Зеркало судьбы: Тени Желетово. Отражения прошлого

Аня вдруг вскрикнула – её кукла выпала из кармана и покатилась к центральному, самому большому зеркалу.

– Не трогайте! – крикнула Лена всё тем же чужим голосом.

Но кукла уже коснулась стекла.

И исчезла.

В зеркале осталось только её отражение – машущее им на прощание.

Тишину разорвал первый звук за всё время – хрустальный смех, доносящийся со всех сторон сразу.

Из леса вышли Близнецы.

Их было двое.

Или двенадцать – по одному у каждого зеркала.

Или семь – как тех, кто исчез.

Ветер наконец зашевелил листья, принеся с собой запах речной воды и мокрого пепла.

Последнее, что они услышали перед тем, как зеркала одновременно погасли – голос Аниной куклы:

– Добро пожаловать домой.

Тьма сомкнулась над кругом.

Но где-то в глубине зеркал продолжали гореть четырнадцать пар глаз.

Семь – их собственных.

И семь – тех, кто ждал этого момента двадцать лет.

Глава 4. Ночь мимов

Тьма в круге зеркал была не просто отсутствием света – она казалась живой, плотной, как чернильная вода, заполняющая лёгкие. Лена первой сделала шаг, и её движение отразилось во всех двенадцати зеркалах одновременно, но с чёткой задержкой – ровно на три секунды. Она замерла, и отражения продолжали идти, будто её тени решили жить собственной жизнью.

– Не двигайтесь, – прошептал Максим, но его собственная тень в зеркалах уже поднесла палец к губам, повторяя жест с пугающей точностью.

Затем ритм изменился.

Лена повернула голову – отражения остались неподвижными. Она отступила на шаг – в зеркалах её двойники шагнули вперёд. Внезапно стало ясно: они больше не копируют оригинал. Они предвосхищают.

– Они играют с нами, – сказал Код, и его голос дрогнул, выдавая страх, который он тщетно пытался скрыть за привычной иронией. – Как будто мы для них… запоздалое эхо.

Ветер, которого не должно было быть в этом замкнутом пространстве, пробежал по кругу, заставляя зеркала дрожать на своих подвесах. В их глубине что-то шевелилось – не просто отражения, а нечто, наблюдающее из-за стеклянной поверхности.

                                        * * *

Наталья Орлова стояла чуть в стороне, её пальцы сжимали потрёпанный томик стихов отца, как единственный якорь в этом безумии. Она первая услышала шёпот – не снаружи, а изнутри зеркал. Сначала это были просто звуки, лишённые смысла, но постепенно они сложились в слова.

– «Стеклянный ветер, зеркальный свет…»

Она узнала этот стих. Один из последних, что отец написал перед арестом. Неопубликованный. Сожжённый.

– «Мы те, кого с тобою нет…»

Голос звучал как её собственный, но искажённый, будто пропущенный через старую плёнку. Наталья подошла к ближайшему зеркалу – треснувшему, с ржавой рамой. В нём отражалась не она, а молодая женщина в платье сороковых годов, с той же книгой в руках.

– Мама? – прошептала Наталья, хотя знала – её мать никогда не читала этих стихов. Не успела.

Женщина в зеркале улыбнулась и продолжила, но теперь на языке, которого Наталья не знала, хотя каждое слово отзывалось странным узнаванием где-то в глубине памяти.

Зеркало запотело, будто кто-то выдохнул на него с другой стороны. Когда конденсат исчез, женщина была уже не одна – за её плечом стоял мужчина в очках, с копной седых волос. Отец.

Его губы шевельнулись:

– «Выбирай, дочка. Но помни – здесь все стихи остаются незаконченными.»

                                        * * *

Андрей Ковалёв не выдержал. Всё это казалось ему абсурдным – зеркала, тени, голоса. Он привык к чётким алгоритмам, к биржевым графикам, где всё можно просчитать.

– Хватит! – Он резко шагнул к центральному зеркалу и ударил по нему кулаком.

Стекло не разбилось.

Оно приняло его.

Рука провалилась внутрь, будто в густую воду, и сразу же что-то схватило его за запястье. Андрей вскрикнул – не от боли, а от неожиданности. В зеркале его собственное отражение ухмылялось, держа его настоящую руку в железной хватке.

– Помогите! – его голос звучал чужим, детским.

