Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (III)

Кейси перекрутил ленту в обратную сторону и нажал на кнопку воспроизведения.

…Стюарт. Гарри, ваши отношения с Горби, как мне кажется, ты немножко того… приукрасил.

Гульбекян. (пылко) Обижаешь, Билл. Повторяю: лично мне не доводилось встречаться с ним и говорить о делах, но если захочу, то сделаю это в любое время. А наши люди имели и имеют такое удовольствие. Когда Горби был первым лицом в Ставропольском крае, наш человек Сашик Аванесян каждое первое число месяца приносил к нему домой дипломат, набитый советскими рублями. Он из рук в руки передавал его Раисе…

Стюарт. Что за деньги?

Гульбекян. Доля, дорогой Билл. Доля за железное прикрытие. Сашик держал в своих руках торговлю… Ни за что не догадаешься! (хохочет) Он держал монополию на продажу лука. А человеком, содержавшим около ста подпольно действующих текстильных, деревообделочных и перерабатывающих цехов и заводов, был Аркадий Манукян. Он приносил по тому же адресу раз в пять больше. Но Раиса больше доверяла Сашику. Она только его просила скупать для нее на черном рынке доллары… Аркадий и Сашик могли кого угодно смещать с должностей и назначать на них тоже кого им угодно. Все это, разумеется, делалось за деньги. Горби в них души не чаял. Именно они уговорили Горби пригласить в Ставрополь католикоса всего армянства Вазгена. А он, католикос, как ты знаешь, кушает из наших рук. Вазген в знак благодарности за добрые отношения к армянской диаспоре в Ставропольском крае подарил Горби золотой кинжал редкой армянской работы, а Раисе – бриллиантовое колье. Все это на наши деньги. Мы как чувствовали, на кого ставить…

Стюарт. А Шахназаров? Откуда он взялся?

Гульбекян. Шахназаров – нефтяник. Бакинский нефтяник. Там, в Баку, занимал высокий пост. Когда в Ставрополе стали разрабатывать нефтяные месторождения, его пригласили сюда в качестве консультанта. Пригласили не случайно. Он родственник Сашика Аванесяна. Двоюродный брат, кажется. Или женат на его сестре. Точно не помню. Это меня мало интересовало. Шахназаров с Горби очень сильно сдружились…

…Сейчас, здесь, на ранчо, держа в руке донесения от Центуриона, Рональду вспомнились и тот форум в Огайо, и те магнитофонные записи, что он с интересом слушал, и его встречи, неафишируемые и открытые, с международными лидерами всех армян.

– Уилли, – вдруг сказал он, тыкая указательным пальцем на что-то в листе. – Что это за детский сад? Вот здесь. Почему вместо точки – не то пика, не то кинжал?

– А-а-а, – засмеялся шеф ЦРУ. – Не пика это и не кинжал, а копье Лонгина – символ операции, которую я разработал. Им мы разобьем башку Красному дракону.

– Копье Лонгина, говоришь? То самое, каким на распятии убили Христа?

– Да.

– Дракон не Христос, Уильям, – глядя перед собой, раздумчиво тянет Рейган.

– Но убить его можно только им, копьем Лонгина, – возражает Кейси. – Кажется, Геббельс незадолго до войны с Советским Союзом говорил, что это карточный домик – потяни нужную карту – и все развалится. А начнем мы с Закавказья. Это та самая карта. Армяне готовы…

Кейси, распрощавшись, ушел. Рональд долго ворочался и не заметил, как заснул. Ему казалось, что, устав от ворочаний, он встал и, не надевая халата, подошел к окну. А там, за окном – похожая на череп огромная гора. Её обступили сотни людей в старинных одеяниях. Их лица искажены злобой. Он их видит, но не слышит, о чем они орут…

Зной и пыль… А ему прохладно. Он вдыхает… нет, не вдыхает, а пьет всей грудью муссон, пахнущий прогорклым дымком сожженной травы. Он у окна. Без халата, в трусах из синих цветочков, над которыми посмеялся Кейси…

Что-то в этой картине за окном творилось нездешнее, неведомое и жуткое, а ему ни чуточку не страшно. Рони снова поднимает взгляд на гору, похожую на череп. «Так это Голгофа, – догадывается он. И эта догадка нисколько не удивляет его. – Ну да, Голгофа, – шепчет Рональд. – На ней три креста. Тот, что посередке и в крови – крест Иисуса».

