Прятки в Руане

***

Осень поселилась в Руане, как хищная лисица, выслеживающая добычу. Главный её приспешник – ветер, обладатель весьма строптивого нрава, то и дело догонял замечтавшихся прохожих и напоминал о себе хлёсткими пощёчинами. Очнувшийся мыслитель долго потом не мог понять, что же с ним только что произошло и кто нарушил его призрачный покой. Майе всё вокруг казалось ненастоящим, словно она смотрела в калейдоскоп, в котором торопливо сменяли друг друга яркие неправдоподобные картинки. Она до сих пор не могла поверить, что гуляет по узеньким французским улочкам, похожим на змеек, рядом с местом казни Орлеанской девы. Может быть, судьба всё-таки существует? А иначе как объяснить, что её лучшая подруга поселилась именно в этом городе, а теперь согласилась принять её у себя?

– Ma chère amie20!

Майя вздрогнула, хотя и ожидала услышать этот мягкий, ласковый голос – в точности такой же, каким он был и тогда, в школьные годы. Она не успела ничего ответить и почти сразу же нырнула в тёплые объятия подруги.

– Ну что, готова увидеть мой сад? – Натали, как в детстве, подмигнула Майе и достала из кожаной сумочки связку ключей. Самый длинный из них, с виду немного ржавый, отпёр скрипучую дверь цветочного магазина. На деревянной, неуклюже прибитой вывеске, которая сумела сохранить дух и очарование древности, были выгравированы знаменитые строки: «Il faut cultiver son jardin»21. Майя улыбнулась, вспомнив, как они вместе нашли в библиотеке потрёпанную книгу Вольтера и решили её подклеить, чтобы привести в надлежащий вид, а в итоге зачитались и не могли от неё оторваться. Наташа тогда несколько раз нараспев повторила понравившуюся ей фразу: «Надо возделывать свой сад».

Цепкие щупальца сомнений и притаившихся страхов наконец-то выпустили Майю на свободу, и она с благодарностью наблюдала за торопливыми жестами подруги. Всё такая же неугомонная, с морщинками в уголках глаз и солнечной улыбкой, она и вправду ничуть не изменилась.

– Ты ведь знаешь, родственные души не расстаются, даже если им приходится быть далеко друг от друга… Это наш случай, – заметила Натали, не утратив ни своей детской непосредственности, ни поразительной мудрости. Да, её подруга всегда была уникальной.

Когда они зашли в магазин, Майе на секунду показалось, что она чудесным образом попала в Эдем, где не существовало скорби и тоски, и только одна сияющая радость наполняла каждый уголок волшебного места.

– Никогда не думала, что цветочный магазин может быть таким… особенным, – Майя поймала себя на мысли, что не может найти слова, достойные описать увиденное. Даже её голос изменился и звучал теперь намного тише, боясь спугнуть красоту – юркую и неуловимую, как кошка.

– Конечно, дорогая, ты ведь во Франции. Это страна цветов. Что уж там говорить, даже само слово «букет» французского происхождения!

В холодильной камере смиренно ожидали возрождения в новом качестве изящные цветы, похожие на балерин и фей. Казалось, они только что обсуждали какую-то весьма увлекательную историю, а, когда услышали шаги, умолкли, притворившись немыми, глухими и безучастными. Майя никогда не изучала флористику и имела лишь смутное представление о загадочном и неповторимом языке цветов. Как и любому существу, наделённому душой, им было важно выражать себя через шифр, понять который при желании мог каждый. Главное – открыть своё сердце для диалога.

Бледно-розовые и молочно-белые лилии, склонившие головки, поют о нежности и женственности. Во Франции их чаще всего дарят на день рождения в знак глубочайшей симпатии. Гордые, знающие себе цену пионы, не готовые открыться первому встречному, обыкновенно занимают почётное место в свадебном букете. Они напоминают о тёплой весне и любви. Свободолюбивые ирисы втайне мечтают обладать неоспоримой властью. Неслучайно их добавляют в эфирные масла, чтобы человек, ощутив на себе магическую силу этого аромата, наконец-то смог принять важное решение.

– А вот их я просто обожаю, – Натали взяла в руки три фиалки, добавила к ним несколько ромашек и поднесла новоиспечённый букет подруге. – Ты, наверное, знаешь, что императрица Жозефина произвела впечатление на Наполеона фиалками в головном уборе. Они выглядят прекраснее любого дорогого украшения, – она прикрыла глаза и задержала дыхание. Натали хотелось насладиться минутой возвращённого детства.