Спас двинулся быстрее всех. Казалось, этот молчаливый гигант всегда оказывался в нужном месте – будто чувствовал беду ещё до того, как она случалась. Он схватил Андрея за пояс и рванул на себя.

На мгновение возникла странная пауза – реальность словно заколебалась, не решаясь, кому отдать добычу. Затем раздался влажный хлюпающий звук, и Андрей вылетел назад, падая на землю. Его рука была цела, но рукав рубашки мокрый, будто он окунул его в реку.

– Спасибо, – прошептал он, глядя на Спаса.

Тот лишь кивнул, но его глаза были прикованы к зеркалу. Там, где только что было отражение Андрея, теперь стояла фигура в чёрном плаще.

Кот Фолиант.

Его шерсть переливалась, как ртуть, а глаза отражали не лес, а звёздное небо – но не то, что висело над Желетово в эту ночь.

– Пора выбирать, – сказал кот, и его голос звучал одновременно из всех двенадцати зеркал. – Вы пришли сами. Теперь вопрос – сможете ли уйти?

Ветви деревьев над ними зашелестели, хотя ветер давно стих. Где-то в глубине леса завыли стеклянные псы.

А в зеркалах начали проявляться семь силуэтов.

Тех, кто сделал свой выбор двадцать лет назад.

                                        * * *

Код упал на колени перед странным устройством, наполовину вросшим в землю в самом центре круга. Механизм напоминал часы, но вместо циферблата – переплетение стеклянных трубок, заполненных ртутью. Стрелки, выточенные из какого-то синеватого металла, застыли на дате: 16.08.1999.

– Вот же чёрт… – он потянулся к механизму, но остановился в сантиметре от поверхности. – Это… это вообще невозможно.

Ртуть в трубках пульсировала, будто живая кровь, а при ближайшем рассмотрении стало видно – в серебристой жидкости плавают микроскопические изображения. Те самые семь человек. В движении. Как кадры старой киноплёнки.

– Они там, – прошептал Код, ощущая, как его рациональная картина мира трещит по швам. – Буквально заперты во времени.

Михаил склонился рядом, его дыхание оставляло мутные пятна на холодном стекле механизма.

– Можно ли его… завести обратно?

Код уже открыл рот, чтобы ответить, когда из кустов донёсся звук, от которого у всех похолодела спина – хрустальный лай, будто кто-то ударил по тонкому стеклу.

                                        * * *

Влад первым увидел их.

– Собаки… – его голос сорвался на писк.

Существа вышли из темноты плавно, без единого шороха. Их тела состояли из тысяч осколков, скреплённых какой-то невидимой силой. При каждом движении они звенели, как разбитая люстра. Но самое жуткое были глаза – в каждом, вместо зрачка, застыл крошечный человеческий силуэт.

– Это же… – Ксения прижала блокнот к груди. – Это те, кто потерялся в зеркалах до нас.

Один из псов подошёл ближе, и в его глазу-осколке они узнали Рыбакова. Рыбак словно кричал, ударяя кулаками по изнурительной прозрачности своего заключения.

Даша неожиданно шагнула вперёд.

– Они не злые, – сказала она, и её кукла (вернувшаяся неизвестно откуда) кивнула. – Они просто стерегут то, что нельзя выпускать.

Стеклянный пёс наклонил голову, и его осколочная шерсть зазвенела странной мелодией – почти как «Песня Теней», которую играл Гром.

                                        * * *

Луна в эту ночь была слишком большой и слишком близкой. Когда Даша указала на неё, все увидели – на диске ночного светила чётко просматривался силуэт сидящего кота.

– Фолиант зовёт нас, – прошептала девочка, и её кукла повторила слова синхронно, хотя губы у неё не двигались.

В этот момент все двенадцать зеркал одновременно вспыхнули голубоватым светом. Отражения в них наконец обрели ясность – теперь это были не искажённые копии присутствующих, а те самые семеро пропавших. Они стояли в аналогичном кругу, но по ту сторону стекла, и в их центре был виден такой же механизм, только его стрелки показывали текущую дату.

Профессор Воронцов сделал шаг вперёд. Его губы шевелились, но звук шёл не из зеркал – он раздавался прямо в голове у каждого:

«Выбор прост. Либо вы остаётесь здесь, либо кто-то должен занять наше место. Третьего не дано.»

Земля под ногами вдруг дрогнула. Механизм в центре круга начал тикать, и стрелки медленно поползли вперёд – сначала на минуту, потом на час.

