Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (III)

Вместе с тем, не сочтите это за противоречие, слушайте себя. Осторожность, безусловно, мудрость великая, но есть кое-что поглубже её. Это чутьё! Инстинкт! Вы их почувствуете. Узнаете. Они ничего общего с логикой иметь не будут, но непрошено и настырно станут выползать из недр вашего сознания и не успокоятся, пока вы к ним не прислушаетесь. Не пренебрегайте ими. Они необъяснимы, хотя точность их уникальна. Однако предупреждаю: слепо идти на их поводу не рекомендую. Возьмите в попутчики Её Величество Осторожность с теми хрестоматийными навыками, которыми вас здесь обучили…»

Но то, что последнее время мучило Семена, к той рекомендации матёрого знатока разведки по поводу чутья и инстинкта имело смутное и довольно косвенное отношение. И только его настоятельное хотение поверить в «уникальность выползшего из недр его сознания», вкупе с непрестанно буравящим его чувством беспокойства, понудили упрямое табу ретироваться и умолкнуть. Он боялся за жену. Она могла наложить на себя руки. Ведь у Ривы, кроме него, никого не было. Она много раз просила его быть осторожным. Не просила – заклинала. «Потеряю тебя, – с невыразимой печалью в голосе говорила она, – потеряю жизнь. В ней никакого смысла не будет».

И вот от него целых два месяца, ровно 61 день, – ни слова, ни строчки. Один бог знает, что сейчас у неё на душе… Особенно после того, как к ней средь бела дня ворвались головорезы из сектора «Z». Искали его и «пуделя». «Пуделя» – забрать, его – замочить.

Забрали же, со всеми, полагающимися, в таких случаях, жандармскими «церемониями» только Риву. Разместили в камеру, откуда периодически водили под мокричные глазки генерал-дегенерата. Так оно было или нет, он точно не знал. Но знал наверняка: так должно было быть. Чтобы знать это, не обязательно иметь семь пядей во лбу. Генерал оглоушит её страшным известием: её благоверный, боясь наказания за совершённое им тягчайшее преступление, бежал из больницы и объявлен во Всесоюзный розыск.

Риве плевать будет на то, что он совершил. Её Сёмочка ничего дурного сделать не мог. Но то, что он угодил в больницу, Риву резанёт по-живому. А недельку спустя, она начнёт думать, что его убили. В их конторе сделать такое – раз чихнуть. Вдобавок ещё, сделают вид, что его ищут.

Если бы Сёма был жив, подумает жена, он, во что бы то ни стало, дал бы о себе знать. Стало быть, с ним случилось самое худшее…

Ход её мыслей прочитывался Мишиевым, как лист открытой книги. Это-то неотвязно саднило сердце. Два месяца безвылазной отсидки в квартире о двух комнатушках, куда его поместил Бахаз, довели его до ручки. Обещанная раввином оказия, которая позволила бы ему вырваться из Баку, никак не подворачивалась. Мокрица заложил все выходы – порт, вокзал, автомобильные дороги на Ростов и Тбилиси. Каждое утро и вечер он требовал подробных докладов от всех командиров блокирующих групп. Это он знал от Бахаза, а тот в свою очередь – от Илюши – Ильяса Таирова, являвшегося «арапом» – оперативным работником особых поручений при председателе КГБ. То есть, при Мокрице. Кто-кто, а он знал если не всё, то многое, что предпринимал его шеф. Мишиев не один год ходил в его шкуре. Сначала в «арапах» Великого Кузьмича, как в Доме на Набережной называли Цвигуна, а когда его перевели в Москву, он передал его Алиеву. По этой причине коллеги, не без зависти, над ним подтрунивали. Называли «слугой двух господ». Семёна это не обижало.

Цвигун сам остановил на нём свой выбор. Он состоялся в день похорон полковника Каричадзе и крепко-накрепко запомнился Семёну. Наверное, потому, что началось всё в Волчьих воротах, на кладбище.

