Последний Оазис

И он, конечно же, не мог пройти мимо. Он не был дома уже почти год и почти не вспоминал о своем боге. И что бы Когон сейчас ни сказал ему, в ближайшее время он не вернется. А потом… отомстит за все смерти.

Погрязнув в мысли, он даже перестал слышать шепот остальных спутников и их осторожные шаги по каменному полу, отдающиеся эхом – он слышал только шепот Бронга и искал благословения своих действий и помыслов.

– Это самый главный орк? – услышал он тихий голос Этель и опустил взгляд. Она стояла рядом и, задрав голову, изучала статую святого Бронга. Гнома с эльфом в этом зале уже не было.

– Мы поклоняемся ему, он хранитель нашей веры: воплощение равенства металла и дерева, защиты и атаки. Наша жизнь – это сражение, мы должны уметь атаковать и обороняться, а на смерть идти с высоко поднятой головой, без страха, с благодарностью на пропуск в объятия бога.

– Думаю, что ты попадешь к семье, Когон, – серьезно сказала Этель и заглянула ему в глаза. Он не успел удивиться, как она пояснила: – Ты часто о ней думаешь, к тебе приходила жена дважды, ты… ее любишь и не можешь простить ее гибель. Попроси у своего бога прощения, она… услышит.

Она сказала это так ровно и так по-взрослому, что ей впору было читать проповеди, нежели прислуживать змеелюдам и, уж тем более, грезить о замужестве. В ответ на ее слова у Когона в горле встал ком. Он резко обернулся, но Этель поднялась и тут же отошла к другим статуям: давала ему время подумать и… прожить этот миг. Отпустить прошлое.

Вот только зачем? Когда он только и жаждал найти Истинных, чтобы его вернуть?

Где была среди этого правда? Кто из них был прав? Повернувшись к равнодушной статуе, Когон спросил у нее. Но чем больше смотрел в пустые глаза Бронга, тем жарче становилось у него в груди, и тем дальше ускользали ответы: зачем тогда все это, если не ради прошлого?

А потом он вспомнил Этель. Как она спасла его, а затем плакала безо всякого смущения, уткнувшись ему в грудь, и будто бы…. доверяла! Даже несмотря на его презрение, верила в его светлую душу и доброту. Она так и сказала. Она… не умела врать.

Не успев довести мысль и с чувством снова обратиться к Бронгу, он резко поднялся и окинул взглядом огромный зал. Кроме своей дрожащей тени он увидел также тоненькую фигурку Этель, призраком блуждающую между оставшихся трех статуй: наверняка Ильсо наставил ее держаться рядом, а сам ушел в другой зал на разведку.

Когон приблизился, Этель его увидела и пошла навстречу. А возле выхода в соседний зал задержалась, неловко покосилась на виднеющиеся статуи и прошла мимо. Но Когон заметил ее робость и спросил:

– Почему ты не с ними? Там твой бог.

– Я не могу войти. Он… меня не знает, – только и ответила Этель. – Вдруг я вызову его гнев и накличу беду? Лучше не заходить, я не хочу, чтобы вы страдали из-за меня.

И тогда Когон ответил сам себе:

– А вдруг ты только для этого и должна здесь быть?

И без того огромные глаза Этель расширились, она будто поняла только что что-то очень важное и ступила на порог зала. Замешкалась на мгновение, подняла голову, изучая знаки гномов, эльфов, людей и Истинных – рас, не связанных местом обитания в противовес оркам, ящерам и сатирам. Когон проследил тоже. А потом она спросила:

– Ты пойдешь со мной?

– Если ты меня пустишь к своему богу.

Но Этель только взяла его руку и сама повела к залу.

Тут же были и эльф с гномом. Они склонились перед статуями своих божеств: эльфийских Инувиса и Исиль – богов Пера и Стали, Дождя и Плодородия, и гномьего воплощения духа Тусклой горы.

Единый бог людей стоял в самом центре зала, так же, как и змеелюдский – в прошлом, и Этель робко застыла перед его величием, не в силах отвести взгляда.

– Что мне ему сказать? – прошептала она, обращаясь к Когону.

– О том, что болит. Что бы ты хотела, но не смогла исправить, за что ты ему благодарна, – слова вышли легко, Когон даже не заметил, как проговорил то, о чем сам думал, но Этель кивнула и опустилась перед статуей на колени. Замерла. Когон склонился и прошептал ей в самое ухо, чтобы не слышали остальные:

– Я буду здесь, рядом. Хорошо?