Код посмотрел вверх. Луна теперь была полной, а силуэт кота занимал почти четверть её диска.

– Он не просто зовёт, – понял он. – Он показывает нам срок.

Стеклянные псы замолчали, выстроившись в идеальный круг за пределами зеркального. Их глаза-пленники смотрели на людей с немым укором.

Аня вдруг засмеялась – звонко, по-детски.

– Смотрите! – она указала на свою куклу.

Та держала в руках крошечную зеркальную сферу. В ней отражалось не текущее мгновение, а какое-то другое время – возможно, прошлое. Возможно, будущее.

Или то, что никогда не случится.

                                        * * *

Лес поглотил их за несколько шагов. Один момент они стояли в кругу зеркал – следующий миг каждый оказался один среди деревьев, которые внезапно стали выше, гуще, древнее. Воздух пахнул дождём и чем-то электрическим, будто перед грозой.

Лена шла, не видя тропы, её пальцы сжимали кисть, которую она не помнила, чтобы взяла с собой. В ушах звучал шёпот – не извне, а изнутри, как будто её собственные мысли вдруг обрели чужой голос.

– Останься. Здесь ты сможешь рисовать вечно. Никто не будет говорить, что это безумие.

Она закрыла глаза, но видение не исчезло – мастерская с бесконечными холстами, выставки, толпы поклонников. И главное – отец, живой, гордящийся ею.

– Нет… – прошептала Лена, но её ноги замедлили шаг.

                                        * * *

Аня бежала сквозь кусты, царапая колени о сухие ветки. Она не помнила, как оказалась одна, но теперь чётко слышала зов – тонкий, как паутинка, голос её куклы.

– Лена! Лена!

Зеркало стояло между двух берёз, странно целое среди лесного хаоса. Перед ним лежала кукла – та самая, фарфоровая. Когда Аня приблизилась, та подняла руку и поманила её, как живая.

– Ты… ты настоящая?

Кукла улыбнулась – не нарисованной улыбкой, а настоящим движением губ. В зеркале отражалась не Аня, а девочка постарше, в старомодном платье, с той же куклой в руках.

– Мы все настоящие, – сказала кукла. – Просто не всегда в одном времени.

Аня протянула руку, но в этот момент где-то близко прогремел выстрел.

                                        * * *

Максим не знал, что заставило его выхватить пистолет – может, годы войны, может, это шестое чувство, которое всегда спасало его в Афгане. Он видел, как другие застывали, поддаваясь шёпоту, как их глаза стекленели.

– Всем сюда! – крикнул он, но лес поглотил его голос.

Тогда он выстрелил в воздух.

Звук разорвал ночь, как нож – резкий, живой, не принадлежащий этому месту. Зеркала в отдалении задрожали, и по их поверхности побежали трещины.

Лена очнулась первой – её мечты о славе рассыпались, как песочный замок. Она увидела Максима, его руку с дымящимся пистолетом, и бросилась к нему.

Один за другим они выходили из леса – Код с исцарапанными руками (он пытался «починить» механизм), Дрон бледный, но целый, дети с широко раскрытыми глазами.

Последней вышла Аня, крепко прижимая куклу. Та больше не двигалась, но в её стеклянных глазах теперь отражалось небо – обычное, земное, с первыми лучами рассвета.

Зеркальный круг был пуст.

Только на земле лежали осколки стекла, и в каждом – микроскопическое отражение одного из семерых пропавших.

Максим поднял один осколок.

– Мы вернёмся, – прошептал он, хотя не был уверен, кому адресованы эти слова.

Из леса донёсся хрустальный лай.

Но теперь он звучал как прощание.

Глава 5. Синдром Зазеркалья

Тамара Лебедева наклонилась над Лёхой, направляя луч фонарика в его расширенные зрачки. Свет не вызвал ни малейшей реакции – чёрные точки оставались огромными, поглощающими свет, как крошечные дыры в реальности.

– Третий случай за сегодня, – пробормотала она, записывая наблюдения в журнал с дрожащими пальцами.

Код щёлкал ручкой с нервной частотой, будто пытался выстучать код, который вернёт всё на круги своя.

– Ну и что, доктор? Это навсегда?

Тамара не ответила сразу. Её собственное отражение в оконном стекле моргнуло на секунду позже, чем она.

– В медицине такого диагноза нет, – наконец сказала она. – Зрачки должны реагировать. Это базовый рефлекс.