…Резкий порыв ветра опять, уже в который раз, сбрасывал с выросшего могильного холмика венок, на широкой ленте которого золотом, на чёрном, было написано: «Заслуженному чекисту СССР, полковнику Т.Г. Каричадзе от скорбящего руководства КГБ Азербайджана». Подхватив этот венок буквально на лету, Семён ещё рьяней

стал вбивать его в холм. А он не хотел держаться и всё тут. Странное дело, другие венки, гораздо скромнее, ветер не трогал. Словно сам Томаз Георгиевич выталкивал его снизу и невидимыми руками норовил сорвать с него ленту. То ли венок ему не нравился, то ли надпись…

Устанавливая его понадёжней, Семён краем глаза заметил, как генерал, указав подбородком в его сторону, что-то сказал стоявшему рядом с ним Алиеву. Тот на секунду задумался, а затем, согласно кивнув, также негромко ответил. Когда все стали расходиться по машинам, Ага, поймав взгляд Мишиева, поманил его к себе.

– Капитан, в 21.00 вам приказано быть у Семёна Кузьмича.

…Мишиев вошёл в приёмную на пять минут раньше назначенного времени. Дежурный с недоумением уставился на него, всем видом своим спрашивая: «Какого чёрта?!» Вероятно, шеф не предупредил его.

– Мне приказано ровно в девять быть у генерала.

– Я не в курсе, – буркнул он, покосившись на часы.

Когда же большая стрелка ткнулась к цифре 12, он поднял трубку внутренней связи.

– Товарищ генерал, к вам капитан Мишиев, – доложил он.

Тот, видимо, сказал: «Пропустить».

– Есть!.. – отчеканил дежурный. – Проходи, капитан!

Семён Кузьмич, встав из-за стола, пошёл к нему навстречу. Крепко пожав руку, он жестом руки пригласил его присесть к журнальному столику и сел напротив.

– Вы чем-то удручены? – окинув Семёна изучающим взглядом, спросил он.

– Смертью полковника. Я его любил.

– И он о вас был доброго мнения.

– Жаль, хороший человек был. И так нелепо ушёл, – понурившись, сказал Семён.

Прозвучавшее в ответ врезалось в память навсегда. Генерал дал понять, что смерть старого чекиста была не случайной:

– Каждый человек кузнец своей участи. Вот и он накузнечил, – вместе с горестным вздохом вырвалось у него. И, спохватившись, генерал поспешил поправиться:

– Ничуточки не жалел себя.

Оговорка Кузьмича делала намёк ещё более прозрачным.

– Ничего не поделаешь, судьба, – наивно развёл руками капитан.

Цвигун из-под опущенных ресниц зорко наблюдал за ним. И Мишиев это видел. И догадался: генерал ждёт его реакции на свою оговорку, которая, очень может быть, была не случайной.

– Смерть приходит, когда о ней не думаешь и не ждёшь, – уклончиво, по-философски, промолвил Мишиев, лихорадочно прикидывая, для чего он понадобился великому Кузьмичу.

Порассуждав вместе с ним о бренности мира, Цвигун, наконец, приступил к главному.

– Я вот зачем пригласил вас, капитан.

Мишиев напрягся.

– Не хотели бы вы поработать со мной?

– Я и так…

– Не совсем так, – оборвал он его. – Не совсем… Ты работаешь у меня. «Со мной» и «у меня», согласись, две большие разницы… Нам выделили одну важную штатную единицу – оперативного работника особых поручений при председателе. Я её предлагаю вам.

– Это так неожиданно, – пролепетал Мишиев, не зная, что ответить.

– Подчёркиваю, капитан. Означенный сотрудник будет нести не адъютантские обязанности, а выполнять мои особые оперативные поручения… Должность подполковничья… Ну как?

