Прятки в Руане

– Простите… Майя. Красивое имя. Я обязательно его запомню, – лицо Матео неожиданно стало серьёзным. Вопреки привычке, он больше не насмехался, и в его тоне прозвучали почти вежливые интонации. Да что это с ним? Кого он постоянно играет? Майя отодвинула кружку и положила руки на колени, совсем как прилежная ученица, приготовившаяся слушать учителя.

– Стало быть, вы тоже любите классику? Или просто хотели спрятаться от навязчивого типа с весьма раздутым эго? – в уголках его глаз образовались лёгкие морщинки. Неужели он над ней потешается?

– Я люблю классику. А «Повести Белкина» – одна из моих самых любимых книг. И я ценю Сильвио как раз за то, что он вовремя остановился, – не глядя на самоуверенного собеседника, отрезала она.

– Вы полагаете? Что ж, вы, Майя, весьма сострадательная натура… А какая повесть вам больше всего нравится?

Она сглотнула, едва сдерживаясь, чтобы не сказать какую-нибудь грубость. Попытка Матео выглядеть вежливым не увенчалась успехом: Майя, вопреки его ожиданиям, так и не сменила гнев на милость.

– «Барышня-крестьянка». Я её много раз перечитывала.

– А, история про девушку, которая вела двойную жизнь…

– Это неправда! Она не хотела никого обманывать, но ей пришлось переодеться в крестьянку, а потом…

– Насколько я помню, это была не более чем забава. Впрочем, каждому человеку приходится что-то скрывать. Но тайное всегда становится явным… – он снова прошёлся по мастерской и остановился у барной стойки. – А вы давно знакомы с мадам Бессон?

– Мы знакомы с детства. Когда она уехала во Францию, мы писали друг другу письма, – лицо Майи просветлело, и его черты разгладились.

– Полагаю, от руки.

– Простите?..

– Вы писали письма от руки, – Матео взобрался на высокий табурет и закинул одну ногу на другую. – У вас шишечка на среднем пальце и немного повреждён ноготь… Готов поспорить, вы тоже слишком сильно нажимаете на ручку!

Майя тотчас же спрятала руки, которые неожиданно стали объектом пристального наблюдения. Она перевела взгляд на кружку, словно прося у неё помощи, – лишь бы не смотреть в глаза нахального собеседника.

– À propos25, почему мадам Бессон уехала в Руан?

– Это случилось после смерти её матери, – выпалила Майя, которой очень хотелось поскорее сменить тему и перевести фокус внимания на что-нибудь другое, более достойное обсуждения, чем её руки. – Отец увёз Натали сюда, чтобы воплотить мечту своей жены… В общем, всё это очень запутанно, и если Натали захочет, то она вам сама расскажет.

– Бедняжка! Я и представить не мог, что эта цветочная фея пережила такую трагедию… Позвольте только спросить, что случилось с её мамой?

Послышался скрип замочной скважины, и цветочный магазин снова наполнился звуками и тонким ароматом женских духов. Натали зашла в мастерскую под руку с высоким блондином средних лет. Его глаза немного косили, поэтому сложно было понять, на кого из присутствующих он смотрел. Месье Бессон поприветствовал гостей лёгким кивком и ласковой улыбкой. Теперь Майя поняла, о чём говорила Натали: её муж и вправду обладал колдовским обаянием, умея понравиться незнакомцу с первого взгляда. Матео встал и протянул Жилю руку, не прекращая с заметным любопытством рассматривать его чёрную рубашку и такие же чёрные брюки. Однако одежда отнюдь не придавала ему мрачный вид: доброжелательная, не сходящая с губ улыбка служила весьма удачной маскировкой.

– Я очень рад познакомиться с вами, месье Бессон. Ваша прекрасная жена много мне о вас рассказывала. Жаль только, что вы не любите классическую музыку, – дёргая плечами, проговорил Матео. Могло показаться, что он не уверен в себе и у него нервный тик, если бы не металлическая самонадеянность и твёрдость в голосе.

Жиль Бессон не слишком охотно ответил на рукопожатие и сразу же сунул руки в карманы. Так ничего и не сказав дирижёру, он повернулся к Майе.

– Я мечтал наконец-то увидеться с вами. Моя жена была права: вы очаровательны!

– Ну-ну, довольно комплиментов! – Натали залилась смехом и легонько толкнула мужа в бок.

