Габри Бон-Берри. Книга 2. Новый дом

«Папа, дурак, она же дорогая! – растерянно говорил Себастьян, принимая подарок. – Сколько ты потратил на неё? А хватит ли нам денег на путь домой? А что нам теперь делать? О, я придумал – давай продадим твою смешную шляпу!»

И вновь Кристофер добродушно хохотал над его словами. Он сумел заверить взволновавшегося Себастьяна, что денег у них ещё предостаточно, шляпа не такая уж и смешная, а он более, чем достоин подобных дорогих подарков, после чего сын обнял его и горячо поблагодарил, сказав, что это лучший день в его жизни. Желая запечатлеть этот момент, они с Себастьяном попросили одну фотографию у местного фотографа. На снимке они стояли рядом: Кристофер обнимал его, а Себастьян, счастливый и благодарный, держал в руках прекрасный подарок и улыбался. Всю обратную дорогу в поезде он не спускал глаз со шкатулки, а полученную фотографию он положил вовнутрь неё, говоря, что так она лучше сохранится.

Но прекрасная поездка не оставила после себя столько же приятных воспоминаний, сколько хотелось бы. Как только они приехали домой, Себастьяну стало нехорошо. У него поднялся сильный жар, и Кристоферу пришлось уложить его в постель. Он думал, подобную простуду можно было подхватить в поездке, ведь то была осень, однако и спустя несколько дней самочувствие сына не подавало никаких признаков улучшения. Доктор, которого Кристофер вызвал на дом, озвучил неожиданное, печальное известие, от которого столь отчаянно прятался Кристофер все эти годы. Заболевание головного мозга. Он не запомнил точно название болезни, что назвал ему доктор, но отчётливо услышал одно:

«От этого страдала когда-то и ваша супруга. Передавшая по наследству болезнь может стать губительной и для мальчика».

Кристофер, узнав об этом, решил, что пока будет лучше сохранить это в секрете. Ведь это в конце концов не было приговором: в нынешнее время на всё имелся свой рецепт. Осталось лишь купить лекарства, научиться ставить уколы, обеспечить спокойное лечение. «Волноваться не о чем… это можно пережить», – успокаивал себя Кристофер, чувствуя тем не менее, как его руки тревожно трясутся, а к глазам подступают слёзы.

Следующие дни после посещения доктором усадьбы Себастьян уже чувствовал себя получше. Температура не пропала, но хотя бы понизилась; теперь он мог встать с кровати без головокружения. Правда, вместо этого у него пропал и аппетит. Любимые блинчики с кленовым сиропом он отодвигал, в сторону яблочного пирога он даже не глядел и в общем не мог даже и крошки в рот положить. Его стало всё чаще тошнить и бросать в жар, но уколов, которые, по словам отца, могли бы облегчить его состояние, он упорно избегал. Бегал по комнате, приговаривая «ой нет, ой нет!» и даже посмеивался, а Кристофер, прикрывая ладошкой шприц, шёл по его следу и благосклонно улыбаясь, стараясь не быть грустным или слишком давящим, повторял: «Бас, вернись. Ну хватит бегать. Всего один укол». Тем не менее однажды Басу пришлось смириться и покориться. Он мужественно выносил уколы, и это было для него своеобразной игрой, чтобы побегать по дому от злодея-отца с иголкой. Он хохотал и прятался за дверьми. Тогда Кристофер и вовсе забывал о том, зачем он вообще держит в руках шприц. Он самозабвенно вовлекался в это игривое настроение и был рад лишний раз вызвать у Себастьяна громкий заливистый смех.

Несмотря на это, в основном его мечтательный и добрый настрой никуда не делся. Вместе с отцом Себастьян всё так же занимался своими привычными делами даже с клеймом «больного»; он любил медленно ходить с ним по лесу рука об руку, лежать у него на коленях, любил слушать его сказки перед сном, дразнить его и озорничать. Кристофер старался поддерживать его расположение духа, но постепенно стал замечать, что дух Себастьяна начал угасать. Букеты из лесных листьев и веток, которые собирал отец, чтобы порадовать его, лишь изредка могли вызвать у него улыбку. В другом – он был слишком тих. В школе у него не имелось ни одного друга, а потому к нему, кроме отца, доктора и некоторых соседей, приносивших ему гостинцы с урожая, больше никто и не заходил. Кристофер делал всё возможное ради его радости, но ей не было место в душе одинокого, страдающего от неизъяснимых слабостей ребёнка. Именно это и подтолкнуло его вскоре к очень странным поступкам.

«Что ты сказал?» – как-то раз спросил Себастьян, когда они сидели с отцом в гостиной. До этого они сидели в полной тишине, каждый за своей книгой.

«Ничего, – ответил Кристофер. – Я ничего не говорил».

«Нет, только что. Ты что-то сказал».

«Я ничего не говорил, Бас», – повторил Кристофер и серьёзно взглянул на сына. Выражение его лица было каким-то испуганно-растерянным. С такого незначительного момента началось то, чего Кристофер больше всего боялся.

Следующим вечером, в тихие закатные сумерки, Кристофер вместе с Басом собирали яблоки в саду, и за всё это время Бас не проронил ни слова. Обычно он вёл себя игриво, но теперь же его поведение сделалось совсем странным. Не по своему обыкновению, он медленно ходил из стороны в сторону, молча срывал яблоки и молча клал их в корзинку, иногда безразлично шелестя сухими листьями под ногами. Собрав целую корзинку, Кристофер пошёл ближе к дому, но не успел он и дойти до порога, как услышал из сада громкий крик сына и его последующий плачь. Кристофер мгновенно всё бросил и побежал на зов.

«Себастьян! Что случилось?!» – волнительно спрашивал он. Как только он прибежал, он увидел странную картину: Себастьян лежал на земле, окружённый рассыпанными яблоками, и громко рыдал, не в силах даже поднять головы. Его ноги будто полностью отказали. Глаза, прежде всегда глядевшие на всё с весельем, затуманились слезами. Теперь это был совершенно другой человек.

«Меня напугала фея!» – всхлипывая, отвечал он и продолжал плакать.

Фея?.. – глухо раздалось в голове у Кристофера. Холодный пот прошёлся по спине, и сердце забилось как не в себя.

Тем временем мальчик продолжал, дрожа: «Она меня напугала, и я выронил все яблоки из корзины. И вот они испачкались! Я же не знал, что она будет прятаться за деревьями, я даже не знал, что у нас здесь водятся феи! Почему ты не говорил, что феи и правда бывают и что они… такие страшные?»

Такого не может быть, – произнёс Кристофер опять же в своей голове. Заставив себя улыбнуться, он протянул сыну руку и помог ему встать. Мальчик держался за край отцовского свитера и как в первый раз вставал на ноги. Кристофер вытер ему слёзы, забрал сломанную корзинку. Его задачей тогда было только утешить его.

«Всё хорошо, не плачь. Это, наверное, тебе что-то померещилось… Ну же, не плачь, иначе я тоже расстроюсь. Давай мы отведём тебя домой и погреемся у камина», – предложил он, в душе терзаясь от горького осознания. Доктор предупреждал, что одной из последствий болезни может стать помрачение рассудка, но Кристофер не придал этому особого значения, поскольку думал, что до этого не дойдёт. Судьба же, как бы то ни было, оказалась непредсказуемой. Теперь, слушая рассказ сына о том, как его напугала фея, как она улетала далеко-далеко вместе со своими подругами, Кристофер понимал: Себастьян начал бредить.

Улыбка его с каждым разом становилось всё более и более бессильной. Когда Кристофер протирал его тело мокрым полотенцем, он чувствовал холод его кожи. Сколько попыток согреть его он ни предпринял, Себастьян дрожал от холода даже сидя у подтопка. Перед сном его тяжелее всего было накормить. Он отмахивался от еды, всегда говорил, что ему дурно, а потом уходил один спать к себе в комнату, бледный и замерзший. Кристофер не говорил ему, в чём дело, поскольку до конца верил – это только надо пересилить, и всё вернётся на свои места. Но Себастьян уже терялся в догадках, почему огонь его не греет, голова вечно раскалывается, а аппетит и вовсе пропадает. Он уже боялся, что чем-либо обидел фей, и те из жажды мщения вызвали у него болезнь. Но Кристофер изволил уйти от ответа:

«Просто ты взрослеешь, и на твоё тело начинает влиять погода. Вот как только посветит солнце, тебе сразу же полегчает».

Но солнце всё никак не выглядывало, и Себастьян начинал волноваться. У него совсем пропал сон. Если ему и удавалось уснуть, то лишь колыбельная отца, спящего рядом с ним, могла сопроводить его в страну грез. Только эти мгновенья дарили ему немного нежности и ненадолго выводили из горячечного беспокойства.

В течение нескольких последующих месяцев его поведение успело поменяться множество раз: сначала он старался быть таким же радостным, как и всегда, затем сдался и стал молчаливым, приняв равнодушный облик, а после всего этого в нём разошлось его бредовое помешательство. Под жаром он говорил, что феи снова прилетали к нему в спальню и пытались предупредить о чём-то, а спать он боялся, потому что ему казалось, во сне они его заколдуют и от этого он никогда не проснется. Кристофер слушал это каждый день. Как и сын, теперь он не выходил из дома совсем, а главным гостем теперь был только надомный доктор. С ним Кристофер разговаривал исключительно наедине. Ему не хотелось, чтобы Себастьян знал обо всём этом, – запутанных мыслей в его голове было и без того предостаточно, – и ему не хотелось бы, чтобы Себастьян знал о том, что ему осталось совсем недолго. О последнем доктор оповестил Кристофера в один из дней посещения. Сохраняя истину в секрете, перепуганный до самых недр души, он продолжал робко верить, что всё пройдёт.

