Релокация

Внизу всё ещё доносился смех, за окнами мерцал ночной город, горы на горизонте выглядели почти чёрными силуэтами. На балконе обстановка была максимально романтичной: бокалы, плед, балканский воздух и хороший разговор. За эти четыре часа Андрей успел мне действительно понравиться. Он оказался не только весёлым собеседником, но и человеком с огромным кругозором: любил путешествия, разбирался в брендах, легко говорил о бизнесе, политике, культуре. Был в нём тот самый харизматичный драйв, когда хочется слушать дальше.

Время летело незаметно: кажется, мы болтали обо всём – и про Россию, и про Украину, и про новые законы, и даже про балканские свадебные традиции. Бокал вина приятно согревал, вечер становился всё уютнее, всё свободнее. Я уже почти позволила себе поверить, что вот, может, что-то хорошее начинается.

В какой-то момент мы поцеловались. Всё шло к тому, чтобы закончить эту историю словами "была страстная ночь и всё такое", но… вдруг он остановился.

– Подожди секунду, – сказал Андрей, и вышел на кухню.

Я осталась сидеть на балконе, смотрела на огни ночного города. Воздух был прохладным, с моря доносился шум, где-то внизу лаяла собака. Ребята на вилле уже начали расходиться – их голоса почти стихли. Андрей вернулся – в руках у него была бумага для табака и какая-то круглая штука.

– Это гриндер, – объяснил он, начав что-то аккуратно крутить.

Я удивилась – зачем? Тут же сигареты. Но он достал из кармана небольшой пакетик: марихуана.

– Ты знала, что весь наркотрафик в Европу идёт из Албании через Черногорию? – спросил он буднично, словно обсуждает, какой кофе я предпочитаю – на миндальном или обычном молоке.

– Нет, не знала, – честно ответила я, не сводя с него глаз.

– Здесь наркотики каждый день перевозятся тоннами. Будешь? – он протянул мне только что скрученный косяк.

– Нет, спасибо, я не курю, – улыбнулась я. – У меня от этого крыша едет, не умею.

– Ну, как хочешь, – пожал он плечами, закурил, глубоко затянулся, отпустил голову на спинку кресла.

– Охеренный стаф, – выдохнул с удовольствием.

Я просто молча сидела, пила белое вино и думала: "Блин, очередной наркоман". В этот момент все мои розовые очки слетели.

Я не хочу этого снова.

Мысли вслух

Была глубокая ночь, когда я попрощалась с Андреем и пошла пешком по мосту от виллы «Бахус» в сторону автовокзала и дальше – домой. Минут пятнадцать ходьбы – не так уж много, но и не в двух шагах. Достаточно, чтобы остаться наедине с собой и под тихий плеск волн разобрать в голове сегодняшний вечер.

Будва спала – редкие фонари отбрасывали на мост длинные, дрожащие тени, а с моря тянуло влажным, прохладным ветром. После московской суеты эта тишина казалась почти нереальной – как будто попала в чужой сон.

Андрей, конечно, предложил проводить, но после истории с косяком мне хотелось ровно противоположного – тишины и одиночества. Он сказал, что позвонит завтра. Я кивнула и пошла прочь, слыша за спиной, как закрывается дверь виллы.

Не буду врать – вино ещё звенело в крови, но морской бриз медленно прояснял мысли, выветривая остатки опьянения, словно сквозняк, гуляющий по пустой комнате.

Шла и думала: вот он, взрослый мужик, 37 лет, свободен делать что хочет. Не ребёнок. Но вопрос ведь не в нём, а во мне – как мне к этому относиться? Мне оно надо?! Я слишком хорошо знаю, к чему может привести подобный образ жизни… Ненавижу наркоманов.

