Крылья Золотой птицы. Гоцюй

– Зачем лить чистую воду в эту грязную лужу? – уточнил вопрос юноша, когда А-Цинь вернулась.

– Это не лужа, а поле для чжилань, и не твоё дело, зачем я это делаю.

В другой раз он бы непременно оскорбился этими словами, но сейчас его терзало любопытство, потому он стерпел и продолжил допытываться:

– Что с тебя, убудет, если скажешь? Я же не секреты вашей горы выспрашиваю.

А-Цинь подумала: «Так умничал накануне, а теперь что, не хватает умишка самому догадаться, зачем? Наверное, если висеть вниз головой, то кровь к мозгу приливает и делает птицу глупее, чем она есть».

Юноша скрестил руки на груди и, хмурясь, наблюдал, как А-Цинь несёт и выливает очередное ведро.

– Ты разве не устала таскать такие тяжёлые вёдра? – спросил он.

– Взял бы да помог, если это тебя так заботит, – огрызнулась А-Цинь.

– Зачем этому молодому господину заниматься бессмысленной работой? – с пренебрежением сказал он.

– А разве не ты хотел узнать, для чего я это делаю? – поддела его А-Цинь.

– Пф, – отозвался он, слегка раскачиваясь на ветке.

А-Цинь представила, что будет, если ветка обломится под тяжестью его тела и «этот молодой господин» рухнет вниз, прямо в ловушку. Уж тогда точно растеряет свой напыщенный вид!

Но она не ожидала, что когда вернётся к полю с очередным ведром, юноша спрыгнет с ветки, выхватит у неё ведро и с размаху выплеснет воду в поле.

Брызги воды и грязи полетели во все стороны.

– Кто так делает! – рассердилась А-Цинь, пытаясь забрать у него пустое ведро.

Но юноша держал его высоко, ни дотянуться, ни допрыгнуть. Видимо, он решил над ней поиздеваться, раз она ему не ответила. А-Цинь запыхалась и сдалась. У колодца было ещё одно ведро. А он пусть забирает себе это, раз ему оно так приглянулось.

Но она не ожидала, что юноша пойдёт за ней следом.

– Куда это ты намылился? – опешила она.

– Помогу тебе принести воды, – спокойно ответил он, крутя ведро на пальце. – Тогда скажешь?

А-Цинь решила воспользоваться случаем и уточнила:

– Десять вёдер.

Он кивнул, превратился в ворона и улетел в сторону колодца, крепко держа ведро в лапах. А-Цинь остановилась и хлопнула себя по лбу. Как он думает носить воду в птичьем облике? Ведро тяжёлое, оно вывалится у него из когтей, а если и не вывалится, то вода выплеснется по дороге. Что толку от такой «помощи»?

Но она не ожидала, что… ворон быстро вернётся, без видимых усилий неся в лапах полное ведро воды, и пролетая так плавно, что ни капли не пролилось. У поля он превратился в юношу и прежним способом выплеснул воду в поле.

– Осторожно выливать надо! – возмутилась А-Цинь. – Так на дне ямы появятся!

– И что с того? – беспечно пожал плечами юноша и, превратившись в ворона, улетел с пустым ведром к колодцу.

– А то, – сказала А-Цинь, когда он вернулся, и небрежно похлопала по ладони мотыжкой.

Мотыжка явно заставила его осторожничать, и воду в этот раз он вылил очень аккуратно, буквально по капле. Ему нисколько не хотелось вновь получить по лбу.

– Так-то лучше, – довольно сказала А-Цинь. – И кстати… учитывая мою долю… ты должен принести ещё восемнадцать вёдер.

Судя по взгляду юноши, мысленно он помянул всех её предков до десятого колена и весьма нелестными словами. Но мотыжка всё ещё была в руках А-Цинь, и это удержало его от неосторожных замечаний вслух.

– Как скажешь, – наконец выдавил он и полетел за водой.

