Зеркало судьбы: Тени Желетово. Отражения прошлого

– «Листья падают в пустые дворы, как письма, которые никто не прочтёт…» – прошептала она, и голос её дрогнул. – Это стихотворение отца. Он записал его в пятьдесят третьем… за месяц до ареста.

Лена провела рукой по холодной стене, будто ища опоры.

– Значит, эти шары – не просто артефакты. Они хранят… воспоминания.

– Или души, – тихо добавила Екатерина Зорина, перебирая засушенные травы в кармане.

Тишину разорвал внезапный крик снаружи. Все вздрогнули, обернулись.

– Это Рыбаков! – резко сказал Лесник, хватаясь за нож за поясом.

Они выбежали наружу, и свет фонарей заплясал по мокрому песку у реки. Следы Кита – большие, грубые – вели от костра прямо к воде. И обрывались. Будто он шагнул в реку… и растворился.

– Чёрт, – Максим пнул камень, и тот с плеском ушёл под воду. – Опять это зеркальное дерьмо.

– Но здесь нет зеркала, – пробормотал Код, водя лучом по поверхности реки.

– Оно не всегда выглядит как зеркало, – сказала Даша, и её голос прозвучал странно взросло. – Иногда это просто… дверь.

Михаил подошёл к воде, замер. Луна отражалась в чёрной глади, но отражение было не его. Там, в глубине, стоял мужчина в старомодных очках, с блокнотом в руках.

– Отец… – вырвалось у него.

– Не смотри! – резко дёрнула его за руку Александра. – Ты же знаешь, что они делают.

Но было поздно. Вода дрогнула, и отражение улыбнулось.

– Миша, – донёсся голос, но звучал он не извне, а изнутри, прямо в голове, как давно забытое воспоминание.

– Нам нужно уходить, – прошептала Тамара, и её пальцы сжали медицинский жгут в кармане так сильно, что побелели костяшки. – Сейчас.

Но никто не двигался. Все смотрели на воду, где теперь, рядом с силуэтом профессора, появилась ещё одна тень – широкая, грузная. Рыбаков.

– Он там, – просто сказал Лесник.

И тогда Катя Светлова, маленькая, хрупкая, подошла к самой кромке воды, встала на колени и запела.

Это была «Песня Теней», но не та, что звучала на деревенских праздниках. Она пела её наоборот – слова шли задом наперёд, мелодия выворачивалась, как чулок наизнанку.

И вода вздрогнула.

Отражения затрепетали, словно испугались. Профессор Воронцов поднял руку – не в приветствии, а в предупреждении.

А потом река взорвалась тысячами осколков.

Не воды – стекла.

Они вылетели из глубины, как стая прозрачных птиц, и рассыпались по берегу. Влад закричал, закрывая лицо руками, но осколки не порезали их. Они просто… исчезли, растаяв в воздухе.

Когда всё стихло, на песке не было ни следов, ни теней. Только семь пар глаз, полных ужаса и понимания.

– Они слушают, – тихо сказала Аня, обнимая свою куклу. – Им нравится, когда мы поём.

А где-то в глубине, в чёрной воде, что-то щёлкнуло.

Будто захлопнулась дверь.

                                        * * *

Дождь начался внезапно – тяжёлые капли врезались в землю, как серебряные пули, превращая дорогу в череду дрожащих луж. Катя Светлова стояла посреди этого водного хаоса, раскинув руки, будто дирижируя невидимым оркестром. Её голос, тонкий и чистый, выводил странную мелодию – знакомую, но вывернутую наизнанку, будто кто-то перемотал плёнку жизни назад.

– Она опять за своё, – пробормотал Максим, но в его голосе не было раздражения, только усталое понимание.

Катя пела «Песню Теней» задом наперёд. Слова распадались на слоги, сливались в нечто новое, древнее. И лужи – эти чёрные зеркала под ногами – начали отвечать ей.

Сначала это были лишь пузыри на поверхности. Потом – тени, скользящие под водой. А затем – лица.

– Они смотрят! – закричал Влад, отпрыгивая от ближайшей лужи.

Его отражение в воде моргнуло – на секунду позже, чем он сам.

Лена схватила Катю за плечо, но девочка вырвалась, продолжая петь. Теперь в каждой луже шевелились чужие черты: то ли людей, то ли того, что когда-то людьми было.

– Прекрати! – рявкнул Максим, но его голос утонул в грохоте грома.

