Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (III)

– Зачем тебе её развязывать, когда она уже идёт. Причём давно и полным ходом.

Рейган взглядом полного недоумения уставился на него, всем своим видом спрашивая, о какой такой войне он говорит.

– Я о той, что развязал ещё Гарри Трумэн. О холодной войне. После Гарри ни один из президентов наших так и не смог поставить на ней победную точку. А сейчас время поспело. Ты сможешь это сделать. Ты свалишь эту империю зла. И будет тебе победа. Та, которая впишет твоё имя в историю.

Рейган смотрел на него так, словно в первый раз увидел. Он явно был ошеломлён пронзительно ясной и до ощутимости реальной возможностью того, что сказал ему Кейси.

– Они увязли в Афганистане, – продолжал развивать свою мысль Кейси. – У них пустые прилавки. Экономика трещит по швам. А их диктаторы, старые пирдуны и маразматики, над которыми потешаются их подданные, не знают что делать…

– Империя зла, – думая о чём-то своём, повторил Рейган. – Хорошо сказано. Метко.

– Главное, Рони, метко и точно поразить. Это будет тебе под силу.

– Как ты видишь себе это?

– Не скупиться на наших парней из ЦРУ. Поставить в их главе своего человека, нацелив его только на решение одной задачи – свалить монстра. Бить по всем направлениям и по мозгам, и в морду, и по яйцам.

– Легко сказать, – начал было Рейган, но Кейси, перебив его, добавил:

– И не трудно сделать. Надо только делать.

– Ты возьмёшься?

– Если поручишь – с бо-о-льшим удовольствием.

После этого с ним разговора, или после других выслушанных им советов, Рейган, как сообщили вечером следующего дня все средства массовой информации, дал согласие на драку за Белый дом.

Наверное, всё-таки беседа с ним, с Кейси, имела решающее значение, потому что в одном из первых же своих выступлений Рональд употребил ставшее историческим словосочетание «империя зла», с которой надо покончить раз и навсегда. Он начал атаку. Парням, стоявшим за ним, эта мысль понравилась. И потому, наверное, в публикациях политических обозревателей писалось о том, что эта мысль внесла в программу претендента свежесть и дух воинственности.

Теперь избирательная кампания позади. Теперь Рональд Рейган – президент Соединённых Штатов Америки. И теперь, когда он произнёс: «Четыре десятка президентов до меня бездельничали, что ли?» – Кейси понял, что ему хочется услышать.

– Конечно, не бездельничали, но… – Кейси сделал паузу, хитро усмехнулся и с многозначительностью добавил:

– Но не над тем работали.

– Что ты хочешь этим сказать?

Уильям ответить не успел. В комнату, с дымящейся супницей на подносе, вошёл Джек.

– Готово, господин президент! – торжественно объявил он.

Пока Джек разливал своё аппетитное варево и, пока Рейган ел, смакуя его, друзья не произнесли ни единого слова.

– Ещё? – спросил Джек, когда Рональд отодвинул от себя опустошённую тарелку.

– Спасибо. Очень вкусно. Убирай, чтобы не соблазняла, – кивнув на супницу, распорядился он.

Это были первые слова, произнесённые им после затянувшегося молчания. Дождавшись, когда уйдёт Джек, и, глотнув из фужера минералки, он, наконец, вернулся к прерванному диалогу.

– Ну, над чем бы ты предложил им работать?

– Предлагать им поздно. Их поезд ушёл. А твой только трогается. Но ты лучше моего знаешь что делать.

Рейган хмыкнул. А потом, уткнувшись твёрдым взглядом ему в лоб, произнёс:

– Уилли, принимай ЦРУ!.. Надо валить монстра.

И вот именно тогда он, вытянувшись в струнку, на полном серьёзе выкрикнул:

– Слушаюсь, сэр!.. Вы его обязательно завалите.

– Мы, – поправил Рейган и, протянув для пожатия руку, добавил:

– Господин директор ЦРУ.

3.

Рейган, пожалуй, раза три, чуть ли не по слогам, перечитывал донесения Центуриона и, приложенные им, объективки на каждого из трёх агентов влияния. Одну из них он щёлчком отправляет в сторону Кейси.

– Твой, сугубо, твой кадр.

– С чего ты взял шеф?! В списках Кремлёвских информаторов он у нас не значится.

– Я не о твоём списке. Я о другом… Писатель… Подстрекатель… Словесный провокатор…

– Слов нет, шеф! Его амплуа нами так и определено,– хитро сощурившись, смеётся Кейси.