«Ну и кто теперь из нас слуга?» – подумала А-Цинь. Злопамятной она не была, но как же приятно было осознавать, что потрудиться в этот раз придётся кому-то другому, а не ей!

24. «Познакомились»

Опустошив последнее ведро, юноша небрежно швырнул его на землю и похрустел шейным суставом, крепко прижимая к нему сбоку ладонь. Судя по его виду, он ждал, что А-Цинь рассыплется в благодарностях. Но девушка только подобрала ведро и поставила его, как полагается. Она не терпела непорядка.

– Этот молодой господин чуть шею не свернул, таская воду, – буркнул юноша. – Для чего?

А-Цинь помнила, что обещала сказать ему, но не была уверена, что стоит раскрывать секреты выращивания чжилань воришке.

– Разумеется, чтобы поле не пересохло, – сказала она, присаживаясь у края поля и проверяя грязь пальцем.

Юноша наблюдал за ней с нескрываемым потрясением:

– Как можно совать палец в грязь? Ты же всё-таки девушка.

Эта оговорка А-Цинь нисколько не понравилась, слишком уничижительно прозвучало. Видимо, он не поверил, что перед ним птичка из благородной семьи, и по-прежнему считал её служанкой. Она встала, небрежно тряхнула пальцами, очень постаравшись, чтобы грязь отлетела в сторону воришки. Тот издал восклицание и поспешно отступил.

– Слушай, ты… – грубовато начала А-Цинь, решив поставить этого заносчивого воришку на место.

Но он гневно прервал её:

– Как ты смеешь тыкать этому молодому господину?

– Ты не представился, откуда мне знать, как тебя называть? – возразила А-Цинь.

– Много чести! – напыжился он. – Не собираюсь я называться кому попало.

– И не надо, – равнодушно отозвалась А-Цинь. – Какое мне дело до какого-то воришки?

Это его явно покоробило. Будто он ждал, что его будут упрашивать.

– Мне работать некогда будет, если я стану у всякой вороны имена выспрашивать, – сказала А-Цинь.

– Ворон! – яростно перебил её юноша. – Ворон, а не ворона! У тебя что, память, как у канарейки? Я ворон! Не ворона!

«Надо же, как пробрало», – невольно удивилась А-Цинь. Он и в прошлый раз вспылил, когда она назвала его вороной.

– Отойди-ка ты, господин Ворон, в сторонку и не мешай работать, – сказала она вслух. – У меня из-за тебя ещё один день пропадёт, если будешь мешаться под ногами.

– Мешаться? – возмутился юноша. – Я ей воды натаскал, а она ещё мне выговаривает?

– Я на твой вопрос ответила, – возразила А-Цинь спокойно, – какой ещё благодарности ты ждёшь?

– Грубиянка!

– От грубияна слышу.

То, что она за словом в карман не лезла, видно, потрясло его ещё больше.

– Ты прямо как сорока, – сказал юноша с усмешкой, – остра на язык.

А-Цинь никогда не видела сорок, только слышала, что они бесперебойно стрекочут. Болтушкой она себя не считала и нахмурилась его словам.

– Я тебе комплимент сделал, – пояснил юноша, заметив её взгляд. – Не думал, что певчие птицы так умеют. Они же глупые.

– А хищные, я смотрю, умнее некуда, – язвительно заметила А-Цинь, намекая на то, что он накануне попался в примитивную ловушку.

Юноша покривился, но ничего на это не сказал. Отчасти, чтобы не уронить себя, отчасти, признавая её правоту. Он напустил на себя снисходительный и, как ему думалось, величественный вид и сказал, точно делая ей одолжение:

– Хорошо, я скажу тебе, как меня зовут. Но ты первая.

– Что я первая? – не поняла А-Цинь.

– Называешь мне своё имя.

– А мне-то с какой стати это делать? – удивилась А-Цинь. – Мне всё равно, как ты меня называешь. Хоть никак не называй.

