Габри Бон-Берри. Книга 2. Новый дом

– Очень вкусно, господин Флоуренс, – после одной отведанной дольки уже поспешил сказать Габри. – Ещё раз спасибо.

– Угощайся, – пригретый благодарностью, ответил Кристофер. – На обед запеку овощи с фасолью и приготовлю штрудель.

Сидя с Габри за одним столом, он попивал свой чай и беседовал с гостем непринуждённо и умиротворенно, испытывая то самое невесомое блаженство, которое испытывают люди поутру после хорошего ночного сна. Хоть он и проводил последнее время во тьме и укутавшись во сто одеял, на самом деле он грезил о том, чтобы нашёлся наконец человек, с которым они вместе смогли бы по-домашнему сидеть на кухне – в месте, где едва заметно и по необъяснимым причинам подпитывались его душевные силы. Он был безмерно рад проводить с Габри вечер сказочных приключений в лесу, собирать с ним яблоки в саду и разговаривать в гостиной у камина. Но самая большая отдушина для него была, когда он мог беспечно сидеть с ним на кухне и просто завтракать, пока горит огонёк в печи и блаженствует за приоткрытым окном чудесная, потворствующая осень.

После бесед с Габри Кристофер вспомнил о яблочном пироге и вернулся к его приготовлению – тесто уже настоялось и было готово для начинки. Во время готовки, как только стало душно от непосредственной близости с огнём, Кристофер отряхнул руки от муки и, наказав Габри пока следить за пирогом в духовке, вышел на веранду проветриться. Едва он вышел, сразу же всё зашуршало опавшими листьями: они все шелестели, подгоняемые ветерком, и усыпали собою ступени, стол и стулья на веранде. Кристофер присел на пороге и глубоко вздохнул, наполнив грудь ароматом сентября.

«Что за день, – думал он. – И так странно, и так хорошо на душе. Что же я такого сделал? Вроде ничего особенного, а ощущение, как будто от глубокой спячки разбудили».

Настала последняя неделя для Габри. Он собирался покидать Медовые Яблони как раз за несколько дней до предполагаемого выставления усадьбы на продажу. Вместе с Кристофером они принялись убирать весь дом. В полдень, когда с холмов пришёл тёплый ветер, они начали подметать полы и облагораживать вид гостиной, доводя его едва ли не до совершенства. Для удобства Габри убрал свои длинные волосы назад, обвязав их, а вместо своей привычной рубашки надел кофту, найденную Кристофером в глубине своего сундука. В этом обличие он прекрасно справлялся с уборкой: протирал пыль с полок, аккуратно перекладывал вещи в сундук, зашивал простыни, пледы и убирал воск с подсвечников. За несколько дней он скосил заросли в саду, чтобы в нём проще было собирать яблоки, а после набрал целую корзину ягод шиповника, растущего у калитки, и засушил его. Кристофер не успел и опомниться, как большая часть дела уже была выполнена сноровистым юным картографом. Всё, что сказочник успел со своей стороны, это только собрать три корзинки яблок для продажи: он собирался продать часть урожая перед тем, как продать усадьбу.

Возвращаясь с сада, он видел, как Габри мирно подметал веранду. Он был таким же, как и обычно: тихим, старательным и спокойным. Но на сей раз что-то в нём было иное… что-то, что заставила Кристофера заглядеться на него, как на что-то необычное.

– Что ты делаешь? – вдруг спросил Кристофер, подойдя к юноше ближе.

– Убираю веранду, – без подозрения ответил тот. – Буду повторять это каждый день, чтобы к последнему дню не накопилось много опавших листьев. Что-то не так, господин Флоуренс?

Кристофер ещё раз вгляделся в него, и что-то тяжелое легло на его грудь. Ему на секунду показалось, что это был не Габри, а кое-кто другой.

– Нет, ты просто очень… – Он замялся, вдруг будто потеряв дар речи, но Габри слабо улыбнулся ему и тем понудил его, было, смягчиться.

– Знаю. Когда я обвязываю волосы, мне часто говорят, что я становлюсь похожим на Баса из сказки «Дух лесных фей». Вам, должно быть, виднее, ведь вы создатель этой истории. Но я сам никогда этого не замечал. Что скажете? Правда ли я так похож на него?

