В сердце намного больше

Пинком араб заставил связанного пленника повернуться вниз лицом. Уткнувшись лицом в песок, Вальминт почувствовал, как жестокие руки быстро ощупывают на нем путы, проверяя, не надрезаны ли они (если бы это оказалось так, он бы немедленно отправился вслед за Джоном). Но юный англичанин не успел помочь своему товарищу, и теперь это сохранило жизнь французу. Когда араб, пнув его напоследок, отошел, Вальми д’Анжи испытал невероятное облегчение. И сам подивился тому, что всё еще так хочет жить…

Глава III. Слова надежды: свет в сердце

На третий день страшного пути Вальминт шел оглушенный и потрясенный тем, что произошло, и почти не мог отвечать на слова Рибо, который тщетно делал попытки заговорить с ним. Обезглавленное тело Джона осталось далеко в пустыне… Вальминт не мог даже плакать, настолько он был истощен. Юноша не замечал ничего вокруг…

Под вечер, как обычно, рабов разделили и связали, на сей раз даже крепче чем обычно. Арабы оставили двух часовых, но костры постепенно начинали угасать, и то один, то другой пленник оказывался без надзора. Но сгустившиеся сумерки уже не давали надежды ослабевшему Вальминту: связанный, он обессилев лежал на песке, уже не пытаясь освободиться, и его понемногу охватывало оцепенение, которое нельзя было назвать ни сном ни бодрствованием. Пленник закрыл глаза… Звезды светили даже сквозь закрытые веки. Мимо него ходили, занимаясь своими делами, караванщики, не обращая на рабов никакого внимания. Юноша опять почувствовал себя самым одиноким созданием во вселенной.

Можешь сказать, что реально, а что нереально?Фантасмагорий сплетенье…Боль и отчаянье, отзвуки радости дальной,Смех, и рыданье, и тленье…Сказка иль явь то, что в сердце живёт и страдаетИ, возникая из бури, презрев все преграды,Самостоянье затем обретаетТолько твоей высшей правды?..

– …Но нет, так нельзя! Мы должны вырваться!.. – шепот Вальминта во сне был никому не понятен, хотя проходивший мимо араб остановился, прислушиваясь. Но пленник находился, очевидно, в недосягаемых глубинах сна…

– Рибо!.. Рибо, мой друг, где ты? Нам пора идти!..

* * *

Внезапно Вальминт пробудился, потому что его окликнули по имени. Повернув голову вправо, он с трудом различил в темноте, шагах в двадцати, лежащего на земле Рибо, так же накрепко связанного, как и он сам. Рискуя быть избитым, старый француз торопливо проговорил, напрягая голос:

– Завтра последний день пути до Дамаска. Я чувствую, что скоро мы с тобой расстанемся. Помни то, о чем мы с тобой говорили: я хочу, чтобы ты жил, Вальминт. Не сдавайся и обязательно вернись во Францию! – тут до юноши донесся стон: караванщик пнул Рибо ногой под ребра, заставив его замолчать. Вальми содрогнулся. Он услышал тяжелые шаги по песку и притворился спящим, поэтому подошедший охранник всмотрелся в его лицо и все же не стал его трогать. Над караваном сгустилась беззвездная черная ночь. И в этой ночи единственный свет горел в сердце у Вальминта, зажженный в нём Рибо: «Не сдавайся! Вернись!..»

Глава IV. Пленники в Дамаске

Пленников провели через ворота, когда на город уже спустились сумерки. Стража обратила мало внимания на горсточку рабов и на их погонщиков-работорговцев. В темном, враждебном лабиринте перепутанных улиц быстро терялось чувство направления… Вальми понял только, что они находятся недалеко от окраины города, в самых бедных кварталах, потому что дорога была полна выбоин, да и старый караван-сарай, куда втолкнули пленников, выглядел заброшенным и давно не используемым по назначению. Здание стояло на пустыре и представляло собой всего лишь каменный куб без окон, с крепкими деревянными воротами на железных петлях. Если бы Вальми имел возможность присмотреться, он заметил бы, что за петлями ухаживают: они отнюдь не проржавели и были смазаны маслом. Здание предназначалось для содержания рабов перед торгами и являлось перевалочным пунктом для бесчисленных работорговцев, с которых хозяин этого сооружения брал скромную мзду. Несчастных бедолаг, из всех племен и народов, выдерживали здесь ночь или две, прежде чем они окажутся под палящим солнцем на рыночном помосте или не будут проданы через более выгодную систему частных сделок. За это время люди, имевшие несчастье не по своей воле попасть на Восток, теряли последние силы, не получая никакой пищи и никакой помощи в случае болезни, и становились совершенно неспособными к сопротивлению. А снаружи, кроме каменных стен караван-сарая, их замыкали в кольцо мощные стены города, на которых дожидалась рассвета бессонная стража. Дамаск ревниво охранял покой правоверных мусульман, оберегая их от всяческих неожиданностей.