– Но я всё-таки хотел бы узнать имя девы Никак, – ловко поддел он.

Поняв, что упражняться в словесной перепалке незваный гость может бесконечно, а значит, она впустую потратит время и опять не справится с «уроком», А-Цинь назвалась:

– Цзинь Цинь.

– Как-как? – с ухмылочкой переспросил он. – Цзынь Цзынь?

– О, – протянула А-Цинь, умело скрывая раздражение, – так мало того, что ты слепой, раз не разглядел ловушку, так ты ещё и глухой, что с первого раза не слышишь, что тебе говорят?

Лицо юноши залила краска негодования, он раскрыл рот, чтобы возразить что-нибудь, но так ничего и не сказал, видно, тоже понимая, что жонглировать колкостями она может бесконечно.

– Я и с первого раза расслышал, – сухо сказал он, – но имя у тебя какое-то дурацкое, нехорошо звучит. Я буду называть тебя Сяоцинь.

– Кто тебе позволял фамильярничать? – задохнулась от гнева А-Цинь.

– Этот молодой господин выше тебя по статусу и старше по возрасту, – важно ответил юноша. – Потому я имею полное право называть тебя, как мне угодно. Что плохого в «Сяоцинь»? Всё лучше, чем это «цзынь-цзынь».

– Поглядим ещё, какое у тебя самого имя, – вспыхнула А-Цинь.

– У Минчжу, – веско обронил юноша.

Надо признаться, имя его звучало красиво, но А-Цинь, рассерженная на него за это издевательское «цзынь-цзынь», ни за что бы этого не признала.

– Значит, ты у нас Баобей[6]? – ядовито процедила А-Цинь.

Юноша как-то странно на неё поглядел, но она ожидала очередную отповедь, а дождалась лишь неподдельного удивления в его голосе, когда он спросил:

– Как ты узнала моё домашнее прозвище?

25. Что скрывается под мяньшой и за что получают по рукам

А-Цинь не удержалась от смеха, услышав это.

– Что смешного? – нахмурился У Минчжу.

«Так важничает, а на самом деле – ребёнок, которого дома кличут Золотцем», – подумала А-Цинь.

– Как будто у тебя нет прозвища, – буркнул он, поддев носком сапога землю у поля и швырнув её в воду.

– У каждой птицы, думается мне, есть, – согласилась А-Цинь. Губы её всё ещё подрагивали смехом. А «Золотце»-то оказалось обидчивое…

– И у тебя оно всё из себя такое выдающееся, да? – ядовито предположил он.

– Обыкновенное, – чуть пожала плечами А-Цинь, размышляя, как бы поскорее от него отделаться, чтобы заняться, наконец, «уроком». Если она ему скажет, он улетит?

Он рассеянным взглядом поглядел на поле и обронил:

– И я так и не понял, для чего было лить туда воду. Оно всё равно пересохнет, если не будет дождя. А дождя в ближайшие дни не будет.

– А что, вороны умеют погоду предсказывать? – невольно заинтересовалась А-Цинь.

– Достаточно на небо поглядеть, чтобы это понять, – с ноткой высокомерия отозвался юноша.

А-Цинь не удержалась и поглядела на небо. Обычно певчим птицам погоду предсказывала шаманка Ласточка, но она уже ушла на покой, а преемницу покуда не выбрали, потому погоду на горе Певчих Птиц понимали смутно. На небе гуляли облака, они могли предвещать дождь. Почему этот ворон был так уверен, что дождя не будет?

– А ты что, ещё и шаман? – с подозрением спросила А-Цинь.

– А? – изумился он. – Разве нужно быть шаманом, чтобы понимать такие простые вещи?..

– Но для чего водяному полю вода ты не понимаешь, – уела она его.

– Я не понимаю, для чего так усложнять себе жизнь, – отрезал он. – К полю же можно подвести воду от того же колодца или ближайшего ручья.

