Крылья Золотой птицы. Гоцюй

Чтобы развеять сомнения, она пошла взглянуть на рисовые поля. Они выглядели похоже, но вода в них отстоялась и была прозрачной. Птицы, работающие в поле, подошли к ней, и она спросила, отчего так. Ей сказали, что на дне рисовых полей есть белые камни, которые разжижают грязь. Кто-то даже не поленился вытащить со дна один из камней и показать ей. А-Цинь не раз видела такие, ими была вымощена дорога от колодца к полю.

Камни были плотно утрамбованы в землю, выворотить их не удавалось. А-Цинь разыскала тяжёлое било и с его помощью откалывала от камней небольшие кусочки. Она не знала, будет ли от них та же польза, что от целых камней, но всё равно разбрасывала их по полю, а потом следила, как они медленно, с пузырями, погружаются в вязкую жижу.

Были тому причиной белые камни или нет, но вода в поле действительно постепенно начала светлеть. Грязь оседала на дно в виде ила. В этой мутной воде ничего нельзя было разглядеть, но А-Цинь всё равно считала это своей маленькой победой.

Она справилась у знающих птиц, те сказали, что благоприятный день для посева чжилань наступит через неделю. Дожидаясь его, А-Цинь по-прежнему носила вёдрами воду из колодца и выливала их в поле.

Мачеха ни разу не пришла к ней, потому не видела, как изменилась А-Цинь за это время. Она стала крепче физически, ноги уже не болели, когда она сновала туда-сюда от колодца к полю в своих неизменных сапогах, да и в плечах уже не хрустело, когда она поднимала руки, чтобы размять суставы.

Тяготы закаляют тело и дух. А-Цинь была бесконечно довольна собой и с нетерпением ждала благоприятного дня.

Кто ж знал, что именно в этот день…

20. Каркающий нарушитель

От птиц А-Цинь узнала, что на дне поля нужно прогрести бороздки, а уж потом высевать семена. Делалось это для удобства и с практической целью: когда чжилань взойдёт, её легче будет пропалывать. Сорняки, растущие в воде, не упустят случая затянуть нежные всходы. Птицы научили её, как отличать чжилань от плевел и боронить поле. Инструментом они её тоже снабдили. Это была старенькая мотыжка с тупоносым железным концом, покрытым ржавым лишаем. Длиной она была в полтора фэня[4]. Чтобы пользоваться ею, придётся или согнуться в три погибели, или изгваздаться в грязи, ползая на коленях. Но птицы сказали, что именно такими мотыжками и делают грядки, и всячески её напутствовали.

В благоприятный день А-Цинь встала засветло, наскоро умылась и, захватив с собой сомнительный трофей, отправилась на своё поле.

Солнце ещё только-только просыпалось и вяло шевелило первыми лучами над вершиной горы Певчих Птиц. А-Цинь, сощурившись, оглядела горизонт и подумала, что благоприятный день не такой уж и благоприятный: на небе ни облачка, придётся весь день провести на солнцепёке. Но, говорят, высеивать чжилань нужно именно в солнечные дни, иначе семена не взойдут.

На полпути ей послышалось, что со стороны поля доносится какой-то скрипящий звук, словно кто-то когтил камень. А-Цинь замерла на мгновение, кровь отхлынула от лица, когда ей припомнились россказни о призраках. Нет, глупости, призраки не явятся среди бела дня… Или явятся? А-Цинь покрепче сжала в руке мотыжку и медленно и напряжённо двинулась вперёд.

Чем ближе к полю она подходила, тем явственнее становился шум, в котором теперь помимо скрипа различалось хлопанье крыльев и хриплое карканье. От сердца отлегло, когда она поняла, что это просто какая-то птица попалась в ловушку, позарившись на горох.