Код, пригнувшись, тыкал пальцем в ноутбук, экран которого покрывался трещинами – не стекла, а света, будто сама реальность там ломалась.

– Нашёл файл профессора, – прошептал он. – Здесь сказано… семь шаров – это семь дверей. Но одна…

– Одна ведёт в ловушку, – закончила за него Александра, не отрывая глаз от воды, где теперь чётко отражался Рыбаков – его лицо было искажено немым криком.

Катя внезапно замолчала. Лужи застыли. На мгновение воцарилась тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием группы.

– Мы не должны были их трогать, – сказала Наталья Орлова, сжимая ртутный шар в дрожащих пальцах.

В её голосе звучало то же, что слышалось в стихах её отца – предчувствие конца, которое нельзя отменить.

                                        * * *

Тамара Лебедева не спала уже двое суток. Когда её веки наконец сомкнулись, она провалилась не в сон, а в кошмар.

Больница. Бесконечные коридоры, пахнущие спиртом и страхом. Она шла мимо палат, заглядывая в каждую – и везде лежала она сама.

Её двойники поворачивали головы, улыбались одной и той же улыбкой.

– Ты тоже здесь, – сказала одна из них.

– Здесь все, – ответила другая.

Тамара побежала, но коридор удлинялся, двери множились. Последняя палата была пуста – только зеркало во весь рост.

Она подошла ближе. Отражение не повторяло её движений.

– Кто ты? – прошептала Тамара.

Зеркало вздохнуло.

– Ты.

И протянуло руку.

Тамара проснулась с криком. На её запястье красовалась капля ртути – живая, пульсирующая. Она попыталась стереть её, но металл въелся в кожу, став частью тела.

За окном дождь стих. В лужах больше не было лиц.

Но где-то в глубине дома, в старой ванной комнате, запотевшее зеркало медленно, очень медленно, провело пальцем по туманной поверхности.

Оставляя след.

                                        * * *

– Значит, одна дверь – ложная? – переспросил Михаил, вертя в руках стеклянный шар.

Код кивнул, его пальцы дрожали над клавиатурой.

– Профессор писал, что выбрал неправильную… и потерял кого-то.

– А мы уже выбрали? – спросила Аня, прижимая к груди куклу, глаза которой теперь следили за каждым движением в комнате.

Никто не ответил.

Семь шаров лежали на столе, отражая в своих выпуклых боках искажённые лица склонившихся над ними людей.

Где-то за стеной заскрипела половица.

Будто кто-то невидимый сделал шаг ближе.

– Они ждут, когда мы ошибёмся, – прошептала Катя и снова запела – теперь совсем тихо, словно колыбельную.

Но на этот раз это была не «Песня Теней».

Это было предупреждение.

                                        * * *

Ольга Светлова перебирала фотографии дрожащими пальцами, будто боялась, что бумага обожжет кожу. Снимок часовни, сделанный всего час назад, лежал перед ней, холодный и необъяснимый. В левом углу, чуть размытый, стоял человек в старомодном пальто – высокий, худой, с лицом, которое казалось одновременно молодым и древним.

– Его там не было, – прошептала она, вглядываясь в изображение. – Я бы заметила. Я всегда замечаю лишних в кадре.

Михаил взял фотографию, и его пальцы оставили влажные отпечатки на глянцевой поверхности. Странник во времени смотрел прямо в объектив, будто знал, что его увидят именно сейчас. В глазах его читалось нечто среднее между предупреждением и приглашением.

– Это он, – сказал Код, прищурившись. – Тот, кто появляется на всех старых фото. Только теперь он здесь. С нами. В нашем времени.

Даша потянулась к снимку, но Лесник резко отстранил её руку.

– Не трогай. Это не просто картинка. Это дверь.

Морозов стоял у окна, его профиль резко вырисовывался на фоне грозового неба. Он молча наблюдал, как первые капли дождя оставляют на стекле извилистые дорожки, похожие на карту запретных мест.

– Вы не понимаете, куда лезете, – наконец произнёс он, поворачиваясь к группе. Его голос звучал хрипло, будто пропах дымом тысяч костров. – Я покажу вам кое-что.

Он вышел во двор, не оглядываясь, зная, что они последуют за ним. У старого дуба Лесник достал из-за пазухи склянку с мутной жидкостью и вылил её на землю. Огонь вспыхнул мгновенно – синий, почти невидимый днём, он побежал по невидимым тропинкам, выжигая на траве причудливые узоры.