– Кажется, я слышала, что фиалки – это на самом деле чьи-то слёзы, – Майя снова улыбнулась, повертев в руках симпатичный букетик, который как нельзя лучше подходил к её простому бежевому сарафану из ситца. С тех пор как она встретилась с подругой, улыбка не сходила с её лица.

Майя всегда знала, что скучает по Натали, но до этой минуты даже и не подозревала, насколько сильно. За всё это время ей так и не удалось найти друга ближе и роднее.

– Да, фиалка – это слеза благодарности Адама за прощённые ему грехи.

– Значит, твой магазин – это и вправду рай!

Названия цветов и растений, произнесённые Натали нараспев, звучали для Майи добрыми заклинаниями. Удивительно, сколько всего мог сказать только один цветок! Если хочешь намекнуть девушке, что влюбился в неё с первого взгляда – подари ей глоксинию в горшке. Пусть избранница ухаживает за ней и, любуясь нежными цветочками, с трепетом и благодарностью вспоминает твоё счастливое лицо.

А если решил получше присмотреться к объекту обожания, остановись на гипсофиле. Тот, в чьём доме поселится это невесомое снежное облако, едва ли на долгое время останется к тебе равнодушным.

Уверен в своих чувствах и собираешься сделать решительный шаг – дари красные орхидеи. Они окажутся намного красноречивее любых комплиментов.

– Самые французские цветы, – заметила Натали, едва касаясь похожих на чашечки лепестков, – благодаря Прусту. Qui sait si ce n’etait pas celui attendu depuis si longtemps par I’orchidee…22

Майя могла слушать подругу целую вечность, не перебивая и наслаждаясь каждым музыкальным словом. Благодаря Натали она узнала, что гвоздики во Франции дарят только в памятные для страны дни, потому что во время революции они символизировали преданность идеалам свободы и справедливости, а совершенно безобидный, на первый взгляд, базилик вообще не рекомендуется преподносить в качестве подарка. Это значило показать человеку своё отвращение и неприязнь.

– А вот это мы возьмём с собой, – Натали подхватила с прилавка две ароматические свечи, похожие на блинчики. Одна с яблочным вкусом, другая – с персиковым. Майя, с разрешения подруги, сама выбрала аромалампу янтарного цвета.

– Закроем магазин на полчасика и отдохнём в мастерской. Заодно посмотришь, где тебе придётся ночевать. – Натали повернула ключ в замочной скважине и повела Майю в спрятанную внутри магазина комнатку.

В так называемой мастерской, где Натали обычно колдовала над букетами, царила отнюдь не рабочая обстановка. Майя с изумлением увидела в центре широкий обеденный стол, рассчитанный на большую компанию, и барную стойку со стеклянным шкафчиком, где стояли бутылки из-под сиропов. Казалось, она попала в уютную французскую кофейню с запахом свежеиспечённого хлеба и лавандового рафа. – Просто невероятно! – не удержалась от восхищённого возгласа Майя. Она бросила походный рюкзак на удобный кожаный диванчик, обещавший избавить её от бессонницы, и с наслаждением рухнула в мягкое плюшевое кресло. Здесь, за тысячи километров от родного дома, она впервые почувствовала тепло домашнего очага. На небольшой книжной полке, висевшей над диваном, Натали собрала свои самые любимые книги русской классики. «Анна Каренина» Толстого, «Идиот» Достоевского… Майя вспомнила одно из писем подруги, в котором она почти на десяти страницах делилась впечатлениями о двух этих великих романах. Это было за пару месяцев до её замужества, и тогда она называла своего жениха двойником Лёвина. Удивительное сходство! Такой же интеллектуал, привыкший сомневаться во всём, спокойный, но только снаружи, вечно спорит с самим собой… А впрочем, человек безупречный и не похожий на других. Таким же был и князь Мышкин, который, подобно Дон Кихоту, всё время сражался с ветряными мельницами, но и сам не вполне это осознавал.

– Натали, ты ведь с ним счастлива?

Майя не решалась задать этот вопрос в письмах: он был слишком личным и, может быть, не вполне уместным… К тому же на бумаге всегда можно солгать. На бумаге, но только не здесь, не в этом приюте невинных грёз, среди душистых цветов и книг – этих вечных хранителей мудрости.