До сегодняшнего знакомства с ним и своего переезда в Черногорию я восемь лет была в отношениях с таким же вот – марихуановым наркоманом. Все они, как один, говорят: «Марихуана – это не наркотик». Но я видела на собственном опыте, что это ложь. Сначала куришь полкосяка, потом косяк в день, потом тебе уже надо два, три, четыре… А потом кажется, что травка «уже не вставляет», и ты начинаешь искать для себя более тяжёлые допинги.

А вместе с этим – психика в клочья, эмоции на качелях: от спокойствия до истерики за десять секунд. Как у «Феррари» до двухсот. Я знаю, о чём говорю. Сначала ты ловишь его расслабленную улыбку, а через несколько часов, на отходняках, он уже орёт так, что дрожат стены. И всё это сопровождается киданием вещей, обвинениями, потом извинениями, слезами и клятвами, что «это в последний раз». А через два дня – всё сначала.

Мы расстались за год до моего переезда в Черногорию, но весь этот год, прямо или косвенно, он всё равно оставался в моей жизни. Неудивительно: познакомились в шестнадцать, встречаться начали в двадцать, прожили вместе восемь лет. И вот мне почти тридцать – я никогда не была замужем, но уже успела отмотать полный срок в тюрьме под названием «созависимые отношения».

Такие, как я, нынче зовутся «созиками» – от «созависимый». Почему именно так? А потому что тебе не всё равно. Как уже сказала ранее, мы были знакомы с шестнадцати – конечно, мне было не всё равно. Созики всегда пытаются спасти зависимых: отправить их к психологу, психиатру, в рехаб или ещё куда. Я доходила до того, что даже «сдавала» его его собственной матери: "Сделайте хоть что-нибудь, я уже не могу."

Но ей, видимо, это было неинтересно. Не скажу, что она не любила своего сына – возможно, любила, но по-своему. Просто ей было интереснее выстраивать свою личную жизнь, чем заниматься сыном.

Любовь к нему, как к мужчине, умерла ещё на втором году отношений. Но остался страх. Страх остаться одной, страх признать, что ошиблась. Последние годы мы уже тупо терпели друг друга. Я выбрасывала его вещи из дома, всякий раз, когда он приходил обдолбанный, а он возвращался обратно. Спокойно мог ударить во время вспышек ярости – а я всё равно прощала.

В последний год отношений, я уже была откровенно толстой (вес за пару лет подскочил с 56 до 75 кг), покрылась прыщами, с расковырянной кожей (дерматилломания – так это называется) и вечно красными глазами. А потом, в какой-то момент, поняла: если продолжу спасать его, закопаю себя и свою жизнь окончательно.

И тогда я пошла к психологу. На протяжении года – два раза в неделю. Сначала просто ревела навзрыд и жаловалась на то, какой он «плохой», а я «жертва». Потом мы начали работать. Она учила меня смещать фокус – не на него, а на себя. С его жизни – на свою. И через какое-то время я смогла наконец-то выйти из этих отношений.

Не скажу, что ему было всё равно или он грустил – нет. Скорее, знаете, это напоминало ребёнка, который всё время плачет, пытаясь привлечь внимание, а ты его игнорируешь. И в какой-то момент он понимает, что это бессмысленно, и замолкает. Именно так было в нашей паре.

Когда мы расстались, он ещё звонил, говорил что-то вроде: Я обдолбанный, приезжай. Или ещё какую-то хрень, которую я уже и не помню. Даже мерзко вспоминать. Но… я научилась выбирать себя. И горжусь, что в последний наш телефонный разговор, при очередной подобной манипуляции, у меня хватило храбрости ответить: Спасай себя сам.

После этого он пропал, и я его больше не видела. Ну а сама, как вы уже знаете, оказалась здесь, в Черногории.

И вот теперь вопрос: стоит ли после всего этого снова подходить к краю той же пропасти? Андрей – взрослый, умный, харизматичный. Но он курит. Пусть даже только траву. Может ли за этим стоять всё то же дерьмо, что я видела раньше?