– Видите? – Морозов указал на огненную карту. – Это тропа к кругу из двенадцати зеркал. И я её уничтожаю.

Пламя лизало корни деревьев, но не оставляло ожогов – лишь тёмные полосы, будто кто-то провёл по миру ластиком.

– Почему? – вскрикнула Александра. – Это же наш единственный шанс!

Лесник повернулся к ней, и в его глазах отразилось нечто древнее страха.

– Потому что я уже видел, что происходит, когда любопытные идут туда. В девяносто девятом… – Его голос сорвался. – Они не исчезли. Они остались там. Навсегда.

Михаил молча наблюдал за горящей тропой. В кармане его пальцы сжимали один из ртутных шаров – тот, что был чуть теплее остальных. Когда пламя дошло до середины поляны, он не выдержал и вынул сферу.

Жидкий металл внутри заволновался, принимая очертания человеческого лица. Профессор Воронцов смотрел на сына сквозь толщу стекла, его губы шевелились, произнося беззвучные слова.

– Он жив… – Михаил едва слышно прошептал. – Там.

В этот момент дождь усилился, затушив синее пламя. Но тропа уже исчезла – остались лишь семь человек, стоящих вокруг чёрного круга выжженной земли.

Катя внезапно запела – не «Песню Теней», а что-то новое, что звучало как обратный отсчёт. Её голос смешивался с шумом дождя, создавая странную гармонию.

Влад первый заметил – капли перестали падать на них. Они застывали в воздухе, образуя миллионы крошечных зеркал, в каждом из которых отражались чужие глаза.

– Они решили за нас, – сказала Тамара, разглядывая ртутный след на своей руке, который теперь пульсировал в такт её сердцу.

Михаил крепче сжал шар. Стекло под его пальцами стало тёплым, почти живым.

– Нет, – возразил он. – Это мы должны решить.

И в тот момент, когда первая капля коснулась земли, все услышали звон разбивающегося стекла – где-то далеко, в глубине леса, проснулось первое зеркало.

Глава 7. Кукла-проводник

Анин отражение в зеркале ванной комнаты моргнуло на секунду позже, чем она сама. Девочка замерла, сжимая в руках потрёпанную куклу Машу – ту самую, что отец подарил ей на последний день рождения перед исчезновением. Вода из незакрытого крана капала ритмично, как метроном, отсчитывающий время до чего-то неизбежного.

– Маша? – прошептала Аня, наблюдая, как кукла в зеркале медленно поворачивает голову, тогда как в её руках игрушка оставалась неподвижной.

Отражение куклы улыбнулось – не детской беззубой улыбкой, а взрослой, почти соблазнительной.

– Я могу показать дорогу, – прошептало зеркальное отражение голосом, в котором смешались Анин тембр и что-то древнее, дребезжащее, будто звук лопающихся стеклянных пузырей.

Аня почувствовала, как пальцы немеют. Вода в раковине внезапно перестала стекать – капли замерли в воздухе, превратившись в крошечные линзы, в каждой из которых отражались кусочки комнаты, сложенные как пазл неправильно.

– Куда? – выдохнула девочка, понимая, что спрашивает не отражение, а Нечто, притаившееся за зеркальной гладью.

Кукла в зеркале подняла руку, указывая пальцем (настоящая Маша имела лишь намёк на пальцы – грубые швы тряпичных лапок) на дверь в коридор.

– Туда, где тебя ждут. Туда, где папа не плачет по ночам.

Зеркало вздохнуло. Аня почувствовала это дыхание на щеке – сладковатый запах тления и лаванды, точь-в-точь как в бабушкином комоде с «особенными» вещами.

За дверью послышались шаги. Кукла в зеркале мгновенно обмякла, став обычной игрушкой. Но в последний момент Аня уловила движение губ: «Скоро».

Дверь распахнулась. На пороге стояла Александра с полотенцем в руках.

– Опять разговариваешь с Машей? – мать провела рукой по лбу, оставляя влажный след. В её глазах читалась усталость, но не та, что приходит к вечеру, а другая – глубинная, как трещина в фундаменте дома.

Аня крепче прижала куклу.

– Она обещала показать дорогу.

Александра замерла. Полотенце упало на пол, впитывая лужицу у ног.

– Что именно она сказала? – голос матери стал резким, как стекло.

Но Аня уже молчала, понимая, что совершила ошибку. В зеркале за её спиной чуть дрогнуло отражение – будто кто-то невидимый прошёл сквозь комнату, оставив после себя рябь на поверхности.