Подойдя ближе, А-Цинь увидела, что под деревом с гладкими ветвями прыгает и хлопает крыльями большая чёрная птица с янтарными глазами. Шёлковая петля туго затянулась на её лапе. Ни снять, ни расклевать её птица не могла и потому в ярости кружила на привязи, громко каркая. На призрака эта птица не походила, у неё была тень и вполне чёткие очертания, и А-Цинь сразу перестала бояться. Сердце её наполнилось праведным гневом.

– Попался, воришка! – грозно сказала А-Цинь.

Птица, которую этот окрик явно застал врасплох – она так бесновалась, что ничего вокруг не видела, – вздрогнула и дёрнула головой, разворачивая к А-Цинь блестящий янтарный глаз и застывая в нелепой позе – стоя на одной лапе и подёргивая той, что попалась в петлю, в воздухе. Казалось, птица хотела сохранить достоинство перед неожиданно объявившимся зрителем, потому медленно сложила крылья и встала на обе лапы. Клюв она тоже закрыла и перестала каркать, а голова её надменно вздёрнулась вверх.

А-Цинь на странное поведение птицы внимания не обратила. Она, продолжая гореть праведным гневом, ткнула в сторону птицы пальцем и обличающе сказала:

– Противная ворона, поделом тебе!

То, что праведный гнев тут же вспыхнул на лице чёрной птицы, не заметить было невозможно. Клюв птицы широко раскрылся, но из него вырвалось не прежнее хриплое карканье, а чистая, звонкая речь:

– Ворона?! Да как ты посмела обозвать этого молодого господина вороной?!

И на глазах потрясённой А-Цинь чёрная птица превратилась… в юношу. Он был весь в чёрном: чёрное цзяньсю, чёрные штаны, чёрные высокие сапоги, чёрная лента в волосах. На этом контрасте кожа казалась ослепительно белой.

Потрясение было слишком велико. А-Цинь взвизгнула и запустила в него мотыжкой. Бац! просвистев в воздухе, как метательный снаряд, мотыжка угодила юноше прямо в лоб, и он хлопнулся навзничь с глухим и не менее потрясённым: «Ай!» – и не шевелился.

А-Цинь приложила руку к груди, хватая пересохшими губами воздух. Она так перепугалась этому неожиданному превращению, что у неё сердце зашлось. Оборотень, который явился на поле, чтобы воровать семена… это цзинь-у?! Она круглыми глазами уставилась на поверженного нарушителя. Тот признаков жизни не подавал, и в её голову закралась мысль: «Не зашибла ли я его ненароком?»

– Эй… – робко позвала она, не решаясь приблизиться, – ты там живой?

Юноша резко сел, держась обеими руками за покрасневший лоб, его янтарные глаза заволокло слезами, губы, подрагивая раскрылись… А-Цинь показалось, что он сейчас на неё каркнет, но он, заикаясь, выпалил:

– Ка-ка-как ты посмела в меня ки-ки-кинуть этой… этой…

Он пошарил рукой возле себя, схватил мотыжку и ошеломлённо на неё уставился. Похоже, он не знал, как эта вещь называется, потому и запнулся.

– Ты вор, – обличила его А-Цинь, – и получил заслуженно…

– Да к-к-кто в своём уме станет горох воровать?! – вспылил юноша.

– В ловушку-то ты попался, – напомнила А-Цинь. – Ты в неё за горохом полез. Что, принял горох за чжилань?

Нарушитель сидел на привязи, и девушка несколько осмелела. Ей почему-то казалось, что он не станет кидаться в неё мотыжкой в ответ. Он явно старался сохранить достоинство.

– Это просто любопытство, – отрезал юноша и подкинул инструмент на ладони.

А-Цинь сейчас же насторожилась. А если она ошиблась и он всё-таки запустит в неё мотыжкой? Успеет ли она увернуться?

– Эй, – храбрясь, сказала она, – а ну верни мне сейчас же мотыжку, она не твоя.

– Конечно, не моя, я такой дрянью не пользуюсь, – презрительно сказал юноша и небрежно перекинул мотыжку девушке.