Солнце меркнет. Оно не может взирать на страшное зрелище. Земля содрогается. Иисусу больно. Очень больно. И Рони это чувствует. Словно в его плоть впиваются эти гвоздища. Он глазами Иисуса, глазами, полными мольбы, смотрит на легионера, стоящего рядом с палачом. Рональд знает, зовут его Лонгин. Он просит его убить себя…

Теперь он Лонгин. Какая-то таинственная и чудовищная сила, независимо от него, поднимает его руку с копьем. Рональд не хочет, а рука сама по себе вскидывается и бросает копье в Иисуса.

Теперь он Иисус. Боли нет. Ему хорошо. Несказанно хорошо. И он шепчет: «Свершилось!»

Рейган в страхе открывает глаза. В полумраке послышалось тихое, но внятное: «Свершилось!»

3.

Разразился грандиозный скандал.

Главврач Сабунчинской больницы проклинал тот день, когда к нему в клинику привезли этого безымянного пациента.

Дежурный, заведующий хирургическим отделением, его не принимал и ни за что не принял бы. Это, едва подающее признаки жизни, тело со следами ожогов, вывороченной ключицей и с признаками сотрясения мозга в любую минуту могло стать трупом. А тот, кто доставил его сюда, ничего вразумительного объяснить не мог: и кто он, и что с ним в действительности произошло. Сказал, что покалеченного нахально запихали ему в «жигуль» в Сураханах милиционеры. Там будто бы взорвался дом. Из-под его обломков вытащили этого, чудом уцелевшего мужика.

– Будет жить? – поинтересовался доставивший сюда пострадавшего хозяин «жигуленка».

– Конечно будет. Страшного для жизни ничего не вижу, – после тщательного осмотра определил хирург.

– Если бы вы видели, что осталось от того дома… – покачал головой хозяин «жигуленка» и, окинув взглядом медперсонал, добавил:

– Видит бог, он в рубашке родился.

– В обгоревшем костюме, – шаловливо скривив губы в улыбке, уточнила медсестра.

Дежурный врач нахмурился. В другой раз он от души рассмеялся бы словам острячки. В другой бы раз, но не сейчас. Слова «взорвали дом» и то, что этого, приходящего в сознание человека извлекли из-под руин, насторожили хирурга. Документов при нем не было, а тот, кто привез, тоже не мог назвать ни фамилии его, ни имени.

И дежурный врач решил не принимать больного. Ему не хотелось иметь неприятностей. Очень может быть, там, в Сураханах, была криминальная разборка, а этот неизвестный субчик, мог оказаться бандитом.

Милиция Ленинского района, где располагалась Сабунчинская больница, категорически запретила ее медицинскому персоналу размещать и оформлять подозрительных пострадавших из других районов, чтобы не навешивать на себя лишние, и так с избытком висящие на них нераскрытые преступления. А этого привезли как раз из соседнего, Орджоникидзевского района. Ведь поселок Сураханы находится именно там. «Мало ли что там, в Сураханах, могло произойти. Иди потом и отвечай перед легавой братией», – подумал дежурный врач, а вслух резко, с глухой раздражительностью, неожиданно для себя зычно выкрикнул:

– Вези его в Семашко!

Звонкий голос хирурга, отскакивая от стен пустого коридора, эхом покатился до самых настежь открытых уличных дверей и растворился в брезжущем свете наступающего утра.

