Звёзды над Боспором

– Ты что, хронист, сдурел!?

Он был в шлеме с подвязанной под подбородком кольчужной сеткой. В правой руке его сверкнула сабля, а левой он прикрыл Олега большим византийским щитом. Четырёхугольный щит из многослойной кожи с наружной, выпуклой, стороны был окован листовой бронзой с изображением орла по центру. Олег продолжал вглядываться в гущу сражения. Благодаря утренней росе пыли не было. Видно было, как клин русов разрезал лаву косогов и вышел им в тыл, но уже затрубили рога, и конная лава из двух сотен хазар навалилась на правое крыло многочисленного врага с привычным боевым кличем: «Сар ба дар!» – (Лучше смерть!). На левый фланг касогов, во весь опор нёсся арабский отряд Махмуда с кличем: «Алла-акбар!». Все эти боевые кличи перекрыл глухой и тяжёлый топот тысяч копыт и звон стали. Рубка человеческих тел уже шла почти молча.

Олег, стоя на телеге, смотрел, недоумевал и дивился такому сгустку страсти и душевных сил, которые тратит смертный человек в этом бренном и преходящем мире, отстаивая дорогие ему, но странные убеждения, споря с роком, собирая и сохраняя какое-то там добро. Меж тем, как и он, и его нажитое, и убеждения, и власть – всё уйдет в свой черёд, обратясь в неясный шёпот старинных хроник. Только для тех, кто захочет почитать витиеватую вязь греческой скорописи, откроется истина тех страшных времен. Всё забудут потомки, а реальность-то – вот она.

Однако всю эту страшную картину сражения беспристрастно записывал один из кристаллов ожерелья Дарсин-поля на шее историка Олега Медведева

Между тем, маленькая русская дружина, разрезав касожские ряды, вышла им в тыл и навалилась на левый фланг неприятеля, который атаковали арабы. Правый же фланг, на который яростно набросились хазары, не выдержал удара профессиональных мясников и, несмотря на свое численное превосходство, обратился в беспорядочное бегство, теряя раненых и убитых. Хазарская конница тут же развернулась против центра и оставшегося левого фланга, который и был окружен. Касоги сдались, бросая оружие. Хазары кинулись за бегущими, пленяя их.

Пленных оказалось около пятисот человек. Их спешили и личная охрана Обадии, не принимавшая участие в битве, немедленно явилась с мотками сыромятных ремней. Пленникам связывали за спиной руки и, соединив жердями по пятёркам, усаживали на землю рядами. Коней, ещё дрожавших от напряжения, соединили в большой табун, успокаивая и закручивая бег животных по кругу. Разгром был полный. Обадия и аль Балхи прибыли на место битвы. Потирая руки от такого успеха, Обадия распорядился снять с убитых более или менее добротную одежду, собрать разбросанное оружие, подсчитывая дополнительную прибыль от продажи пленных.

Аль Балхи мрачно смотрел на суету людей, не принимая никакого участия в этом содоме. Не занятые в сече возчики уже пригнали косяки, напуганных боем гужевых лошадей, верблюдов и овец. Слуги купцов перегружали и увязывали товары на другие повозки, освобождая часть телег для своих раненых. Другие же добивали покалченых лошадей, вырезали кинжалами ещё тёплые куски мяса, складывали их в котлы и, залив водой всё из того же родника, запаливали костры. На раненых разбойников никто не обращал внимания, предоставляя им возможность самим умирать от страшных ран и потери крови. Воины, ещё горячие от боя, жадно пили родниковую воду. Весь караванный табор окутался смрадом от костров, крови, лошадиного и человеческого пота.

Хазары уже рыли общую могилу для своих убитых товарищей. Тоже делали и арабы. Олег Медведев, будучи научным сотрудником Института истории и уже не раз побывавшем в экспедициях времени, знал, что у тех и других практикуются ямные захоронения. Только хазары уложили своих в полном боевом вооружении, поставив возле каждого корчагу с водой и горшок с просом. А арабы, сняв со своих убитых лишнее, запеленали их в хлопчатобумажную ткань и посадили, прислонив спинами к стенам могилы. Возле каждого был положен его личный кинжал. После этого обе дружины, прочитав подобающие случаю молитвы и зарыв могилы, приступили к воинским почестям.

