Последний Оазис

– Не сошлись характерами! – весело заявил он и развел руками. – И не женились. А с моим братом сошлись и… женились. М-да… – теперь он сказал грустно. Но, подумав, вздохнул и закончил: – А я пошел мечту сбывать, так сказать. Наружу-то выбрался, а мир так и не увидел: засел в своей лавке у окраин Эшгета, и дело с концом. Так что спасибо, друзья, вам, выходит.

Он даже пихнул Когона в бок и похлопал Ильсо по плечу, но никто не шевельнулся. Даже Этель смотрела с интересом, кутаясь в шелковый платок. И пока Когон складывал в уме пазлы, спросила:

– Значит, ты шел через Молчаливую пустыню в Эшгет, так? И видел Хрустальную Цитадель? И даже… не умер?

– Почти, – хохотнул гном и полез в сумку. Облаченные в беспокойное пламя факелов, тени всех четверых подрагивали. Тоскливый ветер разносил песок. – Вот, возьми. Будет тебе подарок.

Он что-то достал из сумки, вложил в ладони Этель и посмотрел на нее так тепло – по-отечески, что Когон вздрогнул: наверное, он никогда не ощущал на себе такого взгляда. Но замерли все, буквально ожидая, когда девчонка представит их взору очередной гномий подарок.

На вид это был лишь маленький мешочек размером с половину девчоночьей ладони, но она поспешила его открыть и достала… какой-то засушенный стебель. Все три взгляда повернулись на гнома в ожидании объяснений: это был совсем не шелковый жилет и даже не носовой платок с вышивкой, но так же на равных гордо назывался подарком.

– Это для сна, – отмахнулся гном, как будто смущаясь. – Бери-бери, спасибо скажешь! Я после этой пустыни спать не могу.

– В каком это смысле, гном? – нахмурился Когон. – За весь путь ты что, ни разу не спал?

– Ну, как же? Спал, конечно, дуболоб ты зеленый! Для этого и носил с собой эту траву все двести лет.

– Хочешь сказать, что путники, которые не вернулись в Иррахон, просто лишились сна, сошли с ума и умерли от бессонницы? – подытожил Ильсо.

– Ничего я не хочу сказать, ясно? – огрызнулся Оргвин. – Говорю только что меня спасло. И отдаю защиту Этель, а не вам двоим, умникам.

– Н-но… как же… – Этель явно смутилась, польщенная вниманием гнома, и застыла с растерянным лицом между тремя мужчинами. А потом промямлила: – Как же вы?

– Подожди, гном, – вмешался Когон. – Давай по порядку: ты ушел с Тусклых гор в Молчаливую пустыню, так? Дальше что было? Как ты очутился в Эшгете и не смог заснуть?

– Вот-вот, именно, что я смог! Но эти сны… они будто меня уносили в какое-то темное гномье царство – там и семья моя была, и невеста несостоявшаяся, но все они будто исказились, как будто и не они были вовсе, а какие-то монстры носили их лица и влезали мне в голову. После этого я не смог спать. Нанял молчаливых странников, чтобы они мне принесли эту траву, ну и… жизнь наладилась.

– Как молчаливые странники тогда здесь выживают? – спросил Ильсо, и гном кивнул:

– Они отлавливают летающих клешней – это такие мелкие существа, которые устойчивы к влиянию Песни Сновидца.

– Песни?

– Ну да, Песни, – проворчал Оргвин и со вздохом пояснил: – Растение такое, которое всех усыпляет, а клешни слетаются на добычу. Они, к слову, плотоядные, так что… чую, попадем мы к утру на кладбище под открытым небом.

– Как ее преодолеть? – спросил Когон.

– Кто бы знал, да! Особенно всем мертвецам, сгинувших в этих песках, не помешало бы это знание, правда?

Он фыркнул и, махнув рукой, гордо обошел всех спутников и направился дальше один, во главе отряда. Этель опустила взгляд на подаренное сухоцветие: от прикосновений оно крошилось, но если в нем правда заключалась надежда на спасение, то следовало приберечь эту ценность.

– По крайней мере, если девчонка не уснет, она сможет спалить и цветок, и летающих клешней, и зад проснувшимся монстрам, – задумчиво проговорил Ильсо. Этель спрятала подарок в сумку. – Гном ловко просчитал, кому отдать стебель.

– Думается мне, что он отдал ей цветок совсем по другой причине, – протянул Когон, и, словно в подтверждение его слов, волосы девчонки засветились. Она сказала:

– Но спалить угрозу я и впрямь могу, мне даже подходить не надо.

