Габри Бон-Берри. Книга 2. Новый дом

– Может, в конце Бас прибежит к той же дверце, через которую он и попал в королевство фей, и таким образом вернётся домой? – предположил Габри, чем заставил мужчину задуматься.

Кристофер представил, как Бас бежит от озлобленного Духа леса к потайной двери, скрытой за листвой. Он открывает её и покидает мир лесных фей с его садами и полями пальцы, вновь возвращаясь домой. Но злобный Дух, должно быть, поймал бы его? Тем более, дверца находится прямо в том самом Древе желаний, а, значит, у Баса бы просто-напросто не получилось бы выбежать через неё – его бы сразу поймали. Кристофер покачал головой.

– Думаем дальше, – бескомпромиссно сказал он. Габри сразу же подхватил:

– Быть может, мост?

После этого Кристофер сразу же представил, как Бас бежит от озлобленного Духа леса к мостику, перебравшись через который можно попасть на другую сторону королевства – в тёмную долину гоблинов. Те же, вероятно, схватили бы мальчика и либо пленили бы его, либо же, руководствуясь коварными идеями, отдали бы его злому Духу и потребовали бы награду в виде золотых желудей. В любом случае Басу пришлось бы очень постараться, чтобы выбраться из сей западни, а Кристоферу очень не хотелось удлинять сюжетную линию, когда та уже подходила к разумному завершению. Именно поэтому он вновь покачал головой.

– Дальше.

Бон-Берри делился новыми идеями, не давая себе ни минутки передохнуть. В атмосфере неутомимого вдохновения, опаляющего сердце сказочника чарующим огнём, юноша был удивительно сосредоточен.

– Феи не могут просто перенести его с помощью заклинания? – поинтересовался он и перелистнул страницу книги.

– Феям не под силу перемещать людей. Их магия нужна лишь для поддержания жизни в лесу, они не умеют творить волшебство таким методом и для таких целей. Даже у королевы Корделии нет столько возможностей, а у остальных и подавно. Только Дух наделён подобным дарованием… но он гонится за Басом и даже не думает его прощать!

– Тогда, может, Бас не будет бежать и сразится с ним?

Кристоферу вновь пришлось представить идею картографа в голове. Он представил, как мальчик хватается за ветку дерева и с хрустом ломает её. Она становится его верным мечом! Дух усмехается, говорит: «Ты слишком слабый ребёнок. Твоя палочка для меня – сущий пустяк!» И по сути, он был бы прав. Сражаться с Духом для Баса было бы равносильно мгновенной казни. В конце концов, это сильнейший герой сказки. Кристофер улыбнулся, представив это, но при этом снова покачал головой.

– Он не может сражаться, – сказал он. – Фея Корделия запретила ему рушить жизнь леса, потому что лесной Дух – прародитель, благодаря нему королевство фей существует и процветает, благодаря нему растут деревья, течёт смола и опадают листья. Да и к тому же, я думаю, сражения не подходят для нашей сказки. Нужно что-то помягче.

– Тогда Бас прыгнул в озеро и вынырнул уже из воды своего мира? – предлагал Габри. Кристофер вновь уклонялся:

– Дух покровительствует и водой. Он может запросто поймать его.

После этого Габри задумался. Какие мысли теперь были в его голове, Кристофер не знал, но, как бы то ни было, его трогало бережное отношение Габри к его сказкам и к их порядкам, придуманным им же.

– Почему бы Духу не простить Баса и не отпустить? – предложил он вскоре. – Может, именно дух телепортирует его к своей семье?

Кристофер заинтересованно хмыкнул.

– Можно. Это даст маленьким читателям понять, что прощать других – это вовсе не плохо и не унизительно, ведь Бас не имел в виду ничего дурного, срывая золотые жёлуди. Хотя… если подумать, гнев Духа весьма очевиден и даже справедлив. Если раздавать жёлуди каждому безвозвратно, немудрено Древу совсем ослабеть. Что же тогда будет с королевством фей? Когда Бас сорвал жёлуди, разумеется, Дух разгневался. Он гонится за мальчиком не для того, чтобы наказать его, а для того, чтобы в первую очередь возвратить себе жёлуди, обладающие в этом мире несметной ценностью. Это благое намерение для того, кто является хозяином этого королевства.