Хазарские воины, насыпав небольшой курган, образовали круг, пританцовывая и ударяя в такт саблями по щитам, медленно двинулись вокруг невысокого кургана. Они поочерёдно выкрикивали имя погибшего товарища и убыстряли темп движения. Вскоре хазары, обливаясь потом, уже неслись по кругу бегом. И, вдруг, по команде упали ниц, протянув руки в сторону могильной насыпи. Через некоторое время они поднялись и, беспрерывно кланяясь, начали пятиться от кургана спинами к лагерю.

Арабы же, захоронив своих покойников, опустились на колени, повернулись на юго-восток, в сторону священного для всех мусульман города Мекки в далёкой Аравии, и, уткнувшись головами в землю, произносили соответствующие суры Корана. После чего, резко вскочив на ноги и что-то прокричав, отступили к лагерю, кланяясь в сторону могилы и прижимая ладони к груди.

Надо отдать должное касогам. Воинами они были неплохими. Около полусотни хазар и арабов было убито, и это не считая раненых, которых врачевали теперь свои, доморощенные травматологи. И, видимо, древний опыт врачевания колотых, рубленых и резаных ран у них был на высоте. Нашлись и шёлковые нитки, и кривые иглы. Страшные раны дезинфицировались и промывались какими-то, припасенными заранее, растворами, а потом зашивались. Сверху накладывалась мазь, из какого-нибудь корня мандрагоры, похожая на мумие. Олег заметил, что в качестве противошокового, болевого синдрома лекари применяли какой-то наркотик. После чего на кусок хлопчатобумажной ткани клали глину, накопанную возле родника. Всё это прибинтовывалось чистым куском всё той же ткани. Аль Балхи не пожалел для этого целый тюк.

Олег смотрел на всё это и его сознание постоянно сверлила мысль о какой-то будничности происходящего. Как будто, так и надо. Люди деловито сновали туда сюда, что-то перетаскивали, говорили, пересмеивались и, как будто, не было никакой трагедии, и не кружили в утреннем небе стервятники, терпеливо дожидаясь ухода людей, чтобы с вожделением наброситься на трупы павших. Люди ели конину, отдыхали, молились, кто как может. По лагерю бегали с окровавленными мордами собаки, которые всегда сопровождают любые караваны. Да и люди, и кони, забрызганные своей и чужой кровью, мало, чем отличались от этих собак. Надо иметь крепкие нервы, чтобы не свихнуться от подобного зрелища. Но так казалось только историку из другого времени. Аппарат же Дарсин-поля на шее Олега продолжал всё это запечетлевать и тут же передавать информацию на компьютеры лаборатории времени института истории в Керчи.

Лимит воды в роднике закончился. Помыть себя и лошадь было уже невозможно. Собаки лизали грязь, а привыкшим ко всему людям, было хоть бы что. Ну и времена!!! Абдурахман принёс два котла конины, и успел наполнить их мутной водой. Водрузив конину на костры вариться, он где-то нашёл ещё один котёл и, с помощью возчика, принёс воды также и для питья. По-мнению Олега это была не вода, а зараза, но язычники считали, что сын бога Сварога Огонь очистит её. Попробуй вот переубеди этих далёких для историка предков, что такой водой даже руки мыть нельзя.

Как это ни странно, но дружина русичей явилась в лагерь в полном составе, только у одного парня была отрублена кисть правой руки, да вождь их, Урс, был ранен и, похоже, тяжело. Во всяком случае, подъехав к повозкам, упал с коня на руки спешившихся братьев, которые бережно положили его возле костра. Кое-как содрали с него окровавленную кольчугу и рубашку. Урс был без сознания, когда Олег подошёл к нему и увидел жуткую рану: правая лопатка была просто разломлена пополам. Чья-то крепкая рука нанесла удар копьём сзади. Пробив кольчугу, оружие раздробило кость лопатки и частично вошло в легкое. Олегу показалось весьма странным, что Урс не потерял сознание от болевого шока ещё там, на поле сражения, но вспомнил, что перед боем русичи что-то торопливо выпили. Девушка, Ума, спешившись, подбежала к отцу и, подсунув руки под его голову, запричитала. Отец Григорий и до того-то бормотавший молитвы, приблизился к раненому и, встав на колени, начал творить заупокойную молитву. Олег решил вмешаться. Свенельду, который по старшинству принял командование дружиной, он сказал, чтобы Урса перевернули раной кверху. После чего, приложив правую руку с браслетом на левую сторону шеи раненого, Олег избавил его от болевого шока и привёл в сознание. Урс, застонав, пришёл в себя. Тогда Олег приблизил к страшной ране левую руку с браслетом и один из кристаллов из прозрачного сделался сначала фиолетовым, а потом красным. Прибор конца двадцать первого века параллельного мира попросту анестезировал и временно атрофировал нервные цепи, мгновенно свернул мегалобласты крови и сделал стерильным всю полость раны, автоматически прекратив начинающийся воспалительный процесс и общую паталогию. Урс осмысленно посмотрел на всех и произнёс:

– Мы победили, ребятушки!