– Самая солидная фигура из трёх, конечно, он. Помощник Горби. Шахназаров..

– Однозначно, Рони!..

– Уилли, здесь,– тыча пальцем в один из листов, – Центурион пишет: «…практически все серьёзные проблемы государственной важности, вплоть до кадровых, генсек обсуждает с Шахназаровым и, как правило, его рекомендации берёт за основу». …Неужели? Не фантазирует ли он?..

– Информацию о нём достоверна на все сто. Наши резиденты в Закавказье и на Северном Кавказе, а он выходец из тех самых мест, независимо от Центуриона утверждают то же самое. Их характеристики могу привести по памяти – «Шахназаров большая умница»… «глубокий аналитик»… «искусный интриган с авантюрными свойствами характера»… «пользуется громадным доверием Горбачёва»… Во всяком случае, так он характеризуется в шифровках наших ребят.

– Не понимаю, в чём их интерес? Чего они хотят?

– Кто они?

– Шахназаров и компания.

– Тут, сэр, их интересы в параллели с интересами генсека. Рядом две одержимости. Горби охвачен идеей перестройки, которая, по его мнению, поможет стране уйти от надвигающегося краха, а ему войти в историю под именем Спасителя Отечества. Шах усиленно поощряет своего босса и чуть ли не в открытую называет его Давидом-строителем. Хитро обставляя свою игру, он делает так, чтобы пресса и иные общественные институты всячески восхваляли решительно настроенного на благоденствие народа прогрессивного Горби…

– Где же тут ты видишь параллель?

– Она в том, что Шах и компания, как вы выразились, сэр, под эту сурдинку и под настоятельную диктовку армянской международной организации, штаб-квартира которой находится здесь, у нас, хотят, в пределах Союза, восстановить, так сказать, нарушенную историческую справедливость – Великую Армению. Вернуть им территорию, которой они будто бы владели ещё до нашей эры.

– Ого! – воскликнул Рейган. – И насколько она, их Армения, была велика?

– По мифу армянских мудрецов, от Чёрного моря до Каспийского и выше. Вплоть до Ростова-на-Дону.

– Что ж, – размышляя вслух, говорит президент, – если их побасёнка работает на наши цели, надо её поддержать. Ведь и Баку и Грозный, с их нефтяными промыслами, значит, тоже армянские?

– Территориально, согласно утверждениям армянских учёных, они принадлежат им.

– Хороши яблочки для раздора, – качает головой Рейган.

– Сэр, Россия так и поступала. Там, на Кавказе, она всегда держала армян за козлов-провокаторов.

– Да ну! – воскликнул Рейган и стал хохотать.

Совершенно не понимая причины столь заразительного смеха президента, Кейси вопрошающе уставился на него, мол, в чём дело?

– Козлы, – утирая слёзы, с трудом выдавливает президент, – козлы, опять в огород норовят.

– Надо им помочь, сэр, – лукаво усмехается Кейси.

– А как же! – поддерживает президент. – Козлы сделают то, что нам нужно.

– Однозначно, босс!

– А этот экономист, Уилли, – Аганбегян. Что он собой представляет? – пододвигая к нему лист одной из справок, интересуется Рейган.

– Как экономист он меня абсолютно не интересует, а вот как на агента влияния на него наверняка можно рассчитывать… Академик… Один из первых лиц Академии наук всей страны…

Кейси принялся перечислять упомянутые в справке его достоинства, и вдруг заметил, что президент его совсем не слушает. И он замолк, дожидаясь его реакции. Хотя взгляд президента и стоял на нём, глаза его словно ушли в себя. Они остекленели. Лицо окаменело.

Кейси кашлянул, чтобы обратить на себя внимание.

– У меня, Уилли, возникла одна прелюбопытная идейка, – промолвил Рейган и, с той же отрешённостью и, как в замедленной съёмке, медленно, сомнамбулой, направился к своему столу. Наклонившись к селектору, снова застыл, словно забыв, зачем он сюда шёл. Кейси хотел его окликнуть, но тот ожил сам и решительно ткнул в одну из кнопок.

– Слушаю, сэр, – раздался знакомый директору ЦРУ голос секретарши президента.

– Джил, найди и свяжи меня с Леонтьеффым, – распорядился Рейган.

– А кто это, сэр?

– У нас не много лауреатов Нобелевской премии. А с такой фамилией – один-единственный, – не без укора заметил президент.

– Да-да, припомнила, – извиняющимся тоном отозвалась Джил и уточнила:

– Он экономист.