– У нас сегодня ещё одна гостья. Мы недавно с ней познакомились… Несколько дней назад я продала ей букет из тысячи и одной розы. Думаю, месье Кюри, вы сможете оценить её по достоинству. Мадам Робер – певица, и у неё просто ангельский голос.

– Mademoiselle. Называть меня mademoiselle, – на ломаном русском проговорила Полет Робер. – Я очень приятно вас видеть, – добавила она, обворожительно улыбнувшись.

Матео бросил на неё оценивающий взгляд, и его губы искривились. Незнакомка походила на ожившую раскрашенную куклу – пожалуй, слишком вульгарную для такого худощавого телосложения, и излишне приторную, как пластилиновая конфета, залежавшаяся в кухонном шкафу. Когда мадемуазель Робер поставила на стол бутылку дорогого вина Pinot noir, её массивные браслеты громко звякнули. Матео был уверен, что это всего-навсего безделушки, которые можно купить в ювелирном магазине за бесценок, и такой же фальшивой казалась ему она сама – похожая на цыганку певичка с непропорционально большим ртом.

– Est-ce que vous avez du feu, s'il vous plaît?26 – её низкий, почти мужской голос вывел месье Кюри из оцепенения. Он отстранился от незваной гостьи, занявшей свободное место рядом с ним, и с неудовольствием поморщился, как будто ему досаждала назойливая муха:

– Non, je ne fume pas27.

Матео взял из рук Натали кружку с горячим кофе и передал её такому же задумчивому, как и он сам, месье Бессону. Никто, кроме Майи, не заметил, как подёрнулись при этом уголки его губ.

А он и правда вечно в напряжении… Майя на секунду прикрыла глаза, вспомнив, как руки дирижёра пытались обнять неуловимый воздух всего пару часов назад. Нет, на сцене эта неестественная скованность рассеивалась, точно музыка и была его душой, на время сбежавшей из тела.

– Латте с черешней. Любимый напиток моего мужа, – сказала Натали, наконец усаживаясь за стол возле лучшей подруги. – Кстати, Полет, вы не голодны? Tu veux du thé?28

– Je n'aime pas le thé29, – ответила мадемуазель Робер, кивнув на бутылку вина, которую никто из мужчин не торопился откупоривать. – Вы знать я очень любить Россия! Мне так много… так много… raconter о ваша страна… Я знать один chanson. Вы меня слушать? – и, не дожидаясь ответа, она прыгнула за барную стойку. Высокие каблуки нисколько её не утомляли; Полет двигалась грациозно, как бабочка, и, по-видимому, любовалась собой. Она откинула назад густые чёрные волосы и, коснувшись брошки в виде скрипичного ключа, откашлялась. Затем закрыла глаза, а над её аккуратно выщипанными тоненькими бровями образовалась лёгкая складка. Наконец, мадемуазель Робер запела, неестественно вытягивая высокие ноты:

Очи чёрный, очи страстный,

Очи жгучий и прекрасный!

Она безжалостно картавила, как и подобало коренной француженке, и проглатывала окончания. Её напудренное лицо приобрело болезненно-серый оттенок, будто она недавно сбежала из санатория для чахоточных больных. Густо накрашенные алые губы издалека казались пятном крови на пустом холсте скучающего художника. Месье Кюри заёрзал на стуле, как только она начала петь, борясь с желанием заткнуть уши. После вялого плеска аплодисментов он всё-таки не сдержался:

– Вы поёте отвратительно.

– Что он иметь говорить? – нахмурилась Полет, лишь смутно понимая значение произнесённого слова. Она вернулась к молчаливым зрителям, пританцовывая на ходу, и села на краешек стула, закинув одну ногу на другую. Боковой разрез её вечернего ярко-красного платья обнажил длинную, во всю голень, татуировку с лилией.

– Я такая… такая fatiguée30. Чувствовать себя malade31. Monsieur Curie, я вас не нравиться?

– Je n’aime pas être dérangé32, – отрезал дирижёр, крепко сжав пустой бокал. Матео так упрямо его разглядывал, словно желал забраться внутрь и спрятаться. Свободной рукой он обрывал уголки бумажной салфетки, стараясь уверить себя, что сможет выдержать пытку непринуждённого общения. Матео выдавил из себя улыбку и резко повернулся к месье Бессону.

– Ваша жена сказала, что вы врач?