Ума, с благоговением посмотрев на Олега, подала ему большой кусок белой хлопковой ткани, которой он и забинтовал раненого вождя. Вообще-то никто ничего и не понял, что там делал и каким врачеванием занимался новый знакомый вятичей.

Свенельд протянул Урсу ковш родниковой воды, зачерпнув её из котла. Олег, взглянув на эту воду, поморщился. Однако Урс глотнул и, вообще, повёл себя как здоровый человек. И тут Олег заметил парня с отрубленной кистью. Рука его выше локтя была туго перетянута ременной петлей, лицо его было бледно и искажено кривой улыбкой. Казалось, он что-то ожидал от сородичей. Взгляд его был как-то по-детски растерян.

– Как же я без руки-то? – произнёс он удручённо, держа в левой руке шлем, – я ведь теперя не воин, не пахарь, и девки на меня, увечного, глядеть не захотят.

Дружина смотрела на него сочувственно и молчала. Ума подошла к нему и, погладив его по грязным, свалявшимся прядям волос на голове, промолвила:

– Миленький Янек! Не тужи! Избы рубить ты сможешь и одной рукой, а девушки тебя полюбят и такого, понеже ты воин. Ты геройски сражался.

Раненый Урс добавил с улыбкой:

– Ты, Янош, положи только глаз на какую-нибудь. Я повелю – твоя будет. Нечего тут сопли распускать. Бился ты исправно, а вот как я оплошал, ума не приложу.

– Это я виноват дядя. Не сумел вовремя оборонить тебя сзади, – горько заявил парень.

– Отец, Янош не успел бы тебе помочь! – заметила Ума. – Руку ему уже отрубили, я видела.

Олег подошел к мальчишке и прежде, чем распустить ременную петлю, сделал барраж своим прибором вокруг обрубка руки. Рана перестала кровоточить и болеть. Все люди, забыв про воду и еду, уставились на Олега, как на мессию, только отец Григорий, мелко крестясь, не мог сообразить: то ли его взору открылся чудесный лик Божий, то ли сама преисподняя. Олег, между тем, спокойно сказал:

– Вы уж тут не говорите, в лагере, что я вас лечу, а то ведь мои возможности ограничены. Всем помочь я не смогу.

Ума смотрела на Олега немножко не так, как другие. Это Олег тоже заметил. К дружине русичей подошел Обадия в сопровождении неизменного Арчи. Торговец, благодаря своим долголетним скитаниям с караванами, человеком был довольно образованным: говорил на арабском, фарси и греческом. Но, кроме этих языков, он неплохо знал и славянский, за что его и ценил каган Ибузир Гляван.

Проще говоря, Обадия был торговым и дипломатическим представителем Хазарского каганата в других краях и странах. Но, если бы касоги взяли караван, а Обадия бы каким-то образом уцелел, конец его был бы один – на плаху. Поэтому, подходя к кострам русичей, он ещё издали начал кланяться, льстиво и одновременно искренне приговаривая:

– Хвала вам, словены! Если бы не вы – всем нам погибель. Жалую каждого из вас, кроме оговорённой платы, штукой китайского шёлка, а тебе брат Урс – вот! – Обадия положил возле вождя туго набитый кожаный кошель с серебром. Подошедший аль Балхи надел на палец Урса золотой перстень с дорогим карбункулом, выражая тем свою признательность русской дружине.

Как историк, Олег сразу дал оценку подаркам купцов. Подарки были очень дороги. Но надо признать, что цена товаров всего каравана равнялась, практически, трети, ежегодно собираемой казны халифа и потерять его – это довольно болшая неприятность. Головы торговцев, можно сказать, ничего не стоили для самодержцев, зато власть их в караване была безграничной. По знаку Обадии к кострам русской дружины подвели двух братьев, предводителей касогов. Оба князя со связанными за спиной руками были оголены до пояса. Штаны их из дорогой камки были забрызганы кровью. Пленных поставили на колени. Их гордые и угрюмые взгляды шарили по рядам русичей. Обадия, указав пальцем на братьев, сказал:

– Вот ваши супротивники, Урс! Эй, Рогдай, Манассия! Кончайте их! Дикие псы не заслуживают милости.

