Создатель эха

Забота о брате привила Карин ответственность и компетентность. Она проведет на нем психологический эксперимент. И узнает, сможет ли кровный родственник вырасти достойным человеком, если все будет, а воспитание изменится. Ведь в первый раз ее бескорыстная опека взрастила в нем в лучшем случае полную праздность и потерянность в жизни. «Меня любят животные», – заявил одиннадцатилетний Марк. И это правда, живые существа ему доверяли. Вся живность на ферме к нему тянулась. Даже божьи коровки без страха ползали по его лицу и гнездились в бровях. «Кем хочешь стать, когда вырастешь?» – однажды спросила она и тут же пожалела, потому что Марк восторженно просиял и заявил: «Самым лучшим утешителем цыплят!»

А вот с людьми у него не ладилось: мало кто мог его понять. В детстве Марк пару раз сплоховал: поджег кукурузный сарай, когда запускал ракеты из обернутых в фольгу спичек, игрался с собой за покосившимся курятником, убил двухсоткилограммового новорожденного теленка, подсыпав ему в корм горсть таблеток, поскольку считал, что животное болеет. Хуже того, лет до шести он шепелявил, и это стало последней каплей: родители решили, что он одержим. Мать неделями изгоняла из него нечистую силу: намазывала маслом крест и вешала его на стену над кроватью Марка, чтобы всю ночь капли падали мальчику на лоб.

В семь лет он стал часами гулять после обеда на лугу в километре от дома. Когда мать осведомилась, чем он там столько времени занимается, он ответил: «Просто играю». Она спросила с кем, и сначала Марк сказал «Ни с кем», а потом – «С другом». Мать запретила ему выходить из дома, пока он не назовет имя этого нового друга. Застенчиво улыбнувшись, Марк пролепетал: «Его зовут мистер Турман», – и принялся взахлеб рассказывать шокированной матери о веселых совместных приключениях. Джоан Шлютер вызвала весь полицейский состав Карни. После долгого наблюдения за лугом и тщательного перекрестного допроса Марка, полиция сообщила обезумевшим родителям, что мистера Турмана не просто нет в базах полиции, он вообще не существует, кроме как в воображении мальчика.

Подростковый период Марк пережил только благодаря Карин. Когда ему исполнилось тринадцать, она пыталась научить его выживать. «Это легко», – утверждала она. В старших классах Карин, к своему удивлению, поняла, что может понравиться даже школьной элите: нужно всего-то носить только ту одежду и слушать только ту музыку, которые они одобряют. «Людям нравятся те, кто дарит им чувство надежности». Но Марк не понимал, что значит это слово. «Тебе надо создать свой бренд, – сказала Карин. – Добиться признания». Она записала его в шахматный клуб, команду по бегу по пересеченной местности, в организацию «Будущие фермеры» и даже в драматический кружок. Нигде ему не удалось задержаться, и в итоге он прошел лишь в одну компанию – группу таких же не сумевших никуда вписаться неудачников, которая к тому же помогла избавиться от опеки сестры.

После того, как Марк нашел своих, Карин мало чем могла ему помочь. С этого момента она спасала только себя. Получила степень по социологии и стала первой Шлютер с высшим образованием. Остальные члены семьи считали колледж обителью темной магии. Она заставила Марка поступить следом. Он продержался год и, на радость многочисленных университетских советников, даже не успел выбрать профилирующий предмет. Она переехала в Чикаго, чтобы отвечать на звонки в одной из крупнейших бухгалтерских фирм на восемьдесят шестом этаже небоскреба Аон-центра. Мать постоянно звонила по межгороду, чтобы услышать голос своей родной секретарши. «Как это ты так говорить научилась? Жуть какая! Все связки голосовые повредишь». Из Чикаго переехала в Лос-Анджелес, величайший город на Земле. И втолковывала Марку: «Здесь ты можешь стать кем угодно. Работать, кем хочешь. Тут добродушных людей с руками отрывают. Ты не виноват, что у нас такие родители. Здесь никто не будет знать о твоем прошлом». Даже когда траектория жизни начала клониться вниз, Карин все еще верила: людям нравятся те, кто дарит им чувство надежности.

Когда Марк снова станет собой, они оба начнут жизнь заново. Она поставит его на ноги, выслушает, поможет разобраться, чего он хочет от жизни. И на этот раз увезет с собой в какой-нибудь нормальный город.