Жиль на несколько секунд задержал взгляд на любопытном собеседнике, но быстро потерял к нему интерес и откинулся на спинку стула:

– Моя жена слишком высоко меня ценит. На самом деле я простой ветеринар. Управляю частной клиникой. À propos, – он пододвинулся к Майе, которая всё это время наблюдала за длинными вишнёвыми ногтями Полет, отбивающими чечётку по столу. – Натали сказала, что вам нужна работа. У меня освободилось место секретаря. Совсем ничего сложного. Только отвечать на звонки и записывать имена клиентов.

– Это на первое время, – с поспешностью подхватила Натали, вдруг испугавшись, что её подруга может обидеться. – Потом ты найдёшь какую-нибудь более подходящую и интересную работу.

– О, я ужасно вам благодарна! – Майя наградила семейную чету счастливой улыбкой. А она-то думала, что через неделю ей придётся уехать из Руана! Чтобы пробыть здесь дольше, нужны деньги… И вот проблема чудесным образом решилась сама.

– Что она говорить? Ужасно? Это значит affreux33? Но почему ужасно, если она вас благодарить?

Натали обняла Полет, как если бы они были знакомы целую вечность и давно успели стать близкими подругами. Быстрый взгляд Матео скользнул по фарфоровому лицу мадемуазель Робер. Эти две девушки казались ему ничуть не меньшими противоположностями, чем Онегин и Ленский. К тому же он предполагал, что Полет значительно старше Натали, возможно, даже ровесница её мужа: косметика умело прятала возрастные несовершенства.

– Это всё тонкости русского языка. Когда-нибудь я объясню тебе… А пока давайте выпьем. Мне не терпится попробовать настоящее Pinot noir.

Полет сощурила ярко накрашенные глаза, расправила плечи и пододвинулась к столу. Поймав её хищный взгляд, Жиль Бессон поперхнулся круассаном и встал, намереваясь выпить воды. Он не привык так долго находиться в обществе незнакомых людей и в глубине души мечтал о тех прекрасных, спокойных минутах, которые он проведёт с женой, когда гости разойдутся по домам. Да ещё и этот странный месье Кюри… Жиль повёл плечами – по коже пробежали резвые мурашки.

– Monsier Besson, вернуться!.. Я раска… расза… raconter история!

Полет Робер тряхнула головой, и её крупные серьги-кольца закачались на невидимых воздушных качелях.

– Очень-очень sombre34 история… Ma chere amie35, как будет sombre на русский?..

***

– Ребята, прошу вас, постройтесь в ряд и разбейтесь на пары! – Мэри уже пятый раз говорила детям одно и то же, но они всё равно продолжали резвиться и шуметь.

Никто не воспринимал всерьёз эту маленькую воспитательницу с большими печальными глазами. Она была похожа на девочку-старшеклассницу, сбежавшую с уроков, и никак не вписывалась в круг тех строгих и вечно чем-то недовольных женщин, что грозили воспитанникам кулаком и умели наладить дисциплину одним убийственным взглядом.

Впрочем, Мэри и сама не желала хоть сколько-нибудь походить на них, но боялась, что это неизбежно, если надолго здесь задержаться.

– Кто меня слышит, хлопните раз… – прибегла она к последнему способу, о котором узнала от старших коллег.

– Ребят, может, уже успокоимся, а? – послышался чей-то тихий, но всё же довольно решительный голос. Он принадлежал мальчику, который всегда слушался Мэри и заступался за неё перед другими ребятами, а иногда даже и перед старшим воспитателем, когда он в очередной раз ругал младшую коллегу за беспорядок и дьявольский шум. В его представлении она намеренно дразнила детей и заставляла их кричать во весь голос.

– Спасибо, Артём, – Мэри с благодарностью взглянула на этого смелого мальчика в лиловой рубашке. Он выглядел намного младше своих сверстников из-за слишком низкого роста и худощавого телосложения, но значительно перерос других по уровню интеллекта. Артём Прусаков казался остальным ребятам чудиком, над которым было весело потешаться; он словно бы всё время витал в облаках, покоряя неведомые вершины. Неудивительно, что Артём мечтал стать учёным, изобрести машину времени или что-то в этом духе и спасти человечество в ту самую минуту, когда оно окажется на краю пропасти.

Никто из ребят, разумеется, его не послушал, все разгалделись ещё сильнее, пока их не забрала пожилая воспитательница с каменным лицом и стальным сердцем.