Ворота темницы захлопнулись за Вальми и его товарищами… Вокруг заброшенного караван-сарая сгустилась глухая тишина арабской ночи.

* * *

Измученные дневной жарой, пленники попадали на холодный пол. Перед тем как бросить их здесь до утра, их развязали и дали им напиться, но ни крошки еды. Ослабевшие люди, после дневного перехода, чувствовали себя совершенно разбитыми. Вскоре, однако, некоторые из них поднялись и принялись простукивать стены своей темницы и ощупывать каменные плиты пола, тесно состыкованные друг с другом, надеясь найти плохо уложенные камни или пустоты в кладке. Тогда можно было бы сделать пролом в стене или за короткие предрассветные часы попытаться вырыть подкоп. Вальми был среди самых внимательных исследователей этого каменного мешка, простукивая чуткими пальцами буквально каждый сантиметр стены и залезая временами на плечи своих товарищей (так как был одним из самых лёгких), чтобы дотянуться насколько возможно выше. Сейчас пленников в караван-сарае оставалось пятнадцать человек: все, кто остался в живых после гибели Джона. Еще одного обессилевшего раба арабы бросили в пустыне… Здесь были только те, кто смог дойти до спасительных городских ворот и за кем они захлопнулись, может быть, навсегда. По крайней мере, многие пленники осознавали, что отсюда их путь поведет только вглубь Востока, и никогда – к блистающему и манящему Средиземному морю, о котором теперь лучше было забыть.

Но надежда на освобождение всегда живет в душе человека… И измученные люди продолжали стучать в стены, словно надеясь, что от их усилий караван-сарай рассыплется, и тогда они убегут – все равно куда, лишь бы подальше от проклятого города, который поглотил их, подобно мифическому чудовищу, и опустил в свое чрево, даже не заметив этого. Они еще не могли поверить, что им не выбраться за эти стены, на первый взгляд не такие уж и прочные и готовые рухнуть от первого землетрясения как карточный домик. Но каменный прямоугольник с узким окном в крыше уже многие годы стоял на окраине Дамаска, крепко удерживая всех пытающихся вырваться из него. Всего один охранник (больше не требовалось) сидел на пороге снаружи и дремал, прислонясь к запертым на замок и перекрытым брусьями воротам. Сквозь дрему он даже не слышал ударов слабых рук, доносившихся из глубины каменной ловушки. Ему казалось, что рабы спят, не думая о сопротивлении. Не думая ни о чем…

* * *

После почти двух часов бесплодных усилий, пленники отчаялись вырваться из темницы и, один за другим, легли на каменный пол, – вповалку, кто как мог, пытаясь забыться сном. Некоторое время еще слышался шепот на разных языках, но потом и он затих. Здесь были испанцы, итальянцы, фламандцы (затесался даже один грек), все равно истощенные, измученные и оборванные. Черные, каштановые, светловолосые головы перемешались в скользящих по полу тенях от пробегающих облаков. Тяжелое дыхание, изредка перемежаемое стонами, говорило о том, что большинство узников все же впали в забытье на недолгие часы, оставшиеся до рассвета. Но даже такой сон был облегчением… И даже такой сон не шел к Рибо, который сидел среди своих товарищей и молча наблюдал за странным движением, не прекращающимся у стены, слабо озаряемой единственной бледной звездой, светящей в окно. Впрочем, узкую щель в крыше едва ли можно было назвать окном: через нее не протиснулась бы даже кошка…

Человек, за которым наблюдал Рибо, двигался вдоль стены как лунатик, но скорее был глубоко сосредоточен, чем находился в бессознательном состоянии. Он раз за разом обходил каменный куб по периметру, заново ощупывая каждый камень, до которого мог дотянуться, и пытаясь расшатать те из них, которые казались ему непрочно уложенными. Временами он бросался на каменную кладку всем телом, и только боль и бесполезность усилия заставляли его отступить и вновь продолжить свое движение – до следующей попытки. Звездный луч то и дело выхватывал из сумерек его светлые волосы, гибкий и тонкий стан, юношески-острые плечи, в очертаниях которых только начинала проглядывать мужественность… Вся его фигура выражала предельное напряжение сил, он словно стремился раздвинуть тьму, сомкнувшуюся вокруг него и остальных пленников. Разрушить эти стены… Снова выйти под звездное небо, и Дамаск растает как страшный сон, и все они окажутся на родине, потому что ведь не могут же они не вернуться?! Снова зашумит Средиземное море, и легкокрылый корабль выплывет навстречу, чтобы унести их всех к счастью – всех до единого… Это был уже почти бред Вальминта д’Анжи, самого юного из тех, кто оказался в плену вместе с ним, и неспособного примириться с неволей. Его шаг становился все менее верным, в глазах темнело от усталости, голова кружилась… Ему казалось, что он сражается со стеной уже целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько минут с тех пор, как его товарищи отказались от борьбы и он остался один на один с темнотой и холодом камня. Наконец он остановился, прижался лбом к холодному камню и замер.

Рибо не останавливал юношу, потому что втайне надеялся, что Вальми действительно удастся, вопреки всякой очевидности, нащупать выход. Ведь что ни говори, а этому человеку сопутствовало потрясающее, удивительное везение. Он мог бы уже трижды погибнуть, но жизнь словно хранила его от гибели, открывая новые дороги судьбы. Он остался в живых в эпидемию чумы, избежал смерти при попытке бегства с корабля, хотя был захвачен пиратами с оружием в руках, и наконец, в пустыне не был казнен арабами за попытку помочь Джону, хотя его и подозревали в пособничестве. А вдруг Вальминт каким-то чудом освободит их всех?.. Но сейчас Марибо понял, что должен вмешаться.

– Это бесполезно, Вальми. – Рибо подошел к юноше, положил ему руку на плечо и слегка сжал. Вальминт повернул к нему голову: в сумерках его лицо казалось еще более исхудавшим, чем при свете дня. Щеки запали от голода, под глазами легли густые тени. Он смотрел на Рибо и не произносил ни слова. Мгновение Рибо тоже смотрел на него молча; его сердце наполнила бесконечная жалость… Не желая показывать этого, он негромко проговорил:

– Вальми, ты помнишь, что я тебе сказал на корабле, когда мы первый раз встретились в трюме?

Вальминт печально улыбнулся:

– Ты сказал, что мы еще увидим Францию… Но ведь нам не выбраться отсюда. Я чувствую, что мы гибнем…

– Не надо отчаиваться. – Рибо увел Вальминта прочь от стены и заставил сесть рядом с собою в слабом луче света, среди их спящих товарищей. Если кто-то и не спал, то не подал виду, что слышал их разговор.

– Ты помнишь, что я ещё сказал тебе в тот день, когда мы встретились на корабле?

– Нет, Шарль. А что ты сказал?

Марибо усмехнулся:

– Я сказал, что утро вечера мудренее и лучше тебе лечь и отдохнуть, потому что неизвестно, что нас ждет завтра. Ложись и забудь обо всем. Собери завтра все свое мужество, и может быть, удача улыбнется тебе.

Юноша всмотрелся в Рибо: друг его выглядел изможденным, но не сломленным. Лицо потемнело, острые складки пролегли к углам рта, выдавая горечь и усталость, но взгляд был по-прежнему ясным.

– Рибо! Если мне удастся вырваться на свободу, я приду к тебе на помощь, где бы я ни оказался.

– Я знаю, Вальми.

Побежденный усталостью, Вальминт лег на каменный пол у ног Марибо, свернувшись калачиком в попытке сохранить тепло. Старый француз печально смотрел на него:

– Скоро рассвет, Вальми. Попытайся все же уснуть.

– А ты?

– Мне что-то не до сна. Как и многим здесь. – Марибо едва слышно вздохнул.

Вальминт смотрел на него снизу затуманенным усталостью взглядом:

– Шарль, нас ведь не разлучат?

Марибо положил ему руку на плечо, а потом, не удержавшись, погладил его по волосам:

– Спи, Вальми д’Анжи. Спи.

Юноша послушно закрыл глаза и через минуту уснул: сознание больше не могло выдерживать боли и печали этого дня… Сон унес его далеко-далеко, в покой и солнечный свет, а тело вовсе перестало ощущать безжалостный холод каменных плит.

* * *

Марибо некоторое время не двигался. В эту минуту ему казалось, что темное окружающее пространство мощно протекает сквозь него, подобно стремящейся в бесконечность плавной и таинственно звучащей ночной реке. В этом потоке он мысленно видел события, прошедшие со времени разлуки с родным домом, и они вспыхивали перед взором памяти в свете удивительной, несравненной чистоты воспоминания и безмерной любви.

В темноте и молчании ночи, озаряемой лишь изредка скользящим звездным лучом, он безмолвно и страстно заговорил с Богом – самой великой тайной внутри и вне своего существа.

Так неистово Шарль Марибо не молился с тех пор, как девятнадцать лет назад Франсуаза, его юная жена, в трудных родах давала жизнь его первенцу Бертрану и в жизни двух любимых людей для Шарля заключался тогда весь мир. Сейчас, стоя на коленях возле спящего Вальми и устремив взгляд на бледный звездный луч, пересекающий темницу, он почти беззвучно шептал:

– Господь Всемогущий, я прошу Тебя!.. Спаси его от судьбы раба. Я знаю, что он не проживет в плену и нескольких дней: его казнят за какое-нибудь очередное безрассудство. Я люблю его как родного сына. Спаси его во имя моей любви к нему! Я знаю, что Ты можешь это сделать. Соверши для него чудо, ему не спастись без Твоей помощи!.. Пошли ему человека, который заступится за него.

* * *

Вальминт погрузился в сон так глубоко, что не услышал, как отодвинулся засов снаружи и в темницу вошли несколько вооруженных людей с факелами. Особенно не выбирая, семерых пленников грубо подняли на ноги, угрожая им копьями, и начали теснить к двери. Лишь один человек попытался задержаться, на мгновение сбив натиск охранников, но его тотчас грубо оттолкнули назад. Его тёмные глаза горели и лицо покрыла бледность, обострив истончившиеся черты.

Возможно, ангел-хранитель юного француза не позволил ему проснуться, потому что неизбежное сопротивление происходящему лишь навлекло бы на Вальми новую беду. Тот же, кого уводили вместе с шестью другими, не стал будить его, жестом не позволив сделать это и остальным, и лишь опустил на него прощальный взгляд…

* * *

Проснувшись, Вальминт увидел, что в караван-сарае довольно светло: сквозь отверстие в крыше виднелось бледное рассветное небо. Издалека доносились голоса муэдзинов, призывавшие правоверных к утренней молитве…Интересно, были ли в этой молитве слова благодарности за свободу – бесценный дар Бога?

Вальминт наконец полностью очнулся, сел и провел руками по лицу. И, оглядевшись по сторонам, похолодел… В помещении стало гораздо просторнее: кроме него, здесь остались только семеро пленников и среди них не было Рибо! Вальминт вскочил, дико озираясь и еще не веря случившемуся, потом стремительно бросился к двери и заколотил в нее кулаками:

– Рибо! Шарль! Марибо!!

Он еще надеялся, что его друга увели недалеко и тот услышит его. Но его отчаяние осталось безответным: Шарль Марибо, его храбрый защитник и благородный друг, канул в его прошлое, так же как и Франция и все, кто любил и защищал его. Он остался один.

– Откройте, подлецы! Откройте!

Неожиданно кто-то твердо взял его за плечо:

– Отойди от двери, не то накличешь беду! – пленник-фламандец строго смотрел на Вальми. – Твоего друга уже не вернешь. Его увели ночью.

– Но почему?!

– Какому-то землевладельцу срочно потребовались работники для его поместья, и он заключил сделку со своими приятелями-работорговцами, чтобы они доставили ему несколько дешевых рабов, пока он еще в Дамаске. Сейчас твоего друга уже нет в городе: караваны покидают Дамаск с рассветом. Я слышал, о чем между собой говорили охранники: я уже не первый год в плену здесь на Востоке и не первый раз меня продают как скотину. – Губы фламандца на миг свело судорогой гнева. Он снова решительно, почти грубо взял Вальми за плечо и, совершенно растерянного, подвел к остальным:

– Сядь и не кричи. Мне жаль, поверь.

Вальминт сел рядом с греком, несколько старше его, сочувственно смотревшим на него мягкими тёмными глазами, и уткнулся головой в колени.

– Это был твой отец? – грек плохо понял, о чем идет речь, так как знал только свой язык, но ему хотелось хоть как-то утешить северянина.

– Нет, – по-гречески ответил Вальминт, и темноглазый юноша весь подался к нему, – но он заменил мне отца. Он спас мне жизнь в пути. Только вот зачем жить? Все потеряно…

Грек слегка улыбнулся и мягко положил руку ему на колено:

– Меня зовут Адриан. А жить всё-таки стоит.

Вальминт встрепенулся:

– Ты тоже с моря, Адриан?

– Я еще вернусь туда. Или моя душа… Там золотой песок… И раковины поют… В моей семье выращивают виноград. Я верю, что вернусь. Одиссей всегда плавал по морям… Я буду вспоминать Одиссея и, может быть, он приведет меня обратно домой.

Вальми с удивлением смотрел на него:

– Почему мы раньше не разговаривали, Адриан?

– Так ведь было не до того. Да и сейчас это, наверное, наш последний разговор… Скажи мне твое имя, северянин.

– Вальминт.

– Ты родился возле моря, как и я?

Вальми улыбнулся:

– Во Франции отовсюду близко до моря. Я люблю его… Мне бы так хотелось вернуться. Но сначала я должен найти моего друга.

Грек улыбнулся ему в ответ, и его бледное лицо засветилось:

– Пока у человека есть желания, у него есть и надежда.

* * *

Адриан оказался прав: им с Вальминтом не довелось более поговорить ни в тот день, ни когда-либо позже (разве лишь в воспоминаниях). С наступлением дня все оставшиеся пленники – восемь человек – оказались под палящим солнцем на помосте дамасского невольничьего рынка.

* * *

– Что же случилось с тем молодым греком, Адрианом? – спросил Зар, ненадолго прерывая нить печального рассказа. – Тебе удалось что-нибудь узнать о нем?

Вальминт грустно покачал головой:

– Нет, мой друг. Когда я был в Греции, то разыскал его семью. Адриан успел рассказать мне… Но его родители не имели о нем вестей. – Француз задумался на мгновение, глядя в голубую небесную даль. – Но знаешь, я почему-то верю, что когда-нибудь еще мы увидимся с ним.

* * *

Вальминт так никогда и не узнал: полгода спустя после их разлуки, при отчаянной попытке побега, копье оборвало жизнь Адриана…

Сев поудобнее на песке и обхватив руками колени, молодой француз из Лангедока продолжил свой рассказ…

Глава V. Странный купец

Не обольстись лукавыми речами:

Нас ждёт немало чудных превращений.

Молчание и тысяча молчаний,

Терпение и тысяча терпений…

Поняв, как безнадежно он запутался, Вальминт не выдержал и разрыдался, не в силах больше сдерживать свое горе и отчаяние. Лицо мгновенно залили слезы; но сейчас юноше было все равно, смотрит на него кто-нибудь или нет. Ближайший к нему пленник вздохнул…

– Вальминт! – в голосе Адриана звучало глубокое сочувствие. Он сделал движение, чтобы подойти к своему другу, но на него тотчас обрушился удар плети и в грудь уперся конец кривого меча охранника, заставляя вернуться на свое место. Грек отступил, но глаза у него засверкали гневом и мускулы напряглись в отчаянном усилии порвать стягивающие кисти веревки…

Вальминт плакал, как человек, потерявший последнюю надежду. «Это конец! Мне никогда не выбраться с Востока, – ни мне, ни Рибо, ни этим людям! Мы закончим свои дни в этом безжалостном зное, без всякой надежды увидеть родину!.. Всемогущий, пошли мне смерть! Я все равно не буду жить в плену!» Он хотел сесть на помосте, но удар плети заставил его снова встать.

* * *

Свидетелем отчаяния Вальминта был не один лишь Адриан: из базарных рядов на него смотрел высокий человек в богато расшитой одежде перса, которого можно было принять за купца, если бы некоторые несоответствия в его костюме не наводили на мысль, что он скорее хочет, чтобы его считали таковым. Впрочем, его несходство с купцом мог бы заметить только очень опытный взгляд, а здесь, в базарной толчее, за незнакомцем никто не наблюдал. За поясом странного купца были заткнуты кузнечные клещи, а его крупные руки испещрены темными точками и следами старых ожогов. Он уже давно наблюдал за пленниками, выставленными на продажу, стоя в десятке шагов в тени крытого ряда. О чем он думал при этом, никому не известно, но лицо Вальминта снова и снова притягивало его взгляд. Он видел, как юноша-северянин растерянно оглядывался на базарные ряды и разноголосую толпу, спешащую по своим делам, и как внезапно он заплакал, одинокий в своем горе и лишенный всякой надежды в этом чуждом ему мире. Но, несмотря на слезы, текущие по грязным щекам, и выражение отчаяния, в лице этого человека был свет… Для странного купца это было очевидно: так узнают белую чайку в синем небе, так идут на свет лампы в тишине вечерней улицы… Выйдя из тени базарного ряда, он направился к помосту работорговцев.

* * *

– Я хочу купить у тебя этого раба! – перс властно указал рукой на Вальминта. Юноша похолодел, звуки базара на мгновение растаяли. Он пошатнулся. Персиянин быстро поднялся на помост и взял его за плечо. Повернулся к перекупщику-работорговцу:

– Сколько ты хочешь за него?

Тот усмехнулся:

– Он дорого стоит. Он молод, у него отличные зубы… – он потянулся к лицу юноши, чтобы продемонстрировать его зубы покупателю, но тот быстро отвел его руку:

– Я спешу. Так сколько?

Перекупщик назвал цену. Она была сильно завышена: по существовавшему «прейскуранту» даже такой раб не стоил столько. Но купец не стал торговаться, а молча достал деньги из пояса. Вальминт, хотя и не понял из разговора ни слова, увидел что сделка совершена и словно окаменел. Купец крепко взял его за рукав и потащил за собой с помоста. Тут в Вальминте проснулся гнев: он рванулся, попытался сопротивляться, но тщетно… Властная рука беспощадно влекла его прочь.

* * *

Вальминт в отчаянии оглядывался на Адриана; тот, побледнев, смотрел ему вслед, и прощально кивнул… Персиянин уводил юношу все дальше, но его окликнули:

– Ты сделал плохое приобретение, купец. – Перекупщик слез с помоста и, слегка подбоченившись, подошел к купцу и Вальми, которого тот удерживал за крепко связанные локти.

– Он бунтовщик. – В глазах работорговца горела насмешка. – Это мне сказал капитан судна, который продал его. Он барахтался всю дорогу, пока его вели сюда. Я это видел. Он пустится в бега, как только сможет.

– Куда же он побежит? – персиянин мельком взглянул в заплаканное лицо Вальминта. – По-моему, он еле держится на ногах.

– Не хочешь купить его оружие? – перекупщик вновь с усмешкой посмотрел на француза, чьи глаза были с отчаянием устремлены на свою рапиру у него на поясе. – Капитан продал мне его. Оно мне ни к чему: это не кинжал и не меч. Я лучше куплю себе хорошую плеть.

Ловкие пальцы купца ощупали клинок и быстро провели по его граням:

– Эта сталь хорошо закалена. Оружие стоящее. Я возьму его.

Он снова полез за деньгами в пояс.

Вальминт вдруг почувствовал себя голым, и что все смотрят на него…

Рапира перекочевала из-за пояса перекупщика за пояс купца.

– Mon Dieu! – тихо воскликнул Вальминт.

Перекупщик, каким-то чутьем, понял.

– Твой бог не поможет тебе, христианин. Ты теперь в руках Аллаха.

В эту минуту Вальминт рванулся, так что купец не успел ничего сделать, и моментально дал перекупщику пинок под рёбра, который пришелся так удачно, что тот, ахнув, сел на землю. Рабы на помосте громко засмеялись: только так они могли выразить Вальми свое одобрение. Тотчас по их спинам пошла гулять плеть охранника.

Перекупщик поднялся чертыхаясь.

– Стой! Стой, воитель! – купец с силой оттолкнул Вальминта назад и загородил его собой, не забывая крепко удерживать за подол рубахи. Лицо перекупщика было багровым от злобы.

– Ты такой же как и он, теперь я это вижу! – он пожирал глазами купца и Вальми, бледного от страха и гнева. – Радуйся, что я не позвал стражу, и его не отдали на истязание. Убирайтесь, вы оба, пока я не передумал!

Купец (которого звали Али) остался невозмутим перед этим взрывом ненависти и лишь слегка прищурился:

– Аллах знает о тебе больше, чем ты о Нем. – С этими словами он отвернулся от перекупщика, словно того больше не существовало. Тот сплюнул и направился назад к помосту.