Карин бережно хранила записку и перечитывала ее каждый день. Словно волшебное заклинание: сегодня вечером на дороге Норт-лайн нас свел БОГ… Марк очнулся, так что автор записки – святой, сообщивший об аварии и навестивший Марка в больнице после, – точно должен вернуться, чтобы познакомиться со спасенным лицом к лицу. Карин терпеливо ждала, когда же это произойдет, когда она получит долгожданное объяснение. Но никто так и не заявил о своем участии и ничего не объяснил.

С завода прислали букет весенних цветов. Две дюжины коллег Марка подписались в открытке с пожеланиями скорейшего выздоровления, кто-то добавил шутливые и нестандартные пожелания, которые у Карин не получилось расшифровать. Весь округ был в курсе происшествия: если в районе Биг-Бенда срабатывала полицейская сирена, то в один миг все от Гранд-Айленда и до Норт-Платта в подробностях знали, кто, как и где напортачил.

Через несколько дней после замены эндотрахеальной трубки Марка наконец навестили лучшие друзья. Карин услышала голоса из коридора.

– Черт, какой же дубак снаружи.

– И не говори. Яйца аж до глаз поджались.

Они ввалились в комнату: Томми Рупп в черной бронекуртке и Дуэйн Кейн в утепленной камуфляжной форме. Три Мышкетера воссоединились впервые после аварии. Парочка завалила Карин восторженными приветствиями. Она едва сдержалась, чтобы не спросить, где их все это время носило. Рупп подошел к скулящему на кровати Марку и протянул ладонь. Марк инстинктивно дал ему пять.

– Боже, Гас. Да ты тут как подопытный. – Рупп махнул рукой в сторону мониторов. – Не верится, а? Вся эта техника – для тебя одного.

Дуэйн мялся позади, обхватив шею рукой.

– Скоро будет в строю, а?

Он повернулся к Карин за спиной. Из-под воротника термобелья выглядывали татуировки – нарисованные мускулы, выколотые на безволосой груди; несмотря на мультяшный стиль, в детализации и реалистичности рисунки могли сравниться с учебником по анатомии. Казалось, с него заживо содрали кожу. Он зашептал Карин, медленно и громко, будто она тоже только выходила из комы:

– Охренеть, просто не верится. Марк не заслужил такого, только не он.

Рупп тронул ее за локоть.

– Выглядит он совсем худо.

Кожу выше запястья словно опалило огнем. Проклятие «рыжего» гена. Карин краснела в мгновение ока, быстрее, чем фазан, взлетающий из кустов при приближении охотника. Она отстранилась от Руппа и потянула пальцами щеки.

– Видели бы вы его на прошлой неделе.

Сдержать эмоции у нее не получилось.

Кейн и Рупп переглянулись, словно хотели сказать: «Чувак, ей тяжело. Хоть и ведет она себя, как тиранша». Выражение Кейна сделалось твердым, серьезным, он повернулся к ней.

– Мы звонили. Знаем, что он накануне в себя пришел.

Рупп просматривал медицинскую карту Марка в изножье кровати, качая головой.

– Они вообще что-нибудь полезное делают? – Как будто заявлял, что миру нужны были новые управленцы, и это настолько очевидно, что понимают это только избранные.

– Врачи первым делом пытались сбить высокое давление в черепе. Он ни на что не реагировал.

– Но сейчас-то ему лучше, – возразил Рупп. Он повернулся к Марку и пихнул друга в плечо кулаком. – Правда, Гас? Ты вернулся. Теперь все по-прежнему.

Марк неподвижно лежал и таращил глаза.

Карин выпалила:

– Сейчас он в лучшем состоянии по сравнению с тем, что было, когда…

– Мы в курсе, – настаивал Дуэйн и почесал вытатуированные мышцы. – Спрашивали, как он.

С кровати хлынул поток фонем. Руки Марка вытянулись в стороны. Из губ вырвалось:

– А… а! Кхе! Кхе.

– Вы его расстраиваете, – сказала Карин. – Ему нельзя нервничать.

Она хотела выгнать парочку вон, но активность Марка ее обрадовала.

– Шутишь, что ли? – Рупп пододвинул к кровати стул. – Ему сейчас как раз нужна компания. Любой адекватный врач это подтвердит.

– С друзьями ему будет лучше, – вторил Дуэйн. – Мы повысим ему уровень серотонина. Знаешь, что такое серотонин?