Натали кивнула, и паутинки в уголках глаз сказали гораздо больше на секунду задержавшихся слов.

– Мой отец сначала был против… Ну ты знаешь, слишком большая разница в возрасте и прочее. Но как только он познакомился с Жилем, сразу же дал согласие, – Натали переместилась за барную стойку и достала из шкафчика два больших бокала, в которых подают молочные коктейли. – Я очень люблю его, – добавила она, нисколько не стыдясь своего признания.

Майя увидела румянец на её щеках. Неужели такая любовь всё ещё существует? Она вспомнила розовые романы Мэри Грант и с горечью усмехнулась. Даже если и так, любовь едва ли вообще нуждается в описаниях. В мире всегда есть то, что невозможно и не нужно выражать словами.

– Итак, могу предложить тебе коктейль «Пина колада» – отличный выбор для таких очаровательных фей, как ты, знаменитую «Кровавую Мэри» для любителей острых ощущений, вкуснейший банановый ром – специально для сладкоежек, или ирландский виски. Обычно его выбирают утончённые натуры.

– Хм, – Майя покачала головой, – напиваться при свете дня не в моих привычках, но если ты настаиваешь…

Натали залилась тихим смехом, похожим на соловьиные трели, и замахала на подругу руками:

– Ты неправильно меня поняла! В моём баре нет алкоголя. А всё, что я перечислила, – это названия кофейных напитков!

Майя рассмеялась в ответ, не отрывая взгляда от румяных щёк Натали. Нет, подруга ни капельки не изменилась, чего нельзя сказать о ней самой. Она смахнула со лба мешающую каштановую прядь и, облокотившись на стол, принялась наблюдать за тем, с каким увлечением её подруга воюет с ворчливой кофемашиной.

Майя не сразу заметила, что её ресницы промокли и щёки заблестели. Она полезла в рюкзак за салфетками, чтобы уничтожить предательские следы на лице, которое всё ещё не умело лгать. Пальцы нащупали в кармане шёлковый носовой платок.

– Ты смотришь на него так, будто это какая-то диковина! – заметила Натали, ставя на стол два бокала «Пина колады». Изумительный кокосовый аромат тотчас же распространился по всей мастерской.

– Нет, просто я уже успела забыть об этом платке… – Майя улыбнулась и снова села за стол. Она сняла с руки плотную чёрную резинку для волос и забрала непослушные кудри. – Сегодня столкнулась с одним грубияном. И, что примечательно, он русский.

– В Руане не так-то много русских… Наверное, какой-нибудь турист. Лучше выброси этот платок. Знаешь, такие вещи впитывают в себя энергетику хозяина.

Натали говорила с совершенно серьёзным видом: она всегда верила в причудливое сплетение судеб, знаки, посылаемые кем-то свыше, чтобы человек принял правильное решение, магическую силу интуиции, – словом, во всё, что приводило в ужас людей рациональных, не имеющих ни крупицы воображения. Майе вдруг показалось, что годы разлуки были не более чем миражом: их крепкая, нерушимая дружба заморозила время, не давая ему двигаться вперёд. И пусть они встретились немного в другом пространстве, самое главное не изменилось, оставшись бессмертной мухой в сияющем янтаре. Майя крепко сжала руку Натали, опасаясь, что скоро очнётся от этих чудных грёз и снова провалится в сновидение-кошмар, от которого не так-то просто пробудиться.

– Мне не терпится познакомиться с твоим мужем. Признаться, я даже немного ему завидую. Жиль такой счастливчик! Надеюсь, он понимает, как сильно ему с тобой повезло?..

IV

«Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплёвывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он вовсе ею не дорожит?» 23

Книга выпала из рук Матео и легла гармошкой на пол, щедро осыпав комнату бумажными закладками, исписанными мелким неразборчивым почерком. Он вёл заметки по ходу чтения, чтобы не потерять случайные мысли, хотя и сам не всегда понимал, с какой целью цепляется за мимолётные, озаряющие сознание идеи. Матео никогда не был писателем, считая себя недостойным претендовать на звание интеллектуального автора, а в том, чтобы пополнять ряды коммерческих писак, не видел никакого смысла.