Перед Кристофером вдруг показался мальчик. Его светлые волосы были обвязаны снизу, его глаза, полные смеха, отливали карим цветом, а сам он был одет в тёмно-коричневую кофточку. Мальчик сиял шутливой улыбкой. «Ой, видел бы ты своё лицо!» – сказал он голосом, и голос этот растворился во сне. Кристофер встрепенулся и вернулся к миру, далёкому от сказки.

– Да, правда похож, – ответил он. – Но… нам пора. Пошли на чердак, нам давно пора убраться там.

– Сию минуту.

Подметя последние листья, Габри отнёс веник обратно в амбар и вместе с Кристофером поднялся по скрипучей деревянной лестнице на чердак.

Там, наверху, сказочник распахнул окна настежь, и вовнутрь влилось солнце, окрасившее стены и пыльный пол медовым цветом. Пока Габри разбирал коробки, Кристофер осматривал всё, что долгое время хранилось на чердаке. Все эти вещи, будь то сувениры, часы с кукушкой, сундуки или старые канделябры, – всё было словно покрыто волшебной пыльцой, дарящей забвение. Были на чердаке и детские игрушки – карусель, бубенцы, даже осталось несколько погремушек. Всё это нещадно покрыла собою пыль, а ведь когда-то большинство этих предметов имели своё место в гостиной или в спальне мальчика. Ничего, кроме грустной улыбки, в Кристофере это не вызывало. Решив, что пора на самом деле избавиться от этих вещиц, он успокоился и унёс часть старья вниз, и в тот момент, когда он наконец снял с себя тяжесть, с чердака послышалась мелодия, знакомая до боли… Мелодия из музыкальной шкатулки. На этот звук Кристофер бросился без промедлений. Скоро поднявшись по лестнице, он увидел фигурку феи, танцующую под пение милой колыбельной из шкатулки. Габри Бон-Берри держал коробочку в руках и осматривал её, пока с грустным треском разносилась по дому мелодия.

Всё это время Кристофер стоял ошеломлённый и сломленный у порога, не осмеливаясь войти. Периодичный треск бил его по сердцу. Мгновенно он подбежал к Габри и гневно захлопнул крышку шкатулки.

– Что… ты делаешь?!

Он не успел закрыть её раньше, чем Габри увидел бы её содержимое. В руках его уже лежала фотография мальчика со светлыми волосами. Этот мальчик стоял вместе с Кристофером, обнимающим его за плечо. Они оба улыбались, а в руках мальчика – эта самая музыкальная шкатулка. Кристофер чувствовал, как на место тяжести в его груди набухала злоба. Нетерпение. Страх. В глазах его помутнело, и он выхватил карточку из рук Габри с криком:

– Не надо это трогать! Кто тебя просил открывать эту вещь?!

Габри даже бровью не повёл. Крик нисколько не испугал его и не смутил. Он поставил шкатулку на место.

– Мне жаль, – невозмутимо сказал он. – Я случайно задел.

Кристофер ударил кулаком по комоду так, что тот едва ли не сокрушился.

– Не трогай ничего… Прочь руки. Прочь!

После грозных слов повисла суровая тишина. Кристофер мог лишь слышать, как бешено стучит его сердце, заполненное досадой и горем. Эти карусели, которые он прежде видел, детские книжки, детская одежда, домик на дереве, построенный для ребёнка, лес, где тот гулял, – ничто не могло задеть его столь же глубоко, как мелодия из музыкальной шкатулки. «Какая глупость!..» И тем не менее он не мог прийти в себя.

– Господин Флоуренс… – с надежной позвал его Габри, но Кристофер прервал:

– Во всё-то тебе нужно влезть! Почему ты не мог просто не трогать это? Надо было тебе посмотреть, что там, открыть, всё оттуда достать, разглядеть! То, что ты мой гость, ещё не значит, что тебе можно во всё влезать!

– Простите, – беспристрастно ответил он. Кристофер вздохнул сквозь стиснутые зубы и, обуреваемый тревожной злости, попробовал уйти, но Габри окликнул его. – Господин Флоуренс. Пока мы с вами не поссорились, я хочу сказать вам, что тогда, когда вы рассказали мне про Древо желаний, я думал попросить его исполнить одно моё желание: мне хотелось бы, чтобы вы дописали незаконченную вами сказку. «Дух лесных фей». Она ведь незакончена, верно? Вы так и не дописали её.

– И не допишу.

– Вы всё ещё мой любимый писатель, господин Флоуренс. Тот день, который мы провели в лесу, я его никогда не забуду. Вы рассказали прекрасную историю. Я думаю, ваш дар жив.

