Бездна. Книга 3

Она даже проснулась сегодня ранее обыкновенного, завтракала – что не всегда случалось у нее – с сыном и воспитателем его, мистером Уардом, совершенно деревянным англичанином лет сорока, и объявила им, что «нашла для Никса русского учителя, так как очень стыдно, что он до сих пор почти совсем не умеет писать по-русски», причем не то вопросительно, не то тревожно глянула в лицо Уарда, как бы желая прочесть на нем впечатление, какое могло произвести на него это известие. Но ровно ничего не прочла она в этом лице: англичанин, не подымая глаз, продолжал уписывать свою баранью котлетку.

– Он молодой, этот новый учитель, мама? – с любопытством спросил ее зато Никс по-русски, и этот вопрос как бы несколько почему-то смутил ее.

– Что тебе до того, молодой он или старый? – сказала она, усмехаясь. – Все равно надо тебе будет с ним учиться, и хорошо учиться.

– Ах, как же можно, – возразил мальчик, – с молодым мне гораздо будет веселее, чем с mister Уардом; тебе тоже, правда, мама?

Графиня даже покраснела слегка:

– Ты все вздор болтаешь, Никс!..

Она отправила его после завтрака гулять со своим англичанином в Giardino Reale (королевский сад) и в ожидании маркиза, являвшегося к ней обыкновенно между полуднем и часом с программой «экскурсии», предполагавшейся ими на тот день, уселась на балконе своего appartement в бельэтаже, выходившего на Riva dei Schiavoni. Очаровательнейший вид Венеции открывался с этого балкона. Прямо насупротив его, над широким водным пространством, заворачивающим крутым изгибом вправо в Джудекку, облитые блеском итальянского утра, словно любуясь отражением своим в изумрудном зеркале влаги, победно возносились изящные купола Santa Maria della Salute и San Georgia Maggiore; над башенкой таможни золотая Фортуна с зеленым шаром под ногой отчетливо вырисовывалась в разреженном воздухе; высоко, под яркою голубизной неба, висели недвижно легкие и белые как пух клубы облачков, будто не решаясь расстаться с этим чудным краем земли, a ниже, виясь над высокими черными гребнями скользивших по лагуне гондол, реяли большие морские птицы серо-молочного цвета, сверкая на солнце серебристыми оконечностями своих длинных и сильных крыльев…

Графиня, защищенная от солнечных лучей полотном опущенной над балконом маркизы, глядела не отрываясь на эту уже привычную ей картину, прислушиваясь невольно к доносившемуся до нее вечному гулу речей и смеха баркаролов (лодочников) на ближайшей пристани, к зазывным крикам продавщиц рыбы и фруктов… «Что же за праздник для глаз должен был быть здесь, – невольно проносилось у нее в голове, – когда помимо всего этого корабли со всех окраин мира везли свои сокровища царственным купцам этого волшебного города, когда из окон этих разрушающихся теперь дворцов вывешивались на диво толпе многоценные ковры и ткани Востока, и сами они, и дочери их, и жены, и все, и все население облечены были во всю эту разнояркость цветов и живописность покроя эпохи Возрождения, которые так обаятельно глядят на нас с исторических полотен в palazzo дожей, из рам портретов Тициана!.. Увы, я родилась слишком поздно, мне надо было увидеть свет здесь, тогда… j’aurais été peut être une seconde Catherine Cornaro8, o которой говорил вчера маркиз», – вспомнила она, насмешливо улыбнувшись по собственному своему адресу.

A глаза ее между тем как бы машинально приковывались к каждой из гондол, пристававших к Riva dei Schiavoni. В каждом лице, подымавшемся с пристани на набережную, она чаяла увидать маркиза…

Пушечный выстрел на площади Святого Марка уже довольно давно известил город о полудне, a его все еще не было. Молодую женщину начинало разбирать нетерпение.

Но вот, кинув случайно взгляд по направлению Пиацеты, она увидала его, всходившего по мраморным ступеням… Он был не один: рядом с ним легкою, молодою поступью под широкополою шляпой на голове шагал ее вчерашний незнакомец, «l’objet de Tony». Она его сейчас узнала… У нее даже сердце слегка забилось: она никак не ожидала, чтобы маркиз «так поспешил исполнить ее поручение»…

A Каподимонте в свою очередь, прищуривая глаза от солнца, не отводил их, с приближением к Hôtel Danielli, от балкона, на котором еще издали, под низко опускавшимися фестонами маркизы, отличил он облаченный в белый батист, по-утреннему, силуэт предмета своей страсти… Подойдя к самому балкону, он поднял глаза и, притронувшись к шляпе, спросил снизу:

– Vous êtes visible, comtesse9?