Этель кивнула и, закрыв лицо ладонями, уткнулась в свои колени. Ильсо и Оргвин, напротив, выпрямились и жестом показали, что идут исследовать другие залы: тут начинались ответвления в разные стороны, храм поистине был огромный.

Когон подошел к гномьей статуе: обычная. У подножия высечена гора и кирка – знаки гномов-строителей и изобретателей. Острый ум и находчивость сделали их самодостаточной расой. Их королевство – Анэвер – сумело существовать без привязки к внешнему миру и связям с другими расами.

У эльфов было две статуи для поклонения: Исиль и Инувис – лесные и городские эльфы почитали разное. Лесные земледельцы и охотники просили владычицу Исиль о добыче и урожае, городские мудрецы – побольше ума у Инувиса. Их королевство – Оллурвиль – имело две области: лесные эльфы соседствовали с орками и разделяли с ними даже некоторые праздники и религиозные смыслы; царство городских уходило высоко в горы и граничило с Анэвером. С гномами их разделяло Ущелье Скитальцев, но еще находясь дома, Когон слышал, что эльфы ищут способ его перейти.

Но сейчас его куда больше интересовала четвертая раса, обличье которой он надеялся здесь увидеть. Вот только четвертый угол пустовал, там не было никакой статуи. Вместо нее в широком глиняном горшке росли диковинные цветы, о каких Когон только слышал краем уха и считал, что это сказка. Но сейчас, даже в приглушенном свете, с первого взгляда понял, что это именно они – рубиновые сухоцветы. Как символ жертвы и вечной жизни Истинных.

Их яркие лепестки манили коснуться, до его носа доносился нежный, едва различимый аромат. Легенда гласила, что этот цветок имеет сильный стебель, требует обильного полива, но цветы, тем не менее, всегда вырастают сухими. И чарующими своим великолепием.

Когон, завороженный, коснулся вытянутых листьев – сухие, как песок; стебель – живой, будто напитанный влагой из джунглей; почва – влажная…

Он не успел осознать, что это значит, как среди тишины огромного зала и едва различимого дыхания Этель он услышал… плеск. Что? Вода? Здесь?!

А затем по всему храму оглушающим эхом разнесся крик потерявшего всякую осторожность Ильсо:

– Сюда! Все сюда! Вы не поверите, что я нашел!

Глава 14

В истинной вере в Единого бога вода была ключом к объединению всех рас – вне зависимости, где они жили и где стоял храм: в пустыне или на берегу лесного озера. И это был не только элемент декора для придания величия и без того монументальному храму: символом служил и тот факт, что, например, змеелюды и ящеролюды, спокойно обходящиеся без воды месяцами, приветствовали людей и эльфов наполненным чаном. В знак принятия не только их веры, но и жизненной необходимости для существования.

Так было до войны рубиновых чаш, когда пустыня принадлежала кочевым расам с чешуей и плотной кожей, а леса и оазисы – более чувствительным к влаге расам. Так поняла Этель из настенных фресок и выцарапанных символов прямо на каменных стенах храма. И стало тепло от этого осознания: здесь ее принимали! И теперь она точно знала, что значит Истинная вера.

Она бродила по пустым огромным залам, слушая эхо и веселый смех плескавшихся взрослых мужчин. Но долгий путь и жажда высосали из них все силы, что сейчас они поддавались детской игре в роскошной мраморной купальне, занимавшей целый зал.

Откуда вода в пустыне в таких количествах, Этель не могла и представить. Хотелось сказать – магия, но от этих мыслей шла холодная дрожь: если магия коснулась ее, значит, есть и другие? И, наверняка, не только в Эшгете. Но потом она вспоминала, что для этого есть человеческая империя Фолэнвер, откуда змеелюды и привозили на изучение людей с открывшимся даром. Ну а что касается воды, то… раз Этель подчиняет себе огонь, то, наверняка есть кто-то, кто владеет водой?

Хотя это мог быть просто бывший оазис с подземным озером, которое искусные умельцы оборудовали под купальню в стенах храма. Тем более, что те рубиновые цветы тоже здесь как-то росли.

Этель забрела в пустую маленькую комнатушку в самом дальнем краю храма и, не дожидаясь, когда ее веселые и чистые телом спутники наплещутся вдоволь, расстелила простенький походный тюфяк. А убедив себя в истинности своих мыслей, свернулась калачиком и позволила себе сон.