– Перестань! – огрызнулся он, не дав ему закончить. – Я уже всё сказал. Не стану я больше писать такое.

– Но почему?

– Да потому что некому и незачем, что за глупый вопрос?! – Только потом, когда его крик остался эхом в стенах чердака, он почувствовал холод в груди. Сдержав досаду, он вздохнул и отвернулся. – Чего ты до меня докопался ни с того ни с сего!.. Не желаю больше об этом говорить. Поди прочь!

Последние слова подействовали на Габри. Его выражение из сочувствующего мгновенно стало смиренно-покорным. Он поклонился.

– Слушаюсь. – И ушёл.

Кристофер ушёл сразу после него в свою спальню, показавшуюся теперь ещё мрачнее обычного. Мелодия из шкатулки всё ещё преследовала его, играя в голове, и, казалось, сводила с ума. Он уединился в своей комнате, рядом с окном, за которым отцветал яблоневый сад, и достал одну книгу – недописанную сказку. Меж страниц лежал засохший лист клёна, который когда-то туда положил Себастьян. Настоящий Себастьян.

Глава 3

По молодости Кристофер Флоуренс всегда был одиноким человеком. Среди деятелей искусства было принято полагать, что ремесло писателя и должно в этом заключаться: будь то дождливый вечер или ясный осенний день, писатели сидели одни в своих домах и писали о вечном. Столь чувствительное дело подходило только для тех людей, что умели ценить одиночество и спокойствие. Кристофер был одним из этих людей. Как писатель, он предпочёл бурной жизни покой, а его старинная усадьба, объятая со всех сторон лесами и золотыми садами Медовых Яблонь, была и его домом, и его местом работы, и средоточием всего самого вдохновляющего. Он выдал себя за тень ещё в далёкой молодости – и поныне был предан этому, так что всё, что случалось с ним на протяжении многих лет, он старался принимать с покорностью. Оттого все мнимо полагали, что он не верит ни во что, кроме грусти. Хотя на самом деле он верил во многое – и в сказки, и во сны, и в любовь. Но, будучи тенью, он не привык рассказывать о себе.

Кристофер, как и многие поэты и прозаики, состоял в обществе розенвилльских писателей, числился во многих литературных домах и коллективах. Он писал философские, в основном романтические новеллы и рассказы, которые заимели большую известность сначала в Сент-Габриэле, а затем – в Уотерберге. Несмотря на то, что он часто ходил в городские места вместе со своими друзьями-писателями, ему не нравилось проводить время вдали от дома, да и все вокруг уже были давно осведомлены о его хоть и мягкой, но тихой и замкнутой душе, поэтому зря не беспокоили его. Только однажды, когда друзья повели его на званый вечер в гости к кому-то неизвестному поэту, он выпил много вина и предстал перед всеми в значительно повеселевшем духе. Тот вечер Кристофер до сих пор вспоминал лишь со смущённой усмешкой. Как он весь вечер декларировал шутливые стихи во весь голос и беззастенчиво разводил полемику, как обсуждал нынешних поэтов и как звал всех к себе на усадьбу – всё это он помнил и по сей день. И, конечно, в памяти его навек осталось воспоминание о знакомстве с одной женщиной. Весь вечер одна из гостий сидела рядом с Кристофером и слушала его странные рассказы, и, хотя после всего того сам Кристофер ничего не помнил, через несколько дней ему домой пришло письмо от незнакомки, которое тотчас же вернуло ему память и заставило сгореть от стыда. В любом случае эта женщина растопила его сердце, и вскоре было назначено свидание. Когда шёл листопад, они впервые поцеловались.

Поженились же они лишь спустя несколько лет – оба уже достигли зрелого возраста, а потому решение отнюдь не было неожиданным. Напротив, хорошо обдуманным. Разумеется, домом их стала усадьба в Медовых Яблонях – прекрасное, тёплое место, где прошли лучшие годы их семейной жизни. Жена во многом походила на него, но самой большой её отличительностью для Кристофера была её смелость. Рядом со скромным и мечтательным писателем она, несомненно, отличалась своим ясным и вольным духом, который постепенно выводил Кристофера из тени. В этом единении они поделились своими скромностью и мечтательностью, ясностью и теплом души с их ребёнком, что родился в первых числах сентября. Появившемуся на свет мальчику дали имя Себастьян.