Отказаться от такого мог только балбес. А Мишиев таковым не был. И на последний вопрос генерала он, явно волнуясь, ответил сумбурно, но довольно ясно:

– Товарищ генерал… Не ожидал… Спасибо за доверие… Оправдаю…

– Молодец, тёзка. Завтра издадим приказ. И завтра переселишься в другой кабинет. Поближе ко мне. Сейчас же, вот возьми, ознакомься с перечнем своих функциональных обязанностей, – он протянул ему стопку машинописных листов. – Не здесь, – остановил его генерал. – У себя. С толком и расстановкой.

Они говорили ещё долго. Говорили о самом разном. Семёну Кузьмичу, очевидно, хотелось знать побольше о своём личном оперативнике. Ведь на ближайшие годы он должен был стать самым доверенным ему человеком. Той скованности, какую Мишиев испытывал перед своим всесильным шефом, он уже не чувствовал. Цвигун беседовал с ним, как, наверное, беседовал бы со своим младшим братом или закадычным другом за бокалом пива. Они даже обменялись анекдотами. Но при всём при том, капитан ни на минуту не забывался, перед ним не душка-приятель, а сам председатель КГБ, который играет роль рубахи-парня. Он независимо от себя был сдержан. Тем более что из головы никак не выходило, будто ненароком оброненное шефом замечание по поводу Каричадзе, дескать, сам «накузнечил» свою участь.

А ненароком ли? Может, и ему надо напрямую сказать, что он, Мишиев, понял его.

Чтобы генерал убедился: он не дурак, и выбор его правилен. Немного поразмыслив, капитан отказался от этого своего намерения. Снова и очень вовремя на память ему пришла одна из заповедей того матёрого зубра, читавшего им, слушателям Высшей школы КГБ, самый нужный спецкурс. «У своего собеседника, – учил он, – старайтесь оставить впечатление, будто он умнее вас. Внушите ему его превосходство. Это будет тактически грамотным, умным и дальновидным вашим ходом. Запомните. Это стратегическая хитрость. Она потом, как-нибудь, и всенепременно сослужит вам хорошую службу».

Под конец явно затянувшейся беседы затрезвонил ВЧ.

– Что ж, тёзка, – поднимаясь с места, сказал Цвигун, – поздравляю нас обоих с твоим назначением. Когда обустроишься, доложи. Ступай.

Проходя мимо кабинета Алиева, капитан остановился и, постучав, приоткрыл дверь.

– Разрешите, товарищ полковник?

– Заходи, заходи, Семён, – дружелюбно пригласил он. – Долго же вы говорили… Ну и как, поздравить можно?

Мишиев кивнул.

– Слушаю тебя.

– Товарищ полковник, я пришёл сказать вам спасибо.

– За что? – с нарочитым удивлением спросил Алиев.

– Ну как за что? Без вашей рекомендации мне этого продвижения не видать было, как своих ушей.

– Не преувеличивай, – явно польщённый, сказал Ага.

– Я всегда ваш, – сердечно пожимая его руку, заверил Семён.

Вот это-то Ага ценил больше всего. Поэтому, когда его утвердили в должности председателя, он не стал менять Мишиева. Более того, Ага привлекал его к выполнению своих особых поручений, будучи хозяином республики, а затем, став одним из небожителей державы – членом Политбюро ЦК КПСС…

3.

На следующий день на доске объявлений кадровик вывесил выписку из приказа о назначении капитана Мишиева Семёна Агароновича оперативным работником особых поручений при председателе КГБ. И тогда, с лёгкой руки какого-то конторского остряка, его, по первым буквам должности, стали называть «арап», хотя правильнее было бы «ороп».