– Там никого нет, – дохнул водочным перегаром санитар. – А что теперь делать? – невпопад спросил он, словно от этого дебелого забулдыги зависел выход из возникшей ситуации.

И в это время из комнаты отдыха донесся телефонный звонок. Трубку подняла медсестра.

– Вас! Главврач! – свистящим шепотом произнесла она.

Надтреснутый со сна голос главврача был явно встревожен.

– Ты сейчас принял больного из Сураханов? – не здороваясь, спросил он.

Хирург обрисовал ему картину и пожаловался, что не знает, что делать и как сбагрить его отсюда в Семашко.

– Ни в коем случае! – зловещим полушепотом произнес он. – Оформляй! Помести его в отдельную палату.

– Откуда я ее возьму? У нас их никогда не было.

– Освободи ординаторскую, – не меняя тембра голоса, приказал главврач.

– Как его фамилия? Как записать? – сдался хирург.

– Не знаю. Придумай, какую хочешь… Он в сознании? Что-нибудь говорит или говорил?..

– Кажется, пришел в себя. Но молчит.

– Приставь к нему кого-нибудь из сестёр. Все, что он будет говорить, даже бред, пусть старается запомнить, а лучше… А лучше – записывать. Понял?

– Понял, понял!

– Ну и хорошо.

…Главврача, спящего после трудного дня мертвецким сном, растолкала жена.

– Вставай! Ну, вставай, говорю, – тормошила она его.

– Что?! Что случилось?! – как ужаленный, ничего не понимая, вскочил он.

– Тебя к телефону.

– Ненормальная!

– Сам ненормальный! – обиделась жена. – Возьми трубку! С тобой хочет говорить председатель КГБ Заир Юнусзаде.

– Что?! – вытаращился он.

У дверей палаты, что еще неделю назад считалась ординаторской, где стояли пять столов для пяти врачей, а теперь лежал таинственный незнакомец, поставили стул. На него, сменяя друг друга, каждые три-четыре часа, усаживались, не менее таинственные, мрачные и странные типы. Они охраняли больного. Никого к нему не допускали и злыми глазами провожали проходивших к нему врачей и медсестер.

Сегодня утром сюда, в Сабунчинскую клинику, должен был приехать сам Заир Юнусзаде. Главврача предупредили об этом накануне. И с вечера он весь технический состав бросил в то служебное крыло корпуса, чтобы навести порядок.

Замглавврача по хозяйственной части, отставной армейский подполковник, надзирая за суетящимися санитарками, хорошо поставленным голосом, как на плацу, покрикивал:

– Чтобы все блестело, как у кота яйца! Не каждый день прибывают к нам генералы!

В палату загадочного пациента поставили телевизор, торшер, журнальный столик, вазу со свежими цветами и громадное, старинной работы кресло. Естественно, для генерала. Больной постанывал, но ничего и ни у кого не выспрашивал. Все, что нужно знать, командирским голосом сообщал плац-подполковник.

К 10 часам вечера в бывшую ординаторскую в сопровождении свиты пришел главврач. Он остался доволен проделанной работой и обстановкой в палате.

– Вы стонете. У вас что-нибудь болит? – наклонился он к больному.

– А как вы думаете? – слабым голосом, умирающего, вопросом на вопрос ответил тот.

– Вам должно быть уже лучше. Сотрясение было легким. Внутренние органы целы. А ключица заживет. Через месяц снимем гипс. Вероятно, неприятные ощущения, которые вы испытываете, это остаточное явление того психического шока, что вам пришлось пережить, – с уверенно чеканил он.

– Наверное, – простонал больной и попросил снотворных пилюль.

– Дайте ему седуксена, – распорядился главврач.

В полночь, пришедший на смену охранник прошел в палату и тут же вышел.

– Ну и храпит, зараза! – громко рассмеявшись, сказал он и направился к столику дежурной медсестры.

