведей. Будь ему другом и защитником. Я всё сказал.

– Добро, дядя! – и, обернувшись к Олегу, простодушно улыбнулся.

– Я Гамаюн, я весёлый! Со мной не пропадёшь!