– Стрела Ильсо тоже поразит цель за сто шагов, но его гном не выбрал. В тебе сила, крошка, но у эльфа чутье и опыт.

– Оргвин теперь не сможет спать, – напомнила Этель.

– Разберемся, – заключил Когон. – Если здесь пока безопасно, то мы, возможно, даже утром устроим привал. Обменяетесь “амулетом”, чтобы гном выспался.

– Но есть и плюсы, – встрял Ильсо, и в его глазах заиграла хитринка. – Теперь нам не нужно опасаться ни монстров, ни пустынных зверей: более смышленые сюда не доходят, а те, что поглупее – давно спят сладким сном.

На мгновение все трое замерли, как бы оценивая сказанное на предмет истинности, а потом прыснули: забот и правда поубавилось, к тому же теперь они точно знали, к чему готовиться.

Оставалось только идти и стараться не вздрагивать от каждого случайного шороха.

Глава 19

Этель не вздрагивала: казалось, что они столько уже преодолели, что с каким-то цветком расправятся в два счета! Тем более, что в отличие от путников-предшественников, они знали, где именно их поджидает опасность.

А наутро, когда показались первые солнечные лучи, столкнулись с ней лицом к лицу: возле редких камней, у валунов и верблюжьих колючек проклевывались жесткие зеленые ростки с сиреневыми лепестками и желтой сердцевиной. И чем дальше шли, тем их становилось больше – целые поляны среди песчаной пустоши. И да, от них исходила легкая, приятная слуху мелодия.

Но никто не уснул и даже не зевнул в ответ на ее красоту, не слетелись и Крылатые Клешни: Песнь Сновидца оказалась совершенно безобидной. Правда Ильсо все-таки два раза стошнило. Когон посмеялся, что это все его трава виновата – эльф только ее и ел за всю пустыню, и на этом их приключения закончились.

Теперь они просто шли, время от времени улавливая эту пустынную песню, и любовались цветочными полянами, словно тут был луг, а не край пустыни. Иногда Этель сомневалась, что они прошли Иррахон: казалось, что настоящий оазис (или даже тот райский сад, который искал Император) расстилается перед ними. Смущало только то, что здесь не было воды, и цветы росли на сухом песке. Может, тоже сухоцветы, как у нее в волосах? Подойти проверить Когон не позволил.

Он теперь смотрел странно, говорил мало, а если говорил, то интересовался, где подарок Оргвина и не вспыхнут ли сейчас волосы. И они не вспыхивали: Этель не чувствовала опасности или смущения, теперь она сосредоточилась на деле – надо было следить за цветочной песней и дойти до Цитадели.

Останков животных им также не встретилось: казалось, будто все байки про край пустыни оказались, в самом деле, байками. Но что тогда значил жест Оргвина с передачей оберега? Он теперь шел впереди и будто тоже не понимал, что происходит: эта сила чуть не сгубила его двести лет назад, так почему пропускает сейчас?

Они прошли уже двое суток: прятались под тенью пустынных валунов днем, а на закате выходили в путь. Карта больше не помогала: все опознавательные знаки были пройдены, оставалось только продвигаться вперед и желательно не сбиться. А сколько – день или месяц – не знал, наверное, никто из путников.

Увидев, как зарождается на горизонте третий рассвет, Этель обернулась на Ильсо с Когоном: они шли замыкающими и должны были скомандовать привал. И пока солнце не набрало дневную силу, неплохо было бы отыскать тенистое место.

– Устала, крошка? – только бросил Когон на взгляд Этель, и она смутилась: что-то он зачастил со своим “крошка” после того, как они вышли из Иррахона. Она пропускала это обращение мимо ушей и никак не реагировала, хоть и казалось, что оно какое-то… личное. И до этого он еще кричал “моя”: даже Лайонель не говорил ей, что они пара, а Когон…

Она выдохнула, прогнав неуместные мысли, и ответила:

– Тут совсем пустошь, нет ни одной тени. Можем еще пройти, пока не так жарко, хотя и… вымоталась, да.

Она призналась и махнула рукой: пусть как хочет, так и реагирует, но Когон заметил другое:

– Главное, что здесь цветочного поля нет. Не знаю, как вас, а меня это радует: пустыня хотя бы на пустыню похожа.

– Главное, что не на кладбище, – съязвила Этель и развернулась, чтобы продолжить путь, как подал голос Ильсо:

– Стой. Назад. Все… назад.