Код неестественно рассмеялся:

– Значит, мы теперь официально ненормальные?

За дверью послышались шаги. Тамара знала – это следующие «пациенты». Все, кто был у того круга. Все, кто видел.

Она посмотрела на свои записи, где вывела: «Синдром Зазеркалья». Подчеркнула три раза.

                                        * * *

Григорий Сомов пахнул целлулоидом и пылью, как будто сам был частью архива, который стережёт. Его крошечный кинозал в подвале сельского клуба казался капсулой времени – с тяжёлыми бобинами плёнки, запахом окисленного металла и экраном, пожелтевшим от лет.

– Вот тут, – его дрожащий палец указал на кадр, где группа людей стояла у реки. – Смотри внимательно.

Михаил прильнул к экрану. Отец стоял чуть в стороне от остальных, его блокнот прижат к груди. Внезапно он повернулся – не к группе, а прямо к камере, будто знал, что сын будет смотреть эти кадры двадцать лет спустя.

– Он… он сам, – прошептал Михаил.

На плёнке профессор Воронцов уверенно шагнул к зеркалу и положил на него ладонь. Добровольно. Почти торжественно.

– Они все сами, – кивнул Сомов. – Но вот что странно…

Он перемотал плёнку назад. На этот раз Михаил заметил – в момент, когда отец касается стекла, в кадре на мгновение появляется восьмая фигура. Высокая, в чёрном плаще.

– Кот?

Сомов выключил проектор.

– Фильм кончился.

В темноте пахнуло мокрой шерстью.

                                        * * *

Владу снилось, что он проснулся в идеальном Желетово.

Трава здесь была мягче, солнце теплее, а в витринах магазинов отражалось только хорошее. Но когда он подошёл ближе, то понял – у всех людей нет лиц. Только гладкие овалы кожи, будто кто-то стёр их резинкой.

– Здесь лучше, правда? – раздался голос за спиной.

Анина кукла сидела на заборе, её фарфоровые пальцы сжимали что-то маленькое и блестящее.

– Где лица? – спросил Влад.

Кукла рассмеялась – звук, как звоночек с трещиной.

– Они же не нужны. Здесь все одинаковые. Здесь никто не плачет.

Она раскрыла ладошку. В ней лежало крошечное зеркальце, и в нём отражалось настоящее Желетово – с тенями, с морщинами, с его друзьями, которые искали его сейчас.

– Выбирай, – прошептала кукла.

Влад потянулся к зеркальцу, но в этот момент кто-то громко позвал его имя.

Он проснулся в поту. Над ним склонилась Ксения, её блокнот испещрён рисунками – все с его изображением, спящим среди безликих фигур.

– Ты кричал, – сказала она просто.

За окном первые лучи солнца играли в осколках разбитого зеркала.

В каждом отражалось что-то своё.

Но ни в одном – идеального мира.

                                        * * *

Архив Аркадия Рудакова напоминал лабиринт из пожелтевших бумаг – стопки папок, перевязанных бечёвкой, выцветшие фотографии, приколотые к стенам булавками, карты с отметками, сделанными дрожащей рукой старика. Михаил перебирал списки, и цифры складывались в жуткую закономерность:

– 1919, 1939, 1959, 1979, 1999… – его голос дрогнул. – Каждые двадцать лет ровно семеро.

Рудаков кивнул, поправляя несуществующие очки на переносице. Его пальцы оставляли влажные следы на бумаге.

– И всегда одни и те же обстоятельства. Зеркала. Река. Август. – Он открыл потрёпанный дневник с гербовой печатью. – Вот отчёт жандармерии за 1919 год: «Семеро местных жителей пропали без вести у реки Лужи при странных обстоятельствах. На месте обнаружено разбитое зеркало производства фабрики Барсукова».

Код щёлкнул ручкой, изучая фотографию 1939 года – группа людей в довоенной одежде стояла у того же круга деревьев.

– Блин, да это же те же самые…

Он не договорил. На снимке один из мужчин повернул голову – движение, невозможное для статичной фотографии. Его глаза были неестественно блестящими, как у всех, кто побывал у зеркального круга.

Из угла комнаты донёсся звук бьющегося стекла.

                                        * * *

Морозов пил самогон из горлышка, когда Михаил нашёл его на старой лесной вырубке. Бутылка была наполовину пуста, а глаза Лесника – полностью.