В голосе его она тотчас же почуяла какое-то раздражение.

– Toujours pour vous, cher marquis10, – поспешила она ответить с оттенком чуть не нежности в звуке голоса, слегка свешиваясь к нему головой через перила и быстрым взглядом окидывая тонкий облик его спутника.

Тот, не подымая на нее глаз, стоял внизу с видом полнейшего безучастия к этому разговору и рассеянно глядел куда-то в сторону.

Маркиз проговорил ему несколько слов, притронулся еще раз к шляпе и быстро вошел в двери отеля. Молодой человек, видимо замедляя шаги, последовал за ним.

«Pas empressé du tout, et l’autre – furieux11, – сказала себе co внутренним смехом графиня, – интересно знать – почему?..»

Она занимала целый аппартамент в пять или шесть комнат, из которых первая с лестницы служила чем-то в роде приемной, где постоянно дежурил курьер ее Джиакомино.

– Маркиз Каподимонте, – доложил он теперь, появляясь на пороге гостиной, куда только что прошла с балкона его госпожа.

– С ним еще кто-то? – как бы небрежно спросила она.

– Si, eccelenza12, но его сиятельство приказал доложить только о себе.

– Просите!.. «Не хочет ли он мне сделать сцену?» – подумала она, и брови ее озабоченно сжались.

Она не ошибалась. Едва ступив в комнату и отвесив ей преувеличенно учтивый поклон, Каподимонте начал:

– Графиня, я исполнил ваше приказание, чтоб дать вам новое доказательство моей нелицемерной преданности и дружбы к вам: я отыскал… и привел сюда этого господина, которого вы… желали видеть. Но я желаю, со своей стороны, чтобы вы (он видимо едва сдерживал клокотавшую в нем досаду), чтобы вы не думали, что провести меня легко…

– Из чего же вы заключили, что я могу это думать? – прервала его она тоном холодного достоинства, вопросительно в то же время подымая на него глаза.

Он продолжал более спокойно, но с язвительным оттенком в выражении:

– Вы говорили мне, что ищете учителя вашего языка для сына и что вы… случайно… узнали, что есть такой здесь, в Венеции… Из ваших слов следовало заключить, что вы никакого понятия об этом учителе не имеете, никогда в лицо его не видели, не знаете его фамилии.

– Все это правда; что же дальше? – перебила она его опять.

– Но тем не менее адрес этого таинственного незнакомца, – все так же случайно, конечно, – вам был известен, и по этому адресу я, повинуясь вашему желанию, отыскал его… и нашел не учителя, а…

– A кого же?

– 13-Un beau jeune homme, – хихикнул насилованно маркиз, – qui ne m’a pas le moindrement l’air d’un marchand de participes-13 (который нисколько, по-моему, не похож на учителя).

– Почему же это вам так кажется? – резко выговорила графиня; она начинала сердится…

Он так и вперил горящие зрачки свои в ее лицо.

– Потому что это тот самый молодой человек, который вчера на серенате сидел в гондоле рядом с нашею и с которого вы все время глаз не спускали!..

– Вы видели! – помимо воли, неудержимо вырвалось у нее.

– Видел, – с горечью воскликнул он, – и еще вчера догадывался… a теперь мне это совершенно ясно…

Она вдруг, к немалому его удивлению, разразилась громким смехом:

– Что вам ясно, vilain jaloux14? Что вы видели? Ничего вы настоящего не видели и не догадываетесь…

Он недоумело глядел на нее…

– 15-Eh bien, c’est vrai, он сидел там подле нас в гондоле, и я слышала его разговор с товарищем и узнала, что он – я вам поверю его тайну: вы, я знаю, не выдадите ни его, ни меня – un réfugié politique-15, – но я, клянусь вам, видела его вчера в первый раз в жизни… Я узнала тоже из этого разговора, что он приехал сюда с одним русским семейством в качестве учителя, и подумала действительно о моем сыне… – Она как бы запнулась на миг…

– И только? – подчеркнул Каподимонте, не отводя от нее тревожного взгляда.

– Нет, я не хочу скрывать от вас, – молвила она, широко улыбаясь своими пышными и свежими губами, – есть одно обстоятельство, возбуждающее во мне большой интерес к этому молодому человеку… Но не по отношению ко мне лично, уверяю вас! – поспешно примолвила она, слагая крестообразно, для вящего убеждения его, руки свои на груди. – Тут другое лицо заинтересовано.

– Кто же? – так же поспешно спросил он.

– Я не назову… не могу назвать вам ее… Я и сама, впрочем, ничего не знаю и подозреваю только… Я для этого и хотела познакомиться с ним… Я должна убедиться… Попросите его войти, пожалуйста, вы оставили его там se morfondre avec mon courrier16 в передней: ведь это неучтиво…

На выразительном лице маркиза сказалось страдание.

– Я ничего не понял из ваших объяснений, – печально молвил он, – но я должен, я хочу вам верить: вы пожелали ближе узнать этого никогда до вчерашнего вечера вами не виданного молодого человека не из какого-либо личного чувства, a единственно из любопытства. Положим так, но я осмелюсь вам напомнить, что любопытство, – подчеркнул он, – погубило на этом свете не одну женщину.

– 17-La vieille histoire de grand’mère Eve, – рассмеялась она в ответ, пожимая плечами, – будьте покойны, я ученая, je suis bien apprise-17… Подите, приведите мне его сюда!

Маркиз глубоко вздохнул, поклонился и пошел за «ним».

IV

Die Kälte kann wahrlieh brennen Wie Feuer1.

Heine.

Чрез несколько минут графиня и маркиз вышли вместе в гостиную.

– Графиня, – начал официальным тоном маркиз, – позвольте вам представить monsieur… monsieur Po… Pos-pe-lof, si je prononce juste2, – выговорил он с некоторым трудом.

– Juste, – подтвердил тот, как бы снисходительно кивнув головой.

Графиня из-под полуопущенных ресниц окинула его недолгим, но зорким взглядом, указывая ему в то же время на кресло подле себя учтивым движением руки. Дневной свет, при котором видела она его теперь, дозволил ей отчетливо рассмотреть его правильные, бледные черты, – «будто слегка полинявшие краски на пастелевом портрете, – сказала себе она, – острый блеск его серых зрачков, тонкий и нервный склад всей его наружности… Она осталась довольна. «Il doit être de bonne famille3, – сложилось у нее тут же заключение, – и многое успел перечувствовать на своем веку»…

Маркиз уселся на легоньком стуле, уставив его так, чтоб иметь возможность равно следить за выражением лиц хозяйки и своего спутника, и заговорил опять:

– Вы меня просили, графиня, справиться, возможно ли вам будет найти в Венеции un professeur de langage russe4 для вашего сына, и я… после многих неудачных попыток, – подчеркнул он лукаво, – имел счастье узнать о monsieur Pos-pe-lof… которого и упросил сегодня побывать со мною у вас.

– Bien merci, cher marquis5! – не дала ему продолжать она и, обращаясь к «профессору»: – Вы давно уже здесь? – спросила она по-русски.

– Нет, не очень, – выговорил он словно нехотя.

– И давно из России?

– Я в Вене пред этим жил, – уклончиво и морщась ответил он, ему видимо не нравились эти вопросы.

Но она продолжала:

– Вы здесь одни или с кем-нибудь?..

– Я приехал с одним семейством, но они должны были вернуться в Россию, a я… предпочел остаться…

– Вы давали уроки… в этом семействе?

– Давал.

– Русского языка?

– Русского языка… да и всего, в сущости, – чуть-чуть улыбнулся он опять, – дети еще только в гимназию готовились.

«Улыбается, точно снисходит; une nature fière6, я очень люблю это в мужчинах», – пронеслось в голове нашей графини.

– Мой сын тоже маленький, – громко заговорила она, – ему всего девять лет. У него англичанин… но я бы хотела, чтоб он начал русскую грамматику и арифметику тоже en russe7… и если бы вы согласились…

Она договорила, взглянув на молодого человека чуть не молящим взглядом.

Он только головой качнул: что же, мол, извольте, если этого вам так хочется.

– Он очень добрый и способный мальчик, вы увидите… Он ушел теперь гулять с mister Уардом, но сейчас должен вернуться… Я непременно хочу показать его вам…

Поспелов опять молча повел головой.