Она считала бледность на его лице, Когон тоже нахмурился, а эльф пояснил:

– Слышу… музыку. Другую музыку.

– Проклятье! – рыкнул Когон и вытащил топоры.

– Оргвин! – воскликнула Этель и, забыв о наставлении Ильсо, ринулась спасать на порядок ушедшего вперед гнома. Но эльф и орк преградили ей дорогу собой. Гном не обернулся: он шел, будто очарованный.

– Надо его вернуть! – воскликнула Этель. – У меня сухоцвет! Я могу!

– Не пойдешь одна! – отрезал Когон. – Мы даже не видим, где этот цветок!

– И не увидим, – встрял Ильсо. – В этом и загвоздка. Придется отпустить девчонку, чтобы она нашла его и сожгла. Если беспокоишься, дай ей топор для надежности.

– На сколько мы еще можем подойти? – спросил Когон, и Этель прислушалась: сейчас она не слышала ничего, в отличие от хора цветов прежде. Им точно грозило то, о чем они все подумали?

Но ее сомнения разрушились тотчас, когда над головой Оргвина закружили мощные черные птицы с клешнями вместо лап. Не подозревая, что в ловушке, гном достал молот.

– Худосочная задница Бронга, – выругался Когон и, не дождавшись ответа Ильсо, бросился к нему на выручку.

Этель металась: если они отобьются, то уснут, а если не отобьются, то…

– Надо идти! – крикнула она Ильсо, ощутив на лице вдруг возникший порыв пустынного ветра. – Им не справиться!

В ответ эльф кивнул и потянулся за луком. Этель помчалась за Когоном, по пути формируя в ладонях огненные шары. Весь ее гнев, скомковавшийся в груди, вспыхнул в волосах, и она атаковала. Шары достигли целей, обугленные птицы с криком рухнули на песок. Другие, будто увидев новую цель, направились к ней.

Этель была готова, но первых двух настигли стрелы Ильсо, следующих забрали ее шары, Когон впереди в прыжк еразрубал особенно рьяных особей, но, по большей части, отгонял их от Оргвина. Гном осел на землю, выпустил оружие и не шевелился. Что он видел? Какой сон? Или его разум захватила та бесплотная тьма из кошмара? Этель решительно направилась вперед.

– Когон! – крикнула она, испепеляя одной только мыслью кружащих над воином птиц. Орк повернулся на ее голос, но и его лицо вдруг застыло, охваченное цветочным дурманом. Вслед за гномом он упал на колени и выпустил топоры.

– Когон! – повторила Этель и ощутила, как от ужаса задрожали ее руки: он ее не слышал. Воронка слетевшихся на легкую добычу клешней вспыхнула рубиновым пламенем, в волосах Этель раскалился сухоцвет.

– Ильсо, сюда! – крикнула она не своим голосом. В лицо ударил пепел, в воздухе парили тлеющие черные перья – единственное, что осталось от летающих клешней. Но это ничего не решило: ее друзья лежали, охваченные мороком, и видели губительны сны.

– Я так же усну, Этель, – отозвался эльф. – Тебе нужно прикрытие со спины. Иди.

– Трус! – бросила она в сердцах, не подумав, что в его словах истина, и, с болью оставив на песке поникших друзей, помчалась на звуки.

Теперь она услышала. Тонкая мелодия – голосок любящей матери, которой у нее никогда не было, – убаюкивала, приглашая в царство грез и сновидений: туда, где нет ни страхов, ни обид. Но она шла туда с четким намерением – уничтожить. В ее руках сила, в ее крови магия, и она возьмет свое – жизнь цветка за жизнь друзей или власть над чарами.

Он рос одинокий, на растрескавшейся почве, такой же сиреневый с желтой сердцевиной, как и огромные поля до него, но именно он один, а не его близнецы прежде, бесчестно и подло забирали жизни.

Этель не думала – чувствовала, что должна делать: гнев решил за нее, и она, склонившись, коснулась его раскаленной ладонью и потянула корень из земли.

Цветок взревел. Заорал нечеловеческим голосом, превращая уютную колыбельную в стон стаи раненых слонов. И еще он оборонялся.

Будто впитав в стебель магические силы Этель, он теперь разил залпами ей в грудь, что оставалось только закрываться или отвечать тем же. И еще этот зловещий утробный голос, который будто звал ее в саму бездну ада…

Уворачиваясь от новой огненной струи, Этель перенаправила ее поток, но стебель словно стал металлическим и выдержал этот магический натиск. А гнев Этель сменился испугом: она не всевластна, и она не может одолеть какой-то несчастный цветок! Так наивно, так опрометчиво и постыдно было предполагать, что она – рабыня с виллы змеелюда – имеет право вершить судьбы? Да она кувшин с вином до кухни не донесет – оступится, а чтобы доверить стихию?