Во время тихого часа, когда Мэри обычно устраивалась поудобнее с книжкой в руках, чтобы хотя бы ненадолго вырываться из этого ежедневного ада, в её укрытии неожиданно появился Артём. С видом заговорщика он приложил указательный палец к губам.

– Простите, что нарушаю ваше уединение, но пообещайте не выдавать моего отсутствия… – он всегда держался настоящим аристократом и выражался по-книжному, как умел. Артём был слишком умён и начитан для своих лет, и Мэри очень нравилось слушать его забавные размышления. Вот и сейчас она почти без сожаления отложила книгу, потрепала ребёнка по голове и шутливо пригрозила пальцем:

– Если кто-нибудь узнает, что ты прогуливаешь тихий час, меня очень сильно накажут.

Артём испуганно замахал руками, приняв слова молодой воспитательницы всерьёз.

– Не беспокойтесь, я буду вас защищать! Считайте меня своим самым верным рыцарем! – он вытащил из кармана самодельную рогатку, словно и действительно собрался вступить в бой с невидимым противником, рискнувшим обидеть его Прекрасную даму.

– Что это такое? – Мэри с удивлением покрутила в руках странное оружие из веток, обмотанное разноцветными нитками мулине. – А ты уверен, что твой меч достаточно хорош для поединка с моим заклятым врагом?

Артём присел на краешек деревянной скамейки рядом с воспитательницей и забрал у неё причудливое орудие, которое едва ли могло причинить кому-нибудь вред.

– Вы такая смешная! Какой же это меч? Это самая обыкновенная рогатка. Точнее, не совсем обыкновенная. Из неё не получится выстрелить.

Мэри пожала плечами, не понимая, для чего этому любознательному мальчику рогатка, из которой нельзя стрелять.

– Это моё первое великое изобретение, – между тем продолжал весьма довольный собой Артём. – Только представьте себе, вроде бы и оружие, а пользоваться по назначению – никак. И тогда люди поймут, что нельзя стрелять в беззащитных животных. Моя миролюбивая рогатка будет постоянно напоминать им об этом. Никто из них не должен властвовать над природой.

Слушая мальчика, Мэри иногда забывала, что перед ней ребёнок, а не зрелый человек, умудрённый жизненным опытом. И вот сейчас этот маленький философ озвучивал те простые истины, о которых давно позабыли жадные взрослые.

– Ты гений, Артём. Мне бы никогда не пришло это в голову. Ты превратил оружие в произведение искусства, и им больше нельзя никого убить, – она протянула руку талантливому изобретателю, желая выказать уважение, но он отказался от рукопожатия и только вложил ей в ладонь рогатку.

– Когда я вырасту и стану учёным, тогда вы сможете пожать мне руку, а пока я только в начале своего пути… – Артём выпрямился, желая казаться выше и серьёзнее. – Пожалуйста, примите мой скромный подарок. Вы первая, кому я рассказал о своих планах на будущее.

Мэри, действительно тронутая вниманием этого необычного мальчика, спрятала рогатку в рюкзак.

– Когда ты станешь учёным, я обязательно напишу о тебе книгу, – пообещала она.

– Тогда вы непременно должны стать писателем. Слышите? Никогда не забывайте о своём обещании.

А потом Артём убежал в комнату, и всё оставшееся время до конца рабочего дня дети носились по коридорам, разбрасывали игрушки и капризничали, не обращая внимания на выбившуюся из сил воспитательницу. Она никак не могла заставить одного рослого, но при этом совершенно бестолкового мальчишку слезть с подоконника, а нахальную девчонку с чёрными косами – отмыть испачканные гуашью руки. Но всё же спустя время, прокручивая этот день в голове, Мэри находила его потрясающим. Она сохранила рогатку Артёма в шкатулке и время от времени доставала, с улыбкой вспоминая серьёзные планы мальчика. Он совершенно точно когда-нибудь станет учёным, а значит, Мэри во что бы то ни стало должна сдержать обещание. Но сможет ли она пройти этот путь до конца, ни разу не оступившись? А если и оступится – найдёт ли в себе силы подняться?