Сначала его величали «арапом великого Кузьмича», а потом, когда шефом стал Ага, окрестили «арапом двух господ». Арапом же Юнус-заде он никогда не был, хотя де-юре, согласно штатному расписанию, таковым числился. Числился, но продолжал служить Аге. Даже после того, как он ушёл в Москву и на должность особого порученца Мокрица назначил Ильяса Таирова, Семён продолжал быть под рукой Аги. Если по правде, это его тяготило. Никакого роста. Никаких перспектив. Как получил подполковника в 75 году, так им и остался. Полковником он значился лишь по оперативной кличке. Его же товарищи, с кем он начинал службу, уже не один год ходили в настоящих полковниках. Правда, таким влиянием и авторитетом, каким обладал он, никто из них похвастать не мог. За ним стоял Ага. Это Мокрице решительно не нравилось. Застав как-то своего «арапа» дружески разговаривающим с Мишиевым, он устроил тому выволочку. А немного погодя Семён с Ильёй, как заправские артисты, разыграли между собой сцену скандала, после которой они уже не общались. Во всяком случае, в конторе и при коллегах. Откуда было знать Мокрице, что их отношения, тем не менее, остались прежними…

Несмотря на разницу в возрасте, они симпатизировали друг другу. В конце концов, мать Ильяса была еврейкой, да вдобавок он ещё женился на племяннице Бахаза. Илюшка тогда страшно удивился, услышав от раввина, что в КГБ у него работает друг детства – Семён Мишиев…

Вспомнив тот учинённый ими «междусобойчик», Мишиев громко хохотнул и подумал, что в одиночестве есть свои плюсы. Никто не покрутит пальцем у виска и ядовито не заметит: «дятел спятил». А спятить здесь, в бахазовской квартирке на улице Щорса, не мудрено. Ни радио, ни телевизора. Вместо них зарешечённое окно, исправно транслирующее улицу – невнятные переговоры прохожих, крики детишек и шум проезжающих машин. При дефиците общения и это – какое-никакое, разнообразие.

За всё то время, что он находился здесь, Бахаз приходил к нему раза три. На часок, не больше. Потом убегал. Ещё каждые три дня заходила постоянная служка синагоги, глухая, как пень, горбунья тётя Сима. Она приносила продукты.

Единственное, что скрашивало вынужденное заключение Мишиева – его воспоминания. Он пытался припомнить каждую мелочь, приятную и неприятную, лишь бы заглушить изводившее его беспокойство о жене. Ей сейчас хуже, чем ему. И это передаётся. Немыслимым образом, но передаётся.

«Всё-таки надо позвонить ей», – твёрдо решил он.

Семён вышел на улицу. Время клонилось к полуночи. Город затихал. А на Щорса вообще стоял мрак. Ни одного фонаря. «Центр города называется», – неторопливо зашагав в сторону кинотеатра Низами, фыркнул Семён.

У будок телефонов-автоматов никого не было. В чайной, расположенной прямо под открытым небом, у колонн кинотеатра сидела шумная компания ребят, изрядно охмелевших от своего «чая». До конца последнего сеанса оставалась четверть часа. Надо было спешить.

Телефон работал. Рива ответила тотчас же.

– Бог ты мой, Сёма!.. Миленький, родненький… – обморочным голосом выстонала она.

– Родная, у меня всё в порядке.

– А я уж думала…

– Всё плохое выбрось из головы.

– Как же! Тебя нет и нет, – пожаловалась жена.

– Я ничего не крал и никого не убивал. Настоящего вора и убийцу я знаю. Как только выведу его на чистую воду, вернусь… Мало осталось, – говорил он, со злорадством думая, как от услышанного заёрзает Мокрица.

– Сёмочка, миленький, сколько всего я хотела тебе сказать, а ты позвонил, и всё вылетело из головы.

– Я всё знаю. У меня всё под контролем. Главное, не беспокойся.

Сказав это, Мишиев невольно улыбнулся. От этих слов Юнусзаде полезет на стену.

– Ты здоров? Не голодаешь?

– Всё на высшем уровне.

– Ведь врешь. По голосу чувствую, что-то не так.

– Просто страшно соскучился по тебе.

– Я тоже, – всхлипывает она. – Теперь хоть усну.

– Ну вот, задождило, – добродушно пеняет он ей.

– А как же? Мне бог знает, что лезло в голову. Ты у меня парень рисковый. Подставляешь голову под всякие беды.