– Но Бас – положительный герой. Он должен понимать, что украл ценную вещь. Его не должна замучить совесть?

– Да. Он это понимает. Но жёлудь – единственное, что вылечит его верного друга – пса Дюйма. Он бежит и плачет, не желая приносить горести миру фей. Что поделать, мальчик попал в ситуацию нравственного выбора, а поэтому, для него это, само собой, непросто.

– Тогда, может, он сдастся и объяснит всё Корделии или Духу? Может быть, они подарят ему хотя бы один золотой жёлудь и отпустят домой?

– Он же уже пытался достучаться до них, но, как видишь, безуспешно. Единственное, что ему осталось, – это идти на воровство, вот он и сорвал без разрешения все дары Древа желаний. Но и, если ты помнишь, Корделия изначально сказала Басу, что ему нельзя находиться в этом мире слишком долго, иначе потом, вернувшись обратно к себе, он не узнает своего дома. А время как раз на исходе, Габри. Бас бежит не только потому, что убегает от разгневанного Духа. Он бежит ещё и потому, что его ждёт кое-кто в мире людей, кое-кто, кто любит его, очень им дорожит и не хочет его потерять! Это не только пёс Дюйм… это ещё и его отец, поющий ему колыбельные каждую ночь и будящий его каждое утро. Именно поэтому ему, Басу, ни в коем случае нельзя задерживаться слишком долго в заколдованном мире фей: он пропадёт там. Он потеряется! И никогда больше не вернётся домой.

– Не волнуйтесь. Мы ни за что не дадим ему потеряться, – заверил Габри. – Бас обязательно вернётся. Голос отца будет для него путеводным.

Вдруг сердце Кристофера будто пропустило удар. Огонь, доселе вдохновенно горящий в его груди, неожиданно обжёг его и смутил. Вздохнув, сказочник приглушил в себе упоение.

– Да… в лучшем случае так и будет, – тихо сказал он.

«Даже если тебя нет, – думал он, – я хочу, чтобы мир знал твоё имя. Всю свою жизнь ты был одиноким из-за меня, но теперь я все исправлю. Тот, кого я назвал твоим именем, не потеряется».

И пока он окончательно не утонул в мыслях о том, кого уже нет рядом, Габри высказал своё последнее предложение:

– Может, Бас переместится в свою реальность через мир сновидений и вернётся домой, когда сквозь сон услышит пробуждающий голос отца? Так он скроется от преследования Духа, и всё это окажется просто сном. Сном, который никогда не забудется, но останется только в прошлом. Всё, что сделал Бас, уже сделано. Ему всё равно пора возвращаться домой, иначе он и правда потеряется в чужом мире навсегда. Что, если именно голос отца станет путеводителем из королевства фей?

«Сон, который никогда не забудется, но останется только в прошлом… путеводный голос отца…»

Погоня останавливается, всё замирает и, словно осеннее дерево, облетает листвой из грёз. Мальчик, прежде бегущий в заколдованном королевстве, просыпается в своей кровати, в своей комнатке, в которую вливается тёплое солнце. Его встречает отец, который уже приготовил ему завтрак, а за окном – лес, где-то неподалёку стоит большой дуб – может, Древо желаний, – а под ним раскиданы жёлуди. Пёс Дюйм, здоровёхонький, лежит на коленях мальчика и ждёт, пока его погладят, а под подушкой спрятан один золотой жёлудь, как память о принятых когда-то решениях в фантазийном мире. Отец ласково будит Баса: «Просыпайся, дружок» и спрашивает: «Что тебе снилось? Я всё никак не мог разбудить тебя». И мальчик в подробностях расскажет, что он испытал в этих долгих приключениях, как знакомился с новыми друзьями, как сражался и как совершил грех, украв золотой жёлудь с Древа желаний. Отец обнимет сына и утешит его: «Ты боролся изо всех сил. Ты не виноват. Ты боролся во имя здоровья, и поэтому бог смилостивится над тобою. А если по твою душу придут те, кто хочет навредить тебе, я буду тебя оберегать». Все сожаления, сомнения вскоре уйдут в небытие, и всё это останется лишь сном – сном, который важен и никогда не забудется, но который был и останется только в прошлом.