Проснувшись, поняла, что озябла: кожа покрылась мурашками, тело пробивала дрожь: в пустых каменных стенах ночью было совсем неуютно. У костра и в палатке в этом смысле было куда приятнее. Или, может, из-за близости друзей?

Сейчас она была здесь одна, в комнатушке подрагивал единственный факел, но снаружи эхом доносился размеренный храп. Или два. Или… три?

Она улыбнулась, представив, как вчера развеселились ее спутники, а, отмокнув в ванной, довольные и расслабленные, завалились спать. Она поворочалась еще немного, но холод ее одолел, и она решила выйти размяться. И.. может быть, хоть чуть-чуть умыться в мутной после купания спутников воде?

Но мало того, что вода и впрямь оказалась мутной, так еще и холодной. Повезло, что рядом стоял маленький умывальник с тоненькой струйкой, и она смогла попить и обтереть лицо: хотя бы что-то. Затем намочила шею и руки.

Окон здесь не было, и Этель вышла на улицу, чтобы понять, сколько еще до рассвета, ну и заодно насладиться таинством ночи или наступающего утра – вспомнилось то очарование пустыни, когда они говорили с Когоном у руин старой крепости. Эта мысль зажигала дерзостью – она пойдет одна! – и в то же время манила неизвестностью: а какая именно сегодня ночь? От этого в ее груди томилось волнение, и Этель чуть ли не вприпрыжку направлялась к выходу из храма.

Но по пути ее что-то остановило. Память. Вчерашняя память от ее общения с Единым богом или вековая память, хранимая этим место – Этель не разобрала. Но пройти мимо величественного зала не посмела. Огромная и смиренная, статуя вызывала какой-то глубинный трепет, а, освещенная редкими огнями, – вводила в оцепенение.

Она узнала его только вчера, но сегодня всевидящий Единый бог ее так просто не отпускал. И она пошла. Будто ведомая его невидимым перстом, будто навеки привязанная к только что обретенной вере, вернулась и, не в силах держаться на ногах, упала перед ним на колени.

Что она скажет ему сегодня? В чем признается? Она была виновата только в том, что не знала о своем даре, навредила спутникам и была слишком слабой для пустыни. Но верила, что ее проснувшаяся сила поможет и ей, и другим дойти до настоящего Последнего и бесконечного оазиса живыми.

Она позволила себе побыть в мыслях совсем немного, как ее накрыла чья-то тень. Даже сквозь опущенные веки Этель это ощутила и поежилась. А, выпрямившись, распахнула глаза и отпрянула.

Как в бою с Ангелочком, поползла назад, в исступлении перебирая ноги, несмотря на то, что видела совсем не врага. А того, кого каждый день на протяжении последних двух лет, а особенно – последних трех месяцев – жаждала увидеть.

– Лайонель, – протянула она тихо и замерла. Ее глаза вытянулись, руки задрожали: это не мог быть он! Пусть она ждала его, пусть она порой по-прежнему верила, что он придет, но… как он оказался здесь? Почему сейчас?

Сомнения возникли в голове всполохом, ударили в самое сердце, а глаза смотрели и убеждали, что это он: в том же расшитом разноцветными нитями камзоле, слегка покрытом песком и потускневшем, с тем же теплым и притягательным взглядом, искренней улыбкой и тонким ароматом южных роз. Это он, Лайонель. Точно. С медовыми волосами до плеч и горящими фиолетовыми глазами.

– Этель? Это ты?

Его брови подпрыгнули, а потом растянулись мерцающими дугами так же, как и губы: он смотрел на нее, и Этель не могла противиться его взгляду, хотелось вскочить и броситься в такие долгожданные объятия. Но она сдержалась, продолжая следить и отходить от первого ступора.

– О, моя милая! – Он всплеснул руками и присел, приблизившись к девушке. Она буквально приросла ладонями к полу. – Я думал, что никогда тебя не увижу! Но ты… ты… – Он окинул ее внимательным взглядом и, покачав головой, будто сожалея, выдохнул: – Как ты?

Но в груди Этель обжигался огненный поток злости, она по-прежнему пыталась справиться с дрожью и разбить засевший внутри ком. И только смогла прошептать:

– Что ты здесь делаешь?

– Я молился своим богам. – Он кивнул в сторону двух эльфийских статуй. – Они в одном зале с твоим богом, как ты меня не заметила?

– Н-не… заметила, – согласилась Этель и покосилась в сторону эльфийских статуй. Они стояли смиренные и величественные, как остальные. Кроме них двоих в этом зале точно никого не было.