Переполох поднялся ровно в 6.30 утра. Медсестра, пришедшая в палату с термометром, обомлела…

Семен Мишиев, он же полковник Боливар, изображавший храпящего больного, поднялся с койки тотчас же, как только шаги охранника утонули в глубине коридора, где сидела дежурная медсестра. Дальше он действовал так, как и продумал еще с вечера. Отключив из сети торшер, он уложил его вместо себя в постель и накрыл одеялом. Сделал он это мастерски. В неверном свете ночника нельзя было различить – то ли «кукла», то ли на самом деле накрывшийся с головой спящий человек. Вот если бы еще он храпел… Оставшись довольным своей работой, Семен еще раз прислушался к звукам в коридоре, а затем, отворив скрипучую дверцу шкафа, принадлежавшего выдворенным отсюда ординаторам, взял чей-то халат с брюками и подошел к окну. Ему повезло. Палата размещалась на первом этаже. До земли всего метра два.

Никто не обратил внимания на фигурку в белом халате, уверенно вышедшую через ворота. «Врач», – подумал привратник, поднося к губам дымящийся чай…

Рядом с больницей стояло два припозднившихся таксомотора, для которых в это время всегда находились клиенты. Садиться в них он не стал. Рискованно. При расследовании их в первую очередь станут допрашивать. Семен прошел мимо зазывно мерцающих зеленых огоньков и пошел вниз по асфальтовому склону, ведущему к магистрали, где почти сразу же остановил «волгу» в шашечках. Она возвращалась из аэропорта без пассажиров.

– Садись, доктор, – гостеприимно пригласил водитель. – Куда?

– В центр.

Подъезжая к Багировскому мосту, Семен довольно естественно и убедительно стал сокрушаться по поводу того, что якобы в спешке забыл на работе портмоне.

– Если согласишься подождать меня возле дома, я вынесу тебе вдвое больше, чем выйдет по счетчику. В залог могу оставить часы.

– Ну что ты, доктор?! Не люди мы, что ли? Не надо залога. Подожду.

– Спасибо. Давай на Первомайскую.

Семен направлялся туда, где никому и в голову не могло придти искать его – в синагогу. К своему старинному другу, раввину Бахазу Шалмееву. Они встречались очень-очень редко, зато оба знали: в случае беды один другого обязательно прикроет.

Никто из самых дошлых аналитиков КГБ никак не сможет увязать их между собой. Сюда не сунутся.

– Все! Приехали, – объявил Семен.

«Волга» резко затормозила.

– Подожди, вынесу деньги.

– Не надо. Считай, что ты побывал у меня в гостях, – сказал водитель и рванул с места.

– Спасибо, – произнес Мишиев, на всякий случай фотографируя взглядом номер машины.

Раввин открыл двери, словно давно поджидал его у Божьего порога.

– Сема!?

И друзья обнялись.

Четверть часа спустя, услав Бахаза, Мишиев набрал код Москвы, а затем номер нужного человека. Никто к телефону не подходил. Он уже хотел положить трубку, как эфир характерно щелкнул и ворчливый голос вместо «Алло!» проскрипел: «Какого черта?»

– Это я, – сказал Семен.

Эфир осекся и, наверное, с минуту молчал.

– Сема? Ты? Жив? – бодро, но недоверчиво прозвучало в ответ.

– А что, Мокрица не передавал?..

– После того, как сообщил, что дыру, где ты был, взорвали, он на связь не выходил.

– Да, меня взорвали в его халупе. Но, как видишь, остался жив…

– А что с «пуделем»?

– Не знаю, – ответил Семен.

– А я знаю! Его выкрали.

– Выкрали или сгорел?

– Выкрали.

– Информация от Мокрицы?

– А от кого ж еще? Агу сразу же хватил инфаркт. Он в Кремлевке.

– Что ты говоришь?!

– А как ты думаешь? Ты знаешь, сколько там было?

– Нет.