– Габри… По-моему, это неплохая идея. Так дети будут понимать, что не всё так однозначно: нет ничего только «хорошего» и только «плохого», все наши решения имеют последствия. Помимо того, что мы должны осознавать нашу ответственность, мы должны верить, что всё обязательно кончится хорошо, если мы доверяем своим истинным союзникам и стараемся ради благой цели. Взрослые читатели тоже могли бы отыскать в этой книге что-то для себя… мы не всегда знаем, с чем сталкиваются наши дети, но мы в любом случае должны оказать им поддержку. Возможно, именно наша поддержка сможет указать им путь из заколдованного королевства в реальный мир.

– Я думаю, это хорошая мысль. Мне так и записать? – спросил Габри. Кристофер кивнул, и юноша беспрекословно приступил к выполнению. – Хорошо, я запишу это как одну из идей, а вы потом решите.

Габри молча писал, не поднимая глаз, а позади него медленно опадали листья. Мир вокруг дома Кристофера растворился, а вместо него появлялся золотой сад из его сказки. В шепчущих ветвях светились огоньки, из ниоткуда доносился мудрый, протяжный глас Духа, листья, подгоняемые ветерком, медленно слетались к Древу желаний, спрятанному глубоко в лесу, окружившем усадьбу. Юноша, сидевший перед сказочником, опустив взгляд, был его героем, его вдохновителем, помощником и, может, даже другом.

Тут волшебная сказка Кристофера оборвалась. Он ещё раз увидел это лицо, полное спокойствия и невинной искренности, и почувствовал глубокую вину. Он обязан был извиниться перед ним; извиниться по-человечески, без какого-либо стеснения. Пока Габри записывал идею на листок, Кристофер решил сказать ему кое-что важное, сокровенное, что обязательно должен знать человек, столько сделавший для него.

– Признаюсь, я бы не хотел продавать этот дом, – сказал он. – Мне он нравится, я здесь живу уже больше сорока лет, мне здесь хорошо и спокойно, и долгое время я делился этим благодатным чувством с тем, кто когда-то жил в этом доме вместе со мной. Но даже если чувства кое-как сохранились… не сохранился тот, кто был бы им рад.

Дело в том, что мой сын Себастьян… Бас… он умер. Год назад. Ему было всего тринадцать, когда болезнь смертельно поразила его тело и особенно рассудок. Я писал сказку исключительно ему, а он иногда спасал меня в минуты опустошения. После его смерти я не смог взять себя в руки. Писать сказку сыну, которого больше нет, я не осмелился… а смерть, однако, захватила его слишком быстро. Это было неожиданным предательством судьбы. То, что ты делал, как себя вёл, – конечно, это не было похожим на поведение моего сына, но тем не менее я просто не мог отделаться от этого чувства: когда я смотрю на тебя, а вижу – его. Ты, как и сын, принёс мне в руки листок с идеями, вот уж я растерялся… Прости. Я недавно наговорил тебе много грубостей, мне не следовало опускаться до подобного. Меня никак не оправдывает то, что я сделал, но, пожалуйста, я надеюсь на твоё милосердие, надеюсь, что ты простишь старика и не будешь держать на него обиды, когда покинешь его дом. Я хочу тебя утешить и сказать: ты по-настоящему вдохновляешь меня, Габри! Впервые за столько времени я смог почувствовать себя тем, кто я есть: Человеком, сказочником, творцом и мечтателем! Прежде я, право, был эгоистом. Это плохая черта как для писателя, так и для человека. Теперь же пора прекратить предаваться унынию. Прошло много времени, нужно опустить на прошлое покров забвения и заняться собой, ведь, кроме меня, этим никто заниматься не станет. В мире печали так же просто заблудиться, как в заколдованном королевстве… а я ведь уже давно должен был понять, что мои сказки нужны не только одному человеку. Ты очень воодушевил меня, Габри. Уверен, когда-нибудь Древо желаний услышит тебя и одарит тебя способностью уменьшаться. Тогда ты сможешь на денёк пожить в лесу, будучи крохотным созданием, таким, как фея. Ты соорудишь себе домик на дереве или внизу, под шапочкой гриба, и обязательно – я верю, – подружишься со всеми светлячками. Чтобы они освещали тебе путь, когда будет темно.