– Это судьба! – восторженно заявил Лайонель и притянул ее к себе. Этель успела заметить его сияющие фиолетовые глаза и позволила себя обнять. – Встретиться после военного переворота! Через столько расстояний! Через столько… смертей.

– Почему ты не в Оллурвиле? – вырвался логичный вопрос. – Как твоя лавка? Ты исчез так внезапно…

– О, Этель! Моя милая Этель! Прости меня, ты же ничего не знаешь! О, я дурак.. дурак…

Он сжал ее еще крепче и уткнулся лицом в ее шею. Щекой Этель ощутила его острое вытянутое ухо. Но с ответным порывом не спешила. Куда большей удачей она считала сам этот храм, чем встречу с тем, кого когда-то любила.

– Порой долг превыше наших чувств, я не смог попрощаться с тобой, мой король призвал меня на службу…

– Твой король? – Этель вздрогнула и осторожно отстранилась от объятий. Почему-то ей совсем не хотелось обниматься сейчас. – По имени Лайонель?

Тот ничуть не смущаясь рассмеялся:

– Мне повезло с тезкой, правда?

Но теперь Этель нахмурилась, сбросила со своих плеч его навязчивые руки и поднялась. Тот выпрямился тоже. Она отошла на шаг и как можно ровнее сказала:

– Признавайся, кто ты такой, эльф Лайонель. Я не верю ни твоим словам, ни твоим таким же преданным взглядам. Ты оставил меня, когда мне нужна была твоя поддержка, как никогда на свете. Мой хозяин меня высек и заставил выпить отвратительное зелье. А потом запретил общаться со сверстниками и вообще… со всеми. – Она сглотнула, вспоминая, и сжала кулаки: хотела сказать. И добавила уже тише: – Но я приходила на наше место у сада каждый день на протяжении всех трех месяцев, а до последней встречи – все два года, когда ты оставил меня в первый раз. Попадалась надзирателям, терпела плети, сбегала, возвращалась и… ждала. Как оказалось, Лайонеля, которого даже не знаю. Так может быть, пора уже признаться? Кем бы ни был…

Она еще отошла, почти вплотную к стене, и сложила руки на груди. На миг ей захотелось, чтобы проснулся кто-нибудь из ее спутников. Ворвался, спас от разговора и сам все решил. Но по пустым залам храма по-прежнему разносился тройной храп, и Лайонель взял слово, обращаясь к ней:

– Я понимаю твои чувства, моя милая Этель! – Он приблизился, она отошла. – И прошу прощения за все, что сделал, но, признаюсь, в том нет моей вины: я не мог ослушаться приказа. Меня направили сюда, в эту пустыню, чтобы восстановить заброшенный храм Единого бога – единственного сохранившегося в пустыне со времен войны рубиновых чаш. Как видишь, проделана колоссальная работа!

– Ты мог мне сообщить! Ты мог найти способ! Но ты… просто ушел.

– Задание было секретным, я не мог сказать. А потом… я пытался, – развел руками эльф. – Однако ни птица, ни посыльный, ни верблюд не доходили даже до предыдущего оазиса. Как ты, Этель, смогла добраться так далеко в пустыню? И для чего?

Он спросил искренне, но Этель почему-то не захотела отвечать. Вспомнила только своего успевшего полюбиться Изюма, который стал жертвой пустынного монстра, и отвернулась. А потом пожалела.

– О, милая Этель! Что с твоими волосами? – воскликнул Лайонель и в два шага оказался за ее спиной. – Неужели сожгло пустынное солнце?

– Да, – легко согласилась она. – Хорошо, что мои спутники дали мне тюрбан.

– Твои спутники? Вот эти трое? – удивился Лайонель. – Они с тобой?

– Я с ними! – воскликнула Этель и развернулась. В ее глазах заплясали огоньки злобы. – Мы идем по секретному заданию от одного очень влиятельного короля и не имеем права разглашать делали, ясно? Когда станет можно, надеюсь, мое послание сожрут голодные ящерицы или заплюют ядом змеи – если тебе конечно интересно, куда я иду и для чего!

Она даже ткнула его в грудь и посмотрела с вызовом. Внутри нее копилась ярость, а в груди зарождался огненный шар, отголоски которого уже нащупывали сжатые в кулаки пальцы. Жаль, что не вышла наружу – можно было бы попрактиковаться. В глазах Лайонеля возникло недоумение, и внутренне Этель уже отмечала победу.