– Разумно подставляю, – вставляет он. – А чтобы со мной всё было в порядке, сходи в синагогу, поставь во здравие свечку. Ты же у меня набожная.

Набожностью Рива не отличалась. От синагоги отвадил её он. Как коммунист Мишиев мог поплатиться за то, что жена посещает синагогу. Он ей намекал, чтобы она пришла к Бахазу. Тот ей поможет и деньгами и продуктами.

На слова мужа Рива отреагировала мгновенно:

– Обязательно. И, будь уверен, зажгу не одну свечку.

«Умница. Все поняла», – с облегчением подумал он, а вслух, неожиданно меняя тему разговора, спросил:

– Тебя там не мучили?

Рива ответила не сразу.

– Нет, конечно. А генерал Юнус-заде был предупредителен, вежлив. Умнейший и добрейший человек.

«Врёт! – догадывается он. – Всё с точностью наоборот. Она работает на телефон».

– Спасибо ему, – поддержал он и тут же добавил: – Ты обязательно сообщи ему о моём звонке. Передай привет и скажи, что я днями явлюсь к нему и доложу об интересующем его деле.

– Обязательно.

– В общем, за меня не переживай. Я иду по следу мерзавцев, подставивших меня.

– Я люблю тебя, Сёма. Береги себя, – почувствовав, что разговор подходит к концу, сказала она.

– Ты тоже себя береги. До скорого свидания.

– Целую, – выдохнула она.

Семён дал отбой и направился к своему постылому лежбищу. На всякий случай кружным путём. То, что его квартирный телефон на прослушке, он нисколько не сомневался, как и не сомневался в том, что определить, откуда звонок, слухачи смогут, в лучшем случае, четверть часа спустя. Мишиев хорошо знал технические возможности своей конторы. Достаточно времени, чтобы раствориться в тёмных улочках родного города.

На душе стало спокойно и хорошо.

4.

А утром улыбнулась удача. Да ещё какая! Хотя это уже не было утром. Шёл 11-й час дня. «Что значит спать без камня на душе», – сказал он себе, прислушиваясь к голосам, транслируемым его «телевизором и радио», забранными в железные прутья решётки. Они-то, те голоса, его и разбудили. Верней, один из них, показавшийся ему очень и очень знакомым. Только что этот голос кому-то из любопытных сказал:

– Радиатор закипел. Перед выездом не проверил. И вот…

Мишиев подскочил к окну. Возле красного «жигулёнка», над клокочущим горлышком радиатора, стоял… Исмаил.

– Аскеров?! Это ты?! – распахнув форточку, выкрикнул он.

Мужчина оторопело оглянулся на окликнувшую его форточку и кивнул.

– Проходи во двор. Первая дверь слева. У меня и вода, и ведро…

– Сёмка, ты?! – спросил он.

– А кто же?!

– Ну и ну! – воскликнул он, вбегая во двор.

Мишиев знал: Исмаила, блестяще защитившего в Казанском университете докторскую, несколько лет тому назад пригласили на работу в институт Губкина. Теперь он жил в Москве. И вот на тебе, оказался под окном его узницы. Он, оказывается, приехал в отпуск, который подошёл к концу, и в тот самый день, по большому блату, купил обратный билет.

– Ты смотри, – удивлялся он, тиская в объятиях Семёна, – под самый занавес, наконец, увидел тебя. Со всеми повидался, а тебя не нашёл. Ездил на твою старую квартиру, а там сказали, вы давно переехали. В адресном бюро, я знаю, шпионы не значатся.

– Это точно…

– Как ты? Что ты? Рассказывай!

– Тебя, Исмаил, сам Бог послал.

Мишиев, поведав ему придуманную на ходу легенду, попросил оказать небольшую услугу – сегодня же, не говоря никому ни слова, отвезти отсюда километров за пятьдесят.

– Мне как раз нужен такой человек, о котором никто б не смог подумать, что я обратился к нему, – подвёл итог он своей легенде.