Габри смотрел на него долго, заглядывал в самую душу, делал это молча и даже немного пугающе. Но он слушал. Слушал все излияния души, и вскоре…

Откровенные речи Кристофера, произнесённые с закрытыми глазами, будто исповедь, прервал лёгкий и тихий звук, похожий на капель. Не успел Кристофер и договорить свою мысль, как увидел упавшую слезу на листок книги со сказками. Но это была не его слеза. Это была слеза Габри, медленно скатившаяся по его щеке. Следом на лист упала и вторая слеза, и третья. Белоснежное лицо его словно покрылось дымкой.

– Мне так жаль, – сквозь слёзы молвил он тихим, почти ровным голосом, пока глаза его рдели. – Это я должен просить прощения. Я не мог знать. Я… правда соболезную.

В лице плачущего Габри Кристофер увидел мальчика, очень знакомого ему. Он так же сидел когда-то напротив него за этим столом и плакал, растроганный окончанием сказки. Точно так же, как и тогда, в прошлом, Кристофер протянул руку к лицу юноши и медленно отёр с его щёк капли слёз, сказав с мягкой улыбкой ровно те же слова:

– Не плачь, иначе я тоже расстроюсь.

Мальчик из прошлого, слыша это, вздыхает и дрожащими губами улыбается. Юноша из настоящего, слыша это, молча прикрывает глаза. Тёплые руки гладят его и аккуратно стирают слёзы. В тот день история Себастьяна из «Духа лесных фей» была наконец-то закончена.

Вернувшись к себе в спальню, Кристофер обнаружил, что писем от тех, кто собирался купить его усадьбу, стало ещё больше. Их было и правда предостаточно, но он всё медлил и откладывал решение этого дела на потом, из-за чего его стол теперь был всецело поглощён бумагами. Среди всех писем были и те, чьими отправителями являлись его друзья. Все писали одно и то же: «Друг, пора возвращаться», «Мы ждём тебя в литературном доме», «Прошу, не губи себя!», «Проведи себе уже наконец телефон в дом, до тебя не допишешься». Он получал эти послания каждый месяц с того дня, как Себастьян умер, но, как и всё остальное, эти письма он, по своему обыкновению, складывал стопкой в углу и забывал о них, в то время как они уже даже начинали покрываться паутиной. Всё, что требовало его участия, прежде он предавал забвению, но теперь, как только он понял, что и безучастность порой может привести к печальному исходу, он не мог больше откладывать. Написав друзьям ответные письма, он наконец избавился от доли той горькой вины, что мучила его.

Иная доля пришлась на ночь. Подул ветер с холмов, и в дом сказочника проникла прохлада. Всё так же укутанный пледом, он лежал в своей постели и кашлял. Приступ не мог оставить его вот уже который день, из-за чего он всегда чувствовал, точно стенки его груди были обиты бархатом. Пытаясь спрятать кашель в подушку, Кристофер силился хоть как-то превозмочь недуг, к которому, увы, были склонны люди его лет, но ничто не могло ему помочь: ни крепкий чай, ни даже горячее вино, которое для него грел Габри, ни плед, ни шерстяной свитер. Во тьме глубокой ночи Кристофер ворочался с бока набок и никак не мог заснуть, а сердце – оно словно тонуло.

Вдруг посреди тишины послышался скрип двери. Кристофер не стал оборачиваться и осведомляться о том, что это могло быть. Кто это, было очевидно. Как привидение, Габри подкрался, одетый в ночную сорочку. У него даже не было свечи с собой: он пришёл в темноте и тихо сел на край кровати Кристофера. Тот почуял его. Приподнявшись на локтях, он всё-таки обернулся в его сторону и во мраке тени увидел лишь пронизывающие карие глаза, глядящие на него с каким-то печальным вниманием.

– Прости, – сразу извинился он шёпотом и постарался улыбнуться. – Я разбудил тебя своим кашлем? Я больше не буду. Иди-ка ты спать.

Габри ничего не ответил и никуда не ушёл. Его лицо, на котором замерло сожаление, в эту ночь было по-особенному выразительно. Но оно было безмолвным. В этом взгляде Кристофер увидел то знакомое, что составляло в прошлом всю тяжесть его вины. Вспоминая об этом, он до сих пор не мог перестать стыдить себя за прошлые поступки и решения, за прошлые слова и недосказанности: он не мог простить себе то, что Себастьян заблудился в мире сказок, придуманном им. Заблудившийся мальчик, он стал видеть фей, слышать их голоса, голоса деревьев и стоны опавших листьев; он сам стонал всякий раз, когда отец не мог его понять и только безнадёжно заверял его: «Всё в порядке», потому что больше нечего было сказать. Но однажды и эти простые слова стало выговаривать очень сложно.

Была ночь – Себастьян плакал, укрывшись одеялом, а рядом с ним сидел Кристофер, утешающий его ласковыми поглаживаниями и нашёптываниями одних и тех же слов. В одночасье Бас скинул с себя верх одеяла и посмотрел своими заплаканными глазами в глаза отцу.

«Ты любишь меня?»

«Пожалуйста, не задавай таких вопросов», – ответил тогда вымученно Кристофер. Сын же смотрел на него строго и внимательно, ожидая серьезного ответа. Пришлось повиноваться и сказать: «Люблю».

«Тогда почему не веришь мне?»

«Потому что фей не существует, и ты это знаешь. Тебе это лишь мерещится, ты надумал много всего нехорошего и зачем-то в это поверил».

«Нет, но я же вижу их! Хочешь сказать, мне всё это снится? Хочешь сказать, я сейчас сплю? Это не так, вот, смотри! – Мальчик быстро схватил горящую свечу из подсвечника и прижёг ею свою руку. Громкий крик, слетевший с его уст, поджёг и сердце Кристофера. Сию же секунду он в ужасе отобрал у сына свечу и крепко сцепил его пораненные руки. Себастьян стал вырываться. Пиная его в живот, он кричал и кричал, и плакал, и стенал. – Видишь, как мне больно? Значит, я не сплю! Тогда что со мной не так?! Почему, почему? Больно! Да отпусти ты меня! Отпусти, чёрт! Ненавижу тебя!»

Бас всё брыкался и всхлипывал, и с его уст слетали грубые слова.

«Прекрати, – шипел на него теперь Кристофер, уже злясь от его ругательств. – Прекрати, прекрати; уразумей, фей не существует!»

«Они существуют! Ты же сам так говорил, папа. Я их видел, клянусь! Я и сейчас… их вижу». – От этих слов Кристофер замер в холодном страхе и медленно отпустил руки сына. Он не мог забыть то, как Себастьян сбегал из дома в лес, чтобы увидеть героев сказок, вытворял полнейшие глупости, дабы лишь доказать всё отцу. Кристофер много раз пытался увидеть его обещанных фей, хотя и всегда понимал, что это бессмысленно. Совершив несчетное количество попыток, он больше не желал таить правду.

«Себастьян, ты видишь фей неслучайно», – сказав это, он отвёл взгляд. Ему до ужаса не хотелось говорить эту очевидную, горькую фразу. Но всё же, собрав волю в кулак, он выдержанно произнёс её: «Дело в том, что ты умираешь».