                                        * * *

Тамара Лебедева стучала карандашом по карте пациентов, пытаясь найти закономерность там, где её не могло быть. Восемь человек. Восемь одинаковых снов.

– Дом с зеркалами, – пробормотала она, перечитывая записи. – Все описывают одно и то же место. Длинные коридоры. Комнаты без дверей. И…

Она перевернула страницу. На последнем листе кто-то из пациентов (дрожащей рукой, вероятно, в полубреду) нарисовал круг из двенадцати зеркал. В центре стояла фигурка с огромной головой и тонкими конечностями – не человек и не зверь, а нечто среднее.

– Доктор? – медсестра постучала в дверь. – Третий опять кричит про «отражения в потолке».

Тамара вздохнула. Её собственное отражение в оконном стекле (ночь за окном превратила его в подобие зеркала) на мгновение моргнуло самостоятельно.

В палате №3 пациент сидел на кровати, уставившись в потолок. Его губы шевелились, повторяя одно и то же:

– Они ходят за стеклом. Они ждут, когда мы уснём.

Тамара подняла фонарик. На белом потолке не было ничего, кроме трещин, складывающихся в причудливый узор. Но когда она отвела взгляд, краем глаза уловила движение – будто трещины на секунду разошлись, открыв чёрную пустоту, в которой что-то шевелилось.

– Вам нужно отдохнуть, – сказала она, чувствуя фальшь в собственных словах.

Пациент резко повернулся к ней. Его глаза были неестественно блестящими, как мокрый асфальт под фонарями.

– Они уже здесь, доктор. В углах. В тенях. В наших… отражениях.

Холодный пот стекал по спине Тамары. Она вспомнила свой сон – бесконечные коридоры, двойников в больничных койках. И зеркало, которое дышало.

Когда она вышла из палаты, на стене напротив висело зеркало скорой помощи. В нём отражался пустой коридор.

Но на секунду – всего на секунду – Тамаре показалось, что в глубине стекла мелькнула чья-то спина, скрывающаяся за поворотом.

                                        * * *

Максим Громов шёл по лесной тропе, сжимая в кармане гильзу – свой талисман со времён Афгана. Луна освещала путь ровно настолько, чтобы видеть собственные ноги, но не дальше.

– Чёртов Лесник, – бормотал он. – Сжёг тропу, как будто это что-то изменит.

Ветер шевелил листья, создавая шёпот, похожий на сдержанный смех. Максим остановился.

– Кто здесь?

Тишина. Потом – шорох. Из-за деревьев вышли двое.

Нет, не вышли. Они появились – плавно, как изображение на проявочной плёнке.

Близнецы-мимары.

Они были точной его копией – от морщин вокруг глаз до Дрона на шее. Но что-то было не так… Их лица казались слегка размытыми, будто скопированными с плохой фотографии.

– Кто здесь? – повторил Максим, доставая нож.

Близнецы открыли рты. Их голоса прозвучали с задержкой, как эхо:

– Кто… здесь…

И затем, уже своим, страшным шёпотом, они добавили:

– Ты боишься… остаться…

Максим отступил. Нож в его руке дрожал. Близнецы сделали шаг вперёд – не синхронно, а с разницей в секунду, создавая жутковатый эффект стоп-кадра.

– Как отец… – прошептал правый.

– Как товарищи… – добавил левый.

– Как все, кого ты бросил… – закончили они хором.

Максим зарычал и бросился вперёд. Нож прошёл сквозь ближайшего близнеца, как сквозь дым.

В лесу раздался смех – не человеческий, а какой-то механический, будто лента магнитофона, прокрученная назад.

Когда Максим обернулся, тропа за ним исчезла. Вместо неё стояли двенадцать деревьев, расположенных по кругу. Их стволы были неестественно гладкими, почти… зеркальными.

А в глубине, между деревьями, маячила знакомая фигурка с куклой в руках.

Аня.

Или то, что выглядело как Аня.

– Максим… – позвало создание её голосом. – Мы ждём тебя…

Ветер донёс запах лаванды и тления. Максим сжал гильзу так сильно, что металл впился в ладонь.

Он знал, что это ловушка.

Но когда «Аня» повернулась и пошла вглубь круга, он сделал первый шаг вслед за ней.

Потому что в её руках кукла Маша держала нечто, от чего кровь стыла в жилах – фотографию профессора Воронцова.