– Вы учились в университете, не правда ли? – спросила она его вдруг.

– Д-да, – пропустил он сквозь зубы и с запинкой, не ушедшею от ее внимания.

– В петербургском?

– Н-нет… в московском.

– Вы там многих знаете… в Москве?

– То есть, кого же это?.. Из вашего круга никого не знаю, – счел он нужным, и притом несколько грубовато, пояснить ей.

– Нет, я спросила вас потому, что здесь… в этом же отеле… живет одна московская… родня мне…

Он глядел на нее, будто говоря: «какое мне до этого дело?»

«Погоди же, – молвила она мысленно в свою очередь, – что вот ты сейчас скажешь?»

– Madame Sousaltzef, Antonine, рожденная Буйносова… Вы не слыхали о ней?

Она пристально, жадно глядела ему теперь в лицо… Лицо это мгновенно дрогнуло, – она это видела, «ясно видела», – едва произнесла она имя «Tony», глаза метнули искру, брови тесно сжались как бы от напряжения мозга над ворвавшеюся в него докучливою мыслью. Но он тотчас же оправился, вскинул голову и глянул в свою очеред ей в глаза не то пытливым, не то вопрошающим взглядом.

– Нет, не слыхал; a что? – выговорил он совершенно твердо и спокойно.

Она же сконфузилась теперь.

– Tony… Madame Sousaltzef… настоящая красавица, – пролепетала она, – и обращает этим на себя общее внимание… Я думала, вы могли с нею где-нибудь встретиться… хотя бы здесь, в Венеции… Но вы говорите, что вы еще очень недавно здесь…

Поспелов, не отвечая, глядел на нее все тем же смущавшим ее взглядом.

Она отвернулась от него к маркизу. Он сидел насупясь, отчасти обиженный этим продолжительным ее разговором на непонятном ему языке, еще более досадуя на живую игру физиономии молодой вдовы, которая, совершенно основательно рассуждал он, имела бы совсем иной вид, если б y нее с этим «réfugié russe»8 шел разговор об условиях найма его в учители ее сыну.

– Je parlais à monsieur de l’exquise beauté de ma cousine Tony9, – сказала она ему, как-то особенно усмехаясь.

«А! – тотчас же сообразил тонкий итальянец. – Мне дается понимать, что la cousine и есть та особа, о которой она мне говорила; но она не проведет меня: господин этот интересует ее лично, a не косвенно, по отношению к другой. Una perfida commedia è questo10, предательскую комедию разыгрывает она со мной». И губы его даже побелели от ревнивой досады.

Но губы эти любезно усмехались в то же время.

– Ah oui, très belle en effet, très belle, madame Tony11, – говорил он по адресу чаемого им соперника.

Ho тот, с видимым желанием положить конец этим речам, обратился к хозяйке с вопросом по-русски:

– В какое заведение полагаете вы нужным подготовить вашего сына?

Вопрос этот застал ее врасплох.

– Я, признаюсь вам, до сих пор об этом еще серьезно не думала. Мальчик мой записан в Пажеский корпус, но он до сих пор все еще не укрепился здоровьем, и я боюсь, что он вообще для военной службы не будет годиться. В таком случае надо будет его в лицей…

– Само собою! – иронически как бы сорвалось с языка Поспелова.

– Что это значит? – изумилась она.

– Значит, что куда же поступить сыну вашему, как не в привилегированное заведение! – подчеркнул он с прежним невозмутимым выражением в лице.

– Вы… – она приостановилась на миг. – Vous êtes démocrate12?

– В молодом поколении вы аристократических убеждений не найдете, – коротко ответил он с полупрезрительным движением губ.

– Я знаю… Я сама du reste… je suis très libérale d’opinions13, – промолвила графиня и даже веско кивнула сверху вниз, в виде вящего подтверждения своих слов.

– Да, – вмешался маркиз, – и это меня всегда удивляло в русских женщинах.

– Удивляло? – повторила она. – Это должно было бы вас радовать, мне кажется, вас, чуть не поплатившегося жизнью за свободу…

– Не за женскую во всяком случае, – засмеялся он, – эмансипация женщин, то есть обезличение, то есть опошление женской обособленности, – это не только конец всякой поэзии, это еще конец всей человеческой цивилизации.