Кашель, тревожащий Кристофера всю ночь, вдруг прекратился. Одеяло, которым Габри прикрыл его, легло на его плечи и спину и слегка пригрело. Габри никак не уходил, однако при всём при том его присутствие нисколько не беспокоило Кристофера. Напротив, ему казалось, будто теперь он был тепло оберегаем, а лёгкий напев, вдруг послышавшийся из уст Габри, только сильнее погрузил его в сон. Тихим голосом-полушёпотом юноша пел ему колыбельную, хорошо знакомую ему.

Спать пора, ты в чудном сне

К грёзам путь веди…

После того, как Кристофер рассказал сыну страшную правду, он всю ночь сидел и крепко прижимал его к груди, пока тот отчаянно рыдал, истекая крупными горячими слезами, умоляя лишить его страданий. Он взвывал к богу, к почившей матери, к папе. Он из раза в раз судорожно повторял: «Спаси меня… спасите, кто-нибудь, я не хочу этого… я так не хочу!» Когда же он понял, что это невозможно, он обратился к миру сказок. Следуя ему, он мог попасть в королевство фей через дверцу в Древе желаний. Попадая в этот заколдованный мир, он умолял Корделию о том же самом, о чём умолял отца – у него больше не имелось других желаний, и было уже бесполезно что-либо делать против его помешательства. Кристофер смирился. Привык к болезненным стонам и полубредовым ругательствам сына, к бессонным ночам, к волнениям и холодности. Ещё до того, как он ушёл из жизни, он уже принял его потерю.

В день, когда Себастьян умер, в доме сразу стало мертвенно тихо: пропал хрипящий голос, растворились звуки плача и больше не слышался тут и там его бессознательный шёпот. То, как Себастьян умирал, Кристоферу ни за что не забудется. Густые волосы упали на его нежное детское лицо, и Кристофер, чувствуя холод его кожи, откинул их назад, прежде чем поцеловать сына в лоб. Мальчик кротко, обессиленно улыбнулся, словно на один лишь миг к нему вновь вернулся его прежний чистый разум, и затем дыхание его оборвалось, как будто порванная ниточка. Его комната, которая была лучше «кладовки сказок», которая была «долиной сказок», опустела, и Кристофер навсегда запер её на ключ. Зато входную дверь – навсегда отпер.

В этот же год весь Каен праздновал окончание войны, газеты пестрили радостными заголовками и в небе зажигались огни фейерверков. Кристофер не обращал на это никакого внимания. Ему было откровенно плевать на всё, что происходило в мире: он был с головою погружён в беспросветную тьму и выбраться из неё не имел никаких сил. Даже будучи готовым к этому, после смерти Себастьяна чёрные чувства, как и ожидалось, обуяли его со всех сторон – они поселились в разных местах, окружавших дом сказочника: в лесу, на чердаке, на заднем саду. Как бы он ни силился забыть о них, они всюду заявляли о себе, отягощали оковами и расцарапывали чувством вины. Он уже давно отвык оттого, чтобы быть в этом доме одному. Он отвык от этой всепоглощающей тишины, которая стала для него ещё большей трудностью ночью, чем вечный шёпот в темноте. Он отвык готовить себе ужин на одну порцию. Он совершенно отвык от одиночества. И тем тяжелее ему было вновь возвращаться к той монотонной жизни мужчины, который ещё не имел ни жены, ни ребёнка. Все годы прошли впустую, и ничего не изменилось: один, как и двадцать лет назад. Но если тогда ещё в нём теплились надежды на светлое будущее как писателя, то теперь надежд хоть на что-либо в нём не осталось от слова совсем. Каждую минуту своей испорченной жизни он занимался одним только самобичеванием. В одночасье он понял, что готов сжечь весь этот дом, лишь бы не больше не ощущать подобного в его стенах.