Мысли крутились по кругу. – Он не такой, он старше, у него всё есть. Он уверен в себе, у него нет этой подростковой злости, что была у того. – А если он всё-таки такой же? Хочешь второй круг ада? – Но ведь с ним легко, он интересный, тянет к нему, как магнитом. – Легко? Пока всё красиво. А потом? Опять крики, злость, вещи в стену? – Может, он просто расслабляется так, не больше. У всех есть свои слабости. – Да, а у тебя – привычка спасать утопающих. И чем это закончилось в прошлый раз? – Но я изменилась. Я уже не та, что раньше. Я смогу поставить границы.

Я шла и спорила сама с собой на каждом шагу. То вспоминала, сколько сил ушло, чтобы вылезти из прошлого, то ловила себя на том, что мне безумно хочется верить в лучшее.

Оказавшись дома, я вышла на балкон, закурила, посмотрела на тёмную, сонную Будву. Ответа не было. Я решила, что продолжу общение и пока просто возьму на себя роль «наблюдателя». Если в нём есть гниль – она быстро проявится.

Я затушила сигарету и вернулась в комнату, где моя младшая сестра сопела, уткнувшись носом в подушку. И впервые за долгое время я почувствовала что-то, похожее на спокойствие.

____

– Девочки, встаааём! Хватит спать! – голос мамы вломился в сон, как сирена, без всяких «пожалуйста» и «доброе утро». Такой же громкий, уверенный и абсолютно бесцеремонный, каким он был всегда, ещё с тех времён, когда мы с сестрой были мелкими и жили в Екатеринбурге.

Дверь в нашу уже будванскую комнату распахнулась без стука – мама, как и в детстве, напрочь игнорировала факт, что мы уже взрослые и в состоянии сами решать, когда вставать. Или не вставать.

Я зажмурилась и с силой натянула подушку на лицо, пытаясь отгородиться от этого утреннего вторжения. Голова гудела глухо и монотонно, как пустое железное ведро, по которому кто-то медленно бьёт ложкой.

– Встаеееём! Время уже одиннадцать! Всю жизнь проспите! – не унимался наш «плохой полицейский» – так она любила называть себя, когда брала на себя роль домашнего диктатора.

Хочешь не хочешь, а придётся. Я осторожно приподняла подушку и косым, почти мстительным взглядом посмотрела на соседнюю кровать – там уже сидела сестра, бодренько листая соцсети.

Попытка поднять голову закончилась ощущением, будто она весит десять килограммов и держится на шее исключительно по инерции. Да, вино – напиток благородный, но в больших дозах превращается в орудие пытки.

«Срочно янтарную кислоту», – мрачно подумала я, соскальзывая с кровати. Накинула растянутое худи, которое помнило ещё мои московские ночные посиделки, сунула ноги в старые тапки и поплелась туда, где уже витал густой запах кофе. По дороге зацепилась плечом о дверной косяк – реакция еще была на уровне «автопилота».

На кухне жизнь кипела: отец разговаривал с Алисой, моей самой младшей сестрой, о какой-то музыкальной группе, мама сидела за столом, вальяжно облокотившись и с видом победителя тянула свой чёрный, крепкий, как асфальт, кофе. Увидев меня, она хищно прищурилась, как кошка, заметившая мышь, и едва заметно улыбнулась.

– Ну что, как головка? – протянула она, явно смакуя момент.

– Не спрашивай, – буркнула я, наливая себе чашку. Горячий, крепкий, как пощёчина. Сделала первый глоток, будто пытаясь оживить себя из состояния «полутруп». Руки дрожат, в висках гул. И всё же, как любой заядлый курильщик, я потянулась за сигаретой – начинать своё утро без этого было бы всё равно что пытаться дышать без воздуха.

Через час после того, как я кое-как вернулась в человеческий облик, зазвонил телефон.

– Привет, как ты? – бодрый голос Андрея резанул, как солнечный свет в глаза с похмелья.