Сразу же после рождения сына супруга Кристофера занемогла, и докторам пришлось забрать её в город. Спустя несколько месяцев она скончалась… Лечащий врач сказал, что причиной смерти стала болезнь, на развитие которой значительно повлияло рождение ребёнка. С младенцем, плачущем на его руках, Кристофер медленно и скорбно смотрел, как его жена навеки закрывает глаза. Вновь отойдя к тени, он попытался принять это с покорностью судьбе. В конце концов теперь он стал отцом, а на его руках лежал тот, чьим глазам ещё только суждено было открыться и увидать весь мир. Именно поэтому нельзя было предаваться вечной скорби: всё ещё обращаясь перед сном к усопшему духу своей любимой, Кристофер так же старался не забывать о том, что она ушла не бесследно, а тот, кого она оставила после себя, нуждался в заботе и ласке больше, чем кто бы то ни было. Больше, чем он сам.

С маленьким Себастьяном было тяжело справляться. Первые несколько лет в доме всегда гостила няня-кормилица. С нею вдвоём Кристофер хоть как-то мог справиться с вечно плачущем ребёнком, которому, очевидно, недоставало материнской руки. В скором времени, пройдя через первые годы с успехом, Кристофер, тем не менее ещё волнуясь, всё же решил, что теперь займётся сыном самостоятельно. Он многому научился от няни – и кормить, и ухаживать за ребёнком, и веселить его, даже когда самому невесело, и быть готовым в любое ночное время встать с кровати и прибежать к его колыбели. Однако в этих трудностях Кристофер мог найти и кое-какое блаженство – ощущение отцовской гордости за то, что он, будучи взрослым одиноким мужчиной, справляется с этим не хуже молодой няни. Хотя, если говорить откровенно, ещё до того, как Себастьяну исполнилось три года, каждый день от его плача он был готов сбежать в лес. Как бы то ни было, младенчество осталось позади. Впереди – начало детства.

Когда сыну исполнилось четыре года и его черты стали похожи на мамины, Кристофер написал ему первую историю – «Мальчик и волшебный лист», повествующее о маленьком герое, подобравшем в лесу странный лист, благодаря таинственному волшебству которого тот мог слышать, о чём говорят деревья, светлячки и все остальные обитатели леса. Эта, казалось бы, случайно написанная сказка сильно вдохновила и совсем ещё маленького Себастьяна, и постаревшего Кристофера, который впервые за столько лет взял перо – и тотчас же написал короткую, но чудесную историю, возродившем его ремесло. После этого, подкрепляемый желанием написать для сына лучшую книгу, он написал ещё несколько историй, и ещё несколько, и вот, спустя всего пару лет, он уже стал одним из самых читаемых современных сказочников. Только из-за него писатель, дотоле пишущий лишь о серьезных, философских вещах, стал писать детские книжки и только благодаря сыну вскоре стал за счёт своих произведений очень известным детским писателем не только в Розенвилле, но и во всём Каене. Да, поначалу его слегка расстроило то, что многие люди разочаровались в его новых произведениях, находя тому оправдание: «Раньше было лучше». Но потом, когда он увидел, с какой заинтересованностью и каким восхищением Себастьян слушал эти сказки на ночь, как воодушевлялся от них и улыбался, ему вдруг стало совсем всё равно, как о нём теперь пересуживаются вчуже. Теперь у него был тот, кому он мог посвятить всего себя без остатка, и всё остальное было совершенно неважно.

В последующих историях Кристофера главным героем всегда выступал добрый, весёлый и романтичный мальчик, каким и рос его родной сын. Поскольку он родился среди деревьев, сахарных клёнов, больших древних дубов, яблоневых садов и недалёких фермерских угодий, куда он бегал погладить и покормить сахарком лошадей и подержать в ладонях желтых пушистых цыплят, его душа принадлежала Медовым Яблоням – их природе и загадкам. Видеть волшебное в каждом маленьком мгновении было даром, предназначенным только для такого ребёнка. Он извинялся перед деревом, когда наступал на его корни или врезался в него, осенью – засушивал опавшие листья, потому что считал, что им не хотелось бы рассыпаться, а, слушая отцовские сказки, иногда он даже плакал.