– Верно, – подтвердил Рейган и, дав отбой, наконец, соизволил обратить более осмысленное внимание на своего собеседника. Обдав его блуждающей улыбкой, он рассеянно, как бы в пустое пространство, бросил:

– Меня осенило, Кейси.

Директор ЦРУ подался вперёд, готовясь услышать, что осенило босса. Рейган, однако, не спешил. Он подошёл к окну и уже там, явно провалившись вместе со своей таинственной идеечкой в иной мир, снова одеревенел. Отвлёк его от размышлений мелодичный напев телефонного аппарата. Рейган прямо-таки подбегает к нему и нажимает на кнопку громкой связи.

– Господин президент, мистер Леонтьефф, – докладывает секретарша.

– Спасибо, Джил, соединяй.

– Здравствуйте, господин президент, – звучит в кабинете надтреснутый старческой хрипотцой голос Леонтьеффа.

– Здравствуйте, профессор… Я вот по какому поводу. Тут ваше ходатайство о выделении средств на стратегические исследования. Очень хорошее дело… Вы просите на текущий год дополнительно два миллиона долларов.

– Это, господин президент, самый минимум.

– Я так и понял. Мало, конечно… В общем, мы здесь подумали, – Рейган, красноречиво глянув на Кейси, плутовато подмигнул, – и решили выделить втрое больше.

Кабинет наполнился восторженными возгласами профессора. Лет на двадцать помолодел даже и голос его.

– Полно, полно, профессор… Что вы, хуже своих оппонентов из СССР? Им, как меня тут проинформировали, на всякие там экономические изыскания выделили баснословные средства…

В кабинете на какое-то мгновение воцарилась гробовая тишина. А потом с другого конца провода раздалось осторожное:

– Кому выделили, господин президент?

– Советским учёным-экономистам.

– Не может того быть!

– Как же! Мне доложили, что эту новость озвучил некий академик Аганбегян.

– Чистой воды блеф. Поверьте, это неправда. Такое мог заявить круглый невежда, не ведающий, что творится у него под носом. Впрочем, их учёные в большинстве своём скорее заполитизированные назначенцы, чем серьёзные исследователи. Их экономическая теория, а тем более практика хозяйствования перевёрнута с ног на голову. Скажу больше. СССР накануне страшного экономического коллапса. Они, если я что-то понимаю в своём деле, выгребают уже последнее из кладовой своего золотого запаса. Они над пропастью…

– Вы преувеличиваете, профессор, – явно подзадоривая Леонтьеффа, возражает Рейган. – Богатейшая страна, с невиданными природными ресурсами…

– И невеждами вроде аганбегянов, – не выдержав, перебивает профессор. – Их вся система, весь государственный аппарат создан для таких, как он. Поэтому они сейчас по уши в дерьме… Знаете, кто больше всего наполняет их бюджет и благодаря кому они ещё держатся?..

– Наверное, не кто, а что, – поправляет Рейган.

– Нет, господин президент, именно кто!

– И кто же? – любопытствует Рейган.

– Пьяницы!.. Россия повально пьёт. Её экономику почти на треть держит водка.

– Может быть, – говорит президент и вновь возвращается к началу их разговора. – Однако мы с вами отвлеклись, мистер Леонтьефф. Этот вопрос, я полагаю, нам следует обсудить отдельно и подробней. Днями, если вы не возражаете, я приглашу вас.

– Охотно подъеду, сэр, – радостно отзывается профессор.

– Всего доброго. До встречи.

Отключившись от собеседника, Рейган победно взглянул на Кейси:

– Всё понял, Уилли?

– Что ты имеешь в виду? – решительно не понимая, на что намекает президент, пожимает плечами директор ЦРУ.

– Эх ты, – добродушно стыдит друга Рейган. – Ведь это так просто… Слушай. Передай своим московским охотничкам за капусткой, мы им поможем похозяйничать в огороде при одном условии. Если они на деле покажут свои умение и возможности. То есть, если в течение этого года в СССР их усилиями будет объявлен сухой закон…

– Рони, ты гений! Мне и в голову не приходило. Одновременно этим самым мы проверим степень их влияния…

Спустя час в Москву вслед за первой шифрограммой полетела другая.

Цезария – Центуриону

В беседе с Писателем, в рамках предыдущих наших инструкций, обязательно провести следующую мысль. Высшее руководство страны пойдёт на активное сотрудничество с ними и всячески будет поддерживать их на всех уровнях – если они смогут убедить Белый дом в коэффициенте своего практического влияния. Для этого им необходимо в ближайшее время поднять вопрос об ограничении такого порока, как пьянство, ставшего национальной бедой, бьющей по экономике страны.