– Лучше некуда, – буркнула я, вложив в каждое слово столько сарказма, что им можно было бы намазать целый тост.

– Так и подумал, – усмехнулся он. – Ну, собственно, для этого и звоню. Давай позавтракаем вместе?В «Розмарине». Там драники, которые лечат даже похмелье.

– Это научный факт?

– Личный опыт.

– Ну давай.

– Отлично. Через полчаса встречаемся там, – сказал он и отключился.

Я отложила телефон и поплелась приводить себя в порядок. Мысли отказывались анализировать хоть что-то серьёзнее, чем выбор между апельсиновым соком и бокалом шампанского. В идеале – и то, и другое.

Лёгкий гул в висках всё ещё напоминал о вчерашнем, но осознание, что в моей жизни появилось что-то, кроме бесконечных новостей о войне, – новая компания, наконец-то социализация и предвкушение свежих драников – действовало лучше любого аспирина.

Сегодня я точно не в форме для флирта, зато вполне готова просто раствориться в общем гуле голосов и запахе горячего кофе.

И всё же, где-то на краю сознания зудела мысль: интересно, каким он будет сегодня – всё таким же лёгким и обаятельным или в нём уже проявится что-то, от чего стоит держаться подальше?

Я поправила волосы, накинула лёгкую куртку и, выходя из дома, поймала себя на ощущении, будто день обещает быть длиннее, чем обычно. И, возможно, куда насыщеннее, чем я предполагала утром.

Смерть во сне

Двумя неделями позже.

Солнечное воскресное утро заливало Черногорию мягким золотым светом. Конец марта – казалось, сама природа решила объявить: зима окончена, можно жить. Воздух был свежим, но уже тёплым; пахло морем и чуть влажной после ночной росы землёй. По улицам гуляли люди: кто-то с бутылкой воды, кто-то с пакетами из пекарни. Смех, голоса, лай собак, лёгкая музыка из чьего-то окна – всё это сливалось в радостный, почти летний шум.

Русские и украинские беженцы, застрявшие здесь с начала войны, уже обжились: кто-то подружился, кто-то нашёл любовь, кто-то просто приспособился. Черногорцы же жили в предвкушении туристического сезона. Ещё чуть-чуть – и узкие улицы Будвы снова будут забиты отдыхающими, а вместе с ними придут деньги. Три месяца работы – и девять месяцев можно расслабленно пить кофе в тени апельсиновых деревьев. Рай для тех, кто умел жить режиме "полако*".

Я шла вниз с горы от маникюрщицы, с которой познакомилась пару дней назад в одном из будванских телеграм-чатов. Настроение было лёгким, почти беззаботным. В наушниках играла испанская гитара, солнечные блики плясали на тротуаре, и казалось, ничто не может испортить этот день.

«Так… а ведь я совсем рядом с виллой Андрея. Надо бы зайти», – мелькнула мысль.

Ориентировалась я всё ещё плохо – Черногория казалась мне запутанным лабиринтом улочек и тропинок, – но я знала, что до «Бахуса» отсюда минут пять. К тому же вчера я оставила у него кардиган. Почему бы не забрать?

Ворота виллы отозвались тихим скрипом. Со вчерашнего дня, да и с момента моего знакомства с Андреем, двор никак не изменился: залитое солнцем пятно плитки, гамак между деревьями, миска для кошки под теннисным столом. Слишком спокойно. Я уже шагнула к первой вилле – и на меня почти налетел Денис.

– Ты знаешь номер службы спасения? – голос сорванный, лицо белое, глаза как стекло.

– Сто двадцать четыре, – сказала я автоматически. – Что случилось?

Он проигнорировал мой вопрос, как будто не слышал его. Резко развернулся и рванул в сторону первой виллы. По дороге, почти на бегу, вытащил из кармана телефон, неловко зажал его между пальцами, пока другой рукой уже набирал цифры. Пальцы дрожали, он чуть не промахнулся, но, сжав зубы, вбил нужную комбинацию и поднёс трубку к уху, даже не сбавляя шаг.