А-Цинь её поймала и выставила перед собой, как оружие. Конечно, вряд ли бы ей удалось застать его врасплох, как в первый раз, но она подумала, что это хотя бы заставит с ней считаться. Юноша сощурил янтарные глаза и презрительно фыркнул. Это его нисколько не впечатлило.

– Эй, ты, – сказал он повелительно, – немедленно освободи этого молодого господина, чернавка[5].

А-Цинь от такой наглости дара речи лишилась. Чернавка?! Да её в жизни никто так не обзывал!

21. Так у кого же из них с глазами не всё в порядке?

– Как ты меня назвал?! – взвилась А-Цинь и разразилась бранью. От птиц, работающих на полях, она много чего успела наслушаться, и словарный запас девушки значительно пополнился.

Юноша широко раскрыл глаза. Кажется, поток брани его впечатлил.

– Ну, знаешь, – почти с восхищением сказал он, – девушке, чернавка она или нет, так выражаться не пристало.

– Я не чернавка!!! Ослеп, что ли! Не можешь отличить девушку из благородной семьи от служанки!

Юноша скептически оглядел её, будто подсчитывая заплаты на одежде, и непередаваемым тоном протянул:

– Девушку из благородной семьи… С глазами у которой тоже явно не всё в порядке, если не может отличить благородного ворона от мерзкой вороны.

– Какая разница? – выпалила А-Цинь.

– К-к-какая разница? – задохнулся юноша. – Да как можно воронов сравнивать с воронами?! Это смертельное оскорбление! За такое на нашей горе забивают палками!

– Какая разница, какая ты птица? Ты вор! – ткнула в него пальцем А-Цинь. – Что, увидел неохраняемое поле чжилань и решил его разорить?

Юноша скользнул взглядом по полю и насмешливо сказал:

– Нужно быть слепым, чтобы принять эту грязную лужу за поле для чжилань. У меня с глазами всё в порядке.

А-Цинь побледнела от гнева:

– Грязная лужа?! Да как ты смеешь называть моё поле грязной лужей?! Я не для того его делала, чтобы всякие тут его хаяли!

– Твоё поле? – недоверчиво спросил юноша. – Что, на горе Певчих Птиц даже чернавки владеют полями чжилань?

А-Цинь, не удержавшись, запулила в него мотыжкой. На этот раз юноша успел увернуться, и мотыжка улетела куда-то за дерево.

– Сам ты чернавка! – от всего сердца обозвала его А-Цинь. – И родители твои чернавки! И все твои предки!

– Ещё потомков помяни, – с усмешкой предложил юноша. – Нет, ну правда, кто тебя выучил ругаться?.. Ха-ха, скажет тоже – девушка из благородной семьи…

А-Цинь никогда особенно не кичилась своим положением, но сейчас просто не смогла стерпеть подобного пренебрежительного отношения. Какой-то воришка с чужой горы… очень красивый воришка с чужой горы…

– К твоему сведению, – сказала она, чётко разделяя слова, – перед тобой наследница этой горы, и одного моего слова достаточно, чтобы тебя палками забили!

– Что, певчие птицы настолько бедствуют, что даже их наследники ходят в обносках? – насмешливо спросил юноша, одаряя её ещё одним презрительным взглядом. – Хочешь, чтобы этот молодой господин одарил тебя золотом?

Он небрежно швырнул ей под ноги несколько золотых слитков.

– Не твоё воронье дело, что на нашей горе происходит, – грубо сказала А-Цинь, пнув золото обратно ему. – Сдалось мне твоё золото…

– Я не ворона!!! – рявкнул юноша и, окончательно растеряв полный достоинства вид, выругался, не менее залихватски, чем А-Цинь прежде. – У тебя не только с глазами проблема, но и с головой? Сколько раз повторять, что я ворон, а не ворона?!

А-Цинь мысленно повторила его ругательство. Такого она ещё не слышала. У этого воришки с чужой горы… Воришки с чужой горы? Который… называет себя вороном?.. Глаза её широко раскрылись.