– Ни за что! – лукаво подмигнул Исмаил и с таким же хитрющим выражением лица добавил:

– Вот если Родина не забудет… Орденок или медальку подкинет, тогда другое дело.

– Не забудет, корыстная твоя морда, – хлопнув друга по плечу, обрадовался он.

– Когда?

– Что «когда»?

– Когда и куда ехать, шпионская морда?

– Счёт сравнялся – один-один, – рассмеялся Мишиев. – Когда тебе будет удобно. А что касается «куда?», скажу по дороге.

– Я еду с базара. Отдам Нине покупки, билеты, и сразу к тебе…

– Кстати, как она?

– Кто, Нина? Прекрасно. Тоже интересовалась, куда ты запропастился.

– Исмаил, куда и с кем ты собираешься ехать – ей ни слова, – предупредил он.

– Хорошо. Через час будь готов.

– Да, – остановил Семен друга, – очень может быть, тебе захочется там заночевать… Экзотика, какой ты, отродясь, не видывал. На всякий случай скажи, что ты приедешь завтра, – посоветовал он.

– Если обещаешь экзот, что-нибудь придумаю.

– Действуй…

Собрался Семен в считанные минуты. Не успел разжиться пожитками. Бросив авоську с рубашкой и сменой белья на кровать, он, наконец, вспомнил, что ещё не завтракал, и направился на кухню. Он уплетал яичницу, когда входная дверь отворилась и на пороге появилась тётя Сима. «С чего бы это? – подумал он. – По расписанию она должна прийти завтра». Горбунья протянула ему вчетверо сложенную бумагу. «Записка от Бахаза», – разворачивая её, смекнул он.

«Привет! Ты что наделал?! Зачем звонил? Илья в панике. Судя по всему, за мной слежка. Я к тебе больше не ходок. Сиди как мышь. Теперь вывозить тебя будет проблематично. Однако уже кое-что реально наметилось. Борис».

Тётя Сима изваянием застыла у стола. Она явно дожидалась ответа. И Семён на том же листе дописал:

«Привет! Будь спок. Я исчезаю. Спасибо за всё. Только очень прошу, ставящей свечку во здравие помоги всем, чем можешь. До свидания».

…Исмаил подъехал раньше.

– Объявляй курс, штурман! – потребовал Аскеров.

– Штурманы сидят рядом с пилотами, а я на полусогнутых, на заднем сидении.

– Не вякай там. Говори направление, – смеясь, командует он.

– В сторону аэропорта.

– В сторону – значит не в аэропорт, – догадывается Исмаил.

– Так точно, – подтверждает Семён и просит ехать осторожно, чтобы не придрались гаишники.

Проезжая аэропорт, Мишиев, наконец, назвал конечную точку их маршрута:

– Рули на остров Артёма.

– Есть, шеф!

В посёлке Копчёных кутумов, за два с небольшим года, что он здесь не появлялся, ничего практически не изменилось. Всё те же промазученные четыре рыбацких лачужки, горы ракушек и тот же утёс в море, прозванный островитянами Беркутины. Неподалёку от крайней хибарки, рядом с камышами, кто-то конопатил лодку. Услышав ломкий скрип ракушек под колёсами машины, он обернулся. Семён сразу узнал его – Девятый Вал. «Постарел. И сильно сдал», – отметил Мишиев, махнув ему рукой. Тот широко улыбнулся.

– Балаш, к нам гости… Кажется, Лебедь, – крикнул он.

Из лачуги выглянула седая борода.

– Рыбий Бог, это я, Семён! – заорал Мишиев.

И Балаш со свойственной божеству солидностью вышел наружу. Он выглядел, как и прежде. И гораздо лучше Девятого Вала, хотя ему было уже под девяносто. Время его словно законсервировало.

– Кто они? – вполголоса спросил Аскеров.

– Мои самые лучшие друзья, – сорвавшись с места, бросил он.