Но он вовремя задал себе вопрос: что бы тогда стало с духом – духом его сына, живущим здесь? В сомнениях он проводил последние дни и думал, что это конец. Однако тот, кто теперь пел ему колыбельную, убаюкал в нём наконец скорбь и смятение. Чистый голос Габри Бон-Берри не был похож на голос, принадлежащий ребёнку, проведшему всё детство среди деревьев, сахарных клёнов, больших старинных дубов, яблоневых садов и недалёких фермерских угодий. Но благодаря этому голосу Кристофер улыбался, пока в глазах его блестели слёзы. Чистые и светлые, они обдавали его глаза прохладой. И всё же он улыбался, потому что в его снах наконец-то обещали появиться долгожданные лесные феи.

Габри Бон-Берри собирался уезжать из Медовых Яблонь на следующий день. Кристофер провожал его у станции и перед отбытием вручил ему подарок – шкатулку, когда-то найденную юным гостем на чердаке. В ней не было фотографии, но мелодия, лившаяся от неё, могла как нельзя лучше напомнить о сказочных временах. Рассматривая её, Габри выглядел польщённым, но немного растерянным.

– Вы уверены, что я могу её принять? – спросил он Кристофера. – Эта вещь очень дорога вам.

– Тебе не нравится?

– Нравится.

– Тогда обязательно возьми её. И да, я тут ещё подумал… приезжай-ка ты ко мне в гости как-нибудь ещё. Скорее всего, я не буду продавать усадьбу. Люблю я это место; поэтому мне надо поразмышлять над тем, покидать его или нет. Во всяком случае спасибо, что помог мне хотя бы привести его в порядок. Может быть, я наконец перестану так часто кашлять.

Сказочник спокойно пошутил, и Габри улыбнулся. Они попрощались. Паровоз, на который сел картограф, умчался вдаль, проезжая мимо золоченных осенью холмов и деревень, увенчанных яблоневыми садами, а Кристофер безмятежно побрёл к повозке, которая должна была доставить его к дому. Дышалось легко, дышалось свободно. Уютный Сент-Габриель стоял под полуденным солнцем, и на каждой его улочке продавали медовые яблоки. Не было ничего особенно прекрасного в этом обычном сентябрьском дне. Но Кристофер, исцелённый, воодушевлённый и спокойный, возвращался домой уже совершенно другим человеком, и снова, как много лет назад, он предвкушал, как по приезде домой нальёт себе крепкого чаю и сядет писать сказки.

– —

«Капитан Марчинелли, Карлия,

Простите, это письмо будет не самым обстоятельным. Недавно случилось кое-что печальное, и я пока что не могу быть излишне многословным на бумаге. Знаете, с новыми глазами я будто бы научился плакать. Мне так кажется. И видеть человеческую боль. Боль отчетливо видна во взгляде.

Не уверен, что смогу донести чувства, испытываемые мной после встречи с Кристофером Флоуренсом, любимым сказочником, но я определённо счастлив, что побывал в Розенвилле, в Медовых Яблонях. Здесь так, как вы мне и рассказывали. Я так же помню колыбельную, которую вы, Карлия, пели мне когда-то, чтобы я лучше спал. Сон у меня всегда был хороший после вашего пения, но мне показалось, что снов, как и мечтаний, должно быть в меру. Как сон, порой мы должны отпустить то, чему суждено остаться только в прошлом, и некоторых людей, которых больше нет рядом, тоже стоит отпускать, какую бы сильную ценность они когда-то ни имели для нас. Надеюсь, слушая «Колыбельную отца» из музыкальной шкатулки, подаренной мне господином Флоуренсом, я смогу отпустить воспоминания, не дающие мне покоя, и отпустить людей, которые давно погибли: и тех, кто был ценен для меня, как для солдата, и тех, кто был всего лишь жертвой войны… Ну а пока что почему бы не насладиться осенью? В самом деле, необыкновенное время года. Оно и правда меня утешает и избавляет от некоторых тревожных мыслей, что крайне волнуют меня последние дни.