– Ты-ты-ты… – заикаясь, сказала она, – на самом деле… цзинь-у?!

– Хм? – выгнул красивую бровь юноша. – Цзинь-у?.. Разумеется, цзинь-у. Кто же ещё?..

А-Цинь сглотнула. Перед глазами выплыла сцена, которую она видела в храме – развешанные на верёвке крылья с чёрными перьями.

– Тебя… тебе крылья оторвут, – выдохнула она.

– Ха-а? – протянул юноша. – Посмотрел бы я на того, кто посмеет до этого молодого господина хоть пальцем дотронуться!

– Нет, ты не понимаешь… За воровство чжилань на горе Певчих Птиц отрывают крылья. Тебе нужно отсюда поскорее улетать.

– Улететь? – Юноша с иронией указал обеими ладонями на перетянутую петлёй ногу. – Если принесёшь ту ржавую штуковину, я могу попытаться отрубить себе ногу.

А-Цинь осторожно обошла его и стала искать мотыжку в траве за деревом.

– Эй-эй, – беспокойно воскликнул юноша, наблюдая за ней, – я же пошутил! У тебя точно с головой не всё в порядке!

– Это у тебя с головой не всё в порядке и у всей твоей родни! – ругнулась А-Цинь и с торжеством извлекла мотыжку на птичий свет.

– Эй, не подходи ко мне!!!

– А как, по-твоему, я разломаю эту ловушку? Голыми руками? – теперь уже пришла очередь А-Цинь иронизировать. – Я очень сомневаюсь в умственных способностях… «этого молодого господина», – ядовито докончила она, пародируя его.

– Ты… освободишь меня? – после напряжённого молчания уточнил юноша.

– А ты предпочтёшь, чтобы стражи полей тебе крылья оторвали?

А-Цинь примерилась и рубанула мотыжкой по шёлковой верёвке. Та оказалась на удивление крепкой, ни ниточки не оборвалось. Юноша зашипел, сжимая лодыжку: от удара петля стянулась ещё сильнее.

– Она что, зачарованная? – сквозь зубы спросил он. – Или эта ржавая штука слишком тупая, чтобы её разрубить?

А-Цинь оценивающе поглядела на мотыжку в своих руках. Туповата, конечно, но ничего другого у неё нет. Если она вернётся домой за ножом, воришку с чужой горы может кто-нибудь обнаружить, пока её нет, и тогда его точно схватят и отрубят ему крылья.

– Ладно, – со вздохом сказала она, – раз не разрубить, попробую её целиком выкопать.

Она принялась за работу и разрыла землю вокруг ловушки, чтобы обнаружить, что шёлковая верёвка намертво привязана к врытому в землю железному столбу. Вытащить его из земли ей было не по силам. Он уходил глубоко в землю, может, до самого основания горы. Она издала разочарованный вздох. Юноша тоже поглядел в яму и, кажется решился на что-то.

– Посторонись-ка, – велел он.

Он развернул руку ладонью вверх, на ней расцвело тёмное пламя.

– Это что? – отпрянула в испуге девушка.

– Духовное пламя. Что, птицы на вашей горе так не умеют?

А-Цинь задумчиво покачала головой. Она никогда не видела ничего подобного. Юноша пренебрежительно фыркнул и зашвырнул тёмным пламенем в железный столб. Шёлковая верёвка вспыхнула – чёрным огнём! – и начала медленно оплавляться от жара.

– Попробуй теперь по ней рубануть, – велел юноша.

– А я не обожгусь? – неуверенно спросила А-Цинь.

– Нет, пока я не захочу тебя обжечь, – со значением сказал он.

Когда верёвка была разрублена, петля на ноге юноша ослабла сама собой. Он вскочил, сбросил её и пинком отправил куда подальше. А-Цинь выставила перед собой мотыжку. Кто знает, что сделает этот воришка с чужой горы!