Стоявшие, возле пленных князей, начальники охраны одновременно взмахнули кривыми саблями. Головы казненных подкатились к костру, удивлённо хлопая глазами. Из тел фонтаном брызнула кровь. Олег содрогнулся, а на присутствующих эта скоротечная казнь не произвела никакого впечатления, лишь только один аль Балхи брезгливо поморщился, да Ума потупила взор.

Олег сурово заметил:

– В нашем мире сначала проводят дознание, а потом уж суд выносит решение и оглашает приговор.

Обадия почтительно посмотрел на Олега, но твёрдо произнес:

– Уважаемый врачеватель, не знаю как у вас там, а здесь властью, данной мне нашим божественным каганом, я решаю и творю суд, и расправу по своему разумению. Разве глаза твои были закрыты, когда эти разбойники напали, как волки, на наш мирный караван? Они были с оружием. Зачем я попусту трачу слова, чужеземец? Разве их деяния нуждаются в каких-либо доказательствах?

Аль Балхи добавил, презрительно кивнув на обезглавленные тела князей:

– Думаю в ваших краях, хронист, такие вот, попросту подкупают ваших судей и это уж не правосудие, а скорей извращение. С такими судьями у нас в стране поступают так же, как с этими разбойниками. Над племенами алан, хронист, никогда не было твёрдой власти халифа или, – аль Балхи кивнул в сторону Обадии, – ихнего кагана. Мы, проводя караваны в черноморские порты, рискуем всем. Наши головы еле держатся на плечах, но, если бы мы не получали своей выгоды – разве стали бы мы заниматься столь опасным ремеслом? Ты посмотри, хронист, что я везу? Один, нагруженный перцем или имбирем, или гвоздикой из Хинда, верблюд, стоит мешка серебра. А ведь ещё я везу шёлк из Синда и хлопковую ткань, и ковры Хорасана, которых нет в странах кельтов и, за которые они заплатят мне золотом. Ты пойми, хронист! Хотя мы и враждуем с каганатом, и с империей, но у нас негласное соглашение: ничьи войска не имеют права грабить торговые караваны. Ну а разбойникам всё равно. Уж очень велик соблазн легко разбогатеть, если повезёт. Жадность правит миром, хронист. Богатство даёт власть. А вкусивший власти, уже больше никогда не расстанется с ней пока жив. Большая часть моих товаров принадлежит халифу, а казна его пополняется за счёт торговли и налогов. Также поступает и каган. Конечно, треть товаров наши с Обадией, но ведь ещё мы кормим людей каравана и платим воинам за проводку до портов империи…

Аль Балхи дипломатично умолчал о том, что за тех пятьсот пленных, которые волею случая оказались в его руках, они с Обадией получат огромные деньги, продав их византийцам. Большая часть этих денег, наверняка, достанется купцам. И только одному Богу известно, сколько получит казна кагана и халифа от продажи товаров, потому как конъюктура рынка постоянно менялась, и никто не мог предвидеть их истинную цену. Олег понимал, что в этом мутном торговом море опытные купцы наживают целые состояния и проконтролировать их коммерцию совершенно невозможно. Конечно, начальники портов, коммерциарии протевонов городов, куда прибывали торговые караваны, знали примерную стоимость товаров, сложившуюся на этот момент, но задобренные богатыми подарками, вовсе не заинтересованы были доносить на купцов халифу или кагану. Цены же, чаще всего, в разы превосходили средние. Облечённые той или иной степенью власти, люди, попросту, вымогали из купцов свою, как им казалось, долю доходов. И надо было обладать умом и хитростью, чтобы ловко маневрировать в этом бушующем море человеческих страстей. Не каждый мог быть торговцем. Купец – это призвание. И судя по всему, опытные аль Балхи и Обадия были на своём месте.

Абдурахман своим кинжалом достал из котлов большие куски конины, выложил их на кожаные подносы. Ума принесла мешочек с драгоценной солью и бережно посыпала мясо. Урс предложил купцам разделить с ними трапезу. Купцы хоть и не хотели, но традиции гостеприимства нарушать было нельзя. Олег тоже взял кусок горячего мяса. Оно было жёстким и внутри еще сыроватым. Кроме этого мяса больше ничего не было. Однако ум Олега занимала одна мысль: как объяснить Обадии, что его колено через некоторое время опять заболит. И не только колено, но и голеностопные суставы, и фаланги рук. Как объяснить, что у него нарушен обмен веществ и, образующаяся мочевая кислота не выводится из организма в полном объеме. Наконец он решился.