– Reste à savoir14, – заметил на это Поспелов чистейшим французским акцентом, – насколько эта «поэзия цивилизации» дала хлеба голодающим человеческим массам.

И этот акцент, и мысль, выраженная в его фразе, совсем подкупили графиню: она одобрительно и быстро закивала головой.

– Да, это большой вопрос! – промолвила она глубокомысленным тоном, который был столько же необычен, сколько забавно мил в ее устах.

Маркиза это еще пуще взорвало. Глаза его загорелись, он готовил громоносное возражение… Но в это же время в восхитительном утреннем платье из soie écrue15, обшитом кружевами и большими голубыми бантами, под широкою соломенною шляпой, кругом которой бежала пышная гарнитура из белых и голубых перьев, показалась в растворившейся двери соседней комнаты Антонина Дмитриевна Сусальцева.

– Никс здесь? – спросила она с порога, не входя. – Bonjour, marquis!..

Он сидел прямо в полосе света, вырвавшегося с улицы сквозь продольную щель не совсем притворенных половинок двери, выходившей на балкон (все жалюзи окон, по обычаю теплых стран, в эти часы дня были опущены), и Сусальцева его одного в первую минуту различала в полутьме покоя.

Он с учтивым поклоном поднялся с места в ответ ей.

– Никс сейчас вернется… Да войди же, Tony! – послышался ей тут же голос графини, сидевшей спиной к балкону.

Антонина Дмитриевна сделала несколько шагов вперед по направлению к ней.

– Ma chère Tony, позволь тебе представить соотечественника, monsieur Поспелова, – проговорила та, как бы намеренно растягивая слова, указывая рукой на сидевшего против нее молодого человека, которого скрывала до тех пор от глаз вошедшей высокая спинка его кресла.

Он и Сусальцева обернулись в то же время лицом друг к другу…

У нее мгновенно дрогнули приподнявшиеся веки и побелели губы; глубокая морщина сложилась между бровями Поспелова… Ho coup de théâtre16, которого ожидала графиня Драхенберг, не случилось. Они глянули друг другу в глаза – и разом поняли друг друга. «Я для всех – незнакомый тебе человек, – сказал ей тягучий, чуть не грозный взгляд его. – Мне только этого и нужно», – ответили ему ее холодные глаза. И с банальною полуулыбкой светской женщины, которой представляют в гостиной ничем для нее не интересного незнакомца, она небрежно склонила голову, не ожидая его поклона, молча прошла к столу подле хозяйки, села и протянула руку за сигареткой к вазочке из венецианского стекла, стоявшей на этом столе.

«Mon effet est manqué17! – досадливо пронеслось в голове графини. – Они, очевидно, оба умеют необыкновенно владеть собою и успели – она после вчерашней серенаты, он после того, что я сегодня говорила о ней (и к чему я говорила!), – приготовиться к возможной встрече не у меня, так в ином месте… Но они недаром сейчас так взглянули друг на друга! Я прочла в их глазах: ils se connaissent, ils se sont aimés18 и хотят скрыть этот бывший роман свой ото всего света»… И более чем когда-либо заговорило в ней желание «aller au fond de ce mystère, проникнуть в самую глубь тайны»…

– Monsieur Поспелов так добр, что соглашается давать уроки моему Никсу, – сказала она громко.

Сусальцева, ни на кого не глядя, вынула восковую спичку из коробочки миланского изделия с раскрашенным изображением какой-то сцены из «Niccolo de’Lapi»[30], закурила папироску и уронила медленно с губ:

– Если б y меня были дети, я бы их ранее десяти лет ровно ничему не учила.

– Ceci est de l’exagération, madam20, – заметил ей смеясь маркиз, который в свою очередь наблюдал внимательно за нею и «réfugié russe», и точно так же, как и предмет его страсти, уловил «подозрительное» выражение обмененных ими в первую минуту взглядов. «La rossa ha forse raggion, рыжая (то есть графиня Драхенберг) права, быть может, в своих предположениях», говорил он себе радостно в эту минуту, «и не обманывала меня, говоря о другой»…

– A вы не находите, – продолжала между тем «кузина» все на том же французском языке, щурясь на Поспелова с каким-то иронически вызывающим выражением на лице, – что это раннее учение ни к чему в сущности не нужных вещей вызывается почти всегда гораздо более капризом маменек (des mamans), чем действительною потребностью детей?