– Хало, добар дан! Брзо помоч, молим! – тараторил он, выхватывая слова то на сербском, то на английском. – Эмбуланс, плиз! Мэн нот бризинг! Вилла «Бахус», ниар HDL, Будва! Ви спик рашн? Инглиш? Плиз, ай донт андерстенд, ми нид самван ху спик рашн ор инглиш!

Я пошла за ним, и солнечное утро словно оборвалось. Будто кто-то выдернул шнур из розетки – свет потускнел, воздух стал тяжёлым, а в груди появилось ощущение, что я шагнула в холодную воду.

Терраса встретила нас полной тишиной. Ещё вчера здесь гремели фишки, кто-то бренчал на гитаре, пахло грилем и сладким дешёвым вином. Сейчас – скатерть с пятнами, недопитые бокалы, переполненная пепельница, бутылка «Джека» и Влад – сидит у стола, голова свалилась на грудь, руки неудобно висят.

Первые секунды мозг пытался найти привычное объяснение: заснул, перебрал. Сейчас услышит наши голоса, придёт в себя, скажет, что напился вчера и всё ок. Но тишина была другой. И цвет губ – серо-синий. И кожа – тусклая, застывшая.

– Алло, слушаю, – женский голос диспетчера на русском был собранным. – Говорите точный адрес. Человек в сознании?

Денис включил громкую связь, посмотрел на меня.

– Вилла «Бахус», рядом с HDL в Будве, – отчётливо повторил он. – Человек без сознания.

– Дышит?

Мы оба уставились на грудь Влада – она не двигалась.

– Не дышит, – сказал Денис, уже ровно. – Пульса нет.

– У вас есть аптечка? Дефибриллятор? Какие-то лекарства?

– Ничего, – ответила я.

– Ничего, – повторил Денис.

– Слушайте внимательно, – голос диспетчера стал на полтона жёстче, но оставался спокойным. – Положите человека на пол на спину. Освободите грудную клетку. Я буду считать, вы начинайте компрессии по центру груди. Глубина нажатия – пять сантиметров, ритм – быстро, примерно как «стук – два – три». Оставайтесь на линии и считайте вслух.

Мы переглянулись. Денис положил телефон на стол, не прерывая громкой связи, и наклонился к Владу. Я подошла с другой стороны, и мы вместе осторожно переложили его на пол. Голова безвольно качнулась, руки повисли.

– Готовы? – спросила диспетчер. – Начинаем. Считайте.

Я поставила ладони одна на другую на центр груди и надавила. Под пальцами хрустнуло – я вздрогнула.

– Это нормально, – сказал ровный голос в трубке – Рёбра могут трескаться. Продолжайте. Счёт!

– Раз… два… три… – Денис говорил громко, будто отдавал команды. – Четыре… пять… шесть…

Я давила, давила, давила – двадцать, тридцать, сорок. Лоб залило потом, руки ныли.

– Дышать ртом не надо, – предупредила диспетчер. – Только компрессии. Смена каждые две минуты. Есть, кому сменить?

– Я смогу, – сказал Денис, опускаясь на колени. – На «раз-два-три» – смена.

– Раз, два, три, – мы поменялись местами. Я отступила на шаг, выпрямила спину, чувствуя, как ломит поясницу, и снова посмотрела на лицо Влада. Оно было странно спокойным, как у спящего подростка после бессонной ночи. Только цвет губ выдавал всё.

– Скажите, когда вы видели его в последний раз? – диспетчер спрашивала чётко, без пауз.

– Вчера ночью, – выдохнул Денис, давя ритмично. – Пили… Я ушёл под утро.

– Он жаловался на что-то? Сердце, голова?

– Нет… Мы… – он запнулся. – Мы просто пили, блин.

– Скорая и полиция выехали, – сказала диспетчер. – Продолжайте, не останавливайтесь. Я с вами, на связи.