Вам надлежит внушить им мысль, что Белый дом не может строить серьёзных отношений со страной, погрязшей в алкоголизме, и эта благородная миссия, которую они возложат на себя, станет прелюдией наших с ними деловых отношений.

Цезария

4.

Гастроном раскололся вроде грецкого ореха, вывалив на тротуар, вопящих и, цепляющихся друг за друга мужчин, женщин и детей. Если бы Семён не увидел это своими глазами, он ни за что, никогда и никому не поверил бы, что такое может быть…

Громадные витринные стёкла, опоясывающие по всему периметру магазин, с оглушительным треском разлетелись и остриями сколов драли на людях одежду и по-живому резали оголившиеся и оголённые части их тел. Асфальт, прихваченный белой ноябрьской изморозью, покрылся кровью…

Несколько дебелых мужиков, осатанело рыча: «Пархатые жиды!» – дубасили и пинали тщедушного пожилого мужчину и довольно дородную женщину, одетую в оранжевый халат, на лацкане которого телепался целлулоидный квадрат с надписью «Гастроном «Аквариум». Женщина, вероятно, была продавщицей и, очевидно, пыталась защитить этого бестолково отбивавшегося от них Тщедушного. Семён не раздумывая бросился им на помощь.

– Харэ, ребята!.. Харэ!.. – скрипя бакинским блатным жаргоном, он жёстко и бесцеремонно принялся раскидывать по сторонам «бакланов», убойно клевавших этих бедолаг.

Один из тех, кого коленом в копчик Мишиев отбросил в сторону, по-звериному оскалившись, заорал:

– Мать твою, черножопая морда, и ты захотел?!..

Поднимаясь на ноги, он из голенища сапога вытянул толстенный железный прут. Семён, аж, присвистнул. Ну, какой приём, если лом?! «Сейчас бы «макарыча», – делая шаг назад, с сожалением подумал он об оставленном дома пистолете. Но тут из бушевавшей в гастрономе свалки этому «баклану» с металлической трубой кто-то с истерической зычностью крикнул:

– Лёха! Оставь жидовскую падаль!.. Уже всё растащили…

Последнее подействовало на Лёху магически. Он на какое-то мгновение замер и вдруг, обалдело выпучившись, уставился на пробегающего мимо паренька, который, держа в обеих руках две набитые снедью авоськи, и, с трудом удерживая прижимал ещё к себе картонный ящик с зелёной наклейкой «Московская». И толстенный прут, предназначавшийся «черножопой морде», Лёха ничтоже сумняшеся обрушил на горбушку счастливого обладателя картонного ящика, в котором по-волшебному призывно позванивали бутылки. И хотя внешне Лёха выглядел рыхлым увальнем, в этот момент он преобразился и продемонстрировал грацию дикой пантеры. Почти у самого асфальта, когда Семён, зажмурившись, ждал звона разбивающихся бутылок и рыдающего выбулькивания водки, Лёха звериным и точно рассчитанным прыжком поймал ящик и вместе с ним, прямо-таки по-циркачески вскочив на ноги, уже с явно поубавившейся злостью пригрозил:

– Я тебя запомнил, харя черножопая!..

Сунув добычу под мышку левой руки, а другой, размахивая своим зловещим оружием, Лёха кинулся на зов товарища.

На тротуаре остались Тщедушный и та тучная девица в оранжевом халате. Мужчина пытался поднять её. Ему это было не под силу. Мешала астматическая одышка.

– Помогите, товахищ, – задыхаясь и картавя, попросил он Семёна.

Судя по всему, женщина находилась в глубоком нокдауне. Она качалась из стороны в сторону и, соскальзывая из рук, тяжело опускалась на тротуар.

– Машенька… Машенька… Всё будет хогошо, – частил Тщедушный, пытаясь помочь Семёну удерживать её.

Он только мешал. И Семену ничего не оставалось, как заграбастать их обоих и оттащить к углу противоположного от гастронома здания.

– Спасибо, товахищ… Побудьте с Машенькой… Я быстхо…

Стараясь ступать твёрдо и уверенно, а главное быстро, Тщедушный направился к прилепившемуся на углу таксофону.