Он опустился на колени, принявшись собирать клетчатые обрывки. Чувство собственного достоинства… Сильвио уязвлён… Цель… Страдание и жертва… Непреодолимая жажда мести… Матео усмехнулся, смял старые записи, как если бы они не представляли для него больше никакой ценности, и разбросал по столу. Это всего лишь пазлы, из которых уже давно сложилась картинка, и она живёт теперь в его голове и отныне никогда не распадётся. Заметки и вправду не были ему нужны, и он вполне мог с ними расстаться. Главное уже позади. Подобно пушкинскому герою, Матео сделал всё, что был должен, вот только он ни за что не проявит такое же малодушие.

– Месье Кюри! О Господи, Боже мой, ну что мне с вами делать?..

Каморка Матео наполнилась вздохами и восклицаниями неловко вальсирующего менеджера. Валентин прыгал вокруг дирижёра, как говорящая лягушка, пронзённая стрелой Ивана Царевича, и сопровождал нетерпеливым жестом каждое высказанное слово. Рассеянность и утончённая медлительность Матео заставляли менеджера время от времени цокать языком и поглядывать на часы. Наконец, он не выдержал и сам набросил на шею месье Кюри бежевый галстук, который казался бледным пятном на его новенькой рубашке цвета морской волны. Матео поморщился, оттолкнул менеджера от зеркала, как назойливого комара, и поднёс к лицу другой галстук, подходивший его смуглому лицу намного больше предыдущего.

– Клетка будет отвлекать музыкантов, – нахмурился Валентин, но прикусил язык. Нежелание опоздать одержало сокрушительную победу над его привычкой пререкаться с дирижёром. Он только закатил глаза, когда рука подопечного неспешно потянулась к одеколону. – Мы опоздаем… Мы точно опоздаем! Только представьте себе: вы опоздаете на собственный концерт!

– Если ты не прекратишь причитать, как истеричная барышня, я туда вообще не пойду! – отрезал Матео, приглаживая на затылке непослушный чёрный волос. Ему хотелось немного позлить суетливого короля драм, для которого не было ничего ужаснее на свете нарушения графика. Валентин всегда работал над ним с особенным усердием, проявляя при этом нехарактерную усидчивость. Может быть, поэтому он и не любил вносить изменения в план, составленный с таким трудом, потом и кровью.

– И за что мне всё это! – взвыл менеджер, схватившись за голову. Его кудряшки заметно сникли, тесно прижавшись к ладоням своего хозяина. – Мы приехали на гастроли в Руан, а он наряжается, как лондонский dandy!

Но спесь и цинизм страдающего эгоиста прятались всякий раз, когда его ушей касалась музыка. Она кралась за ним на цыпочках и постепенно набирала силу. Матео Кюри всего несколько секунд держал в поле зрения музыкантов из оркестра, стремясь приободрить их едва заметным кивком, ласковым прищуром и неуловимой улыбкой, похожей на чей-то карандашный набросок… Установив неразрывную связь с каждым, кто обнимал и выпускал наружу робкий и осторожный, но мало-помалу обретающий смелость звук, Матео наконец закрывал глаза и слушал. Палочка в руке служила путеводной звездой и другим, и ему самому, когда он вдруг оставался совсем один, наедине с мелодией. Нет, вовсе не дирижёр управлял ей: это она управляла дирижёром, когда в его голове сменяли друг друга образы-картинки. И он желал поскорее передать их зрителям, чтобы они поймали хотя бы крупицу того же самого очарования.

Матео видел лестницу, ведущую к облакам. Издали они напоминали окна домов, в которых жители не торопились выключать свет. Он поднимался к ним, опираясь на перила и не ощущая усталости; ступеньки и вправду оказались невесомыми, и маленький человек принялся раскачиваться на них, как на качелях. Делая всё новые шаги, он, однако, не становился ближе к небу, но мог наблюдать за тем, как в круглых лицах смеющихся облаков отражается мир с нежной травой и капельками росы – мир, рождённый из дуновения ветра и сплетённых рук. Качели останавливаются, и человечек падает в мягкую траву, смеётся, встаёт и отряхивается, снимает обувь, чтобы прикосновение состоялось. Вдали виднеется деревянный домик, который застенчиво наблюдает за путником, обещая ему свежеиспечённый хлеб и стакан молока. И тогда странник срывается на бег в твёрдой уверенности, что наконец-то сможет обогнать вечно ускользающее время.