И он улыбался.

Как живой.

                                        * * *

Ксения Воронцова рисовала с одержимостью хирурга, вскрывающего труп. Её карандаш скользил по ватману, вычерчивая контуры Желетово с топографической точностью – вот извивы реки Лужи, вот квадратики домов, вот тропинка к часовне. Но когда она добралась до северной окраины деревни, карандаш вдруг сам пошел вправо, будто чья-то невидимая рука направляла его.

– Что ты там… – начал Код, заглядывая через плечо, и замолчал.

На бумаге появился контур здания, которого не существовало – массивного, с причудливыми выступами, напоминающими застывшие волны. Окна располагались в хаотичном порядке, а дверей не было вовсе.

– Дом без дверей, – прошептала Ксения, и её голос звучал отрешенно, будто во сне. – Он стоит на краю. Он всегда стоял там.

Карандаш сломался с тихим щелчком, оставив на бумаге кровавую царапину от острой щепки. Лена, наблюдающая за процессом, вдруг побледнела:

– Я видела это место. На своих картинах. Только там было…

Она не договорила. Все поняли без слов. На её холстах этот дом всегда был покрыт зеркалами.

Андрей Ковалёв в это время сидел в кабинете, уставившись в экран ноутбука. Цифры сливались перед глазами – отчеты, которые он вез сюда, в эту богом забытую деревню, вдруг потеряли всякий смысл. В темном экране монитора отражалось его усталое лицо. И вдруг – отражение моргнуло.

– Чёрт! – Дрон отпрянул, опрокидывая чашку с холодным кофе.

Тёмная жидкость растеклась по столу, но он не стал вытирать её. В экране его двойник медленно поднялся, поправил галстук (настоящий Андрей был в потрёпанной футболке) и сел за воображаемый стол. Его пальцы забарабанили по несуществующей клавиатуре.

– Всё под контролем, – сказало отражение голосом Дрона, но с металлическим призвуком, будто голос проходил через синтезатор. – Всё под контролем. Всё под…

Андрей с размаху захлопнул ноутбук. В последний момент ему показалось, что двойник улыбнулся.

На улице стемнело неожиданно быстро, будто кто-то выключил солнце. Наталья Орлова стояла у колодца, слушая, как ветер играет в его каменной шахте странную мелодию. Потом она различила слова. Сначала шёпот, потом яснее:

«Тени спускаются по лестнице из света,

Каждая ступень – год, каждый порог – век…»

Она вцепилась в края колодца, чтобы не упасть. Это были строки её отца, никогда не публиковавшиеся, написанные в тюремной камере за день до расстрела. Стихи, которые она знала наизусть, но никогда не произносила вслух.

Из глубины колодца поднялся запах – не сырости и плесени, а чернил и старой бумаги. Наталья зажгла спичку и бросила её вниз. На мгновение свет осветил стены, покрытые… не камнем, а сотнями листов исписанной бумаги. Они шевелились, как крылья пойманных бабочек.

Спичка погасла. В темноте голос стал громче, теперь в нём звучали десятки других голосов, повторяющих те же строки хором. Наталья отступила, спотыкаясь о корни.

В эту ночь голоса разбудили всю деревню. Они доносились не только из колодцев – из водопроводных труб, из стаканов с водой на прикроватных тумбочках, даже из собачьих мисок. Ольга Светлова записала на диктофон: тридцать семь разных голосов, читающих стихи, молитвы, отрывки из дневников. Все тексты объединяло одно – их авторы исчезли в Желетово в разные годы.

К утру записи стёрлись сами собой. Вода в колодцах стала зеркально чистой. А на карте Ксении Дом без дверей теперь отбрасывал тень – хотя солнце светило с другой стороны.

                                        * * *

Лес встретил детей непривычной тишиной – даже ветер не шевелил верхушки сосен, будто притаился в ожидании. Влад первый заметил странный блеск между деревьями. Он схватил Ксению за руку, когда из-за ствола показалась голова – не зверя, а чего-то, лишь отдалённо напоминающего собаку. Существо вышло на тропу целиком, и Даша подавила крик.

Это был пёс, но словно собранный из осколков разбитого витража. Его тело переливалось всеми оттенками зелёного и серого, сливаясь с лесными тенями. При каждом движении стеклянные пластины слегка позванивали, как хрустальные подвески. Но самое страшное были глаза – в прозрачных глазницах застыли крошечные человеческие фигурки, словно насекомые в янтаре. Они шевелились.