– Милиция? – кричал он в трубку. – Здхавствуйте. Полковника Константинова… Вышел?.. Пехедайте… Схочно пехедайте… Говохит дихектор Щехбинского гохтохга Ковалехчик Михаил Яковлевич… На новый гастхоном, что у вокзала, нападение… Его гхомят… Скохее на помощь!..

Дав отбой, Михаил Яковлевич снова набрал какой-то номер.

– Скохая? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, требует соединить с главным врачом.

– Кто?!.. Кто?!.. – со злостью бросает он в трубку. – Ковалехчик!

Там, видимо, его фамилия была хорошо известна. Соединили тотчас же.

–Мишаня, в гастхономе у вокзала погхом. Много постхадавших. Ранена пходавщица Маша Калашникова… Давай всех своих сюда.

Вынув из внутреннего кармана пиджака ингалятор, Ковалерчик брызнул им себе в рот и, наконец, глубоко и досыта вдохнув, подошёл к Семёну, удерживающему находящуюся в полуобморочном состоянии Машеньку Калашникову.

– Всё это из-за водки? – спросил Семён.

А тот, глядя на, опустошавших «Аквариум» людей, в охапках утаскивающих продукты, закартавил ещё сильнее.

– Стханно устхоен этот мих!.. Как какой духак обосхёт страну, так за его говно бьют евхеев и… – Михаил Яковлевич внимательно посмотрел на Мишиева и поспешно вставил:

– И лиц кавказской нахгужности.

Семён рассмеялся.

Михаил Яковлевич, снова и гораздо пристальней рассмотрев его, осторожно спросил:

– Так вы евхей?

– По паспорту азербайджанец, – ответил Семён.

–Да бросьте, – криво усмехнулся он.– Бьют не по паспохту, дохогой товахищ, а по мохдасам… – и, протянув руку, представился:

– Михаил Яковлевич Ковалехчик, дихектор гохтохга.

– Очень приятно. Григорий Ильич Азимов, журналист из Баку, – пожимая руку новому знакомцу, отрекомендовался он.

Интересный диалог, завязавшийся с видным городским чиновником, был прерван характерными сиренами милицейских машин и карет скорой помощи.

– Всё, Михаил Яковлевич, я исчез.

– Зачем?.. Куда?..

– Потом от них не отвяжешься… Затаскают как свидетеля… А мне скоро уезжать.

– Как хотите, Гхигохий Ильич. Однако пехед отъездом загляните ко мне. Обязательно. Буду ждать. Впхочем, можете и сегодня. Ведь завтха пхаздник. Вам что, не хочется дефицитика?.. Возьмите визиточку.

– Спасибо, зайду, – поспешно удаляясь, пообещал Семён.

– До восьми вечеха я у себя, – крикнул ему вслед Ковалерчик.

Семён конечно же соврал. Никуда уезжать он не собирался. И светиться почём зря тоже не хотелось. А уж тем более кому-то называться своим подлинным именем.

Лежбище, выбранное им здесь, его устраивало. Правда, выбрал его не он, а его давнишний приятель из Баку Исмаил Аскеров. С ним Семён подружился ещё в 60-х годах, когда внештатничал в бакинской «вечёрке». Исмаил стал первым героем его первой очерковой зарисовки, опубликованной в «вечёрке». Марку Исаевичу Пейзелю, ответственному секретарю, она очень понравилась. В принципе, это он послал Сёму сделать материал об этом Аскерове, сказав, что знакомый ему проректор отзывался о нём как о человеке, которого ждёт большое будущее. Марку Исаевичу нужно было с ним познакомиться. Тот уже заканчивал химфак института нефти и химии, а сын Пейзеля, Миша, которого дома и на улице все называли Микой, готовился поступать туда же. Ему необходим был репетитор.

Теперь он не прыщавый и откормленный колобок Мика, а Михаил Маркович Пейзель – доктор химических наук, руководитель секретнейшей лаборатории крупнейшего в СССР Сумгаитского химкомбината. Весь из себя. Вальяжный. Смотрит на всех свысока. На гладком лице его не осталось даже меточек от тех прыщей. Внешне – вылитый мать. От отца – ни чёрточки. Ни в наружности, ни в характере. Да и на добросердечную Лилечку, матушку свою, он, нравом своим, тоже не походил.

Загадочная штука, эта природа. Такое, как ни странно, сплошь и рядом. И поговорка «яблоко от яблони не далеко падает» в приложении к людям – чистой воды враньё. Яблоки – точно, а человеческие дети – никогда. То, что плоть от плоти – распознаётся, а вот по начинке, то есть, по сути, они в большинстве своём отличаются не только от отцов с матерями, но и друг от друга. Словно не от одного семени.