Где-то за воротами заскрипел гравий – быстрые шаги. В щель проскользнули двое: Сергей в беговой майке и его сын Лёша – на шее наушники, в руке бутылка воды. Они замерли у порога.

– Лёша, иди в дом, – голос Сергея был жёстким, без лишних слов. – Сиди в комнате и не выходи, пока я за тобой не приду.

Мальчишка побледнел, кивнул и, стараясь не смотреть на тело, быстрым шагом обогнул террасу, проскочил мимо и юркнул за дверной проём.

– Что случилось? – Сергей подскочил, упал на колени рядом. – Боже… Влад…

– Компрессии, – я коротко пояснила. – Смена каждые две минуты.

– Я возьму следующий круг, – он кивнул, будто это как-то поможет.

Минуты растянулись в вязкую ленту. Денис, потом Сергей, потом снова я. Счёт, нажатия, хриплое дыхание, стук крови в висках. В голове в такт билась одна мысль: «Только бы вдохнул. Ну хоть дёрнулся бы». Он не дёргался.

Сирена разрезала утро; звук сначала откуда-то вдали, потом – совсем близко. По плитке загрохотали ботинки. Двое медиков в зелёных куртках и женщина – фельдшер с чемоданчиком – влетели на террасу.

– Отойдите, – коротко. – Кто делал компрессии? Сколько по времени?

– Мы, – ответили одновременно. – Минут десять-пятнадцать, – я взглянула на телефон – на самом деле больше.

– Продолжаем, – мужчина мягко пододвинул меня плечом, второй уже распаковывал дефибриллятор. – Маску. Пульсоксиметр. Готовь адреналин.

Щёлкнули ножницы – ткань футболки разошлась. Холодные липучки электродов легли на грудь. Аппарат пискнул, зажужжал. Мы замерли. На экране побежала прямая, тоскующая линия с редкими зубцами.

– Сердце не работает, – спокойно сказал один из медиков. – Разряд не поможет. Продолжаем массаж и вентиляцию. Вводите адреналин.

Они действовали чётко и быстро: надавливали на грудь, вдували воздух через специальную маску, вводили лекарство – и снова надавливали. Время будто перестало идти. Я стояла у стола и просто наблюдала, повторяя в голове каждое их движение, как будто от этого что-то могло измениться. Денис сидел, уткнувшись руками в лицо, Сергей стоял, скрестив руки.

– Время? – спросил мужчина

– Одиннадцать ноль семь, – ответил молодой парень.

– Ещё три минуты – и проверим снова.

Где-то за спиной хлопнули ворота второй виллы – это был Андрей. Он окинул взглядом всё происходящее и встретился со мной глазами.

– Что… – начал он и осёкся.

Я покачала головой, явно давая понять, что сейчас – не лучшее время что-либо объяснять.

– Оценка? – произнесла фельдшер. Аппарат жужжал, экран почти не мигал.

– Асистолия*. Признаки биологической смерти, – ответил мужчина – Время констатации смерти – одиннадцать двенадцать.

На террасе стало очень тихо. Даже птицы, казалось, перестали щебетать. Фельдшер аккуратно накрыла грудь Влада одноразовой простынёй, оставив лицо открытым на секунду, потом закрыла и его.

– Полиция в пути, – добавила она, глядя на нас. – Никто никуда не уходит. Документы погибшего у кого?

Мы переглянулись.

– У него… в комнате… наверное, – выдавил Андрей. – Я… принесу.

– Подождите полицейских, – ответила женщина. – Кто первым его нашёл?

– Я, – сказал Денис, сглотнув слюну. – Я и Агата. Вышел курить, увидел его, и тут она вошла… Мы сразу позвонили…

Голос его звучал так, будто принадлежал другому человеку.

– Воду попейте. Дышите. Это важно и вам, и нам, – сказала фельдшер, увидев, как его начинает трясти от волнения.