Карин едва сдержалась, чтобы не всплеснуть руками. Вместо этого только кивнула, сложила руки, чтобы не расклеиться, и вышла из палаты. На пороге услышала скрежет сдвинутых стульев, а потом голос Томми Руппа: «Притормози, братишка. Успокойся. Что ты хочешь сказать? Один стук пальцем – это да, два – нет…»

Если кто и знал, что произошло той ночью, то явно эта парочка. Но Карин не стала устраивать допрос в присутствии Марка. Она вышла из больницы и направилась в Вудленд-парк. Дело шло к ночи, небо окрасилось пурпурно-коричневым. Март решил немного подразнить жителей: ослабить бдительность людей легким потеплением, чтобы потом обрушить очередную арктическую бурю. От грязных куч снега поднимались витки пара. Карин прошла через современный центр Карни – современный по провинциальным меркам. Падение цен на сырье, рост безработицы, старение населения, отток молодежи, обмен семейных ферм с крупными компаниями на загрязнение и перемены – этот город определил судьбу Марка задолго до его рождения. Только обреченные остались пожинать его плоды.

Она шагала мимо массивных А-образных домов, которые вскоре сменились лачугами из толя. Прошла от авеню Е до авеню I, между Тридцать первой и Двадцать пятой улицами, и попала прямо в прошлое, в фотокарточку в натуральную величину. Вот дом ее первой любви; а вон дом того, с кем у нее не получилось в первый раз заняться сексом. Дом девочки, с которой она дружила двадцать лет. После свадьбы та резко оборвала все контакты – видимо, надоумил муж. Карин трижды пыталась сбежать из родного города, и каждый раз он напоминал ей о порочном семейном прошлом. Карни давно подготовил для нее надгробие, и ей оставалось лишь бродить по кладбищенским улицам в поисках именного камня.

Перед смертью Джоан Шлютер подарила дочери жесткую картонную фотографию: прадед Свенсон стоял перед покосившимся домом, часовней запустения, в сорока километрах к северо-западу от того, что впоследствии станет Карни. Человек на снимке держал в руках половину своей библиотеки: то ли книгу «Путь пилигрима», то ли Библию, точно сказать было нельзя – слишком уж нечеткий кадр. Позади на оленьих рогах, приколоченных на глинобитную стену дома из дерна, висела позолоченная птичья клетка, купленная где-то на востоке за большие деньги; она проехала полторы тысячи километров в запряженной волами повозке, занимая драгоценное место, в которое могли влезть нужные инструменты или лекарства. Птичья клетка с питомцем имела большую ценность. Тело может пережить любые лишения. А вот разум – другое дело.

Теперь у жителей городка имелась еще более позолоченная клетка: дешевый широкополосный доступ к всемирной сети. Интернет взбудоражил Небраску, как спиртное, – племя каменного века; он стал настоящей божьей благодатью, которую ждал каждый потомок поселенцев журавлиных земель, и единственным способом выжить в простирающейся пустоте. Карин тоже ежедневно злоупотребляла глобальной сетью в Су: туристические сайты, аукционы уцененной, но очень удобной одежды, модные подарки, призванные завоевать расположение коллег, и даже – всего пару раз – сервисы онлайн-знакомств. Интернет – последний шанс спастись от степной слепоты. Однако ее чрезмерное увлечение не шло ни в какое сравнение с зависимостью Марка. Вместе с друзьями он создавал онлайн-аватары, чтобы разговаривать на поросячьей латыни с домохозяйками в приватных чатах, писать объемные комментарии в блогах о теориях заговора и загружать сомнительные изображения на сайт «Безумные фотки». Большую часть времени после смен на заводе он проводил, набирая очки опыта для фентезийных персонажей в альтернативных мирах. Количество часов, которые он тратил на виртуальное пространство, приводило ее в ужас. А теперь он застрял в еще более далеком от реальности месте, куда не доходили мгновенные сообщения. Раньше длительная онлайн-жизнь вызывала у нее опасения, а теперь казалась меньшим из зол.

Карин долго бродила по городу. Друзьям Марка, имеющим проблемы с концентрацией внимания после бездумного кликанья мышкой, и не снилось, что можно так долго заниматься одним делом. На электрифицированных улицах вспыхнули фонари. Кварталы сменялись и повторялись, улицы стали похожи на еще более предсказуемую, чем в онлайн-играх Марка, симуляцию. На центральной улице она повернула обратно в сторону больницы, к брату.