Марк Исаевич, царство ему небесное, был прямой противоположностью своему сыну. Мягкий, чуткий, открытый. Не зря его, по сию пору, вспоминают добрым словом. Подумать только, скольким ребятам, которые сейчас ходят в мэтрах прессы, он поставил перо! Не сосчитать. И он, Семён Мишиев, наверняка, стал бы одним из газетных львов, если бы его, в своё время, не затянули на волчью тропу, где он нос к носу столкнулся с Михаилом Пейзелем.

Семён потянулся к нему, как к родному. И… ожёгся. Мика был чёрств, холоден и высокомерен. Ни в отца, ни в мать и, как он потом узнал, совсем не в сестру. Мишиев в то время видел её подростком. Пару раз, не больше. Один раз у них дома, когда Семён по какому-то делу зашёл к ним. Девочка с трагическим выражением лица выпиликивала на скрипке «Широка страна моя родная», а Марк Исаевич выговаривал ей:

– Алёнушка, дочка, ведь это не похоронный марш. Смычок у тебя заикается. Звук неполный, не напевный…

– Очень даже напевный, – сдуру вмешался Семён.

Марк Исаевич исподтишка пригрозил ему кулаком. А когда Лена закончила с песней и собиралась покинуть комнату, Пейзель, как бы невзначай, словно, что припомнив, остановил её:

– Дочка, помнишь, намедни, в зоопарке, я тебе показал на медведя и сказал, что он очень необычный?

– Помню. Только ты не объяснил почему?

– Сейчас объясню. Этот медведь, Алёнушка, тот самый, который наступил на ухо Сёме Мишиеву. Вот этому молодому человеку.

Девочка прыснула смехом и выбежала из комнаты.

– Получил?! Не лезь, куда не надо, – по-мальчишески высунув язык, выговорил Пейзель.

Другой раз он видел её с родителями в русском драмтеатре. В антракте он вместе с ними в буфете пил кофе. Вот и всё. После этого с Леной ему долго ещё больше не доводилось встречаться. Правда, Сёма слышал, что она закончила мединститут и вышла замуж за азербайджанца. Для Баку ничего необычного в этом не было. Всё здесь давным-давно перемешалось. Азербайджанец женился на еврейке, еврей на русской, русский на армянке, армянин на азербайджанке, татарин на лезгинке… И наоборот. И никому в голову не приходило осуждать это. Во всяком случае, бакинцам. Что же касается тех, кто приехал из сельских районов, то, что с них было взять? Деревенщина, она и в Париже деревенщина. Их по сию пору называют «чушками». Впрочем, Баку и не таких обтёсывал…

В общем, кроме того, что Лена Пейзель сочеталась браком с азербайджанцем и стала врачом, Мишиев ничего о ней не знал. Но жизнь штука удивительная. Столкнёт кого угодно. И делает она это явно по сценарию, написанному, наверняка, неземным разумом. В нём каждый эпизод продуман, непреложен и обязательно разыгрывается с непостижимой часовой отмеренностью, с прямо-таки пугающей таинственной взаимосвязью, а главное, не укладывающейся в сознание, логикой.

Глава третья

ЗНАК ЗВЕРЯ

Докладная. «Арап» двух господ. Беркутины.

1.

Откуда Мишиеву было знать, что остановивший его в то утро сосед по лестничной площадке, имевший свою сапожную мастерскую, Гамлет Бабаян, не подозревая того, выведет его на забытую уже им Елену Пейзель. Гамлет, как выяснилось, заболел диабетом и нуждался в хорошем враче-эндокринологе, а таковых на весь Баку, по словам сапожника, один-единственный – доктор Кулиева, главврач клиники работников морского пароходства.

– У ней столько клиентуры… – Гамлет завёл глаза под брови. – Очередь на полгода вперёд. Если даже я выстою её, она меня отфутболит.

– Почему?! – удивился Семён.

– Муж у ней турок. А турки армян ненавидят.

– Судя по её фамилии, он азербайджанец.

– Какая разница! Они те же турки, – набычился сапожник.

Мишиев досадливо чертыхнулся. Переубеждать Гамлета в обратном – дело глухое. Безнадёжное занятие. Он пытался. И не однажды. А как-то, когда Семён, в очередной раз и особенно рьяно стал доказывать ему, что азербайджанцы ни к туркам, ни к их армянским гонениям никакого отношения не имеют, Гамлет, сжав кулаки, упрямо и с откровенной ненавистью завопил: