Дракон из черного стекла

Канте хмуро посмотрел на та’вина, зная, насколько их группа полагалась на предсказания Тихана о будущем. Впрочем, все его пророческие заявления основывались не на каком-то мистическом руководстве, а на знаниях, накопленных за тысячелетия опыта.

То, насколько древней была эта фигура, просто не укладывалось в голове. Преждевременно пробужденный от сна в качестве оставленного какими-то неведомыми богами Спящего, Тихан был вынужден тысячелетиями скитаться по Венцу, наблюдая за становлением и падением королевств. Он наблюдал за жизнями бесчисленных миллионов людей и сохранял все это в своей памяти. И за все это время научился распознавать те нити – тенденции и переменные, – что формируют историю человечества. Научился вытягивать и переплетать эти нити. И настолько преуспел в этом, что взял на себя роль Оракла из Казена, став самым почитаемым у клашанского народа предсказателем будущего.

Канте припомнились объяснения самого Тихана по этому поводу: «Может, я и не сумею предсказать исход падения одной-единственной монеты, но знаю, что после тысяч подбрасываний обе стороны в конечном итоге должны выпасть равное число раз. Время подобно этому, только в более широком масштабе. Здесь тоже существуют свои приливы и отливы, при которых совокупность прошлых тенденций указывает на грядущие события».

Эти слова все еще преследовали его. Если уж в Кисалимри Канте считал себя марионеткой, то Тихан куда искусней дергал его за ниточки, равно как и бесчисленное множество других людей на протяжении многих веков – и все это в попытках увеличить шансы избежать обрушения луны.

Фреллю, похоже, тоже надоело постоянно идти у Тихана на поводу.

– Не знаю, верны твои слова или же ошибочны, но мы прибыли на эти берега не для того, чтобы посадить Канте на халендийский трон. Наша цель – проверить еще одно твое заявление. Касательно того, что Ифлелены располагают отсеченной головой предводителя ревн-кри, Креста Элигора. И не более того.

– Да куда уж более, – сказал Рами. – Нам хотя бы с одним только этим управиться.

Фрелль нацелился пальцем в Тихана.

– Ты поручил нам добыть этот реликт. Но для начала мы должны выяснить, существует ли он на самом деле и где может быть спрятан. И только тогда строить планы, как завладеть им.

Тихан согласно кивнул.

– Я готов справиться с этой задачей в одиночку, – продолжал Фрелль. – У меня по-прежнему есть союзники в Тайнохолме, даже в Цитадели Исповедников под ним, где Ифлелены устроили свое мерзкое логово. Осторожными расспросами я могу получить все потребные нам ответы.

– Возможно. – Тихан пожал плечами. – Но судьба плетет нам из своих нитей картину, коя постоянно меняется, и я давно научился не доверять одной-единственной нити. И нет полной уверенности в том, что ты сумеешь управиться со всем этим в одиночку, как уверяешь. Тебя не было на этих берегах целый год, как и Канте. Ты полагаешь, что все осталось таким, каким ты это оставил. Но когда король коварно убит, а на трон взошел его сын, ни в чем нельзя быть уверенным.

– И все же я верю…

– Вера – это не более чем истрепанная нить, – прервал его Тихан, качая головой. – Лишь глупец станет доверять свою судьбу столь ненадежной подвеске.

При слове «глупец» у Фрелля потемнело лицо.

– Существует целое множество и других нитей – прочих неизвестных, – которые нам необходимо учитывать. – Тихан принялся загибать пальцы. – Друзья, которых уже может не быть в живых… Союзники, превратившиеся в отступников… Накрепко закрытые двери, некогда гостеприимно распахнутые…

Фрелль лишь вздохнул, явно неспособный хоть как-то оспорить услышанное.

Тихан повел рукой, собирая всех в плотный кружок.

– Со временем я пришел к выводу, что лучше всего иметь под рукой побольше нитей, чтобы, когда откроются основа и уто́к судьбы, у меня было предостаточно материала, дабы вплести его в них.

Канте оценил такую поддержку бывшего Оракла из Казена, хотя эти слова несколько выбили его из колеи. Тихан был абсолютно прав.

«Слишком многое может пойти наперекосяк».

Топот сапог по камню привлек их внимание к причалу, по которому к кораблю бросились три темные фигуры.

В пальцах у Кассты сверкнуло тонкое лезвие.