– Двадцать восемь миллионов долларов и три миллиона фунта стерлингов.

– Ну и ну! – удивился Мишиев.

– Есть какие-нибудь версии по поводу того, кто мог это сделать?

– Ума не приложу. Либо Мокрица, либо…

– Что «либо»?..

– Либо меня пасли из Москвы…

– Сема, обмозгуй все… А я посмотрю отсюда… Свяжемся через три дня. В это же время. В общем, я рад, что ты жив… Пока.

В ухо загнусавили отбойные гудки.

4.

…Они понимающе переглянулись.

Все вставало с головы на ноги. Его, Семена, вели от самой Москвы. Но как он мог не заметить? А ведь чувствовал. Но чувство – не факт. Оно повесомей. Правда, ни глазами его не увидеть, ни в руки не взять. Во всяком случае, Семен безоговорочно доверял своему седьмому чувству – интуиции. Она никогда не подводила его.

Мишиев хорошо помнил ту, не покидавшую его весь тот день, беспокойную дрожь. Как он тогда, в Москве, ни хитрил, как ни кружил, заметая следы, оторваться, стало быть, не смог. Хотя мог поклясться, что хвоста за ним не было. У ж что-что, а слежку, как бы хитро ее не обставляли, он, за долгие годы агентурной работы, мог распознать по самым, казалось бы, пустяковым деталям.

Теперь он все понял. Никого и не надо было пускать по его следу. Кому нужно, знали всё. И когда он прилетит, и что у кого возьмет, и где в Баку состоится передача того груза. Знали, подлецы, и еще до его прибытия установили адскую машину. Чтобы его разнесло в клочья. Все рассчитали, мерзавцы. Все, за исключением того, о чем ведать не ведали – о его прямо-таки звериной интуиции. Откуда им было знать о ней?

Эта кукующая кошачья тварь ходиков ему сразу не понравилась. Нечто зловещее было в ее куковании. А дальше действовал не он, не его разум, а то необъяснимое, которое учёные люди называют подсознанием. Без всякого умысла, и вовсе не из соображений безопасности, он отыскал в дворовой кладовой, куда поместил «пуделя», обрывки каких-то проводов и нарастил их к телефонному аппарату, чтобы, когда зазвонит, он не мог бы слышать скребущего по сердцу кошачьего «ку-ку».

И на этот раз интуиция вытащила его из-под неминуемой гибели. Именно она привела Мишиева в синагогу. Ведь он мог еще укрыться в доме любимой женщины. Она ни за что бы его не сдала. Но голос, тот таинственный голос его ангела-хранителя, по-тихому и упрямо нашептывал: «Беги к Бахазу, в синагогу…». И он не ослушался. И, как вскоре выяснилось, не зря.

Бахаз уже к вечеру следующего дня обладал теми сведениями, о коих вряд ли догадывался со всем своим КГБ Мокрица. Нет, то, что Мишиева вели из самой Москвы и то, что его хотели убить, и то, что у него выкрадут привезенные деньги, Мокрица, безусловно, знал. Он однозначно был в сговоре с теми московскими парнями, представлявшими из себя такую силищу, какой генерал Юнусзаде не мог перечить, и по-чекистски, коварно, предал уже выпихнутого из коммунистического олимпа своего благодетеля Агу. Его предательство не стоило ему и тридцати серебряников. Не получил он за него и ломаного гроша из денег, отобранных у Семена. Генерал не увидел даже, как выглядел этот груз, названный им, видимо от большого ума, «пуделем».

Нет слов, Мокрица был в курсе всего. А вот куда и кому и кто умыкнул, доставленного им «пуделя», генерал-дегенерат, то есть лейтенант, понятия не имел.

Зато он, майор госбезопасности Семен Мишиев, не будучи шефом КГБ и, владея всего лишь оперативным псевдонимом «полковник Боливар», который некогда присвоил ему Ага, знал доподлинно, куда и кому передали украденную у него валюту. И знал от Бахаза. А Бахаз знал всё.