От досады она поджала губы и снова ощутила себя беспомощной, что глаза наполнились слезами, и руки охватила дрожь: даже получив магию и даже обретя силу внутри, ты не получаешь защиту навсегда. Ты должен доказать, что ты достоин владеть ею. И сегодня она этот тест не сдала. Отдав в доказательство две дорогие сердцу жизни.

Цветок вырос прямо на глазах, замахнулся огненным стеблем, как плетью, и Этель упала. На щеке запылал ожог. Не осталось от Песни Сновидца никакой песни, теперь в ней пылала лишь ярость, и, видимо, она была сильнее злости Этель.

Она еще перевернулась, чтобы посмотреть на друзей, но прямо перед ее лицом возникло пламя: цветок использовал ее же оружие, а против этого у нее не было средства. Ей оставалось только отползти и сгруппироваться, чтобы меньше открывать лицо и найти какие-то зацепки на местности, но надежда угасала: здесь правда расстилалась лишь пустошь, и силы покидали ее с каждой следующей огненной атакой цветка.

Этель даже нашла в этом что-то поэтичное: красота, соединяющая в себе и музыку, и коварство, и непреодолимую силу – то, что делает тебя непобедимым. То, чего никогда не достигнет она.

А потом она вспомнила, с чего все началось – с музыки, и ее слуха коснулись нежные тоскливые переливы: это снова пела заботливая мать. Ее голос, неуверенный, еще гнусавил и иногда прерывался всхлипами, но утешал. Сейчас придет покой, решила Этель, и приготовилась принять его с последним огненным ударом.

Но его не последовало. Продолжилась мелодия, и даже ожоги на лице и теле, казалось, перестали саднить, но что происходило и почему застыл цветок, Этель начала понимать, только когда осознала, что звучала музыка не Песни Сновидца – вдруг заиграла дудочка.

Не веря своим ушам, Этель подскочила. Ужасный цветок в метре от нее завял и испускал последние ядовитые пары, песок перед ней был вздыблен, будто тут прошел караван, чуть поодаль так и лежали в беспамятстве Оргвин и Когон, а над ними, сгорбившись и дрожа всем телом, будто от усилия, играл незамысловатую мелодию Ильсо.

***

По его щекам текли слезы – даже издалека Этель их различила, и все внутри взбунтовалось: она не знала, что это значит! Значит ли, что это победа и они смогут идти, что Когон и Оргвин очнутся, что Ильсо – вовсе не трус, а… кто?

Она осторожно выпрямилась, морщась от неприятных ожогов, но глаз с эльфа не отвела: если он знал, что это поможет, почему допустил… все это?

По воздуху полетели огненные хлопья – останки опаленного цветка, и на ее глазах черный засохший стебель рассыпался на мелкие частицы. Ильсо опустил дудочку.

Мгновение Этель рассматривала его и собирала в кучу роящиеся мысли, но эльф резко осел наземь рядом с друзьями, опустил голову и закрыл ладонями лицо. По телу Этель пошла дрожь, в горле стал образовываться острый камень: это что, все? Цветок усыпил и гнома, и орка навсегда??

Нет, не может быть, этого просто не могло произойти в реальности! Они даже не ранены, не больны и не изувечены: они просто спят! Нужно их разбудить, и…

Этель не заметила, как стала вздыматься от злости ее грудь, и из глаз покатились слезы: будто она успокаивала сама себя, но не верила, что это возможно. Будто готова была принять исход. И если так, то это все он – Ильсо! Он осознавал, что нужно делать, и… позволил случиться трагедии.

– Ты знал! – воскликнула Этель, но подойти не решилась. Боялась увидеть бледные лица друзей или столкнуться с лживым лицом эльфа? Как он мог допустить… Как?!

Ильсо не отреагировал. Замер на коленях сгорбившимся валуном и будто уснул вместе с остальными, но он должен был ответить! Должен!

– Просто скажи – почему?! – это вырвалось из самого нутра само собой, что запылало и горло, и грудь, но Этель словно не ощутила боли. Ожоги тоже уже не чувствовались: ей нужно было понять, что это все значит!

– Моя… трусость, Этель. Ты права. Прости, – раздался с земли гнусавый голос. – Я подставил тебя и… всех нас.