Но Рупп и Кейн все еще были в палате, откинувшись на спинки больничных стульев. Марк сидел на кровати. Они перебрасывались мячом из скомканной бумаги. Марк кидал кое-как. Пару раз мяч отлетал назад, ударяясь в стену. Бросал он мяч с грацией шимпанзе в тельняшке, катающегося на трехколесном велосипеде. И все же – бросал! От увиденного Карин оцепенела: впервые после аварии случился такой резкий прогресс. Марк словно воскрес. Кейн и Рупп кидали мяч то резко, то специально криво, – и Марк реагировал, хоть и с опозданием на полсекунды. Бумажный комок отскакивал от груди, лица, машущих рук, и на каждый позорный промах он издавал звуки, которые Карен ни с чем не могла перепутать. Искренний смех. Карен готова была закричать. И захлопать от счастья.

Позже, прощаясь с друзьями Марка в коридоре, она от всей души их поблагодарила. Они заслужили. Да и гордости в ней к тому моменту уже не осталось.

Рупп отмахнулся:

– Не волнуйся. Он глубоко ушел, но мы его вытащим.

Карин хотела спросить, виделись ли они с Марком в ночь аварии, но побоялась разрушить хрупкое взаимопонимание. Она показала им записку.

– Не знаете, откуда она?

Оба парня пожали плечами.

– Без понятия.

– Это важно, – надавила Карин. Но они повторили, что не в курсе.

Попятившись боком, словно краб, Дуэйн спросил:

– Не знаешь, случаем, что с «Бараном»?

Карин озадаченно уставилась на него. Ветхозаветные жертвоприношения. Ритуалы скотного двора.

– Пикап живой или как? А то можем… Ну глянуть, вдруг спасти можно. Если хочешь.

Полиция допросила ее второй раз. О прошлой беседе, состоявшейся в первый день пребывания в больнице, она уже не помнила. На этот раз, понимая, что она успела оклематься, офицеры спрашивали обо всем в деталях. Продержали ее сорок минут в конференц-зале больницы. Интересовались, в курсе ли она, чем занимался Марк вечером, перед аварией. С какой компанией был? Жаловался ли на личные проблемы? Может, на работе не все гладко шло? Или трудный период переживал? Часто ли Марк бывал в подавленном настроении?

Карин поняла, к чему они клонят, но не знала, как отвечать на вопросы. Марк не пытался покончить с собой. Такое просто в голове не укладывалось. Они с братом большую часть жизни прожили бок о бок. Она знала его оценки по обществознанию в средней школе, бренд нижнего белья, любимый цвет мармелада, второе имя и духи всех девушек, по которым он сох. Знала, как он мыслит, заканчивала за ним предложения. Марк никогда не говорил, что желает смерти. Даже в шутку.

Офицеры спросили, проявлял ли он сильную агрессию в последнее время. Может, часто злился? «Не больше обычного», – ответила Карин. Они сказали, что до аварии он находился в «Серебряной пуле», захудалом баре на Сто восемьдесят третьем шоссе. Она ответила, что Марк часто проводил там время после работы. Водитель он ответственный. За руль никогда не садится пьяным. Пикап для него как ребенок.

Тогда они спросили, не принимал ли он еще что-нибудь. Что-то кроме алкоголя. Она сказала твердое «нет». Получилось почти убедительно. Повторить ответ она согласилась бы даже перед судом.

Не получал ли Марк в последнее время угроз? Принимал участие в жестоких или опасных действиях? Все-таки погода еще зимняя. Дороги еще скользкие. Чуть ли не каждую неделю происшествия. Намек, что авария Марка – не несчастный случай.

Полиция определила скорость пикапа по следам заноса. На момент, когда Марк слетел с дороги, он ехал со скоростью примерно сто тридцать километров в час.

Цифра повергла Карин в шок. Но она сдержала эмоции. И еще раз уточнила: получается, Марк ехал ночью, по скользкой дороге, превысил скорость, потерял управление и его вынесло на обочину.

Офицеры сообщили, что он был не один. На участке аварии обнаружены и другие следы шин. Машин было три. Реконструкция событий показала, что по дороге Норт-лайн двигался еще один пикап; он резко выехал навстречу Марку, но потом вернулся на свою полосу и скрылся с места происшествия. Марк резко ушел вправо, чтобы объехать автомобиль, но его развернуло поперек дороги, и он улетел в левый кювет, где и перевернулся. Третья машина – седан среднего размера – шла за Марком; благо расстояние между машинами было достаточно, и водитель сумел избежать столкновения и съехать на правую обочину.