– И не жди, что я тебя поблагодарю, – сквозь зубы сказал юноша.

– Сдалась мне твоя благодарность! – вспыхнула А-Цинь. – Убирайся с моего поля! И даже не думай вернуться сюда снова!

– И в мыслях не было, – огрызнулся он.

Он с разбегу превратился в чёрную птицу – ворона, а не ворону – и, тяжело взмахивая крыльями, улетел прочь.

А-Цинь осталась разгребать последствия этой встречи, вернее, загребать: нужно было зарыть столб обратно и установить ловушку на прежнее место.

Вдруг явятся и другие цзинь-у?

22. Посторонние мысли

День был испорчен. Пока А-Цинь восстанавливала ловушку, благоприятный час прошёл, а высаживать чжилань в неурочный час – уж лучше сразу выбросить семена, всё равно не взойдут. К тому же она ещё не пробороздила поле.

Брошенное воришкой-вороном золото А-Цинь подобрала, но присваивать не собиралась. К золоту она была совершенно равнодушна: она сама золотая птица, золото не имеет над ней власти. Подумав, она разложила золотые слитки в ловушке. Шёлковая петля была присыпана землёй на славу, со стороны могло показаться, что золото просто кто-то обронил.

«Этот… красивый воришка, конечно, не вернётся, – подумала А-Цинь, – но если явится ещё кто-то, нужно быть начеку».

Припрятав мотыжку возле края поля – под охапкой сорванной травы, – А-Цинь отправилась домой, размышляя о сегодняшней неожиданной встрече.

Странно, почему она никак не могла выкинуть из головы этого воришку в чёрном? Она не разглядела его толком, потому что была слишком рассержена, однако же, в мыслях его образ представлялся ей довольно чётко. Как можно запомнить кого-то, даже не глядя на него? И почему она решила, что этот воришка красивый? Потому что на горе Певчих Птиц не было никого, похожего на него?

А-Цинь было немножко совестно, что она отпустила вора. Если бы старшие птицы об этом узнали, непременно наказали бы её. Но одновременно она чувствовала, что поступила хорошо – спасла его. Её мать – родная мать – наверняка бы одобрила этот поступок.

– Видишь ли, – пробормотала А-Цинь, неизвестно к кому обращаясь, – у него и крылья красивые. И они нужны ему, чтобы летать. А в храме они бы пылились на верёвке вместе с остальными. А куда бы он делся, бескрылый?

Тут ей пришёл в голову вопрос, которым она никогда не задавалась: если в храме развешаны крылья воров, то куда делось всё остальное? Что случается с птицами, которым оборвали крылья? Спросить она, разумеется, ни у кого не могла, а собственные предположения были настолько ужасны, что она решительно выкинула их из головы.

Дома её поджидала нянька. Она приходила изредка проверить девочку, хоть ей это и было запрещено. Обстановка дома подействовала на неё удручающе, и нянька сидела на пороге, тяжело вздыхая и думая: «Вот если бы покойная госпожа была жива, с сяоцзе никто бы не посмел так обращаться. Что себе позволяет эта общипанная курица?»

Вид А-Цинь – в запыленной, заштопанной одежде – расстроил старую няньку ещё больше.

– Бабушка Воробьиха! – обрадовалась А-Цинь.

Нянька засуетилась вокруг, привычно охлопывая её одежду от пыли – как всегда делала, когда маленькая А-Цинь пачкалась.

– Что же она с тобой сделала! – проворчала нянька.

А-Цинь поняла, что речь идёт о мачехе, и возразила:

– Матушка делает это для моей же пользы. Чтобы птицы прониклись ко мне уважением. Когда я выполню все «уроки», птицы будут считать меня достойной наследницей.

– Какой же ты наивный цыплёнок… – покачала головой нянька.