С улицы донёсся ещё один звук сирены – короче, резче. На террасу вошли двое полицейских в тёмно-синих костюмах; с ними – мужчина постарше, в гражданском, с папкой. Они подошли к медикам, перекинулись несколькими сухими фразами. Потом старший повернулся к нам.

– Добар дан. Я – инспектор Милошевич. Сейчас нам нужно оформить место, взять короткие показания, проверить документы. Прошу всех сохранять спокойствие и не трогать ничего на столе и вокруг. Телефоны пока отложите.

Мы молча кивнули. Денис сжал ладони и положил телефон экраном вниз. Андрей сделал шаг вперёд.

– Он… вчера… – голос сорвался. – Вчера всё было нормально.

– Вы расскажете, – мягко сказал инспектор. – По очереди. Сначала кратко: кто вы, когда видели его в последний раз, что происходило утром.

В этот момент из глубины дома послышался быстрый, ритмичный стук каблуков по мраморным ступеням – кто-то стремительно спускался с третьего этажа. Через несколько секунд в проёме появилась Оля. Она остановилась на верхней ступеньке террасы, вцепившись пальцами в перила, и взгляд её мгновенно упал на тело, лежащее на полу. По торчащим из-под накинутой простыни ботинкам она сразу поняла: это был Влад.

Её лицо побледнело до мелового оттенка, губы дрогнули, но ни звука не сорвалось. Резко шагнув вперёд, она будто хотела броситься к нему, но медик мгновенно перехватил движение, выставив руку – мягко, но твёрдо преграждая путь.

– Нельзя, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Мы работаем. Сейчас к нему подходить нельзя.

Оля застыла, словно наткнулась на невидимую стену. Закрыв рот ладонью, она медленно отступила назад и прижалась спиной к колонне. Плечи мелко дрожали, взгляд метался, но глаза будто не отрывались от неподвижных ботинок под простынёй.

Инспектор тем временем уже просил Андрея: «Документы, договор аренды, ключи, список, кто вчера был». Андрей молча кивнул и ушёл в дом.

Солнце по-прежнему падало на террасу. Пыль в воздухе блестела так же, как час назад. Где-то рядом за забором смеялись туристы. Мир жил своей обычной жизнью, и это почему-то казалось особенно жестоким.

Я посмотрела на закрытое простынёй тело, потом – на Дениса, который держал стакан с водой двумя руками, чтобы не пролить, потом – на Олю, застывшую с пустым взглядом. В голове шевельнулась мысль: жизнь ещё секунду назад была про маникюр, солнце и испанскую гитару. И вот – стала про белую простыню и вопросы инспектора.

– Нам всем придётся проехать в участок для формальных показаний, – спокойно сказал Милошевич. – Чуть позже. Сейчас – дождёмся криминалистов.

Он развернулся, чтобы переговорить с фельдшером. Андрей вернулся с документами и положил их на край стола – аккуратно, рядом с пепельницей. Его рука задержалась на секунду в воздухе, будто он хотел что-то убрать, поправить, – но передумал.

Инспектор поднял голову:

– Никто не трогает, – повторил он уже для всех.

Оля вытерла щёки тыльной стороной ладони и, глядя в пол, едва слышно сказала:

– Он… боялся умереть во сне. Всегда… боялся.

Никто не ответил. В её глазах застыл не просто шок – там было что-то глубже: смесь боли, растерянности и, как мне показалось, полного непонимания того, как быть и что делать.

Я сразу вспомнила наш утренний разговор в «Розмарине» пару недель назад и её историю про «один раз у подруги». Тогда, за чашкой кофе, под гул чужих разговоров, её история казалась всего лишь очередной женской драмой – немного грустной, но обыденной. Сейчас, глядя на её побелевшее лицо и пустой взгляд, я вдруг поняла: в тех словах было больше смысла, чем я тогда смогла услышать. И, возможно, теперь уже поздно задавать правильные вопросы.