Старые коллеги Кристофера недоумевали, как столь замкнутый писатель-домосед смог почти в одиночку воспитать сына. Несмотря на то, что разница в их возрасте достигала тридцати лет, с Себастьяном они были лучшими друзьями и любили проводить время вдвоём. Мир по ту сторону их усадьбы не тревожил их, и даже война, которая взволновала Каен после рождения Себастьяна, казалась им далёкой, за гранью их тёплой вселенной и далеко за гранью Медовых Яблонь, где о военных событиях узнавали только через газеты. Кристофер, который смог избежать призыва на службу ввиду своего ухудшенного здоровья, оберегал их маленький с сыном мирок всеми возможными способами, и так они жили наедине с лесом, садами и фермами, а обычные походы в город или в посёлок всегда предвещало для них только прелестное, неспешное приключение.

Живя друг с другом, они многому учились вдвоём: пройдя множество неудачных попыток, они научились печь пирог из яблок, готовить кленовый сироп, и вскоре они вместе сколотили в их лесу домик на дереве, который стал их «кладовкой сказок». Тёмную деревянную «кладовку» освещали и свечи, и светлячки, а повсюду лежали черновики уже давно написанных историй. Себастьян долго пытался уговорить отца сохранить их, и в конце концов он добился своего, ведь, как он оправдывал себя, на этих черновых листах записаны идеи, способные вдохновить на написание чего-то прекрасного и в будущем. Как любитель прекрасного, Себастьян просто не мог позволить этим листам быть сожжёнными. Впрочем, Кристофер не мог отказать: так или иначе, теперь он слыл известным сказочником в Розенвилле и подобное совершенно не казалось ему лишним. На самом деле домик на дереве по-своему зачаровывал Кристофера, а это сказалось только в лучшую сторону. В скором времени он написал ещё много сказок. Среди них были и самые знаменитые: и «Золушка в долине слёз», и «Сад Беллы и Льюиса», и «Шоколадная дорога», и «Ночь на ферме», и «Принцесса из королевства веток и роз», и, наконец, первый том «Дух лесных фей», который снискал неожиданно большую известность даже за границей. Себастьян был вне себя от счастья, когда узнал об этом. К тому же, его радовало и осознание того, что он тоже поучаствовал в создании этой истории, ведь сказка «Дух лесных фей» зародилась случайно, когда он принёс отцу букет листьев клёна, дуба и еловых веток и с улыбкой назвал это дарами лесного духа.

Почти всегда в глазах этого ребёнка сияла радость, его руки то и дело приносили домой всякую всячину, в его голове всегда было много странных, но очаровательных идей, а сердце его, казалось, трепетало всегда, независимо от того, что могло чувствовать в определённый момент. Себастьян обладал огромной силой воображения, что позволяло ему получать вдохновение извне и впоследствии дарить его всем вокруг, в особенности отцу. Себастьян всегда брал с земли красивый опавший лист, собирал смолу, вставал в позднюю ночь ради звездопада, шутливо болтал с деревьями и фантазировал о таинственных мирах, доступ к которым мог быть спрятан где-угодно. С долей игривости он предполагал, что его пропавшие тапочки на самом деле были спрятаны домовыми эльфами, и чтобы их задобрить, оставлял им молоко с мёдом у подтопка на ночь, а утром тщательно осматривал печь на наличие их следов. Его выходки заставляли Кристофера искренне смеяться. Он благодарил бога за то, что его сын вырос с подобным складом души, – так, они жили на усадьбе в полном единодушии, и пожаловаться можно было разве что на монотонный хор сверчков, который был слышен каждый вечер на заднем саду. Себастьян рос, привыкая и к этому, и к теням леса неподалёку, и к древесным ароматам, и к объятиям густых яблонь. Должно быть, усадьба принимала неявное участие в его воспитании. Как мама, которой у мальчика никогда не было, Медовые Яблони всегда любили его и берегли и даже помогали ему в его играх.

Ласковый характер Себастьяна хорошо сочетался с его весёлой, игривой стороной, полной детского баловства. Он нарочно порой приносил в дом букашек, чтобы пошутить над отцом, не выносившим их, а после недовольных его слов только пожимал плечами и смеялся:

«Ой, видел бы ты своё лицо!»

Кристоферу ничего не оставалось, кроме как вздохнуть и устало проговорить:

«Ну что за хулиган».