Этот невзрачный на вид человечек, с добрейшими глазами ягненка, истово и искренне молящийся Богу, обладал такими источниками информации, какие бакинским чекистам и не снились. В течение дня, пока Семен отлеживался в его каморке, он вызнал и, прямо-таки на блюдечке, преподнес ему то, о чем Мокрица вряд ли когда-нибудь узнает. А ведь никакой он не разведчик. Обыкновенный священник. Нет, необыкновенный. Теперь Мишиев воочию убедился, что израильский МОССАД – громадная силища.

«Пудель» в тот же день был доставлен в Эчмиадзин. И в тот же день служки католикоса Вазгена раздирали перед Его Святейшеством тюки, набитые американскими и английскими купюрами. От такого количества валюты Вазген, аж, потерял дар речи. И отнюдь не потому, что за нее, по действующему законодательству СССР, полагалась суровая уголовная ответственность. Это как раз таки меньше всего беспокоило Вазгена. Бояться этого ему и в голову не приходило. Шокировало другое. Он с минуту, наверное, словно оглушенный громом небесным, стоял у зелёной горы, вывалившихся из растерзанного «пуделя» деньжищ.

– О, господи! – воздев руки к небу, выстонал он. – О, господи, это великий знак от тебя!.. Знать, быть Великой Армении, коль есть такие сыны в народе нашем, как Шахназаров. Долгие лета ему и здоровья! Долгие лета и здоровья друзьям его, помогающим нашему многострадальному народу в его благородной и святой борьбе.

Эта куча деньжищ не могла не поразить католикоса. Перед ним лежал, чуть ли, не весь годовой бюджет республики.

Главному чекисту Азербайджана и в голову не могло прийти, что его «пудель» с богатым нутром в тот же день после взрыва на конспиративной квартире, мог оказаться в Эчмиадзине, в апартаментах Его Святейшества католикоса Вазгена. Да и судя по всему, Мокрицу вовсе не интересовало, куда денется столь жирный московский груз. И как их пропажа больно ударит по его благодетелю, его тоже не волновало.

Он выполнял спущенный ему из Москвы приказ. А что касается Семена Мишиева, так на него Мокрица вообще плевать не хотел. Курьер он и есть курьер. И начхать ему на то, что Ага доверяет ему. Кроме того, очень даже хорошо, что он остался жив и еще вот сбежал из больницы. Теперь пропажу всех миллионов благодетеля можно запросто списать на него. Мол, этот хитрый горский еврей сымитировал взрыв на конспиративной квартире, чтобы присвоить привезенные им сюда миллионы…

… – Ну и дерьмо!.. Я как чувствовал, – скрипнул зубами Семен.

– Не бери в голову, Сема, – сказал тихо раввин, – твой генерал накатывает ложь на другого.

– Как это?

– А так. Мне об этом сказал Илья…

Мишиев кивнул. Речь шла о близком родственнике Бахаза, особом порученце генерал-дегенерата Ильясе Оруджеве.

– Он, генерал твой, – продолжал раввин, – все валит на какого-то полковника Боливара.

– Бахаз, дорогой, так полковник Боливар не кто иной, как я. Это моя оперативная кличка.

– Ну и ну! – плюхнувшись в кресло, потерянно вымолвил раввин.

– Подробней, пожалуйста, Боренька, – назвав друга по имени, которым его окликали на улицах их детства и ныне еще называют в миру, попросил он.

– Сейчас, – раввин кинул взгляд на сверкающий диск напольных часов, – то есть через четверть часа, наш Илюша вылетает в Москву с устным донесением от Юнусзаде. Содержание доклада таково: «Пудель» в руках полковника Боливара. Полковник бежал. Организован поиск. Прорабатываются всевозможные адреса, где он может отсиживаться».

– Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! – бегая по комнате, ревел Мишиев.