Дирижёр открыл глаза. Гул восторженных аплодисментов вернул его к реальности. Он поклонился – сначала оркестру, а потом зрителям.

– Браво! Я обожаю Рахманинова в вашем исполнении!

Широко улыбаясь, Натали, похожая на птичку, случайно залетевшую в клетку концертного зала, протянула дирижёру букет нежно-розовых пионов. Они были в точности такого же цвета, как румянец на её щеках.

– Ух ты! Пионы от владелицы цветочного магазина! Что это: благодарность или объяснение в любви? – густые брови дирижёра приподнялись. Он говорил с Натали шутливым тоном, но она всё равно смутилась и покраснела ещё сильнее. Наконец, овладев собой, мадам Бессон объяснила:

– Пионы – это символ процветания и счастья, чего я вам от всей души желаю!

– Прелестные цветы, – Матео поднёс букет к лицу и сделал глубокий вдох, словно пытаясь уловить каждую нотку в меру терпкого и немного сладкого медового аромата. – Слышал, подарок лучше всего характеризует человека, который его дарит. А вы и вправду похожи на цветок… Кстати, вы пришли на концерт одна? – Матео с такой поспешностью перевёл тему, что его комплимент остался незамеченным. Почти всё это время он пытался разглядеть кого-то в толпе и, никого не находя, то и дело покусывал губу.

– Ах да! Если позволите, я познакомлю вас со своей лучшей подругой. Она недавно приехала ко мне в гости из России…

– Почему вы не позвали с собой мужа? – оборвал её Матео. Непривычная резкость интонаций не ускользнула от музыкального слуха Натали. Она взглянула на дирижёра с лёгким недоумением. Матео и сам вдруг понял, что вырвавшийся у него вопрос мог показаться бестактным. В глубине души он посетовал на собственную несдержанность и спрятался за приторной, подчёркнуто вежливой улыбкой.

– Мой муж не любит классическую музыку.

В голосе Натали послышались едва уловимые ледяные нотки. Или Матео это только почудилось?..

– Ах, вот как… Где же ваша подруга?

Всё это время Майя упрямо делала вид, что с небывалым увлечением разглядывает программку. Она надеялась остаться незамеченной, потому что сама давно признала в утончённом, несколько самоуверенном дирижёре наглеца и грубияна, с которым некогда столкнулась на главной улице Руана. И зачем только Натали пришло в голову их знакомить? Заметно сгорбившись, она нехотя подошла к подруге, не решаясь поднять глаза. В эту минуту Майя бы всё отдала, чтобы её заменили какой-нибудь более уравновешенной и невозмутимой копией из параллельной вселенной.

– Оч-ч-чень п-п-приятно, – выдавила из себя она, хотя никогда прежде не заикалась. Майя сжала губы, твёрдо решив окатить дирижёра волной презрения. В конце концов, это он должен был чувствовать неловкость и приносить ей свои извинения за проявленную невежливость. При одной мысли об их первой встрече она вспыхнула и скрестила руки на груди, словно приготовившись отразить атаку. Уголки губ месье Кюри дрогнули: он пытался сдержать улыбку. Что такое? Неужели этот наглец вздумал над ней смеяться? Майя фыркнула и отвела взгляд.

– Что ж, я весьма рад нашему знакомству, – Матео как ни в чём не бывало протянул ей руку. Яркие жёлтые бусы на однотонном бордовом платье, больше похожем на школьную форму, сияли и переливались. Казалось, это вовсе не украшение, а украденное с неба солнце. Зелёная заколка в виде бантика на чёлке усиливала эффект контраста. Что это, как не попытка обратить на себя внимание? Майя напоминала Матео трудного подростка, в знак протеста сбежавшего из родительского дома. И всё же, когда её светлые брови хмурились, лицо приобретало лёгкую привлекательность. Дирижёр ненадолго задержал руку незнакомки в своей, с удивлением заметив, какие у неё тёплые пальцы. Его ладонь должна была показаться ей куском льда из чертогов Снежной королевы.

– Думаю, мы с вами уже встречались, – сквозь зубы проговорила Майя. От прежней неловкости не осталось ни следа; напротив, она выпрямилась, расслабила руки и почти с вызовом поглядела на собеседника.