– Не двигайтесь, – прошептал Влад, чувствуя, как у него холодеет спина. – Они реагируют на движение.

Стеклянный пёс повернул голову. В его левом глазу застывшая фигурка – женщина в платье 50-х годов – вдруг прижала ладони к стеклянной стенке своего заточения. Её беззвучный крик отразился в хрустальных гранях собачьего тела.

Из чащи вышли ещё двое. Один – из молочно-белого стекла с голубоватыми прожилками. Другой – совершенно прозрачный, заметный лишь по искажению воздуха и слабому звону. Они окружили детей, не приближаясь, но и не давая уйти.

– Это они… – Аня прижала куклу к груди. – Те, кто потерялся в зеркалах.

Катя неосознанно начала напевать – не «Песню Теней», а колыбельную, которой мать убаюкивала её в детстве. Стеклянные псы замерли, их звон затих. В глазах прозрачного пса фигурка – девочка в школьной форме – вдруг поднесла руки к ушам, будто услышала что-то прекрасное.

Аня сделала шаг вперёд. Кукла в её руках повернула голову к ближайшему псу – неестественно плавно, как в замедленной съёмке.

– Они показывают дорогу, – вдруг поняла Аня. – Они не охранники. Они… проводники.

Когда группа вернулась в дом, Аня сразу направилась к зеркалу в прихожей – старому, в деревянной раме, с потускневшей амальгамой. Она долго смотрела на своё отражение, потом медленно поставила куклу Машу перед зеркалом.

– Приведи меня к нему, – попросила она, и в голосе её звучала не детская решимость.

Кукла в зеркале улыбнулась – не зловеще, а печально, как взрослая, вынужденная рассказать ребёнку горькую правду. Она кивнула.

Настоящая кукла в руках Ани вдруг стала тяжёлой, как свинцовая. Девочка едва удержала её. Затем игрушка рассыпалась – не на части, а на тысячи мельчайших блёсток, словно сделанных из ртути. Они заструились по полу, собрались у основания зеркала и.… исчезли.

В зеркале же осталась кукла – теперь совершенно живая. Она помахала Ане рукой и пошла вглубь отражения, где лесная тропинка (которой не было в реальности) вела к Дому без дверей. С каждым шагом куклы тропа становилась чётче, а зеркало – глубже, превращаясь в туннель.

– Нет, – резко сказала Александра, хватая дочь за плечо. – Ты не пойдёшь.

Аня посмотрела на мать – и в её глазах было что-то древнее страха.

– Я уже там, мама. Разве ты не видишь?

Александра обернулась. В зеркале, среди деревьев, стояла маленькая фигурка – Аня, но в другом платье, с другой причёской. Она махала им рукой, зовя за собой.

Настоящая Аня дотронулась до поверхности зеркала. Стекло дрогнуло, как поверхность воды.

– Она права, – неожиданно сказал Михаил. – Мы все уже там. Просто ещё не помним этого.

За окном завыл ветер – первый звук за весь вечер. В этом вое слышались голоса из колодцев, звон стеклянных псов и далёкий, едва уловимый смех куклы, идущей по тропинке вглубь зеркального леса.

А на карте Ксении Дом без дверей теперь явственно отражался в озере, которого не существовало на местности. И в этом отражении в одном из окон горел свет.

Глава 8. Дом без дверей

Дождь прекратился внезапно, словно неведомая рука перекрыла небесный шлюз. Влажный воздух застыл между деревьями, наполненный странным сладковатым запахом – не то перезревших яблок, не то разлагающейся бумаги. Группа замерла перед тем, чего не могло существовать в здравом уме и твердой памяти.

Дом.

Нет, не просто дом – чудовищный кристаллический нарост, слепленный из тысяч, миллионов зеркальных осколков разной величины и формы. Одни были идеально гладкими, современными, другие – потускневшими, с черными прожилками времени. Они переливались в последних лучах заходящего солнца, но отражали не лес, не их потные, испуганные лица – а нечто совершенно иное. Интерьеры. Пустые комнаты с пыльными люстрами. Коридоры, уходящие в темноту. Лестницы, обрывающиеся в пустоте.

– Это… – Код бессмысленно щелкал кнопками своего сканера, экран которого выдавал лишь безумные цифры: 404, 707, 333. – Физически невозможно. Тепловое сканирование показывает минус двести градусов по Цельсию. Это ниже температуры жидкого азота.