Ильсо показал лицо, но не выпрямился. Его глаза опухли и опустели. Он смотрел на нее, но словно не видел ничего перед собой. Или вспоминал страшные картины ее битвы с цветком?

Но Этель вспыхнула:

– И все?! Это все, что ты скажешь?! Твои друзья лежат с мертвыми лицами возле твоих ног, и ты говоришь – прости?

Она сдержала порыв, чтобы не броситься и не пустить в него огненный шар – ладони уже раскалились: гнев рвался наружу, непонимание застилало разум, и ей только хотелось выпустить эту бурю. Пусть она уйдет, пусть вернет ей покой и… друзей.

– Они дышат, – тихо произнес Ильсо. – Они… надеюсь, просто спят и не видят никакие кошмары.

– Ну конечно! – вспомнила Этель и, сорвавшись с места, в два счета оказалась возле Ильсо. Она не могла пересечься с ним взглядом даже случайно, и он постоянно отводил глаза, но Этель хотела лишь помочь Оргвину избежать ужасных образов за закрытыми глазами. Она вложила в его ладонь стебель сухоцвета и отстранилась. В тишине до нее донеслось тихое, но ровное дыхание – Ильсо был прав: они дышали, но когда очнутся?

– Я не мог, – она услышала за своей спиной и обернулась. Ильсо отстранился, но по-прежнему сжимал в руке дудочку. – Я думал, что магия сможет одолеть эти чары.

– Все могло быть проще! – с жаром ответила Этель. – Лайонель знал, что нас ждет – он недаром отдал тебе эту дудку! Потому что ты… именно ты знал! И все равно нас подставил!

– Это только мое бремя. Тебе незачем знать.

– Незачем знать?! – Теперь Этель вскочила и посмотрела на Ильсо с вызовом. – Я не знаю, будут ли жить мои друзья, потому что ты боялся сменить лук на дудку, и что я должна думать? Кому ты служишь, доблестный разведчик Ильсо? Когон тебе доверял, как самому себе!

Слова лились из нее сами, она даже не знала, кто говорит в ней – настоящая Этель, ее ярость или пробудившаяся сила. Но сдерживаться не хотелось: на кону оказались жизни друзей.

Однако Ильсо тоже поднялся. Не сразу, но устремил тяжелый взгляд ей в глаза и сдвинул брови – чувствовал вину. Но Этель только отошла: теперь она должна быть готова, если эльф подставит или решит променять и ее жизнь на что-то более весомое.

Вот только он сказал с горечью:

– Если хочешь знать, я скажу. Но пообещай, что не скажешь Когону, когда он очнется. И гному.

Он робко кивнул в сторону спящих друзей, Этель скрестила руки на груди:

– Смотря что ты скажешь, и… может быть, закроем их от палящего солнца?

Пришлось ставить палатку прямо под открытым небом – на горячем песке – и укладывать внутрь друзей. Попыхтеть пришлось порядком: даже эльфу оказалось сложно тащить грузные тела, но Этель, как могла, помогала. В конце концов, они уложили гнома и орка, сами поплотнее укутались в закрытые вещи и уселись в походный шатер рядом сторожить.

Ильсо молча протянул Этель горсть сушеных персиков и фляжку с водой, затем отпил сам и тихо начал:

– У меня безупречный слух с рождения, я за версту чую опасность, различаю полутона полушепота, так что… в общем, с детства я пел в королевском хоре. Ну, и играл на арфе, флейте и… дудочке, в том числе.

Этель удивленно подняла брови: услышать о музыкальном прошлом эльфа она ожидала меньше всего, но если он начал, то пусть продолжает. Она кивнула.

– Теперь мне это пригождается в другом деле, как ты понимаешь, но раньше… я даже не думал становиться разведчиком: родители мечтали, чтобы я занялся мирным ремеслом. А когда меня единственного из сверстников приняли в королевский хор, гордились как главным достижением не только их жизни, но и всего нашего рода. И я тоже.

Этель прожевала кислый персик и выглянула наружу: в другой палатке послышалось мирное сопение. От сердца отлегло: значит, чары рассыпаются? Они возвращаются в нормальный сон?