И снова у прибоя, за камышом, была уха и раки, сваренные в мятом ведре. И водка. Рыбий Бог с первым тостом выпил грамм сто, а Девятый Вал даже не пригубил.

– Эх, Лебедь, язва желудка извела меня в конец, – перехватив вопрос Семёна, сказал он.

– Почему – Лебедь? – удивился Исмаил.

– Так его назвал Белый Берш, один из наших товарищей. Царство ему небесное, – ответил Девятый Вал и рассказал почему.

– Помянем его, – предложил Мишиев, разливая по гранёным стаканам водку. – Изумительнейший был человек. Добрейший, наивный…

– И большой политик, – улыбнулся Балаш.

– И смелый, как чёрт, – добавил Девятый Вал, припомнив, как тот спас его, когда он, сдуру, решил в зверский прибой рискнуть и кратчайшим путём, через Ствол – узкий проход в гряде скал – влететь в Домашнюю заводь.

– Лодка в щепки, а я вот он… Берш успел мне бросить верёвку. А ведь мог погибнуть.

– Да, тогда я думал, вам обоим амба, – задумчиво проговорил Балаш.

Исмаил был в восторге от мишиевского экзота.

– Лучшая ночь моего отпуска, – еле ворочая языком, успел выговорить он и, уронив голову на ворох морской травы, уснул.

– Принеси одеяло из моей хибары. Накрой его, – посмотрев на Семёна, распорядился Рыбий Бог.

Накрыв Исмаила одеялом, Семён подсел поближе к старикам и коротко рассказал, с чем пожаловал к ним.

– В общем, я в беде. Меня подставили. Я к вам за помощью.

– Ясное дело, – пробасил Девятый Вал. – К Беркутинам припадают, когда невмоготу.

– Чем мы можем помочь? – спросил Рыбий Бог.

– Единственный путь скрыться – уйти морем.

– До Дербента устроит?

Семён поднял голову. Балаш, обронивший это, смотрел на рубины догорающих углей костра. Он слишком хорошо знал его, чтобы подумать, что он шутит. В серьёзных делах он никогда не шутил.

– Послезавтра Славик держит путь именно туда. Копчёного балыка и икорки везёт своему постоянному клиенту. Думаю, ему не помешает иметь помощничка. Как ты считаешь, Леонид Петрович? – обратился он к Девятому Валу.

– Кому-кому, а Славка Лебедю не откажет, – прогудел тот.

– Кто такой Славка? – ещё не веря в удачу, любопытствует Семён.

– Как?! Ты не знаешь? – удивился Леонид Петрович. – Славёнок, внук усопшего Никиты – Белого Берша… Он пахан островских браконьеров. И у него лодчонка всем на зависть. На корме четыре «вихря». Ни один рыбнадзор не угонится.

– Не надо много говорить, Петрович, – перебивает Рыбий Бог. – Сходи, приведи его…

Утром, провожая Аскерова, Семён, ничего не объясняя, спросил, не смог бы он там, в Москве, подыскать ему крышу.

– Понимаешь в чём дело, мне месяцок-другой, по очень серьёзным обстоятельствам, надо отсидеться в укромном местечке.

– Что случилось, Мишиев? – встревожено вскинулся Аскеров.

– Лучше тебе не знать.

– Возможно, – подумав, согласился он.

– Понимаю: прошу невозможного.

– Почему же?.. Устроить можно.

Глазами, превратившимися в знаки вопросов, Мишиев посмотрел на друга.

– Видишь ли, Сёма, я работаю в Москве, а проживаю в Подмосковье. В Щербинке. Есть такой городишко. Там найти квартирку для тебя проблем не составит. Нина там всё может.

– В Подмосковье вообще здорово…

5.

Накидывалось всё, как на спицы неумелой пряхи. Едва приметные петельки, складывающиеся в узлы из самых пёстрых, казалось бы, ни с чем не связанных между собой событий, выпрядали чёрте что.