У Минчжу подобрал веточку и небрежно начертил на земле схему ирригационной системы, какие были на горе Хищных Птиц. Вороны подглядели их у людей, потому он не считал, что это следует держать втайне от глупой певчей птички… которая всё равно не поймёт, как это сделать, куда ей!

А-Цинь и не собиралась этим утруждаться. Мачеха задала ей «урок», и она должна была его выполнить. Но она из любопытства спросила:

– Значит, вам не нужно носить воду, чтобы поливать ваши поля для чжилань?

У Минчжу посмотрел на неё сквозным взглядом и сказал:

– На нашей горе чжилань не растёт.

«Поэтому они постоянно пытаются украсть чжилань у нас», – сообразила А-Цинь, но не посочувствовала ему: воровство есть воровство, это нехорошо.

– Ну, – внезапно сменил он тему, – и как твоё прозвище?

– Пеструшка, – машинально ответила она, всё ещё погружённая в собственные мысли, и тут же мысленно дала себе подзатыльник. Незачем было ему говорить, теперь начнёт насмехаться над нею.

– Пеструшка? – наморщил лоб У Минчжу. – Почему? Из-за цвета твоего оперения?

А-Цинь не собиралась объяснять.

Он задумчиво поглядел на неё, наклонив голову набок, как птица, которая вот-вот задремлет, только сна в нём было ни в одном глазу. Потом он согнул колени и поглядел на неё снизу вверх с тем же выражением лица.

– Что? – А-Цинь даже на шаг отступила, ей как-то не слишком понравился этот взгляд.

– Почему ты закрываешь лицо? – спросил У Минчжу.

– А твоё какое дело?

– Женщины на нашей горе мяньшу не носят, – задумчиво рассуждал он. – У тебя что, уродливое лицо?

– Да, уродливое, – подтвердила она, чтобы от него отвязаться.

И тут же хлопнула его по руке, потому что У Минчжу потянулся к её лицу с явным намерением сорвать с него мяньшу.

– Что это ты делаешь?! – возмутилась А-Цинь.

У Минчжу с оскорблённым видом – «да как ты посмела покуситься на этого молодого господина» – потёр руку и сказал:

– Хочу посмотреть, насколько оно уродливое.

– А что, у этого молодого господина настолько специфические вкусы? – Она не удержалась, чтобы не съязвить.

– Я пострадал, – сказал он, держа на весу руку, по которой она ударила, с таким видом, точно заработал не всего лишь увесистый шлепок, а как минимум трещину в кости, – ты мне должна.

– Я тебя заслуженно ударила, – возразила А-Цинь. – Не драматизируй, у тебя даже синяка не останется. Ты же мужчина.

– А по-твоему, мужчинам не должно быть больно, когда их бьют? – возмутился У Минчжу.

– Так Баобей неженка? – фыркнула А-Цинь.

Он пропустил насмешку мимо ушей, покачал головой и сказал со вздохом:

– Это ты слишком грубая.

Видя, что её не пробрало, У Минчжу принялся вздыхать ещё выразительнее. Ещё бы он глаза при этом не закатывал с ясно читаемым на лице: «Да покажи ты уже лицо, и покончим с этим, сколько мне ещё притворяться уязвлённым?»

А-Цинь нахмурилась и уточнила:

– Если покажу лицо, отстанешь?

– Будем в расчёте, – важно подтвердил он.

А-Цинь пожала плечами и приподняла мяньшу. У Минчжу уставился на неё со странным выражением лица. А-Цинь подождала немного и опустила мяньшу обратно. Юноша по-прежнему как-то странно на неё глядел, но ничего не говорил.

– Что? – наконец не выдержала она.

– Веснушки? – потрясённо уточнил У Минчжу. – Ты считаешь своё лицо уродливым только из-за веснушек?

А-Цинь приподняла и опустила плечи:

– Так они уродливые и есть.