Рами опустил руку к короткому мечу, спрятанному в ножнах под складками его бесформенного одеяния.

Фрелль затолкал Канте себе за спину.

Послышался резкий женский голос, недовольный и нетерпеливый:

– Да вытаскивайте же свои задницы с этой проклятой посудины!

Из тумана возникла обладательница этого пронзительного голоса. Невысокий рост и острый язычок этой женщины не оставляли никаких сомнений в ее личности. Ллира хи Марч хмуро оглядела столпившихся перед трапом. Одета она была в лен и кожу, затянутая в них так туго, что ее облегающие штаны казались нарисованными на ногах.

Ллира отбросила с глаз прядь светлых волос.

– Пошевеливайтесь!

Смущенный и обеспокоенный, Канте поспешил к трапу вместе с остальными, тщетно пытаясь понять причину такой спешки. Эта женщина, возглавлявшая воровскую гильдию в городе Наковальня на территориях Гулд’гула, помогала их делу, привлекая как можно больше себе подобных для создания тайного войска на случай, если оно вдруг понадобится, – войска, рассредоточенного по воровским притонам, домам терпимости и низкопробным кабакам.

Двое спутников Ллиры наконец догнали ее, хоть и не обладали ни ее быстротой, ни проворством. Канте сразу узнал Шута и Мёда. Двое гулд’гульских воров тяжело дышали. Пара была такого же небольшого росточка, что и Ллира, отличаясь лишь более плотным телосложением и куда более грубыми физиономиями, состоящими в основном из хрящей и шрамов. Кроме того, в свое время Шут пострадал примерно так же, как и Канте, лишившись из-за удара топора половины ноги, которую теперь заменяла прикрепленная к культе деревяшка.

Ступив на причал, Канте приветственно поднял руку. Шут ответил ему похожим, хотя и непристойным жестом.

Ллира шагнула навстречу группе, и глаза у нее сверкнули, как твердые медные шарики.

– Я только что получила важное сообщение. Увы, но поступило оно позже, чем мне хотелось бы…

– Какое сообщение? – спросил Фрелль.

Ллира перевела взгляд на Канте.

– Братец вот этого… Он уже направляется обратно в Азантийю.

– Н-но… Но почему? – еле вымолвил Канте, запинаясь от смятения. – Я думал, его не будет целых две недели.

– Похоже, у него какие-то проблемы с его еще не родившимся дитём. Ходят слухи о возможном отравлении. Король во весь дух мчится сюда, чтоб показать свою королеву городским целителям. Он будет здесь к утру. Его легионеры уже оцепляют Вышний Оплот.

– Тогда и вправду лучше поспешить, – сказал Фрелль. – Надо успеть провернуть задуманное до возвращения Микейна.

Ллира резко развернулась.

– Давайте за мной. Я собрала все, о чем вы просили.

Все поспешили к выходу с причала.

Оказавшись на песке – впервые за год ступив на почву Халендии, – Канте на миг оглянулся. Дельфтский корабль уже отвалил от стенки и уплывал прочь, растворяясь в тумане.

«Наверное, мне все-таки стоило прислушаться к предупреждению Фрелля…»

Повернувшись обратно, Канте увидел, что Тихан пристально смотрит на него. В полумраке глаза у того светились присущим та’винам внутренним огнем.

И все же в них горел не только этот огонь.

Но также и уверенность.

Как только что предупредил Тихан, картина, которую плетет из своих нитей судьба, зачастую весьма капризна и переменчива.

Канте посмотрел на раскинувшийся перед ним город.

«Никуда мне теперь из него не деться».

Глава 9

Микейн ри Массиф держал свою королеву у себя на коленях, завернув ее горячее, бьющееся в лихорадке тело в бархат и крепко прижимая к себе. На королевскую летучую баржу обрушивались порывы ветра, жестоко сотрясая ее. Внешняя броня корабля гремела и тарахтела под этим натиском, отчего у него ныли зубы. Этот шум пробивался сквозь рев корабельных горелок, разожженных на полную мощность, пока корабль мчался над холмистыми равнинами Тучноземья.

Всячески стараясь не обращать на все это внимания, Микейн положил руку на влажный лоб своей возлюбленной, ощутив исходящий изнутри огненный жар – словно пылающего там смертоносного погребального костра, медленно пожирающего ее.

Ощутив его прикосновение, Миэлла застонала. Веки у нее затрепетали и распахнулись, и ее глаза умоляюще нацелились на него. Сердце Микейна сжалось от страдания, которое он прочел у нее в глазах. Она потянулась к его лицу.

Микейн отстранился, уклоняясь от ее ладони, чтобы пальцы Миэллы не задели серебряную маску, скрывающую половину его лица. Ей, и без того страдающей, вряд ли стоило смотреть на изуродованные шрамами руины его лица. Даже год спустя он с трудом выносил свой собственный облик.

– Спи, Миэлла. – Микейн перехватил ее руку и вновь убрал ее под бархатное одеяло. – Мы будем в Вышнем Оплоте с последним колоколом Вечери.

– Олла… Отан… – прошептала она.

– Остались со служанками. Дети в полной безопасности.

Супруга посмотрела на него, безмолвно спрашивая о том, что боялась выразить словами.

– У них нет ни малейших признаков болезни. Никакого жара, – заверил ее Микейн. – Похоже, они никак не пострадали.

Со слабым вздохом Миэлла обмякла в его объятиях, веки ее снова сомкнулись.

Микейн утешался лишь тем, что хоть в чем-то вернул ей душевное спокойствие.

Он убрал прядь влажных волос у нее со лба и нежно поцеловал ее, ощутив жар ее кожи у себя на губах.

– Отдыхай, любовь моя…

Внимание его привлек легкий стук в дверь каюты. Ощутив укол раздражения, Микейн осторожно, чтобы не потревожить Миэллу, соскользнул с кровати, прикрыв складкой бархатной ткани ее раздутый живот, защищая ребенка внутри.

«Прошло уже семь месяцев…»

Он понимал, что это значит. Болезнь угрожала не только жизни его королевы. Микейн взывал к милости богов, положив ладонь на растущее у нее в чреве дитя.

«Я не могу потерять и тебя тоже…»

Неспособный сделать что-то еще, он крепко сжал кулак и направился к двери. С каждым шагом ярость еще больше сужала поле зрения и стесняла грудь. Рывком распахнув дверь, Микейн увидел перед собой единственного человека, который посмел бы побеспокоить его в подобный момент.

Торин ви Бренн – капитан его Сребростражи – почтительно склонил голову. Даже в такой позе рыцарь башней возвышался над Микейном. Явился он в полных доспехах, в надраенных серебристых пластинах которых отражался свет ламп. Под мышкой Торин держал шлем с плюмажем.

– Прошу простить за вторжение, – натянуто произнес он.

Когда капитан выпрямился, его багровое лицо потемнело от гнева. Как и у всех вирлианских рыцарей, красовались на нем татуировки красноватого оттенка, призванные подтверждать чистокровность их обладателей и наводить ужас на врагов. Кроме того, половину его лица покрывала еще и паутина черных линий, образуя солнце и корону фамильного герба Массифов. Все девять бойцов элитной королевской Сребростражи носили на лицах эту чернильную эмблему, повторяющую символ, выбитый на серебряной маске Микейна – в знак уважения к ранам своего короля.

– В чем дело, Торин?

– Ваше Величие, мы только что получили сообщение из Дома Каркасса. – Капитан поднял свернутый свиток. – Они обнаружили отравителя.

Микейн вытолкнул Торина в коридор, затем сам последовал за ним и закрыл за собой дверь. Миэлле не нужно было всего этого слышать.

– Так это и вправду отравление? – спросил он.

Торин утвердительно кивнул.

– И отрава, несомненно, предназначалась для ваших уст, а не для уст королевы.

Стены узкого коридора уже не могли сдержать гнев Микейна. Протиснувшись мимо Торина, он направился к дверям на открытую среднюю палубу, увлекая за собой капитана. Повернувшись навстречу тугому ветру, глубоко вдохнул холодный воздух. Летучий пузырь у них над головами дрожал, туго натягивая удерживающие его железные тросы. Громоподобный рев горелок полностью соответствовал настроению короля.

Подойдя к бортовым поручням и крепко ухватившись за них, чтобы защититься от штормов, терзающих его внутри и снаружи, он повернулся к Торину, когда тот присоединился к нему. Микейн доверял ему куда больше, чем всем остальным. Поначалу он назначил его своим верховным военачальником, но вскоре попросил вирлианского рыцаря вернуться к нему, не способный терпеть так близко от себя кого-то еще.

– Скажи-ка мне, Торин… Кто посмел бы нанести удар в такой трусливой манере?

– Истинный злодей остается неизвестным. Но при обыске кухни – где готовилась вчерашняя вечерняя трапеза – среди специй и соли был обнаружен пузырек с рикином.

Микейн резко повернулся к капитану.

– Рикином?

– Ядом, получаемым из гриба, который растет только в лесах Майрской Чащобы.

Микейн с такой силой вцепился в поручень, что побелели пальцы.

– В лесах южной части Клаша…

Торин кивнул, поняв намек.

– Кухонному мальчонке было велено добавить этот яд в подогретое вино, поданное вам после ужина. Ему сказали, что это самая обычная смесь мяты и меда, которую предпочитает королевская семья.

Микейн закрыл глаза. Он никогда не был особым любителем пряного вина, которое принято подавать к столу исключительно в Тучноземье, и помнил, что оставил свой кубок нетронутым. Но для Миэллы это был вкус родного дома…

– Кто же обманул этого мальчишку, вынудив совершить такое злодеяние?

Торин поморщился.

– Этого мы уже никогда не узнаем. Едва лишь он начал говорить, как забился в конвульсиях, а лицо у него посинело. Мальчик умер, не сказав больше ни слова.

Микейн все понял.

– Кто-то отравил отравителя…

– Похоже на то. Сейчас допрашиваются все присутствующие. Хотя очень многие так или иначе соприкасались с этим мальчишкой – как до, так и после ужина, и сейчас уже никаких концов не найдешь. Мы можем так и не узнать, кто в этом доме является изменником престола.

– Однако мы все-таки знаем, кто изначально направлял его руку. – Микейн пристально посмотрел на Торина. – Наверняка шпионы Южного Клаша. Скорее всего, ими руководила сама императрица… или мой братец.

– Мы продолжим докапываться до правды, – пообещал Торин.

– А что же Миэлла? Есть ли какое-то средство от того недуга, что поразил ее?

Торин уставился на свои сапоги.

– Есть лекарственные снадобья, которые могут отсрочить смерть, но только на время. Всего на несколько дней, а может, недель. Хотя в конечном итоге эта хворь убьет ее. Никакого лечения не существует. Я уже отправил почтовых ворон в Вышний Оплот – чтобы там созвали лекарей и алхимиков. Мы сделаем всё, что в наших силах, но гибельный исход неизбежен.

Микейн хранил молчание. Его следующие слова едва не унес ветер:

– Если мы попытаемся отсрочить смерть, насколько мучительно это будет для Миэллы?

Торин натужно сглотнул, что было достаточным ответом.

Микейн задал более сложный вопрос:

– Дитя, которое она носит в себе… Сможет ли королева прожить настолько долго, чтобы ребенок достаточно вырос и мог быть хирургически извлечен из ее чрева живым, прежде чем ее не станет?

– Чтобы ответить на этот вопрос, нужен целитель, – признал Торин с несколько обиженным видом. – Но есть надежда, что ребенок в утробе матери сможет противостоять этому яду.

Микейн выпрямился, призывая надежду откуда только возможно. Торин уже явно принял эту деталь во внимание.

– Говорят, что рикин поражает легкие, постепенно разрушая слизистую оболочку и ткани. – Торин бросил взгляд в сторону баковой надстройки. – Младенец в утробе матери, с едва сформировавшимися легкими, может быть избавлен от подобной участи. Хотя знайте, что королеве будет нелегко пройти такой путь ради спасения ребенка.

Микейн вспомнил страдание в глазах у Миэллы, когда она справлялась об Олле и Отане.

– Королева пойдет на все что угодно, только чтобы спасти ребенка, которого она носит в себе.

«Я полностью в этом уверен».

Торин опустил взгляд, тоже явно сознавая эту истину. Провел рукой по поручню в сторону вцепившихся в него пальцев Микейна, словно желая утешить его, но тот отстранился. В этот момент любая попытка утешить и приободрить его вызывала у него отвращение. Сейчас требовалось быть стойким и решительным.

«Ребенок должен выжить».

Торин убрал руку.

– С вашего позволения, я отправлю еще одну почтовую ворону, дабы выразить сие намерение – пускай в Вышнем Оплоте будут готовы к нему.