Описанные события разыгрывались у Карин в голове в виде разрозненных кадров из снятого на портативную видеокамеру реалити-шоу. Водитель пикапа потерял управление и выехал прямо Марку в лоб. Марк не мог вдарить по тормозам, поскольку за ним шла машина.

Следователи отметили, что вероятность случайного столкновения мала: авария произошла за полночь в будний день, участок дороги пустынный, и скорость как минимум одного из автомобилей составляла сто тридцать километров в час. Полицейские добавили, что Марк находится в группе высокого риска: ему меньше тридцати, и он живет в небольшом городе. Ее спросили, участвовал ли брат когда-нибудь в гонках. Других развлечений у жителей было не так уж и много, так что многие по ночам гоняли на пустом шоссе.

Карин возразила: если то была гонка, то почему машины двигались в разных направлениях?

Офицеры намекнули, что кроме гонок существуют и другие опасные игры на дорогах. Что она может рассказать о его друзьях?

Карин ответила, что он общается с коллегами с завода. С парочкой так точно. И они часто собираются. С ее слов получалось, что Марк – душа компании. Внутри зародилось странное желание выставить Марка перед полицией в лучшем свете. Перед мужчинами, которые старались ее убедить, что брата кто-то столкнул с дороги. Им все равно, что будет с Марком. Для них он – пара отметин на асфальте. Весь допрос она мяла записку, спрятанную в тканевой сумке через плечо. Записка от того, кто обнаружил и спас Марка. «Я никто…» Ее могут обвинить в сокрытии улик. Но если показать полиции записку, ее конфискуют; а прощаться с талисманом Карин не желала.

Она спросила, кто сообщил о несчастном случае. Звонок поступил из телефона-автомата на заправке «Мобил», которая расположена на съезде с межштатной автомагистрали на Карни; говорил мужчина, имя назвать он отказался.

Возможно, водитель одной из машин?

Полицейские не могли – или не хотели – подтвердить эту информацию. Они поблагодарили ее за сотрудничество и отпустили. Сказали, что она очень им помогла. Посочувствовали брату и пожелали ему скорейшего выздоровления.

«Так его могут еще и арестовать», – думала она, лучезарно улыбаясь и махая офицерам рукой на прощание.

Взлет не всегда приводит к смерти. Полет не всегда оканчивается падением. Он лежит, как истукан, под бесчисленными лучами света, пронизывающими тело насквозь, как воду. Затвердевает, но не весь разом. Постепенно, как соль при испарении морской воды. Схватывается, но разделяется на гранулы.

Ритмичный накат воды, вверх-вниз. Течение пронзает искореженное тело. Уходя вниз, падает в аварию. Но изредка река возносит его над низкими серыми холмами, в иное пространство.

Клетки отправляют и принимают импульсы, но не к и не от друг друга. Слова каплями заливают череп. Не слова, набор звуков. Рог. Рога. Рогатый. Сердце как часы: тик-так. Звуки во все стороны, как брызги масла. Рог. Рога. Рога в рога. Занос. Труби. Призрак впереди. В призрак влети. Снова в рог труби. Конец. Обрыв. Падение. Дальше вниз, дна все нет. В голове снуют слова. Бремя без конца. Порой он равняется с ними, заглядывает внутрь. Другой раз они находят его, выглядывая наружу.

Если он не в сознании, то точно где-то рядом. Тело то облекается в плоть, то растворяется. Возможно, он здесь. Но еще не знает этого, ведь разум то и дело утягивает в небытие.

В голову залетают идеи – или же он залетает к ним. Вечная игра, на турнирной таблице добавляются очки. Вокруг полно людей, просто море – огромная толпа, непостоянная мысль. Он никогда не знал себя. Каждый человек – реплика в пьесе такой долгой и вялотекущей, что никто ее не слышит.

Время – мерило боли. И времени у него навалом. Иной раз он вспоминает и вздрагивает, отчаянно желая встать, исправить, вернуть. Но в остальном лежит неподвижно. Вокруг жужжит бессвязный мир, словно рой комаров, которых хочется прихлопнуть, но стоит потянуться – они разлетаются.