– Они милые, – категорично объявил У Минчжу.

«Они милые. Милые…» – эхом отдалось у неё в ушах.

А-Цинь почувствовала, что краснеет. Никто никогда ей этого не говорил.

26. Две бесстыжие птицы

Скрывая смущение за грубостью, А-Цинь отвернулась:

– Раз выспросил всё, что хотел, так улетай.

– Отделаться от меня хочешь? – фыркнул У Минчжу и не только не улетел, но и демонстративно уселся на землю по ту сторону поля с видом надсмотрщика.

А-Цинь решила не терять на него времени: упустит благоприятный час, опять всё заново начинать придётся. Она стащила с себя сапоги, закатала штаны и подвернула подол одежды. Со стороны воришки плеснуло смешком:

– Ты настолько бесстыжая, что показываешь мне лодыжки?

А-Цинь глянула на него вскользь, но никак не ответила на провокацию. У Минчжу был явно разочарован:

– Или ты даже не понимаешь, что делаешь?

– А что я делаю?

– Ты же девушка. Нельзя голые ноги мужчинам показывать.

– Тебя никто и не просил смотреть, – возразила А-Цинь и шагнула в поле. Грязь под ногами чавкнула.

Потрясение во взгляде юноша не смог бы скрыть, даже если бы захотел. Он широко раскрытыми глазами смотрел, как А-Цинь пробирается к краю поля и мотыжкой проделывает в грязи на дне бороздки. Те спешили затянуться, но она не сдавалась. У Минчжу издал какой-то невнятный звук, потом протянул:

– Кажется, я понял…

– Что ты там понял? – пропыхтела А-Цинь.

– За что тебя наказали? – не без сочувствия в голосе спросил У Минчжу.

– Что-о?!

– Тебя ведь за что-то наказали, – продолжал настаивать он, – вот и заставили выполнять бессмысленную работу.

– Это не наказание, а мой «урок», – сердито возразила А-Цинь, сражаясь с грязью. Мотыжка намертво завязла в очередной бороздке.

– Это издевательство, а не «урок».

– Не помогаешь, так не мешай! – совсем уж сердито огрызнулась А-Цинь. Она наконец выдернула мотыжку, её обдало грязью, и девушка порадовалась, что лицо закрыто мяньшой. Но на одежду всё равно попало, и А-Цинь с неудовольствием подумала, что придётся стирать её.

У Минчжу встал и принялся медленно стягивать сапог, упираясь носком в пятку. А-Цинь невольно уставилась на него.

– Что, – усмехнулся он, – ты ведь не думала, что у меня птичьи лапы или что-нибудь в этом роде?

Так и было, но А-Цинь бы нипочём в этом не призналась. Она была несколько разочарована, что у него обычные ноги.

– Нет, – небрежно сказала она, – я думала, у цзинь-у три ноги.

У Минчжу вздрогнул и выронил сапог. Лицо его стремительно покраснело, и он воскликнул:

– Т-ты совсем бесстыжая, такое говорить?

– А что я такого сказала? – не поняла А-Цинь.

Он с недоверием поглядел на неё, увидел искреннее недоумение и со вздохом сказал:

– Никогда не говори такое вслух. Э-это… очень неприличная шутка. Её не полагается произносить…

– Девушкам? – фыркнула А-Цинь.

– Вообще никому. Благовоспитанная птица о таком даже думать не станет, не то что вслух произносить.

«Но сам-то ты об этом знаешь», – мысленно поддела его А-Цинь.

У Минчжу понял её взгляд, лицо его стало ещё краснее.

– Я всё-таки мужчина, – с укором сказал он.

– А мужчинам можно показывать женщинам голые ноги? – не удержалась А-Цинь.

– А где ты здесь видишь женщин? – не остался он в долгу.

У Минчжу к этому времени уже снял сапоги и закатал штаны до колен.

– И для чего ты заголился?