Но вдруг он заговорил очень мягко:

– Понимаю, ты злишься, милая Этель. Но вспомни вечерний Эшгет, вспомни висячие сады, побережье и закаты, которые мы встречали на крышах вилл, наши объятия и поцелуи, разговоры до утра и долгожданные встречи. Разве это было пустое? Я думаю… нет, я чувствую! И даже сейчас чувствую, что это куда важнее, чем мнимая обида. А мне, поверь, вдвойне больно, что я заставил тебя страдать. Этого больше никогда не повторится!

Он погладил ее по щеке, Этель поджала губы. Он правда все помнил, как и она. И как же ей хотелось, чтобы он хотел это вернуть! Пусть сейчас это невозможно, но когда-нибудь она вернется из того Последнего Оазиса, и даже если он по-прежнему будет служить здесь, это будет самое желанное место, куда она сможет вернуться. Она по-прежнему чувствовала благословение Единого бога, укрывшее ее плечи. И эта встреча, как возвращение былого – разве не благословение?

– Просто я… верила тебе, – прошептала Этель и опустила взгляд. – А теперь… теперь…

Она запнулась, а Лайонель завершил торжествующе:

– Теперь все будет по-другому! Мы снова встретились, и не судьба ли это? Здесь, на краю пустыни, в храме Единого бога.

– Когда я уйду, ты будешь меня ждать?

– Я не переставал ни на день с момента нашего расставания.

Лайонель улыбнулся, его глаза потеплели. Заботливой рукой он убрал с ее лица обугленную прядь. По спине пошли мурашки: вот такого Лайонеля она помнила, вот такой взгляд она хранила в сердце и по сей день.

– Тогда дождись снова…

Этель выпалила и, уже не сдерживая порыва, прильнула к нему и нашла губами его губы. Опустив руки на ее пояс, Лайонель прижал ее еще крепче и ответил той же страстью. Сбоку от них засветилась стена. Этель встрепенулась и тут же оторвалась от эльфа.

– Что это? – испуганно спросила она, крепче сжимая руку Лайонеля. Он ответил с улыбкой:

– Благосклонность Единого бога, моя любимая Этель. Наши чувства пробудили его дар. Он… тоже верит в нас. В наш союз.

Он поцеловал ее руку, а Этель в растерянности перевела взгляд с вновь обретенного возлюбленного на светящуюся стену. А затем на то, как камни выстраиваются в лестницу, ведущую вниз.

На лице эльфа разлилось восхищение, а у нее самой подскочило сердце: такие чудеса подвластны только Истинным богам! А где, если не в этом храме, обитала Истинная вера в Единого бога?

И Этель знала, что вправе прикоснуться к его дарам: вчера она открыла ему свои мысли и чувства. Тем более, в тишине, разбиваемой гулким звучанием сердца любимого, теперь она различала долгожданные звуки льющейся воды.

– Там купель, – шепнул на ухо Лайонель и неловко потревожил ее волосы. – Только для нас. До рассвета, до утра. Как раньше. Только скажи, и мы никому не отдадим это время.

Этель задержала на нем взгляд лишь на миг, удостоверяясь, что это не шутка, и, получив в подтверждение такой же открытый сияющий взгляд, не скрывая радости, помчалась по ступеням.

***

Ночная и предрассветная тьма уже разошлась, когда Когон, потягиваясь, вышел наружу. Спалось превосходно, только разбудил чей-то оглушающий храп. Как оказалось, это Оргвин с Ильсо голосили в унисон.

Решив оставить товарищей в безмятежности, Когон вышел наружу: пока еще нежарко, можно было и подышать, и посмотреть на местность, и определить, куда следовать дальше. Пусть на время вопрос с водой закрылся – они могли наполнить здесь все фляжки, – время по-прежнему играло против них. Верблюдов не было, а если бы и было, то не факт, что они не стали бы жертвой нового монстра. По всему получалось, что идти пешком было медленнее, но безопаснее.

И даже сейчас, стоя на лестнице храма и глядя в светлеющий горизонт, он видел огромные клешни и очертания здорового скорпиона, а чуть поодаль – силуэт одинокого верблюда, беззаботно щиплющего редкую травку. Но буквально мгновение – клац! – и нет верблюда.

Когон фыркнул и перевел взгляд на ступени: ровные, будто выложенные совсем недавно, слегка запорошенные песком и прохладные на ощупь. Факелы на стенах догорели. Или… кто-то их потушил?

Давящее чувство, что они не одни, снова возникло под сердцем, и Когон решил осмотреться снаружи. Ну и если поймает ящерицу на завтрак, тоже совсем не лишнее.

Трофеи не заставили себя долго ждать, вот только оказались совсем не съестными. И не живыми.

Когону стоило только ступить на песок, как его босые ступни ощутили что-то твердое. Но ему даже не пришлось нагибаться, чтобы увидеть: вокруг храма на долгие лиги вокруг расстилалось змеелюдское кладбище. Без захоронений.

Иными словами, тут были кости. На первый взгляд, человеческие, вместо нижних конечностей они имели длинный подвижный хвост. Все до единого. И это означало лишь одно: они погибли в войне рубиновых чаш, до мутации магией. А храм… выходит, стоял невредимым с тех самых пор?

Слабо верилось, особенно зная про деятельность пустынных мародеров и глядя на останки других построек: здесь явно стоял город. Песок занес дома, ветер порушил стены, но даже сейчас зрелище представляло собой заброшенное кладбище. И как они вчера не увидели? Торопились скорее добраться до приюта.

Когон еще походил между запорошенных руин, осторожно обходя останки костей: зрелище было не из приятных – и поспешил вернуться. Следов посторонних он так же не обнаружил: по всему выходило, что здесь безопасно, но лучше все равно убраться от греха подальше.

Зайти обратно он не успел: послышались голоса. Сначала далекие, звуки нарастали и чередовались со смехом и фырканьем верблюдов. Когон вернулся и покрутил головой: впереди было пусто, слева простиралась огромная пустыня, откуда они вчера пришли, а справа, буквально в пяти шагах, вырастал здоровый бархан из огрубевшего песка, отбрасывающий тени. Из-за него доносились эти звуки.

Когон вышел чуть вперед, вынул топор и, прислонившись к одной из каменных разрушенных стен, решил понаблюдать издалека.

Голоса стали отчетливее, на песке появились первые тени. Солнце уже поднялось, но жара волновала Когона в самую последнюю очередь: перед ним оказался караван из четырех верблюдов.

Люди (на первый взгляд, это были именно они, а плотные одежды и куфии не давали рассмотреть детальнее) спешились, отцепили тяжелые мешки и потянулись, щурясь на солнце. Двое зашли внутрь, двое направились привязывать верблюдов к столбам. Когон показался из укрытия и, поглаживая топор, спросил главное:

– Вы кто такие? Что здесь делаете?

От неожиданности путники бросили поводья, подняли руки и переглянулись.

– Орк? В пустыне? – спросил один из них.

– Не из наших. И не наемник, – подхватил второй. Когон крутанул топором и повторил:

– Ну? Так что? Мародеры?

– Упаси боже, мы под взором Истинного Единого бога! – отозвался первый, и оба упали на колени и начали молиться. Верблюды, ощутив свободу, пошли гулять сами по себе.

Кто-то крикнул с лестницы:

– Смотрите за верблюдами! Опять останемся ни с чем, если к пустынным тварям попадем! – А, заметив Когона, враз умолк и, щурясь, спустился на песок. – О, у нас гости. Приветствую! Я Мефей, караванщик из Иррахона. Вы сегодня за смотрителя?

– В какой-то степени, – усмехнулся Когон и развел руками. – А вы кто?

– Как обычно, господин, – Мефей поклонился, остальные поднялись и, неуверенно озираясь, пошли ловить верблюдов. – Мы привезли провизию: хлеб, финики, масло. Жару переждем, вечером вернемся в Иррахон, неудобств не доставим. В следующий раз прибудем через децену, если ничего не случится.

– Иррахон… – протянул Когон и спрятал топор. – Это же последний оазис, верно? За ним есть пустыня?

Мефей усмехнулся и посмотрел хитро:

– А ты как думаешь, господин? Пустыня – наше проклятие после великой войны, разве не знаешь? Хотя вам, оркам, может быть и не так важно солнце…

Он не договорил, потому что его оборвал сонный, но уже потрепанный, словно от тяжкого труда, Ильсо. Он появился на пороге храма и волок за ворот четвертого из каравана, таскающего мешки:

– Когон! Задница Инувиса! Что тут происходит? Что за балаган и странные люди?

Мефей развернулся к эльфу и поклонился:

– Мы сатиры, милорд. Рога… под платком. Но где смотритель? Вы его видели?