Удивительно: можно что угодно подсчитать, даже существ в этом рое, – а всего-то надо прибавить единицу. А еще покрыть долги, сделать ставку. Воспарить к наибольшему числу. Как забраться на смотровую башню на холме. Для людей нет ничего невозможного. Они не сознают своей божественности, неподвластности смерти. Почему бы человечеству не построить больницу, чтобы поддерживать все возможные формы жизни? И, быть может, однажды жизнь отблагодарит человечество в ответ.

Давным-давно он был хорошим мальчиком, жил в его теле.

Тихо, не спеша, в обратном нет нужды. Он не падает и не возносится. Он просто есть.

У людей нет идей. У идей есть все.

Он смотрит вниз и – раз! – видит себя, свою руку, в руке – мяч. Значит, у него есть рука и рука умеет ловить. Тело, порожденное брошенным мячом. Знание приходит снова. Без всяких усилий, никто о нем не задумывается.

Он должен что-то вспомнить. Спасти кого-то. Отчаянное послание. А может, есть только оно.

Медики вплотную занялись Марком. Карин только мешала: пользы от физиотерапевтов было всяко больше. Она отступила, осталась на подхвате, всеми силами помогая врачам вывести двадцатисемилетнего брата из младенчества. Надеяться она не смела, позволяла себе думать только о возможном выздоровлении и о том, что со временем сможет вздохнуть с облегчением.

Она записывала все изнуряющие упражнения физиотерапевтов, их порядок. Пропустив одну чистую, белую страницу, документировала прогресс Марка. Отмечала, во сколько он сел в кровати и опустил ноги на пол. Описала первую неудачную попытку встать, как он хватался за край кровати. Малейший спазм на его неподвижном лице был подобен маленькому чуду. Блокнот служил и наказанием, и благословением. Каждое слово несло воскрешение. Только неимоверные усилия Марка держали ее на плаву. Позже, через пару месяцев, кто-то должен будет ему рассказать о днях в больнице. И у нее будут все ответы.

От монотонных, повторяющихся изо дня в день упражнений хотелось лезть на стену. С такими пытками даже обезьяна научится говорить. Когда Марк окреп и мог стоять самостоятельно, Карин начала ходить с ним кругами: сначала по палате, потом до поста медсестер, затем по всему этажу. С него сняли трубки, так что ограничения исчезли. Вот так, вместе, они создали собственную солнечную систему и медленно, осторожно двигались по орбите, шаг за шагом. Карин уже и не думала, что когда-нибудь сможет пройтись на пару с братом, и испытывала безмерную радость.

Вскоре из трахеи Марка вытащили трубку с отверстиями, и он мог беспрепятственно говорить. Но не издавал ни слова. Подражая приходившему к Марку логопеду, Карин бесконечно выговаривала: «А-а-а. О-о-о. У-у-у. Му-му-му. Та-та-та». Марк глазел на ее двигающиеся губы, но не повторял. Только лежал и бессвязно бормотал, как накрытое ведром животное, одержимое страхом, что говорящие существа заставят его замолчать навсегда.

Из покорности его бросало в ярость. Понаблюдав за терапевтами, она научилась справляться с перепадами настроения. Попробовала включить ему телевизор. Еще пару недель назад он бы с радостью уставился в ящик. Но от резких кадров, мелькающего света и громких звуков ему стало плохо, и он продолжал стонать, пока не погас экран.

В один из вечеров она предложила ему почитать. Он проскулил в ответ, и звук совсем не походил на «нет». Карин принялась за старый выпуск журнала «Пипл»; Марк, судя по всему, не возражал. На следующее утро она зашла во «Вторую историю», букинистический магазин на Двадцать пятой улице, и покопалась на полках, пока не нашла нужную книгу. Серия «Дети из товарного вагона». «Остров сюрпризов», «Загадочное ранчо» и «Тайна товарного вагона» – первые три из девятнадцати книг, кочующих от скупщика к скупщику так же, как и описанные в них осиротевшие дети по жестокому миру взрослых. Стоя меж заплесневелых стеллажей магазина, она перебирала затертые форзацы, пока не нашла нужный, с выведенными дрожащим, размашистым почерком инициалами: «М. Ш.». Издержки жизни в маленьком городе на мелководной реке: дорогие сердцу вещи никогда не исчезают, а попадают в цикл бесконечных перепродаж.