«Это в мой огород; она, кажется, начинает ревновать меня», – и графиня с бессознательным вопросом на глазах повела ими на маркиза Каподимонте… Она прочла в его улыбке подтверждение своей догадке, и ей стало вдруг как-то необычайно весело…

«Змея! – думал в то же время эмигрант. – Пользуется тем, что я ее тут при всех оборвать не могу, и подпускает свои шпильки…»

– Это зависит… – начал было он громко, но вбежавший в эту минуту в комнату кудрявый и красивый мальчик, сын графини, избавил его от досадливой необходимости продолжать.

– I am ready, aunty, я готов, тетя! – восклицал на бегу Никс, кидаясь к Антонине Дмитриевне.

– Никс, поди сюда! – кликнула его мать.

И, оборачивая к себе спиной, она указала ему на сидевших против нее мужчин:

– Ты видишь ces messieurs? кланяйся!

Мальчик послушно шаркнул ножкой, протягивая ручонку маркизу, и, обернувшись тут же к матери, спросил робко и вполголоса:

– Who is this other gentleman, m’a (кто этот другой господин, мама)?

– Поди познакомься с monsieur Поспеловым, – ласково толкнула она его вперед, – ты с ним будешь учиться писать порядочно по-русски… не так, как теперь ты пишешь, что мне даже стыдно за тебя…

Сусальцева поспешно поднялась со своего места и, прерывая ее:

– Однако нам пора, Никс, пароход сейчас пойдет…

– Mister Ward уже пошел туда и твой husband (муж) тоже, – воскликнул мальчик и кинулся из комнаты, так и не познакомившись с «monsieur Поспеловым»…

Графиня поднялась в свою очередь проводить уходившую за ним «кузину» (она сгорала нетерпением «остаться с нею минутку наедине»).

– Послушай, – сказала она, как только очутились они в соседней комнате, схватывая ее за руку, – ты должна мне все, все рассказать!..

– Что это «все»?

И «Tony» мгновенно нахмурилась, как небо в сентябре.

– Tu connais ce jeune homme21… и ты… Ты в ссоре с ним теперь?..

– Откуда ты это взяла?

– Ты была с ним так неучтива сейчас!.. On n’est impertinente comme cela qu’avec un homme qu’on a aimé22.

– Et avec ceux que l’on veut vous imposer23! – гневно отрезала Сусальцева, не глядя на нее и торопливо выходя в коридор.

Вернувшись опять на свое место в гостиной, графиня почувствовала себя вдруг как бы неловко: она сознавала, что никакого теперь общего разговора не могло установиться между ею и двумя ее собеседниками, из которых один – нужно ли называть маркиза? – очевидно все более и более тяготился присутствием другого. Ей это ясно говорили его глаза, нетерпеливое покусывание им своих прекрасных усов, которые он нервным движением то и дело забирал как-то вниз нижнею губой…

Он и заговорил первый, с видимою целью выжить того, «другого».

– Графиня, я ничего не говорил о ваших условиях à monsieur Pospelof, так как вы же мне не сообщали…

Она, вся покраснев, быстро прервала его:

– Oh, mon Dieu, это совершенно будет зависеть от monsieur Поспелова… Я заранее согласна на все…

– Я получал у Бортнянских 150 франков в месяц… на всем готовом, – примолвил как бы нехотя молодой человек (ему, видимо, точно так же было неприятно говорить об «условиях»).

– Так мало! – воскликнула графиня. – Я не смею вам предложить («Une si jolie tournure et parlant si bien le français24!» – проносилось у нее в голове), – но мне кажется… ведь я бы желала, чтобы вы каждый день давали час урока Никсу… мне кажется, что по… по 10 франков за час… Напасть за границей на хорошего русского преподавателя – это такая находка!.. И вы мне сделаете удовольствие, не правда ли? – сказала она по-русски и как-то очень торопясь, – приходить кушать с нами: мы всегда и завтракаем, и обедаем, сын мой, mister Ward и я, одни, – чуть-чуть подчеркнула она, – здесь в моем appartement…

Он как бы подозрительно глянул на нее исподлобья, помолчал и по минутном размышлении:

– Это, пожалуй, все вместе гонорар и чрезмерный составит… не соответствующий настоящей цене труда… A впрочем, как вам угодно, – сказал он чрез миг под набегом какой-то новой мысли, – я согласен.