***

Джозефа Марли знали как трудолюбивого и доброжелательного парня, всегда готового откликнуться на помощь. Мадам Виардо души в нём не чаяла, радуясь, что такой прекрасный во всех отношениях человек живёт с ней по соседству. Если нужно было вкрутить лампочку или починить холодильник – она звала месье Марли, и он ей никогда не отказывал. Взамен эта почтенная одинокая дама кормила его сытным ужином и угощала шарлоткой, которая, как честно признавался Джозеф, напоминала ему о покойной маме. Однажды сентиментальная мадам даже расчувствовалась после его очередной душещипательной истории о несчастливом детстве. Вот почему бедная женщина с таким упрямством защищала его в суде: она называла месье Марли родным сыном, а её сын, разумеется, не был способен на преступление. Но жизнь слишком непредсказуемая штука, чтобы доверять тому, кто с самым что ни на есть безобидным видом сидит на твоей кухне и уписывает за обе щеки ароматный яблочный пирог.

Как выяснилось, этот улыбчивый и общительный парень, который полдня работал на стройке и ни у кого не вызывал подозрений, да и вообще казался коллегам добрым малым, каждую ночь облачался в чёрную кожаную куртку, надевал кепку с острым козырьком и мотоциклетные перчатки. Подобно волку-одиночке, хозяину мрачных непроходимых лесов, он выходил на охоту, вынюхивая очередную жертву.

Месье Марли не слишком разбирался в женщинах, он лишь поклонялся Божественной триаде, о которой продолжал бредить первые месяцы в одиночной камере. Но его план сорвался в последнюю решительную минуту: третьей, последней, ипостаси (как он сам их называл) чудесным образом удалось сбежать. Именно она рассказала о татуировке в виде крыльев огромной бабочки, занимавшей почти всю спину преступника. Благодаря этому опознавательному знаку, его и нашли, вот только обе жертвы уже были мертвы. Джозеф Марли пришёл в ярость оттого, что вместо ожидаемой триады получилась лишь дуальная пара, и, может быть, именно поэтому с такой жестокостью с ними расправился. Совсем ещё юная девушка, которая недавно окончила школу и теперь подрабатывала официанткой в местном ресторанчике, и пенсионерка с прогрессирующим Альцгеймером – бывшая актриса и танцовщица… Их тела нашли в помойной яме с обритыми головами и обрубками вместо языков. Преступник как будто боялся, что они смогут заговорить после смерти и выдать его полиции.

Месье Марли не чувствовал за собой никакой вины; он лишь сожалел, что из-за девятилетней девочки ему не удалось создать великий тройственный союз. Говорят, он был помешан на цифре 3 и, если верить несчастной мадам Виардо, всегда съедал не больше и не меньше трёх кусков шарлотки и выпивал по три чашечки чая каркаде.

Многие потом пытались отыскать закономерность и выяснить, почему в триаду вошли старуха, девушка и ребёнок, а главное, как мадам Виардо удалось избежать той же участи. Возможно, Марли действительно не желал ей зла и искренне считал заботливой и ласковой матерью. Многие соседи, вспоминая эту странную парочку, уверяли, что никогда не видели такой глубокой привязанности между двумя чужими друг другу людьми. Поговаривали даже, будто сердобольная женщина была сообщницей преступника, и он делился с ней всеми своими кровожадными планами, но это не подтвердилось. К тому же мадам Виардо после случившегося так и не смогла оправиться: через пару месяцев она скончалась от сердечного приступа в психиатрической клинике.

– Если я правильно понял, смысл Божественной триады заключается в поочерёдном убийстве представительниц женского пола разных возрастов? – поинтересовался у подсудимого излишне любопытный адвокат.

– Это были вовсе не женщины… Это ипостаси… Всего лишь три ипостаси одного существа: старость, молодость и детство, – преступник то и дело щурился, потому что свет в зале судебного заседания слепил ему глаза. На его лице, однако, нельзя было увидеть ни капли сожаления, он лишь горячился из-за того, что никто не понимает его запутанную теорию.

– Я никого не убивал!.. Моя совесть чиста, чего не скажешь обо всех вас… Я помог им… Я их помиловал! Я дал им новую жизнь в новом качестве!

Судья нахмурился, твёрдо решив, что затянувшийся спектакль пора прекращать. В конце концов, этот жалкий выродок не на приёме у психиатра и они не обязаны слушать его бред.

– Но ведь девочку… Простите, ипостась детства вы так и не смогли уби… помиловать? – не унимался адвокат. Он держался с самым серьёзным видом и даже старался говорить с подзащитным вежливым тоном. В глубине души этот неугомонный господин знал, что судья, прокурор и все люди, собравшиеся в зале, презирают его. Хотя бы за то, что он взялся за подобное дело. Нужно было хоть как-то показать себя, проявить сочувствие и к своим, и к чужим, сыграть роль тонкого психолога, чтобы вконец не запятнать подвешенную на волосок репутацию.