– Не так уж и плохо, Сема, – усмехнувшись, вкрадчивым голосом, негромко, но веско произнес Бахаз.

– Что ты имеешь в виду?

Раввин прищурился:

– Когда ты под утро явился сюда, ты, кажется, с кем-то из москвичей связывался по телефону. Или я ошибаюсь?..

– Ну и что?

– Неужели не понятно?! Упреди… Слей москвичу всю информацию, что ты получил от меня.

– Ты гений, Борис! – потянувшись к телефонному аппарату, выдохнул Мишиев.

– Никакой я не гений. Я раввин, – кротко отозвался Бахаз.

– Вор! Мерзкий вор!.. – закончив разговор с Москвой, со вчерашним своим собеседником, прошипел Мишиев.

– Ты о Вазгене? – кротко уточняет раввин.

– А о ком же еще?! Мы подведем его к ногтю! Так опозорим, что ему мало не покажется. Все до копейки выбьем.

Бахаз громко рассмеялся, а затем, многозначительно кашлянув, тихо и проникновенно произнес:

– Не мели глупостей. Он вам не по зубам. За всем этим стоят люди, под которыми ходит КГБ. Одна фамилия Шахназаров тебе о многом должна сказать. Он ближайший советник Горби. С его подачи, и Ага и, вероятно, еще кого-то с ним, из верхушки, лишили властных рычагов. Уверен, эти деньги не принадлежали твоему хозяину. Потому его кондратий и долбанул…

– Очень может быть, – глубоко задумавшись, пробурчал Мишиев.

Раввин, однако, на этом не стал останавливаться:

– Никому до Вазгена не дотянуться. Даже нам, евреям. Не потому, что мы слабы, а потому, что такой команды от наших никогда не поступит. Напомню, в 60-х годах в Израиле, на соборе, в котором приняли участие высшие армянские иерархи, было принято решение о всесторонней поддержке друг друга и невмешательстве в деятельность наших конфессий…

– Я об этом слышал… Но не думал, что это правда, – не без разочарования промямлил Боливар.

– Правда… Еще какая правда, – усмехнулся раввин.

– Боря, ну скажи на милость, зачем ему, Вазгену, понадобились такие деньжищи? Что ему, мало перепадает от взносов прихожан?

Раввин пожал плечами, а потом осторожно добавил:

– Большие деньги армянскому первосвященнику, очевидно, нужны не для мошны. Они,смею полагать, для иных целей.

«Какие такие у каталикоса могут быть цели, что стоили бы десятки миллионов долларов?» – нахмурившись, не без скепсиса спросил себя Семен. А раввин ничего по этому поводу не подумал. И осталось непонятным: либо Бахаз просто высказал своё предположение, либо знал, о чем говорит. Если бы наверняка знал, то от него бы не стал скрывать. Нет, не знал.

Но то, что раввин попал не в бровь, а в глаз, в мире пока знало не более десяти человек. И в первую голову эти трое, что сидели далеко-далеко, на другом конце света. И не в синагоге, а в штаб-квартире ЦРУ – Уильям Кейси, его заместитель Билл Стюарт и, прибывший из Чикаго, лидер партии «Дашнакцутюн», Ричард Хачиксон. Правда, Кейси находился в своем кабинете и внимательно слушал трансляцию диалога между Биллом и Ричем Хачиксоном. Он с самого начала решил так, хотя Хачиксон настаивал на встрече именно с ним, с Кейси.

– Уилли, – связавшись с ним по домашнему телефону, говорил Хачиксон, – дело, которое я хочу с тобой обкатать, предназначено только для твоих ушей.

– Может быть, по телефону и выложишь, Ричи? Мои уши как раз настроены…

– Нет. Не телефонный разговор, – отрезал Хачиксон.

– Но если так, приезжай, – тоном, дававшим понять собеседнику, что это ему не очень-то нравится, проскрипел Кейси.