– Помогу тебе… если объяснишь, что ты делаешь, – ответил он, решительно, но с непередаваемым выражением лица шагая в грязь.

– Я не стану жульничать. «Урок» задали мне, – торжественно сказала А-Цинь, – мне его и выполнять.

– Ты никогда его не выполнишь без моей помощи, – предрёк У Минчжу. – Смотри, бороздки уже затянуло грязью.

– Это потому что ты меня отвлёк!

– Ну да, вали всё на меня, – равнодушно согласился У Минчжу. – Для чего нужны эти бороздки, Сяоцинь?

Он так внезапно назвал её по имени, что А-Цинь опешила на долю секунды. Вот так просто взять и назвать её по имени… Но слух приятно потешило это сказанное низким голосом «Сяоцинь». По плечам побежали мурашки.

У Минчжу истолковал её заминку по-своему:

– Или ты даже сама не знаешь, для чего?

А-Цинь опомнилась и буркнула:

– Конечно, знаю. Это бороздки для семян. Разбороню поле и посею чжилань.

У Минчжу так на неё глянул, что она вдруг ощутила себя ущербной.

– Ты… – протянул он, не договорил, мотнул головой и спросил: – А сразу бросать семена в бороздки, пока те грязью не затянуло, ума не хватило понять?

А-Цинь застыла на мгновение. Она хоть и была благодарна ему за подсказку, но не хотела, чтобы последнее слово оставалось за ним. Она глянула на него вприщур и хмыкнула:

– Ишь, какой умный… Дерзай.

– Что? – не понял он.

А-Цинь сунула ему в руки грязную мотыжку:

– Ты боронишь, я сею.

– А разве это не жульничество? – поддел он её.

– Компромисс, – важно возразила А-Цинь. Она ведь должна посеять семена чжилань, она их и посеет. Если считать этого цзниь-у ещё одним инструментом, как мотыжку, то нельзя называть его использование жульничеством.

– И почему мне кажется, что ты сейчас подумала что-то оскорбительное? – пробормотал У Минчжу.

«Потому что тебе не кажется», – сказал ему внутренний голос.

27. «А не заморить ли нам червячка?»

Мотыжкой У Минчжу работать отказался.

– Руки этого молодого господина, – спесиво сказал он, – не ведают ни заноз, ни мозолей.

Он лукавил, как подумалось А-Цинь. Руки у него были красивые, с длинными пальцами, но потёртости на коже явно указывали на то, что он часто пользовался оружием. А-Цинь видела такие у старших птиц-стражей. У Минчжу, хоть у него при себе и не было никакого оружия, вероятно, умел управляться и с мечом, и с луком, да и к физическом труду был приучен. Вспомнить, как он без видимых усилий носил воду от колодца к полю… Скорее всего, старая ржавая мотыжка оскорбляла его вкус, потому он не хотел брать её в руки. Но и представить, как он голыми руками в грязи возится, А-Цинь тоже не могла.

Заметив её многозначительный взгляд, У Минчжу снисходительно использовал духовную силу, чтобы провести в грязи бороздку. Это, надо признать, А-Цинь впечатлило, и она какое-то время бессмысленно пялилась на дно поля, ожидая, что углубление затянется, но этого не произошло.

– Эй, – нетерпеливо окликнул её У Минчжу, – долго мне ещё так держать? Когда начнёшь сеять?

А-Цинь вытащила из-за пазухи мешочек с семенами чжилань, взяла несколько горошин и разбросала их вдоль бороздки.

– Вот, значит, как семена чжилань выглядят, – обронил невзначай У Минчжу, и бороздка в грязи затянулась.

А-Цинь прижала к себе мешочек:

– Они все пересчитаны! Не вздумай украсть!

– За кого ты меня принимаешь? – закатил глаза юноша.

А-Цинь поглядела на него пристальнее, чем следовало. Он выдохнул и сложил пальцы для клятвы:

– Это просто любопытство. Не собирался я воровать чжилань.