– Уважаемый Обадия! – обратился он к нему, – хоть я и подлечил твою ногу, но всё-таки, если у тебя заболит другая нога или рука, или пальцы ног, или какие-либо другие суставы, ты сделай бальзам, о котором я тебе расскажу. Возле родника растет, похожая на копья, трава. Наши учёные называют такое растение «барбеккия лауридис». Так вот, корешки этой травы надо выкопать, высушить. Возьмёшь горсть корешков и такую же горсть берёзового нароста чаги, сваришь в котелке на медленном огне, остудишь, добавишь туда немного пчелиного воска и прополиса, ещё плеснёшь в этот отвар немного оливкового масла. Такой товар, как красный перец, у вас всегда есть. На кончике ножа ыпни его в отвар и, когда бальзам загустеет, сложи его в горшочек. Один раз в неделю на ночь намазывай на все суставы, болят они или не болят, обматывайся чем-нибудь тёплым и спи. Так будешь делать до конца дней своих. Болеть твои суставы не будут.

Обадия внимательно и почтением слушавший наставления Олега, полуобернувшись назад, крикнул:

– Эй, Арчи! – слуга наклонился к купцу. – Твои уши всё слышали, что сообщил нам этот досточтимый врачеватель?

– Да, хозяин! – послышался ответ.

– Исполняй!

– А где мне взять чагу, хозяин?

– А мне какое дело!

Синеок, один из братьев Урса, понимавший по-тюркски, обнадёжил:

– У нас чага есть, Обадия. Ума, принеси мой мешочек.

Когда девушка принесла, Синеок достал из него несколько черных кусков, передав купцу. Заодно он вынул какую-то палочку и воткнул конец в угли костра. Палочка начала тлеть, испуская синий дымок, который приятно пах, перебивая окружающую вонь. Синеок окурил подносы с мясом бормоча скороговоркой какие-то слова. Молчавшие до этого парни разобрали куски мяса грязными руками. Каждый отрезал по маленькому кусочку и бросил на красные угли костра. На всё это неодобрительно смотрел проповедник Григорий.

– Но это ещё не всё, уважаемый Обадия, – продолжил Олег. – Надо соблюдать диету.

– А как это понимать?

– Надо быть разборчивым в пище. Тебе нельзя есть жареное мясо.

– Что ты, врачеватель! Род Ашина всегда употреблял жареное мясо.

– А тебе нельзя. И рыбу соленую тоже нельзя.

– А что же тогда можно, врачеватель?

– Любые фрукты и любые овощи, а также любые каши кроме гороховой. Мясо, рыбу можно, но только варёные и только помалу. Аль Балхи не стал догрызать свой кусок мяса и бросил его через плечо. Подбежавший сзади пёс на лету поймал остаток. Тахрир, слуга купца, подал хозяину чистый кусок хлопковой ткани, который, взяв его, сначала вытер свою красную бороду, а потом уж руки. Из сказанного Олегом он не пропустил ни слова, а потому важно заметил:

– Чужеземец правильно сказал, Обадия. Ещё наш великий учёный Ахмед Ибн-Мухаммед аль Русте, да продлится род его во веки веков, писал в своем трактате, что жареная рыба и мясо способствуют накоплению чёрной желчи в суставах. У человека распухают то ноги, то руки, а то и всё вместе и он не может пошевелиться от дикой боли. Достопочтенный аль Русте, да славится его имя в веках, советует в таких случаях голодать целую неделю, пить только родниковую воду и сосать мумие. Парни, жующие конину, ничего не поняли из монолога аль Балхи, потому что не знали арабского языка. Только Урс с Синеоком согласно закивали головами. Аль Балхи встал, прижал руку к груди и, поклонившись, поблагодарил вождя русов за такое, казалось бы, простое угощение.

– Пойдем, Обадия. Солнце уже поднялось высоко. Пора выступать. Сегодня нам надо дойти к вечеру до моря, где и заночуем. Там мы будем под охраной хазарской стражи и византийских разъездов; хоть выспимся без опаски.