– Ты думал, я просто пьяный старик, да? – он хрипло рассмеялся. – А я там был. В девяносто девятом. Восьмым.

Он расстегнул рубаху – на груди зияло странное пятно, будто кожа там была стёрта, оставив только гладкую, блестящую поверхность, как полированное стекло.

– Оно взяло их. А меня выплюнуло. Сказало – не готов. – Морозов плюнул в сторону. – Двадцать лет жду. Может, в этот раз возьмёт.

Ветер шевельнул листья, и на секунду Михаилу показалось, что на груди у старика отражается не лес, а какое-то другое место – с серым небом и неподвижными деревьями.

– Что там? – прошептал он.

Морозов застегнул рубаху.

– Лучше не знать.

Он протянул Михаилу ржавый ключ, который всё это время сжимал в кулаке.

– Она тебе оставила. Твоя мамаша. Знает, что ты полезешь туда снова.

                                        * * *

Конверт от Аллы Воронцовой пахнул лавандой и чем-то ещё – горьким, как полынь. Михаил разорвал его дрожащими пальцами.

Внутри лежали:

1. Ключ с причудливым узором на бородке – точно такой же, как у Морозова.

2. Координаты: 56°42’19.6"N 37°33’27.1"E.

3. Листок с двумя словами: «Ищи в часовне».

Но самое странное было в самом конверте – когда Михаил поднёс его к свету, на бумаге проступил скрытый текст, будто написанный невидимыми чернилами:

«Они не исчезли. Они распределились. Семь грехов. Семь ключей. Семь шаров. Ты найдёшь первый там, где тень повторяет движение на счёт три. Не смотри им в глаза, сынок. Особенно своему.»

За окном что-то упало с глухим стуком. Михаил выглянул – на крыльце лежала фарфоровая кукла Ани.

Её лицо было обращено к старой часовне на окраине деревни.

А в глазах отражалось небо – но не дневное, а ночное, усыпанное чужими созвездиями.

                                        * * *

Вечер опустился на Желетово, как тяжёлая шаль, вытканная из теней и лунного света. В доме Воробьёвой пахло старыми книгами и пылью, смешанной с запахом ртути – едким, металлическим, словно сама память начала окисляться. Тамара сидела у окна, её пальцы нервно перебирали край медицинского журнала, где она ещё утром выписала симптомы «синдрома Зазеркалья»: расширенные зрачки, не реагирующие на свет; временная потеря ориентации; слуховые галлюцинации в виде шёпота. Теперь она проверяла их на себе.

– У вас у всех зрачки, как у совы в полнолуние, – пробормотала она, отстраняясь от Кода, который навязчиво светил ей в глаза фонариком телефона.

– Ну, знаешь, если уж на то пошло, у совы зрачки вообще не сужаются, – отозвался он, щёлкая ручкой. – Это анатомическая особенность.

– Спасибо, профессор. Теперь я спокойна.

Максим, сидевший в углу с гильзой в кулаке, хрипло рассмеялся:

– Вот и доктор заговорила, как мы. Скоро начнёшь материться, как я.

Но смех его оборвался, когда Тамара вдруг вскинула голову. Её глаза, чёрные, бездонные, расширились ещё больше.

– Они в моих глазах, – прошептала она.

Потом закричала.

Это был не крик боли, а крик человека, который видит нечто настолько чудовищное, что даже голос отказывается служить нормально – срывается, дрожит, как стекло перед ударом. Она схватилась за веки, будто пыталась вырвать что-то из-под них, изнутри.

– Держи её! – Михаил рванулся вперёд, но Лена опередила его, схватив Тамару за плечи.

– Тамара, дыши! Что ты видишь?

– Они… они смотрят через меня! – её голос звучал так, словно доносился из-под земли. – Как будто я – окно.

Аня, прижав к груди куклу, вдруг сказала тихо:

– Она не лжёт. В зеркалах люди всегда смотрят сквозь нас.

Код, побледнев, отступил на шаг.

– Это бред. Зеркала отражают, а не…

– А что отражают наши глаза? – перебила его Ксения, не отрываясь от блокнота, где её карандаш выводил странные линии, похожие на карту.

В комнате повисла тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием Тамары. Даже Максим, обычно не стеснявшийся в выражениях, молча сглотнул.

– Часовня, – внезапно сказала Александра, разглядывая записи профессора. – В дневнике отца упоминается часовня. Там что-то есть.