– Тебя громом поразит, если солжёшь, – торжественно предупредила А-Цинь.

– Громом? – переспросил он и отчего-то рассмеялся.

А-Цинь молча указала на поле. У Минчжу прищёлкнул языком и проделал в грязи ещё одну бороздку…

Семян в мешочке не хватило, чтобы засадить всё поле, но А-Цинь всё равно осталась довольна: «урок» выполнен, чжилань посажена, теперь остаётся дождаться всходов и ухаживать за полем.

– Хорошо потрудились, – заметил У Минчжу.

Он выбрался из воды и с сожалением поглядел на испачканные ноги. Грязь налипла коркой.

– Грязь для кожи полезна, – утешила его А-Цинь.

– Правда? – скептически выгнул он бровь и прищёлкнул пальцами. Грязь отшелушилась с его ног и рассыпалась пылью.

Девушка невольно вздрогнула.

У Минчжу покосился на неё и прищёлкнул пальцами снова.

– Не благодари, – небрежно сказал он и неспешно натянул сапоги.

– И не собиралась, – фыркнула А-Цинь, но её немало впечатлили способности этого воришки. Она вообще ничего не почувствовала, грязь просто исчезла.

Но на самом деле он заслуживал благодарности: он принёс воды и помог засеять поле. Как говорили старые птицы: «Язык не отвалится, если спасибо скажешь».

– Я разделю с тобой еду, – с тихим торжеством сказала А-Цинь.

У Минчжу высоко вскинул бровь, но он действительно проголодался, потому насмешничать не стал и сказал почти так же торжественно, как и она:

– Этот молодой господин, так и быть, согласен.

Они сели в тенёчке под деревом, по другую сторону от ловушки, и А-Цинь развязала припрятанный до того узелок. Глаза У Минчжу широко раскрылись, когда он увидел содержимое. Там были распаренные зёрна и корешки болотных трав.

– Что это? – непередаваемым тоном спросил он.

– Мой обед, – сказала А-Цинь.

– Это гарнир? – неуверенно предположил он. – А где всё остальное?

По её взгляду он понял, что ничего другого у неё нет, и потрясённо воскликнул:

– Ты ешь зёрна?!

– Мы же птицы, – пожала плечами А-Цинь, – а птицы едят зёрна.

– Зачем же так буквально…

– Это вкусно. Попробуй.

У Минчжу двумя пальцами взял один из корешков и с выражением нескрываемого отвращения на лице зажевал.

– А что едят хищные птицы? – полюбопытствовала А-Цинь.

У Минчжу с трудом проглотил разжёванное и, видимо, желая отыграться, выудил из земли длинного червяка и сделал вид, что собирается его проглотить. А-Цинь с нескрываемым отвращением ждала, когда он это сделает, но юноша засмеялся и бросил червяка обратно:

– Да ладно, ты ведь не подумала, что я его съем?

– Откуда мне знать, что ты ешь… – сердито проворчала А-Цинь, поняв, что он её разыграл.

– В следующий раз принесу тебе что-нибудь, – небрежно пообещал он, вскакивая на ноги и превращаясь в ворона, чтобы улететь.

«А будет и следующий раз?» – подумала А-Цинь, и её несколько озадачили собственные мысли.

Это совершенно точно была радость.

28. «Этот молодой господин слов на ветер не бросает»

«Я, должно быть, на солнце перегрелась», – подумала А-Цинь.

Весь оставшийся день щёки у неё были пунцовые, лицо то и дело вспыхивало румянцем. По счастью, в этот день мачеха не приходила, и А-Цинь не пришлось объясняться.

Поскольку «урок» был выполнен, а день ещё не закончился, она воспользовалась свободным временем, чтобы пойти поглядеть на другие поля чжилань и расспросить птиц, что делать теперь, когда семена высеяны. Она беспокоилась немного, что поле пересохнет на солнце и семена пропадут.