В любом случае подобные выходки не досаждали ему. Даже будучи домашним человеком, прежде всего заботящимся о своём покое, при одном лишь взгляде на сына он становился самым нежным родителем и был готов баловать его каждый день, даже если тот дразнился, заставляя его измученно вздыхать. Ему всё равно нравилось готовить сыну вкусные блюда по утрам – блинчики с кленовым сиропом, кукурузные хлопья с молоком или яблочный пирог, – завтракать с ним на кухне, болтая с ним обо всём подряд и становясь от этого поистине бодрей, провожать его до последней усадьбы, с которой он уже отправится по тропинке к сельской школе, и встречать его у калитки. Нравилось и слушать его рассказы про школу, и про то, как он добирался до неё по лесу или через дома дружелюбных соседей-фермеров, которые не могли его отпустить, не дав ему попробовать их молока или некрепкого домашнего сидра, и про то, как у него на уроке отнимали бумажки, потому что вместо учёбы он писал на них что-то, совсем не относящееся к занятиям, – всё это нравилось ему. Прежде скучающий писатель, теперь Кристофер был полон сил: он любил сочинять, писать сыну рассказы, которые заинтересуют его, обрадуют и затронут самые чувствительные уголки его души. Ему всегда хотелось очаровать Себастьяна чем-то особенным и невообразимым, однако, хоть зачастую ему это и удавалось, на самом деле Себастьяна больше всего зачаровывало всё самое что ни на есть прозаичное, в чём он, по своему обыкновению, всегда мог найти что-то потаённое и прекрасное. Это умение передалось ему от отца.

Эти созерцательные гулянья по лесу, обратная дорога домой среди холмов и ферм и мелькающие в конце пути огоньки в окошках усадьб Медовых Яблонь приносили ему больше всего покоя и одушевления, особенно осенью, когда дубы надевали свои золотистые наряды, клены, выстроившиеся на пути к дому, поражали взор багряно-алыми тонами, на фермерских полях стояли перевязанные стога сена и весь яблоневый сад позади калитки дома Флоуренсов дарил каждый день своим хозяевам букет медовых фруктов и ароматов. В эти моменты в сердце Себастьяна рождались самые замечательные идеи, которые вследствие Кристофер запечатлевал и в своих сказках. Как только мальчик повзрослел, вместе с отцом они стали писать сказки вместе, черпая вдохновения из всего, что их окружало. Пока многие дети гуляли во дворе с ровесниками, Себастьян вместе с отцом, сидя на веранде в осеннюю пору, возлюбленную ими, писал сказки. Вечером они готовили себе простой ужин на огне, а после этого садились у камина и перечитывали все истории, то впоследствии изменяя их, то окончательно переписывая, то наслаждаясь ими вдоволь и оставляя их в покое. Ночью была колыбельная, а затем – долгий, крепкий, сладкий сон. Так и проходила их совместная жизнь.

Себастьян был очень чувствительным, а из-за того, что он жил почти в глуши – рядом с лесом и вдалеке от остальных усадьб и ферм, – само собой разумеется, он не всегда умел владеть собой. Конечно, они часто выезжали в Сент-Габриель, чтобы сходить в церковь, на ярмарку или просто прогуляться улицам, аллеям, по берегам Айне, но однажды им была предоставлена возможность выехать далеко за пределы их милого края – не только провинции Сент-Габриеля, но и самого Розенвилля. Они поехали в Шарлот-Ли – место, где расположился самый известный в Каене театр; там же показывали пьесу, основанную на первом томе «Духа лесных фей». Что Кристофер, что юный Себастьян – оба словно выбрались из берлоги; оба растерянные, оба немного волнующиеся, они сидели в самом конце зала и вечно слышали: «Тсс!» от тех, кто был недоволен их перешёптываниями. Спектакль на самом деле очень понравился им. Восторженный, после окончания спектакля Себастьян, побежал ко всем актёрам и актрисам за кулисы передать им своё восхищение. Он каждому пожал руку, каждого похвалил, а затем даже прибежал к музыкантам, исполнившим «Колыбельную отца» из сказки, и отдельно поблагодарил их за их выступление. Было неловко, но Себастьян отвлёк их от музыкальных инструментов, чтобы пожать им руки. Наблюдая за всем этим, Кристофер умилённо смеялся. А Себастьян уже чувствовал себя смущённым.

Дабы побороть его смущение, как только они покинули театр, Кристофер купил ему небольшой подарок в одной из сувенирных лавок Шарлот-Ли. Это была музыкальная шкатулка в виде небольшой исписанной узорами деревянной коробочки, покрытой лаком, – как только крышка открывалась, оттуда лилась тонкая красивая мелодия, а маленькая, выструганная из дерева фигурка танцевала в такт с ней.