– Довольно!.. – рявкнул судья, строго сведя густые брови и ударив по столу молоточком.

– Поэтому всё полетело к чертям… – будто не услышав суровый приказ, промямлил подсудимый. – Вы должны отпустить меня… Я должен закончить дело. Потерянная ипостась должна быть найдена, чтобы воссоединиться с остальными… Иначе всё бесполезно и никто не спасётся.

Преступнику дали пожизненное, и он отсидел в тюрьме ровно двадцать четыре года. Недавно в новостях объявили о его смерти. Многие считают, что это самоубийство: быть может, спустя столько лет он наконец-то разочаровался в своей теории или же – что, несомненно, ещё сложнее принять людям с комплексом неполноценности – в самом себе.

– Тот enfant36… Я, я была тот enfant, – дрогнувшим голосом призналась Полет, когда история, которую она рассказала на французском, была закончена. Мадемуазель Робер поднесла носовой платок к влажным глазам, но, несмотря на чрезмерный макияж, на ткани не осталось ни пятнышка. Натали взяла подругу за руку: она едва сдерживала слёзы, ведь её доброе сердце никогда не оставалось равнодушным к подобным жутким историям. А если жертвой оказывался ребёнок, мадам Бессон бледнела и сжимала крошечные кулачки. Да что он, в самом деле, такое? Разве человек способен причинять боль детям?

Мадемуазель Робер закусила губу и обвела притихших слушателей взглядом беспомощного котёнка. Теперь в её облике не осталось ничего хищного, словно лисица, насытившись, наконец-то заснула мёртвым сном.

– Я помнить, как он связать нас… Старая женщина говорить это весело. Она ничего не понимать. Tant mieux37. А девушка громко плакать. Oui, elle pleure38… Он говорить это рай. Называть себя… Dieu39. О, я потерять память и вспомнить… – Полет с трагическим вздохом уронила голову на плечо Натали.

Месье Бессон вытащил из кармана курительную трубку. Его пальцы подрагивали: он был потрясён услышанной историей не меньше жены. Матео задумчиво кусал губы, а Майя гладила Полет по руке в надежде, что этот дружеский жест сможет её немного утешить и облегчить боль тягостных воспоминаний.

– Всё хорошо… Я хорошо… Тот человек умереть. Вернуться другой. Он собирать свой трыад…

– Что? – воскликнули в один голос Майя и Натали.

– Вполне себе обычное дело, – беспечно отозвался Матео, словно речь шла не об убийствах, а о чём-то совершенно обыденном, например, о завтраке в ресторане «La Couronne». – У преступника появился подражатель. И сразу же после его смерти. Почти всегда находятся такие дурачки.

– И вы так спокойно об этом говорите, – в голосе месье Бессона послышались металлические нотки. – Тем более при девушке, которая пострадала из-за этого ублюдка!

– Жиль… – Натали коснулась руки мужа, напомнив ему о необходимости следить за языком.

– А вы, напротив, выглядите излишне обеспокоенным… – Матео нахмурился и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. – Уж не случалось ли и вам убивать? – со сдавленным смешком проговорил он, но, заметив, как блеснули глаза месье Бессона, тотчас же замахал руками и придал своему лицу подчёркнуто добродушное и даже немного слащавое выражение.

– Извините. Право, я не хотел вас обидеть. Это всё моё чувство юмора. Очень глупая шутка, простите.

Жиль не ответил, но его нижняя губа затряслась. Он отложил трубку, так и не выпустив из неё ни одного кольца, и подошёл к окну. На Руан спустилась дьявольски очаровательная ночь, и лишь робкие огоньки кое-где прорезывали эту беспросветную тьму. Присмотревшись, Жиль разглядел бледные звёзды, рассыпавшиеся по небу. Они, по-видимому, собирались бежать наперегонки. А ведь им, таким далёким и беззаботным, наверняка и дела нет до этой странной компании, засидевшейся допоздна в мастерской цветочного магазина. Они думают только о себе и друг о друге, потому что уже давно знают ту самую истину, которую тщетно стараются отыскать маленькие, бестолковые человечки. А ведь с высоты птичьего полёта они кажутся всего-навсего точками, по случайности выпавшими из несвязных предложений.