Поняв, что А-Цинь вряд ли поверит в злой умысел, старая Воробьиха оставила эти мысли и принялась расспрашивать, как девочке живётся на новом месте. А-Цинь не жаловалась и даже с воодушевлением рассказывала об «уроках», которые задавала ей госпожа Цзи.

– Скоро посею чжилань, – с гордостью добавила А-Цинь, умолчав о причине, по которой сегодняшний «урок» оказался не выполненным.

Она любила старую няньку, но не была уверена, что стоит рассказывать ей о воришке-вороне. Старая Воробьиха была хоть и не болтлива, но суеверна и непременно сочтёт эту встречу дурным предзнаменованием. А о подобном всегда докладывают кому-то из старейшин или самому главе Цзиню. Нет, лучше никому не говорить о том, что она встретилась с цзинь-у.

Некстати явилась госпожа Цзи. Няньку она окинула кислым взглядом и спросила строго:

– Что ты здесь делаешь? Запрещено помогать наследнице в испытаниях.

Старухе очень многое хотелось бы высказать госпоже Цзи, но она не посмела и, понурившись, пробурчала извинения. Госпожа Цзи велела ей убираться и не приходить в другой раз, если не хочет заработать палок. Старая Воробьиха кинула на неё взгляд исподлобья и ушла, ворча себе под нос проклятия на голову вредной курице и её потомкам до десятого колена.

– Матушка, не брани её, – сказала А-Цинь умоляюще. – Бабушка Воробьиха просто соскучилась по мне, вот и пришла. Она мне не помогала.

Мачеха окинула падчерицу быстрым, но цепким взглядом и осталась довольна. А-Цинь хоть уже и сняла мяньшу, но ещё не успела умыться, и лицо её было запылено.

– А-Цинь, – ласково сказала мачеха, протягивая ей платок, – утрись и дай мне тебя обнять. Я была занята, и мы так долго не виделись, что я по тебе соскучилась.

Девочка непременно должна была оценить заботу о ней. Так и вышло.

– Я прежде умоюсь, – всполошилась А-Цинь. – Я не хочу пачкать одежду матушки.

Госпожа Цзи согласно кивнула и не без удовольствия наблюдала, как А-Цинь сражается с колодезной верёвкой, чтобы вытянуть ведро воды для умывания. А-Цинь умылась, вытерла лицо платком и только после этого осторожно обняла мачеху. Та похлопала её кончиками пальцев по голове, брезгуя прикасаться ко всему остальному.

– Матушка, сегодня я себя плохо вела, – со вздохом сказала А-Цинь. – Я не справилась.

– Не справилась с сегодняшним «уроком»? – удивилась госпожа Цзи.

– Я… потеряла мотыжку и потому не смогла разборонить поле, – с запинкой сказала А-Цинь. – Я искала-искала её, но так и не нашла, только время потеряла, а благоприятный час прошёл. Завтра придётся начинать всё заново. Если не отыщу мотыжку, придётся делать бороздки какой-нибудь палкой или прямо руками.

Госпожа Цзи поиграла с этой мыслью немного, но какой бы привлекательной она ни была, пришлось от неё отказаться: как бы она объяснила главе Цзиню, если бы его дочь поранила руки? Потому она сказала с притворной заботой:

– Ну что ты! Я пришлю кого-нибудь, пусть принесут тебе новую мотыжку. Не вздумай боронить руками, ещё поранишься!

А-Цинь вспыхнула радостью и робко попросила:

– А можно, чтобы мотыжка была не ржавая и хорошо заточенная?

– Конечно, глупый цыплёнок, – засмеялась мачеха, но делать этого не собиралась.

Позже – по её приказу – слуги принесут несколько ржавых мотыг, слишком тяжёлых, чтобы ими могла пользоваться девушка, но госпожа Цзи разохается и скажет, что их принесли по ошибке, а А-Цинь будет слишком добра и жалостлива: если бы она стала жаловаться, слуг бы наказали палками.

– Я лучше поищу старую мотыжку, – сказала А-Цинь, когда мачеха с видимой неохотой согласилась не наказывать слуг слишком строго за их нерадивость.

– Славный цыплёнок, – похвалила её мачеха и отправилась восвояси, не забыв подлить яду в уши А-Цинь: – Не забывай носить мяньшу, иначе лицо обветрится и станет ещё некрасивее.

– Да, матушка, – поклонилась ей вслед А-Цинь.

Но госпожа Цзи просчиталась, думая, что девочка исполнится невесёлых мыслей. Голова её была занята встречей с воришкой, потому А-Цинь не особенно расстроилась. Она уже привыкла думать, что некрасива. Какая разница, обветренное у неё лицо или нет?

Ложась спать, она думала: «Жалко, что я его больше не увижу. Он красивый».

Идя на другой утро к своему полю, она знала, что его там не будет…

23. Любопытный, но хитроумный ворон

Но он был там.

Большая чёрная птица кувыркалась на ветке дерева с таким видом, точно увлекательнее этого занятия на свете не было. Она опрокидывалась клювом вперёд, а потом, взмахивая крыльями, возвращалась в исходное положение. Ветка была гладкая и скользкая, но чёрная птица ловко перебирала лапами, нисколько не боясь, что сорвётся и угодит в ловушку, которая находилась как раз под деревом. А уж не попался ли он именно поэтому в прошлый раз?

Когда А-Цинь подошла к полю, чёрная птица висела на ветке вниз головой, совсем как летучая мышь, и даже виду не подала, что заметила А-Цинь. Поразмыслив, девушка решила поступить так же. Дел у неё было невпроворот, некогда отвлекаться. Краем глаза она заметила, что золото по-прежнему лежит на земле. Видно, воришка усвоил урок, а других до него здесь не было.

А-Цинь вытащила мотыжку из травы, уже подвялившейся на солнце. Чёрная птица, увидев это, явно напряглась и постаралась сделать своё присутствие менее заметным, плотно прижав крылья к бокам. Ей нисколько не хотелось встретиться с мотыжкой снова, это был болезненный и травмирующий во всех смыслах опыт. Когти едва слышно заскрипели, впиваясь в ветку.

А-Цинь ничего этого не заметила. Она поглядела на поле, раздумывая, не добавить ли в него воды, чтобы разжижить грязь, ставшую вязкой на солнце. Пожалуй, пару вёдер принести стоило, а уж потом начать боронить. Чёрной птице, она надеялась, к тому времени наскучит кувыркаться на ветке и она улетит восвояси. Она кивнула собственным мыслям и пошла за водой. Чёрная птица сейчас же перестала притворяться страшно занятой и посмотрела ей вслед. Во взгляде её, казалось, промелькнуло разочарование. Разве эти акробатические трюки не заслуживали хотя бы толику внимания?

Но он и не подумала улетать.

Когда А-Цинь вернулась к полю с первым ведром, чёрная птица по-прежнему лениво кувыркалась на ветке. Перья у неё были взъерошены, и А-Цинь подумала невольно, что птица, пока её не было, успела сорваться и только чудом ухватилась за ветку, оттого у неё такой встрёпанный вид. Но выяснять, так ли это, А-Цинь не стала, она вылила ведро в поле и пошла за следующим.

Когда А-Цинь принесла второе ведро, чёрная птица следила за ней с нескрываемым интересом, даже клюв раскрыла, точно собиралась прокаркать какой-то вопрос, но в последний момент передумала и со щелчком захлопнула клюв.

Когда А-Цинь вернулась с третьим ведром и проделала то же самое, что и с двумя предыдущими, чёрная птица не выдержала. Она кувыркнулась на ветке, превратилась в прежнего юношу, который теперь висел книзу головой, зацепившись за ветку согнутыми в коленях ногами.

– Что ты делаешь? – потрясённо спросил он.

– Ты что, слепой и не видишь, что я делаю? – отозвалась А-Цинь и отправилась за следующим ведром.