– Да, семь шаров, – пробормотал Михаил, перечитывая строки. – «Семь дверей, семь ключей, семь грехов».

– И семь жертв, – добавил Лесник из дверного проёма, где стоял, не решаясь войти. Его лицо, изборождённое морщинами, выглядело серым в тусклом свете лампы. – В 1999-м их тоже было семь.

Катя, до сих пор молчавшая, вдруг запела – тихо, почти шёпотом, но от этого ещё более жутко:

– Наоборот, наоборот…

Зеркало в прихожей задрожало, будто его поверхность превратилась в воду.

– Прекрати! – вздрогнул Дрон, но Катя только покачала головой.

– Так лучше. Они не любят эту песню.

Спас, до сих пор молча наблюдавший, резко развернулся к двери.

– Идём. Пока не стало хуже.

                                        * * *

Дорога к часовне петляла через лес, где деревья стояли, как немые стражи, их ветви скрипели на ветру, будто шепча предупреждения. Лунный свет пробивался сквозь листву, оставляя на земле узоры, похожие на трещины в стекле.

– Если там ещё и призраки, я официально требую надбавку за экстремальные условия, – проворчал Код, спотыкаясь о корни.

– Молчи, – прошипел Максим. – Слышишь?

Все замерли. Из чащи доносилось шуршание – не ветра, не зверя. Словно кто-то шёл, повторяя их шаги, но с опозданием в несколько секунд.

– Близнецы, – прошептала Даша.

Катя снова запела, теперь громче, и шорох стих, будто отшатнулся.

Развалины часовни возникли перед ними внезапно – чёрные, обугленные, с пустыми глазницами окон. Кирпичные стены поросли мхом, а вместо двери зиял провал, словно вход в гробницу.

– Очаровательно, – пробормотала Лена. – Прямо декорации к готическому роману.

Внутри пахло сыростью и чем-то ещё – сладковатым, химическим. Ртутью. На полу, среди обломков штукатурки, лежали семь шаров – стеклянных, с жидким металлом внутри. Они мерцали тусклым серебром, будто в каждом была заключена крохотная луна.

– Не трогайте, – предупредила Екатерина Зорина, но Влад уже протянул руку.

– Они тёплые…

На стене, там, где когда-то был алтарь, чьей-то дрожащей рукой было выведено:

«Кто войдёт – станет тенью».

– Ну вот, – вздохнул Дрон. – Как будто нам не хватало загадок.

Михаил поднял один из шаров. В ртутных переливах на секунду мелькнуло лицо – его отца.

– Он жив… – прошептал он. – Там.

И в тот же миг из темноты за спинами раздался голос, которого не могло быть:

– Миша.

Все обернулись. В дверном проёме, залитом лунным светом, стоял профессор Воронцов – точь-в-точь как на фотографии 1999 года.

– Ты опоздал, – сказал он. – Но дверь ещё открыта.

И шагнул назад, в темноту.

Глава 6. Песня Теней

Руины часовни дышали сыростью и тишиной, будто само время здесь замедлило ход. Стены, когда-то белые, теперь покрылись узорами плесени, словно чья-то невидимая рука вывела на них тайное послание. Код первым переступил порог, и пыль, вспугнутая его шагами, закружилась в лучах фонаря, как микроскопические призраки.

– Вот же они, – прошептал он, опускаясь на колени.

Семь стеклянных сфер, размером с кулак, лежали в нише за обвалившимся алтарём. Они были идеально гладкими, будто отполированными за века чьими-то невидимыми пальцами. Внутри переливалась густая, тяжёлая субстанция – не ртуть, нечто иное. Код достал портативный сканер, и экран замигал, выдавая бессвязные строки данных.

– Это не ртуть, – пробормотал он, прищуриваясь. – Состав… почти органический. Как будто это не металл, а что-то живое.

Михаил осторожно взял одну из сфер. Она была тёплой, пульсирующей, будто в ней билось крошечное сердце.

– Может, это и есть те самые «ключи»? – спросила Александра, но её голос звучал неуверенно, словно она боялась, что чаща за стенами подхватит её слова и унесёт в темноту.

Наталья Орлова, дочь репрессированного поэта, стояла чуть поодаль, её пальцы дрожали. Она подошла к шару, который держал Михаил, и вдруг, без объяснений, прижала его к уху. Глаза её расширились.

– Это… его голос.

– Чей? – нахмурился Максим, но Наталья уже не слушала.