Ильсо проследил за направлением ее взгляда и, получив ее молчаливое подтверждение, что все хорошо, продолжил:

– Но моих родителей забрали змеи. Утащили под землю вместе с домом, пока я пел с другими детьми – одно время они часто устраивали подобные вылазки с целью наживы, и моя семья стала жертвой. Ходили искать охотники, следопыты, обычные эльфы – тщетно. Я был ребенком, чтобы присоединиться, да и понять весь ужас случившегося смог лишь спустя годы…

Он замолчал, Этель сдержала вереницу вопросов, но решила дать ему время. Если он захочет, все расскажет сам. И попросит ответного слова – тоже.

– Меня приютили соседи. Исправно водили на хоровое пение, магистры хвалили и восхищались: идеальный слух! А я… чем дольше оставался в этой колее, тем невыносимее мне становилось находиться среди музыкантов. И чем чище пел, тем больше копилось ненависти, – он сжал кулаки и понизил голос, глядел куда-то в одну точку под ногами Этель. – Пока однажды не сорвался, пришел к местному следопыту и попросил научить управляться с оружием и отмычками, как… применять слух в более полезном русле – на охоте, в лесу, при той же обороне от змей и диких зверей. Стоит ли говорить, что охота у нас, в лесной общине, сразу наладилась – я чуял добычу за версту. Но однажды я ушел слишком далеко: вдруг понял, что только мне по силам найти останки родителей и логово врага.

Он покрутил в руках дудочку, грустно улыбнулся и убрал за спину – прямо в колчан со стрелами. И Этель осторожно спросила:

– Нашел… что-нибудь?

– Я… отомстил, – ответил он глухо. – Всем змеелюдам из Чуткого леса. Даже после занятия ими Эшгета у них оставались кочевые племена, сейчас – нет. Нигде нет. – Он помедлил, а потом поднял взгляд и сказал твердо: – Я не жалею. Хотя не смог залатать дыру в сердце, это очевидно. И утолить вину. Мой талант мог спасти жизни родителей, а не развлекать внимание господ в тот день: это так и не рассеялась с годами. Я не могу видеть инструменты и слышать никакие мелодии. Это моя личная боль, вот и все. – Он вздохнул. Этель не отрывая глаз следила. – Это меня не оправдывает, просто… я живу с этим страхом всю жизнь и обхожу любые таверны и спектакли. Стараюсь. И слышу совсем иные звуки. Как к твоей ноге крадется песчаный паук, например.

Он улыбнулся краешком губ, Этель от неожиданности подтянула к себе колени, кинжал Ильсо нашел свою цель в считанных сантиметрах от нее.

Эльф поднял кинжал и продемонстрировал мохнатую восьмилапую добычу, Этель сдержанно улыбнулась:

– Весьма… впечатляет. И пугает одновременно. Но ты пошел служить змеелюдам, ненавидя их. Это, должно быть, очень больно…

Ильсо внимательно рассмотрел паука и, удостоверившись, что он не представляет опасности, закопал его в песок. А затем, поджав губы, ответил:

– Не было выбора. Чтобы отвести взгляды. Так как это были кочевые змеелюды, то Жизог не нес за них ответственности, но это могло повлечь вооруженный конфликт все равно. Естественно, в тот момент я об этом не думал. А затем… нашел настоящего друга – змеелюда Вайсшехха. – Он ухмыльнулся. – Вот такая насмешка жизни. Но я не жалею, он и вправду верный друг. Я многое переосмыслил с тех пор.

– Но все же вы и вправду убили короля Жизога, – протянула Этель. – Это была месть?

– Схожие интересы с Императором. Мы же… работали на них обоих.

– Ну да, – кротко согласилась Этель. Слишком откровенный получился разговор, словно у нее не было права это знать, а она невольно подсмотрела страшные картины в щелочку прошлой жизни эльфа. Хотя… выходит, он сам ее туда впустил?

– Почему ты не сказал раньше? – тихо спросила она, а сама вспомнила, с какой надменностью Лайонель вручал Ильсо дудку: он что, знал?! Или… для чего тогда?

– Это все неважно. Так я думал. Кому какое дело до моих личных болей, когда ежедневно мы просто стараемся выжить? Но кто же знал, что от принятия прошлого будет зависеть чья-то жизнь?

Он опустил взгляд, Этель сказала:

– Спасибо. Этот цветок спалил бы меня моим же пламенем.

– Я не знал, что он невосприимчив к магии, – пожал плечами Ильсо. – Так что… прости, что подставил, выходит.

Этель кивнула в знак принятия, но спросила совсем другое – то, что ее волновало больше всего остального:

– Откуда знал Лайонель? Вы знакомы?

Ильсо резко поднял голову и посмотрел пристально. Сожаление на его лице сменила решимость, и он ответил глубоким тихим голосом: