Бездна. Книга 3

– Выследили, арестовать приехали, – процедил сквозь зубы Володя.

– Уходи, уходи скорее… чрез сад можно! – воскликнула через силу Настя.

– Не уйдешь теперь… оцепили, должно быть…

– Да, да! – закивала опять немая.

– Лишь бы успеть, – вспомнил он вдруг, – в буфете люк есть, в подвал… я говорил Тоне… Если надвинуть шкаф… не отыщут…

– Так скорее идем, идем! – возгласила Настасья Дмитриевна и побежала к лестнице.

– Отдай мне мой бужуар! – крикнула ей вслед сестра. – Как же это ты туда с огнем идешь? Ведь если дом окружен, так со двора вас как на сцене увидят… В буфетной даже и стекла в окнах все разбиты…

Она остановилась, растерянно обернулась на поспешавшего за нею брата.

– Как же найти в этой темноте?.. – пролепетала она.

Глаза у немой так и забегали. Она схватила молодого человека за руку: «Я и впотьмах найду место», – говорило все как бы радостно загоревшееся лицо ее, – и потащила его за собою.

– Она прячет в этом подвале все, что стащит в огороде, – объяснила, смеясь, догадливая Тоня, – можете ей довериться!

Она взяла бужуар из рук сестры, посветила им, пока они втроем спускались с лестницы, и, вернувшись в свой аппартамент, закурила папироску и уселась опять за чтение «Le petit chose»… Ho строки и буквы прыгали у нее пред глазами, и она досадливо кинула книгу на столик… «Дорвался-таки до последнего, – проносилось у нее скачками в голове, – как глупо!.. Переодевания, прятания в подвале, точно в старых романах… И все равно отыщут, в тюрьму посадят, сошлют… Да еще какие-то прокламации с собою притащил, – вспомнила она, – чтоб и нас всех заодно с ним, пожалуй, затаскали». И брови ее сжались озабоченно и злобно.

A виновник ее докуки с Настей и Варюшей, спустившись в нижний этаж (они, чтобы не отстать друг от друга, держались за руки – немая впереди), пробрались в буфетную и направились к левой ее стене, где между дощатым кухонным столом для мытья посуды и старым крашеным шкафом, в котором до ближайшей стирки держала Мавра, мать Варюши, грязные господские скатерти и салфетки, прорезан был в полу люк над пустым, давно ни к чему не служившим каменным подвалом, высотой в полтора человеческого роста и пространством шага в четыре во все стороны, с двумя решетчатыми отдушинами, выходившими на «красный двор» над самой землей.

Девочка, присев на корточки, тотчас ощупала железное кольцо, ввинченное в люк, приподняла его и, удерживая одною рукой над головой своею, с замечательною для своих лет силой юркнула под него, как змея, на узкую лесенку, спускавшуюся в подвал, не выпуская руки Володи и как-то особенно дергая ее: «Спускайся, мол, скорее!»

– Придержи, Настя! – шепнул он сестре.

Она различила в темноте край приподнятого люка, уцепилась за него обеими руками… Спутники ее благополучно спустились в подземелье…

Пронизывающею, могильною сыростью обдало там сразу молодого революционера; он вздрогнул всем телом, машинально шагнул к отдушинам, откуда несло еще не успевшим остыть после жаркого дня воздухом…

А Варюша между тем совала ему в пальцы что-то гладкое и хвостатое: это были две длинные морковки, оставшиеся у нее тут в углу из запаса всяких съедобных в сыром виде овощей, которые она имела страсть похищать тайком с огорода.

– Спасибо, – сказал он, невольно усмехаясь и сжимая ее руки, – я есть не хочу…

Вдруг он почувствовал, что ее губенки крепко прижались к его руке, и что-то влажное и теплое капнуло в то же время на нее…

– Ты добрая девочка, Варя, – вырвалось у него дрожащим звуком, – поцелуй меня!..

Но она уже карабкалась вверх по лестнице, словно ничего не слышала… Люк опустился.

– Ну, вот и погребли заживо! – с напускною шутливостью, чтобы не дать воли забиравшему его жуткому чувству, сказал себе чрез миг Буйносов, услыхав глухой скрежет чего-то тяжело скользившего над головой. Это Настя с Варюшкой общими усилиями, напрягая мышцы и напирая руками, передвигали с места, насколько могли беззвучно, к счастию их – в эту минуту пустой и потому не особенно грузный, сосновый на ножках шкаф, норовя наугад поставить его так, чтобы скрыть под ним кольцо и железные петли люка.

– Должно быть довольно, – прошептала наконец Настасья Дмитриевна, – обшарь рукой, Варя!

Девочка кинулась наземь, тщательно обвела ладонями кругом и под шкафом: дно его прикрывало теперь совершенно и кольцо, и петли… Она задергала утвердительным движением барышню за платье.

– Верно, Варя? – спросила для большего убеждения своего та.

– Мм!.. мм!.. – промычала немая и потянула ее за собою к двери. «Нечего, мол, более нам делать здесь».

Они все так же в потемках поспешно поднялись вверх в мезонин. Варюша побежала к Антонине Дмитриевне. Настя осталась в коридоре, прижавшись к перилам лестницы в ожидании, «что будет далее». Сердце у нее невыносимо билось, ноги подкашивались…

Брат ее тем временем стоял у своей отдушины, напряженно прислушиваясь к долетавшим сквозь узкое отверстие ее звукам; кто-то будто переступал подошвами по траве тут же, в ближайшем от него расстоянии, и от времени до времени тяжело переводил дыхание. Но, кроме стеблей росшего у стены бурьяна, которые мог он сквозь решетку осязать рукой, Володя ничего во мраке различить не мог… «Стоит тут кто под окном, или мне это только представляется?» – как винтом сверлило у него в голове, – и ничего мучительнее этого вопроса, казалось ему, не испытывал он еще с самого рождения; в его душе ныла злобная, невыносимая тоска…

Но вот уже совершенно явственно зашуршали в бурьяне чьи-то ноги: кто-то торопливо подходил к дому, к тому самому окну буфетной, под которым находился подвал.

– Что? – донесся до Володи короткий шепотком вопрос басового голоса.

Другой – «а, вот он, стоял-таки тут!», пронеслось в голове молодого человека, такой же низко-гортанный голос отвечал тем же шепотом:

– Приходили, кажись, сюда в комнату, ваше всблародие – верно это. Без огня, и разговору не слыхать было, a только ходили, стульями что ль двигали… И с опаской, надо быть, ваше всбл… потому, чтобы шуму не было старались, это я верно дослышал.

– Предварить успели! – досадливо пробормотал первый из говоривших. – Из-за плетня, я заметил тогда, выскользнула какая-то фигура… Гляди, если бы вздумал кто из окна, ты так и навались…

– Будьте покойны, ваше… пропуску не дадим.

– Да окно заметь хорошенько…

– Замечено, с угла четвертое.

– Ну, значит, пропал я! – проговорил мыслено Буйносов, стискивая зубы…

VIII

Следовавшие за возвращением ее наверх минуты показались вечностью Настасье Дмитриевне. Она все стояла на верхней площадке лестницы, опершись о перила ее, устремив глаза вниз и ожидая каждый миг, что «вот они сейчас, сейчас войдут, пойдут шарить по всем комнатам»… «Они к нему заберутся, разбудят!» – ударило ее внезапно, словно камнем в голову: вся поглощенная тревогой о брате, она забыла об отце «несчастном»…

Она кинулась вниз, пробежала в свою комнату, соседнюю с покоем старика, осторожно потянула дверь к нему, вошла на кончиках ног…

Он спал, уложенный подушками, у окна, в глубоком вольтеровском кресле, служившем ему обыкновенно ложем (больные его ноги не переносили лежачего положения), – спал мирным, редко дававшимся ему сном. Маленькая керосиновая лампа под стеклянным колпаком, прикрытым зеленым бумажным абажуром, поставленная на какой-то старинной тумбе из красного дерева, за спинкой кресла, освещала ободком падавшего от нее света верх его черепа, его всклокоченные, густые и не совсем еще седые волосы. Дыхания его почти не было слышно…

«Заснул как ребенок, после стольких ночей, и если вдруг теперь…» И сердце нестерпимо заныло у девушки.

– Мавра, – наклонилась она к толстой бабе, приставленной ею к больному на время своего отсутствия и качавшейся теперь от одолевавшего ее сна, сидя на стуле насупротив его, – если будет шум в доме… и его разбудят, скажи… скажи ему, – повторила она прерывающимся голосом, – чтоб он не беспокоился… что гости… господин Сусальцов – знаешь? – Пров Ефремович… Ну, что он приехал… понимаешь?..

– Пров Е… А чего ж этто он по ночам ездит?.. У нас, барышня, сами знаете, про гостей белья нет… Разве с собою привезли… – залепетала в ответ, протирая глаза обеими руками и зевая до ушей, мать Варюши.

– Тебя о белье не спрашивают, – возразила ей чуть не плача Настасья Дмитриевна, – ты только скажи ему… если он услышит и спросит: кто… Успокой его, понимаешь? Скажи, что приехали… ночевать, гости… И ни за что сама не отходи от него, пока я не вернусь!..

– Чего ж уходить-то, сама знаю, не бросить их недужного! – пробурчала угрюмо Мавра, очевидно уколотая раздраженным тоном барышни.

Та все так же поспешно и осторожно выскользнула из комнаты и направилась опять в коридор.

На противоположном конце его, за стеклянною дверью, ведшею в залу, блеснул, показалось ей, свет – и в тот же миг погас… Но вот опять вспыхнул он, все сильнее разгораясь… Там были люди, до нее уже доносился гул двигавшихся ног… «Сени у нас со двора никогда не запираются, там и замок давно проржавел, – сообразила она, – они прямо и взошли».

Она бестрепетно направилась в залу, отворила дверь…

– Кто тут, что нужно? – громко и твердо выговорила она.

Только что зажженный фонарь с круглым медным рефлектором мгновенно приподнялся на уровень ее лица и ослепил ей в первую минуту глаза. Но в то же время раздался чей-то, будто уже слышанный ею, голос, и кто-то быстро подошел к ней:

– Mademoiselle, je vous prie, ne vous effrayez pas, nous ne sommes pas des brigands1! – говорил он, сопровождая слова каким-то слащаво-любезным хихиканьем.

Она узнала не очень давно назначенного в их уезд исправника, который, не далее как две недели назад, приезжал к ним в Юрьево «рекомендоваться» и очень потешал ее сестру Тоню своею комическою особой. Это был худой, на длинных ногах, господин лет тридцати шести, с придурковатым выражением вытянутого вперед, как бы постоянно чему-то удивлявшегося лица и с необыкновенным апломбом размашистых движений и витиеватой французской речи. Звали его Сливниковым. Бывшего гвардейскаго кавалериста, 2-«des revers de famille», – успел он обяснить в тот же первый приезд свой, – «заставили его обратиться теперь в одну из спиц государственной колесницы, un des rayons du char de l’état»-2… Тоня, пронеслось нежданно тут же в памяти Настасьи Дмитриевны, так и расхохоталась ему на это в лицо, и когда он спросил ее, «чему она так весело смеется», она пресерьезно уверила его, что это от удовольствия, доставленного ей его «остроумным сравнением»…

– Mademoiselle Bouinossof, одна из двух дочерей здешнего владельца, – с церемониймейстерскою важностю округляя руки и сжимая губы сердечком, представлял он между тем Настасью Дмитриевну двинувшемуся к ней за ним военному в голубом мундире с полковничьими погонами, державшему в руке осветивший ее потайной фонарь. Другой, довольно большого объема, экипажный фонарь с зажженною в нем свечой выступил в то же время из сеней, несомый здоровым, усатым жандармом, за которым следовали какой-то мизерного вида человечек в сибирке, подпоясанный красным кушаком, и знакомый Настасье Дмитриевне мужик с бляхою на кафтане – полицейский сотский села Буйносова. Военный (она неясно различала черты его немолодого, обросшего волосами лица) подошел к ней с учтивым поклоном:

– Долг службы, сударыня, заставляет нас потревожить ваш покой… – произнес он как бы несколько конфузливо, низким и приятным голосом. – Вы, впрочем, по-видимому, не изволите рано ложиться спать? – добавил он тотчас затем совершенно иным – «инквизиторским», – сказала она себе, – тоном.

– У меня старик-отец больной… я иногда всю ночь не раздеваюсь, – проговорила она поспешно. – Что же вам угодно… в эту пору… ночью? – сочла она нужным спросить еще раз, придавая, насколько позволяло это ей все сильнее разыгрывавшееся внутри ее волнение, выражение недоумения своему лицу.

– О болезненном состоянии вашего батюшки нам известно…

– Oh, mademoiselle, croyez bien que je me suis fait un devoir de le constater3! – вмешался, разводя руками и склоняя галантерейно голову, изящный исправник.

– Нам известно, – повторил, хмурясь и неодобрительно взглянув на своего болтливого спутника, полковник, – и мы постараемся, насколько это будет зависеть от нас, не беспокоить его…

Он примолк на миг и произнес затем будто несколько смущенно опять:

– Мы имеем поручение арестовать брата вашего, сударыня… бывшего студента Владимира Буйносова…

– Брата! его здесь нет! – крикнула она с какою-то внезапною злостью.

Он с видом сожаления повел плечами и возразил тихо и не сейчас:

– Братец ваш выслежен шаг за шагом от самой Москвы и прибыл сюда в седьмом часу вечера… Нам очень тяжело, поверьте, сударыня, – примолвил он с выражением полной искренности в интонации, – она почуяла это, – но мы обязаны исполнить наше поручение.

– Le service de l’état, mademoiselle4, – счел опять нужным присовокупить от себя исправник Сливников, выкидывая вперед обе руки и ловко вытягивая при этом кончиками пальцев безукоризненно выглаженные рукавчики сорочки из-под обшлагов своего полицейского сюртука.

– Это ваше дело! – отрезала Настасья Дмитриевна замиравшим голосом. – Но я предваряю вас, что вы… никого не найдете… и только перепугаете насмерть моего несчастного отца… Он теперь заснул после многих ночей… страдания… Не входите по крайней мере к нему, ради Бога! – вырвалось у нее бессознательным стоном из груди.

Голос у жандармского штаб-офицера дрогнул в свою очередь:

– Клянусь вам, сударыня, что мы войдем к нему лишь в крайнем случае… Где его покой?

– Ha противоположном конце дома… Из этой залы направо, через две комнаты, боскетная, – так называли прежде, – это его спальня теперь…

Полковник кивнул головой и, приподняв фонарь свой, двинулся к коридору:

– По левой руке что? – спросил он.

– Ряд необитаемых или пустых комнат; бывший кабинет, столовая… буфетная, – словно проглотила она, – большая девичья, в которой спит единственная наша служанка в доме, с девочкой-дочерью, и выход на черный двор…

– A братец ваш где помещается? – спросил опять полковник самым натуральным тоном.

Она была так озадачена этим вопросом, что осталась без языка в первую минуту…

– Брат, когда жил с нами, – резко и подчеркивая проговорила она, оправившись, не видя, но чувствуя «инквизиторский взгляд этого человека», неотступно прикованный к ней, – занимал комнату рядом с отцом, ту, в которой живу я теперь… Но он уже полтора года как уехал отсюда… и мы с тех пор не видали его…

Полковник направил пламя своего фонаря вглубь коридора:

– Эта лестница в верхний этаж ведет?

– Да, в мезонин.

– Большое там помещение?

– Четыре комнаты.

– Заняты кем-нибудь?

– В одной из них живет сестра моя; другие тоже пусты… там и не бывает никто: нас всего ведь трое в этих хоромах, – с плохо выходившею у ней иронией отвечала она, между тем как все сильнее и невыносимее разбирали ее страх и тоска.

– Прелестная сестрица ваша только что започивала, надо полагать? – молвил игриво господин Сливников, улыбаясь и покручивая вытянутые в нитку a la Napoléon III усы свои.

– Не знаю… я сидела внизу, у батюшки… Она давно спит, вероятно; теперь уж поздно…

– Нет, мы видели сейчас свет наверху… 5-mais un instant après огонь погас, tout est retombé dans l’ombre-5…

– Комната вашей сестрицы на двор выходит? – спросил жандармский полковник тем же своим неторопливым и естественным тоном.

– Нет… в сад, – ответила она, инстинктивно запинаясь…

– Значит, не в ее комнате, – подчеркнул он, – видели мы сейчас со двора огонь?

Вся кровь прилила к голове Насти. В той комнате, откуда они со двора могли видеть огонь, она сейчас была с Володей, и там – только теперь вспомнила она – остались его мешки с бумагами… с бумагами, которые все откроют, все докажут… А он забыл о них и она также… О, Господи!..

– Я сейчас узнаю, я у нее спрошу, – пробормотала она растерянно, порываясь вдруг бежать наверх.

Штаб-офицер остановил ее движением руки:

– Я попрошу вас, сударыня, позволить мне сопровождать вас… Фурсиков, – обратился он к не отстававшему от него маленькому человеку в сибирке, – свету бы побольше!..

– Сею минутой! – быстро ответил тот, вытаскивая из кармана два стеариновые огарка и зажигая их тут же о свечу фонаря у жандарма.

– Не угодно ли, сударыня? – промолвил полковник, кивая по направлению лестницы и в то же время наклоняясь к уху Фурсикова, которому прошептал несколько слов. – А ты бери свечу, свети нам! – приказал он стоявшему у дверей коридора сотскому.

Деревенский полициант, приняв дрожащими руками огарок из рук Фурсикова, двинулся вперед с испуганным лицом, немилосердно стуча своими смазными сапогами.

– Разуться бы ему, ваше… а то на весь дом слыхать, – шепнул полковнику, юркнув к нему бочком, человек в сибирке.

С сотского мигом стащили сапоги, причем он, по собственной уже инициативе, поспешно скинул с себя кафтан и, легкий теперь как птица, неся высоко над головой зажженый огарок и постоянно оборачиваясь на следовавших за ним «жандармского командира и барышню», зашагал вверх по ступеням.

Девушка едва волочила ноги; в глазах у нее двоилось, ссохшиеся губы словно прилипли одна к другой. «В голове ни одной мысли не осталось», – чувствовала она.

Не доходя двух ступенек до коридора в мезонине, она вдруг дрогнула вся и чуть не опрокинулась навзничь… Спутник ее поспешно поддержал ее за спину. Она откинулась, словно ужаленная этим прикосновением, прижалась к перилам с каким-то внезапным нервным страхом, устремив глаза на пламя свечи в руках стоявшего над ней, уже на самой площадке, сотского…

И в этот миг услышала она громкий, преувеличенно громкий возглас сестры:

– Кто это, кто идет?.. нельзя… я не одета!..

Настя вдруг теперь, будто вскинутая рессорой, очутилась наверху и жадно устремила глаза вперед…

Антонина Дмитриевна в ночной кофте, с распущенными по плечам волосами и бужуаром в руке, стояла на пороге той роковой комнаты по правой стороне коридора, где…

«О, Боже мой, если она только догадалась и успела спрятать, – пронеслось в голове ее сестры, – я ей все, все прощу и буду благословлять ее всю жизнь!..»

A та все с тем же преувеличенным выражением недоумения, испуга и негодования продолжала восклицать:

– Настя, кто это, зачем?.. Ах!.. – визгнула она уже совсем отчаянно, увидав поднявшегося вслед за сестрой голубого штаб-офицера с потайным фонарем своим в руке, дунула на свою свечу, подалась телом назад в комнату и захлопнула пред собою обе половинки двери.

– Прошу вас, сударыня, не извольте беспокоиться… – начал было тот.

Но она не дала ему продолжать:

– Дайте мне выйти, дайте пройти в свою комнату!.. Я сюда зашла нечаянно… Вы меня в осаде держите! – кричала она из-за двери не то сердитым, не то шутливым голосом.

– Сделайте одолжение, извольте пройти, мы вам не мешаем.

За дверями послышался ее смех:

– Как «не мешаете»? Я вам говорю, я не одета, a у вас целая иллюминация… Отойдите хоть немножко от двери… я проскользну как тень за вами.

Невольная улыбка пробежала под густыми усами пожилого жандармского служаки: его подкупил на миг этот женский молодой смех, звучавший так искренно, казалось ему. «Веселого темперамента особа», – подумал он.

– Извольте, сударыня, я глядеть не буду.

И он подвинулся вперед на несколько шагов.

– Тоня, можешь пройти! – крикнула ей сестра.

За спиной полковника послышался скрип раскрывшихся дверных половинок, легкие шаги быстро скользнули по половицам, и с другой, левой стороны коридора, раздался голос: «Благодарствуйте, monsieur le gendarme»6, и щелк замкнувшейся двери.

Штаб-офицер поспешно обернулся и направил фонарь свой вслед этому голосу: чуткое ухо его различило в нем какую-то подозрительную ноту…

Но особа с «веселым темпераментом» успела уже исчезнуть за дверями, противоположными тем, из которых она только что выбежала.

Он поморщился с выражением упрека по собственному адресу и, молча, в сопровождении не отстававшего от него сотского, вошел в эту только что оставленную ею комнату.

Настасья Дмитриевна, остановясь на пороге, так и вонзилась дальнозоркими глазами вглубь ее.

Там, на столе, еще не прибранные, стояли блюдо с объеденным до кости бараньим ребром, прибор, графинчик с водкой… Сердце у нее захолонуло… А на диване, на диване – она помнила, как брат, сидя на нем, вырвал мешки свои у Тони из рук и кинул в угол, – там ли еще они?.. Нет, их там нет более, нет!.. «Тоня успела пронести их за спинай этого голубого, – умница, спасительница!..» А он, он, видимо, имел подозрение и думал тут найти что-нибудь… Как он осматривает все внимательно!.. наклонился вот над диваном… даже руку, руку в прореху под покрышку сунул… «Ищи, ищи, хитрее тебя нашлись!» – говорила себе мысленно девушка с охватившим ее теперь мгновенно безумно-радостным ощущением и отважно, с невинным выражением на лице, глядя на обратившегося к ней в эту минуту штаб-офицера.

– Это ваш братец изволил здесь ужинать? – иронически проговорил он, зорко в свою очередь глядя ей в глаза.

Она молча и пренебрежительно приподняла лишь на это плечи, как бы не находя даже нужным ответить словом на такой несообразный вопрос, и тут же бессознательно обернула голову на шум раздавшихся за нею в коридоре торопливых шагов.

Мимо нее, напоминая собою ручного журавля, готовящегося взмахнуть со двора на кровлю птичника, пронесся на длинных ногах своих исправник Сливников, направляясь к жандармскому штаб-офицеру. Ок наклонился к его уху и зашептал о чем-то, возбуждавшем очевидно в нем необычайное волнение. Его вытянутое вперед кувшином лицо изображало одновременно таинственность, усердие и внутренний трепет…

– А-а! – протянул в ответ на это шептание штаб-офицер с мимолетною усмешкой. – Я вас попрошу остаться здесь, – сказал он ему, сжав вдумчиво брови, – и…

Он приостановился, повел взглядом на девушку:

– Если бы сестрице вашей угодно было… одеться и принять господина исправника в своем покое, я был бы вам очень благодарен.

– Зачем это? – вырвалось у нее невольно испуганным тоном.

Он продолжал, как бы не слыхав:

– Я бы и вас попросил побыть с сестрицей и господином Сливниковым… имеющим честь быть вам лично знакомым, покамест я не вернусь сюда?

– Что же, это вы нас теперь арестовать хотите? – вскликнула Настасья Дмитриевна с намеренной запальчивостью.

Ее поразил тот оттенок чуть не женской мягкости, с которым отвечал ей этот «инквизитор»:

– Не имею относительно этого никакого приказания, a смею просить вас остаться здесь, сударыня, из одного, поверьте, участия к вам.

Она похолодела вся вдруг: тайник брата ее отыскан, – поняла она как-то разом…

Полковник отвел между тем исправника в угол:

– Постарайтесь непременно, – обрывисто и вполголоса молвил он ему, – войти к этой барышне… к другой…

– Знаю, – замигал тот, и сумрак его лица внезапно сменило сияние удовольствия, которое обещало ему возлагаемое на него поручение, – mademoiselle Antonine, персона необыкновенная!

– Чем так?

– Красота… Une cariatide, mon colonel7! И ум… пирамидальный ум!.. Она воспитывалась в Петербурге, в доме тетки, известной графини Лахницкой… в салоне которой и я блистал когда-то! – примолвил он нежданно и испустил глубокий вздох.

– Ну так посмотрите, чтоб она не провела вас, эта умница!.. Придется, может быть, сделать обыск в ее комнате, a до времени я буду вас просить внимательно наблюдать за нею… да и за сестрой не мешает… чтобы чего-нибудь не успели они утаить или уничтожить…

Господин Сливников усмехнулся самодовольно и игриво:

– Полковник, можете быть спокойны; самые коварные женщины в свете, могу сказать, не были в состоянии провести меня; j’ai des yeux de lynx pour pénétrer leur astuce8…

Ho полковник не счел нужным слушать далее. Он вышел в коридор и, приказав сотскому оставаться со своим огарком на площадке лестницы «и никого не пускать вниз до его возвращения», сам быстро спустился по ступенькам в нижний этаж.

IX

«Что же делать, что же делать теперь?» – словно клещами рвало в мозгу Настасьи Дмитриевны. За несколько мгновений пред этим «ни одной мысли не оставалось у нее в голове», – говорила себе она; – тысяча обрывочных, путавшихся, противоречивых, мучительных мыслей одолевали ее теперь. «Бежать вниз за этим голубым или не бежать?.. Они, очевидно, – объясняла она себе, – отыскали подвал под буфетом, – они с Варюшкой в темноте не надвинули, верно, шкафа так, чтобы прикрыть им весь квадрат люка, и поперечная линия одной из сторон его могла обозначится на глади некрашеного пола», – они брата ее берут в эту минуту… A если нет, – перекидывало ее вдруг в противоположную сторону, – если она ложно истолковывает волнение, замеченное ею на лице этого прибежавшего снизу «глупого исправника», и его шушукание à parte1 с тем?.. Может быть, напротив, «они там в отчаянии, что ничего найти не могут»… Бежать туда, показать, что этим интересуешься, – не усилит ли она этим их уверенность, что тот, за кем приехали они, спрятан в доме?.. Она и без того уже, казалось ей опять, «слишком много разговаривала с этим жандармом, недостаточно хорошо сыграла роль: ей следовало не разговаривать, a показать самое решительное негодование, что смеют ночью врываться, из-за каких-то бессмысленных подозрений, в дом мирных граждан, к больному старику и беззащитным женщинам»… Да, но они не приняли бы слов ее в уважение, и вышло бы хуже: «они без церемонии ворвались бы к нему, к несчастному»… Нет, идти нельзя, – надо оставаться здесь «гордо и равнодушно», спокойно ждать. A между тем, – всплывало снова кипучею волной в голове ее, – a между тем «они теперь его, Володю»…