Микейн взмахом руки отпустил его. Когда Торин направился к двери, Микейн остался стоять у бортовых поручней – ему требовалось немного побыть одному. То, что ждало его впереди, вызывало у него дрожь. Сунув руку во внутренний карман своего королевского камзола, он вытащил плотно запаянную ампулу с ядом.

Ифлеленский Исповедник, добывший рикин, обещал, что ребенок будет вне опасности. Отравление будет стоить жизни только его королеве. Такая трагедия сплотит народ Халендии, который все громче выражает протест против его правления. Хуже всего было то, что народные настроения неуклонно склонялись против растущей угрозы войны. Поговаривали, что даже имя Канте украдкой упоминалось среди недовольных.

Микейн еще крепче сжал ампулу в пальцах.

«Этому нужно положить конец».

Никто не станет выступать против скорбящего короля, охваченного сердечной болью и яростью. Когда империю – и в первую очередь его собственного братца, осевшего там – будут на каждом шагу обвинять в убийстве королевы, совершенном в столь подлой манере, барабаны войны загремят еще громче.

Микейн представил себе милое личико Миэллы. Он любил ее всем сердцем, как и она его. Но ее мученическая смерть должна была сослужить королевству гораздо лучшую службу, чем ее жизнь.

Ради Халендии, ради ее короля, ради их детей…

«Миэлла должна быть принесена в жертву».

Микейн разжал пальцы, и пузырек с ядом выскользнул из его ладони, пропав в тумане внизу.

И все же ярость душила его. Он представил себе Ифлеленского Исповедника, раздобывшего яд и обещавшего, что умрет только она одна.

Не двое, не его нерожденный ребенок.

Микейн перевел взгляд на юг, в сторону Вышнего Оплота, представив себе этого одноглазого некроманта, укрывшегося в глубинах своего логова в Цитадели Исповедников, в самом центре этого их гнусного инструмента. В последнее время урод редко показывал свое лицо солнцу. Когда внимание Микейна переключилось на войну, Исповедник отступил глубоко в тень, с головой уйдя в свои собственные махинации и занимаясь черной алхимией, известной только Ифлеленам – тем, кто поклонялся этому гадючьему богу, Владыке Дрейку.

Даже когда Микейн вызвал этого Исповедника в свои личные покои и поручил ему это задание, тот едва ли обратил на него внимание – его взгляд был устремлен куда-то за тысячу лиг. И все же ядовитые ампулы были в конце концов доставлены – вместе с заверениями в том, что нерожденный ребенок короля обязательно выживет.

«Лучше бы так все и вышло, Врит…»

Потом Микейн бросил хмурый взгляд на юг, терзаемый неотвязным беспокойством – представив себе тот отстраненный и нацеленный в никуда взгляд одноглазого ублюдка.

«Чем ты так озабочен, Врит? Что занимает твое внимание больше королевства, охваченного войной?»

Вдруг охваченный подозрительностью, Микейн оттолкнулся от поручней и направился к двери носовой надстройки.

«Клянусь всеми богами – я обязательно это выясню!»

Глава 10

Согнувшись в три погибели, Врит пробирался сквозь густой лес меди и стекла, стараясь не зацепиться своей серой рясой за металлические шипы и колючки окружающей его огромной машины. Это древнее устройство – великий инструмент Ифлеленов – целиком заполняло собой куполообразное помещение внутреннего святилища ордена, и его блеск отражался от полированного обсидиана.

Направляясь к центру инструмента, Врит то и дело проводил пальцами по змеящимся вокруг медным трубкам. Самые старые секции давно потускнели, и лишь новейшие дополнения по краям устройства сияли ничем не замутненным металлом. Он бросил взгляд туда, где недавно была установлена очередная ячейка для размещения кровожитницы.

Уже тринадцатая – теперь их было уже на девять больше, чем полгода назад.

Врит заметил тень, склонившуюся над этим местом – это был Феник, долговязый юнец, которому было поручено присматривать за кровожитницами. В новой ячейке сейчас лежала последняя из них, девочка лет четырех-пяти. Вчера Врит сам разместил ее, не желая каких-то накладок. Дал ей снотворный эликсир, вскрыл грудную клетку, обнажив трепещущее сердце, и подсоединил к ячейке ее кровеносные сосуды. Розовые и тонкие, как паутинка, легкие по-прежнему вздымались и опадали, накачиваемые мехами через трубку в горле.

«Но надолго ли ее хватит?»

Врит предполагал, что эта девчушка выгорит в течение следующих четырех дней – ее жизнь будет принесена в жертву машине. В последнее время большинства из них хватало максимум на неделю. Голод великого инструмента стал буквально неутолимым, неуклонно усиливаясь с каждым оборотом луны. К счастью, в условиях высокой напряженности в обществе и надвигающейся войны заполнять эти тринадцать ячеек стало проще простого. Исчезновение отбившегося от рук озорника, попрошайки или беспризорника вызывало мало вопросов.

«Но даже этому может прийти конец – особенно если голод продолжит расти такими темпами».

Терзаемый подобными мыслями, Врит отвернулся – зная, что у него нет иного выхода, кроме как продолжать в том же духе. Пробираясь дальше, он прислушивался к журчанию и пульсации жидкостей, струящихся по хрустальным трубкам инструмента и переливающихся всеми оттенками янтаря и изумруда. Все это служило одной цели: подпитывать жизнью кровожитниц тайну, скрытую в самом сердце этого медно-хрустального леса.

Наконец впереди Врит услышал шепот своих собратьев-Ифлеленов – людей, специально отобранных, чтобы помогать ему в этом великом начинании. Мало кто даже в самом ордене знал, что сейчас свершалось здесь, и лишь самым доверенным было известно о чуде, случившемся в недрах Цитадели Исповедников шесть месяцев назад.

С этого момента двери святилища были взяты под усиленную охрану, и лишь горстка Исповедников знала, с какой целью это было сделано. Сразу поползли слухи, распространяясь все шире, все громче зазвучали жалобы, подпитываемые обидой и любопытством.

И не без причин.

До этого святилище – самое сакральное и почитаемое место ордена – было открыто для всех Ифлеленов. Именно в этом зале каждый член ордена в свое время преклонял колено и приносил клятву Владыке Дрейку, темному богу заповедных знаний.

Как и сам Врит.

«Шестьдесят четыре года назад…»

В последнее время он все явственней чувствовал свой возраст. Даже снадобья, употребляемые им для продления жизненных сил, больше не избавляли от старческих недугов. Врит дотронулся до широкой кожаной перевязи с железными заклепками и кармашками, перетягивающей его серую рясу наискосок, – символа Высшего Прозрения. Вознаграждались таким символом ученые мужи, преуспевшие как в алхимии, так и в оккультных науках. У большинства его собратьев в подобных кармашках хранились лишь всякие безобидные амулеты и сентиментальные реликвии, напоминающие о долгом пути к священному званию Исповедника.

Но только не у Врита.

Кончики его пальцев читали символы, выжженные на коже. В каждом кармашке хранились заповедные талисманы и знаки черной алхимии. Исповедник носил с собой истолченные в порошок кости древних животных, которые больше не бродили под Отцом Сверху, однако их прах по-прежнему оставался пропитан смертельными болезнями. В других кармашках хранились флаконы с могущественными эликсирами, добытыми из неведомых обитателей ледяных пустынь далеко на западе. Были еще пузырьки с ядами, извлеченными у зверей, ютящихся в норах выжженной пустоши далеко на востоке. Но самыми ценными были свитки с древними текстами, чернила на которых выцвели настолько, что стали почти неразличимыми, – однако эти тексты напоминали о забытой алхимии древних, о черных знаниях, утерянных еще до того, как была записана история этого мира.

По правде говоря, Вриту было мало дела до того, что творилось здесь и сейчас – он воспринимал это лишь как средство достижения своих целей. Исповедник чувствовал, что этот их мир является лишь тенью другого, наполненного безграничным могуществом, и намеревался завладеть этим могуществом и сам. Никакие знания не были для него запретными. Чтобы добыть их, он был готов пойти на любую жестокость.

Как раз по этой причине Врит в свое время и преклонил колено перед Владыкой Дрейком, вступив в орден Ифлеленов и пройдя длинный путь от юного послушника до высшего магистра. Хотя шесть месяцев назад он фактически потерял это высокое звание, уступив связанные с ним полномочия другому. Даже появление здесь Врита этим вечером объяснялось приказом этого другого – нового божества, проснувшегося в святилище, существа, способного заставить содрогнуться и самого Владыку Дрейка…