– Вы обронили платок, – Майя расстегнула рюкзак и протянула Матео аккуратно сложенный, завёрнутый в целлофановый пакет платок с инициалами. – Не беспокойтесь, я его постирала.

– Ну что вы… Вам вовсе не стоило так себя утруждать, – в тон ей сказал Матео, не переставая вежливо улыбаться. Затянувшийся обмен любезностями скорее забавлял его, чем раздражал, тогда как Майе хотелось бросить платок прямо ему в лицо.

– Скажите, мадемуазель…

– Долматова. Майя Долматова.

– Ах да… Майя… Вам понравился мой концерт?

– Оркестр играл просто замечательно, – она сделала акцент на слове «оркестр», чтобы дирижёр не слишком задавался, – пианист, кстати, тоже мастер своего дела.

Майя вообще не разделяла восторгов лучшей подруги и, подобно многим, недооценивала работу солидного господина во фраке с палочкой в руках. По-видимому, он претендовал на роль волшебника, но, как и Гудвин, не был им на самом деле. Майя отвернулась от дирижёра, словно потеряв к нему всякий интерес, а он, в свою очередь, оставил её колкость без ответа. Вот уже несколько лет никто не уязвлял его самолюбия с такой очевидной старательностью, как это сделала невежливая незнакомка. Они уж точно могли посоревноваться в бестактности.

Вечерний Руан зажёг огни для скучающих прохожих, чтобы те не смели терять бдительность. Кто знает, кому из них предначертано последовать на костёр за Девой-освободительницей? На правом берегу Сены разгорался хищный закат, и его багровые лучи отражались в чужих глазах, служа постоянным напоминанием о том, как обыкновенно наказывают благородство.

Бессмертные каркасные дома и манили, обещая приют, и отталкивали одновременно. Майю не покидала мысль, что за ними наблюдает сам Дьявол – охотник за вечно сомневающимися душами. Она покачала головой, пытаясь избавиться от наваждения, и поблагодарила Натали за десерт с романтическим названием Les Larmes de Jeanne d’Arc24. Майя положила на язык жареный миндаль в шоколаде, пытаясь представить, что это и есть настоящие слёзы Орлеанской девы. Наверное, они должны быть солёными, может быть, горькими и оставлять едкий привкус.

– Ничего подобного, – сказала она вслух.

– Очень сладкие и вкусные, – подхватила Натали. – Прямо тают во рту. Ты не находишь?

Матео отказался от десерта, заметив, к величайшему неудовольствию Майи, что слишком привередлив в еде. Развязный тон дирижёра и сдержанная улыбка окончательно убедили её в том, что перед ней – самовлюблённый циник, привыкший смотреть на других свысока. Когда Натали оставила их одних, чтобы заскочить домой, Майя забилась в уголок с книгой в руках. Надеялась, Матео не будет разрушать её уединение, но ошиблась. Он сел рядом с ней и с нескрываемой насмешкой указал на то, что книга перевёрнута, Майя шумно выдохнула, обругав себя за невнимательность, и поставила «Повести Белкина» обратно на полку.

– Я часто перечитываю «Выстрел», – Матео поднялся с дивана и заходил по мастерской, меря пространство широкими шагами. Майе на время показалось даже, что он и вовсе забыл о её существовании. – Перечитываю и никогда не понимаю Сильвио. Почему он отказался от мести? И именно в ту минуту, когда жизнь этого негодяя уже была в его руках. Да он мог бы убить его жену! Это было бы, пожалуй, лучшим наказанием… Лишить его любви и семейного счастья, заставить мучиться всю жизнь… Да, это была бы достойная месть!

– Не думала, что вы ещё и кровожадны, – Майя не упустила случая уколоть взволнованного собеседника.

Матео остановился, вспомнив, что не на сцене и это не моноспектакль. С минуту он молча разглядывал лицо Майи, и всё это время его щёки нервно подёргивались. Она поспешно отстранилась, когда Матео наклонился над её ухом:

– О, а вы, мадемуазель, ещё совсем меня не знаете.

Он принуждённо рассмеялся, как человек, который давно разучился испытывать эмоции, но умело притворялся, чтобы никто не разгадал его секрет.

– Я, конечно же, шучу, дорогая Мария. Не принимайте всерьёз всё, что я вам только что наговорил.

– Майя. Меня зовут Майя. Не Мария.

Она пересела за стол, обхватив руками пустую кофейную кружку.