*****

Купцы удалились, а Олег решил прогуляться по лагерю. Проходя в сопровождении Абдурахмана по шевелящемуся, как муравейник, скопищу разношёрстно одетых людей, он заметил возле одной из палаток армянского монаха. Тот сидел на обросшем лишайником камне погружённый в думы или молитвенное состояние. Капюшон его чёрной сутаны акрывал лицо, выглядывала только черная бородка да крючковатый нос. На капюшоне высвечивался христианский крест, вышитый серебряной нитью, но что-то подсказывало Олегу, что не монах это вовсе. Не было в его могучей фигуре смирения, присущего духовному лицу. Повелительным жестом правой руки монах остановил Олега и заговорил по-гречески:

– Кто ты, так странно одетый? Назови своё имя!

Что-то заставило Олега повиноваться и ответить на обычный в этих местах вопрос.

– Имя моё – Олег Медведев. Я историк, изучаю раннее средневековье на Северном Кавказе. Направляюсь в города Боспор, Херсонес и Константинополь.

Монах поднял голову и его чёрные, как угли, глаза прожгли, казалось, Олега насквозь.

– Речь твоя не отличается грамотой, да и обличье твоё и имя говорит, что ты из русов и принадлежишь к роду Медведей. Впервые вижу и удивлён, что у безграмотных язычников появился свой хронист. Я испытаю тебя. Ответь мне, какова сущность бытия по Аристотелю и по Платону?

Олег ответил.

– Хорошо, а знаешь ли ты труды Гевонда и Моисея Хоренского?

– Это армянские историки и писатели. Весьма выдающиеся личности.

Монах удовлетворённо кивнул. В это время из фургона, стоящего рядом с палаткой, выглянула молодая восточная красавица и, откинув резким движением чёрную копну волос, заявила по-тюркски:

– Юсти! Сворачивай палатку. Люди собираются.

Монах, полуобернувшись, ответил:

– Да, Ида. Пора. Повернувшись к Олегу, он снова заговорил, на этот раз на славянском, желая видимо, чтобы Абдурахман, стоявший сзади Олега, не понял его:

– Наши пути совпадают, хронист. И то, что ты из русов – это хорошо. Значит ты не шпион Двора. Только я не тороплюсь в Константинополь. Мы с тобой ещё свидимся. Иди с Богом.

Прозвучал походный рог, и возчики торопливо начали запрягать лошадей в повозки с купеческим добром, навьючивать верблюдов и укладывать в телеги раненых. Олег вернулся к Медведям. Ему предложили одного из захваченных коней. Урса, с прибинтованной к телу правой рукой, усадили в телегу, обложив его с боков подарочными тюками. Пленных касогов выстроили пятёрками впереди и, когда рог протрубил во второй раз, караван медленно пришёл в движение. Впереди, по заведённому порядку, шла сотня конных хазар, потом пленные, за которыми следовали повозки вперемежку с гружёными верблюдами. Вся эта шумная армада растянулась более чем на три километра. Замыкал караван отряд арабского конвоя. Древняя караванная дорога вела на северо-запад, по которой ещё когда-то ходили сарматы и гунны. Здесь уже не было камней, иначе раненым пришлось бы совсем худо. Почва была мягкой. Пропитанный кровью многих поколений людей, двухметровый слой чернозёма мог бы давать гигантские урожаи. Хорошо, что ветер сносил пыль в сторону, хотя грязным людям и животным было, пожалуй, всё равно. После себя они оставили жуткое поле: вытоптанная степь изобиловала чёрными костровищами, вырубленными кустарниками. Никто и не подумал прибрать окровавленное тряпьё вперемежку с костями, мусором и скотскими испражнениями. Поодаль, в поле, лежали безучастные ко всему трупы людей, на которых уже садились пировать стервятники. Учуяв запах крови, отовсюду сбегались стаи степных волков. И уже слышался хруст костей и предсмертные крики раненых. Все это огромное, страшное пространство равнодушно озирало поднявшееся жаркое солнце…

Караван, между тем, уходил всё дальше и дальше, торопясь под защиту пограничных центурий византийцев и конных разъездов хазарских отрядов. И не могли уже родственники пленных отбить своих сородичей, потому что лучшие их воины лежали в степи в вечном сне, а предводители казнены. Мало того, волею кагана аулы касогов будут разграблены и сожжены, а люди проданы в рабство, за исключением тех, кто успеет скрыться в горах. А что? Обычная для тех времён картина. Не грабь, не воруй. Да только динамику человеческих страстей в мире подогревает всепоглощающая жадность. И как это ни странно, именно она является сильнейшим катализатором экономического прогресса в обществе. Олег, как учёный, это понимал.