С течением времени щеки Себастьяна, которые раньше всегда багровели, когда он вдохновлялся, сильно впали, и сам мальчик стал ужасно худым и бледным. Его волосы, прежде походившие на золото, стали выпадать, и между остатками поблекших прядей уже остались проплешины. Он уже действительно стал ко всему равнодушен: даже уколы, которые прежде ему давались нелегко, он стал выносить с безразличием, будто бы и вовсе не чувствуя их. День ото дня он таял, и в иные минуты руки его коченели и дыхание приостанавливалось. В монотонном бреду он выходил ночью к двери и безнадёжно дёргал за ручку, повторяя тихим голосом: «Пустите… пустите меня, мне на-а-а-адо». Его ночные побеги участились, и Кристоферу в одночасье пришлось закрыть дверь на оба замка, а ключ спрятать у себя. Он надеялся, что хотя бы это сможет помочь. Тем не менее это никак не изменило ситуацию. По ночам Себастьян всё ещё не спал, а рыскал во тьме по дому и только искал выход наружу. Вместе с ним всю ночь не мог сомкнуть глаз и Кристофер, безуспешно пытающийся уложить его обратно в кровать под его нескончаемые стенания и попытки вырваться. В конечном счёте в доме по ночам всегда горел свет, и никто не спал. Вскоре Кристофер даже привык к вечному тревожному голосу, витающему между комнат, и впоследствии перестал прислушиваться к нему. Вскакивать посреди ночи он также потерял все силы и, лёжа в своей спальне без сна, лишь изнурённо слушал через стену, как его блуждающий по темноте сын разговаривает сам с собой, иногда испуганно что-то шепча, как будто чего-то остерегаясь, а иногда рассуждая о чём-то совершенно безумном.

Иногда Себастьян казался, наоборот, слишком спокойным. Но даже при этом он признавался в страшных вещах.

«Лучше бы я не рождался», – сказал он однажды за ужином с мрачным, безнадежным выражением лица. Подобные фразы из его уст Кристофер слышал так часто последний месяц, что научился не ужасаться им. Пройдя через многое, он научил себя реагировать на них спокойно.

«Пожалуйста, не говори так. Ты – самое дорогое, что есть», – отвечал он, выдавливая из себя это спокойствие. Тёмные глаза Себастьяна, его взгляд были жуткими для тринадцатилетнего мальчика.

«А феи мне говорили, ты хочешь меня убить, – шептал он. – Мне говорили тебя бояться. Я не поверил, конечно… но мне страшно. Почему они говорят такие вещи? Ты же мой папа, разве ты можешь так поступить? И всё же, может они правы?.. Тогда задуши меня ночью, пока я буду спать. Мне, правда, страшно, но я всё равно… я так не хочу мучиться».

Кристофер обещал себе больше не приходить в ужас от этих слов, но он не сдержал обещания, когда Себастьян заговорил уже совсем как умалишённый. В тот вечер он накричал на него, сказал в ярости, что устал слушать подобный бред и не единому слову он не верит. Себастьян впервые так плакал. Как только Кристофер понял, что перешёл черту, мальчик уже убежал из дома. Искать его долго не пришлось: в самую ночь он, продрогший и с заплаканным бледным лицом, прятался в «кладовке сказок», на дереве, и когда отец прибежал к нему, забрался к нему наверх и рассыпался в извинениях, Себастьян только глухо сказал:

«Лучше бы ты меня задушил».

Той ночью Кристофер понял, что уже всё потеряно.

Все волнения и горести приходили неожиданно, и Кристофер не успевал со всем справляться. В доме водворился настоящий бардак. Кристофер и забыл те времена, когда сын ещё не был болен. Как давно это было? Все былые прогулки по лесу, смех и уютные завтраки по утрам как будто бы были просто миражом, давно растворившимся в холоде дома. Мир поделился на «до» и «после», и то, что было «до», навсегда потерялось в памяти Кристофера. Порой ему казалось, что он тоже уже сходит с ума…

Себастьян всё ещё был снедаем болезнью. Как только улыбка на его лице становилась полоумной, Кристофер и сам пугался. Себастьян раскололся надвое. Первый его облик – облик плачущего маленького мальчика, боящегося за свою судьбу, – заставлял Кристофера страдать от жалости. Второй облик – облик мрачного больного ребёнка, не скупящегося на грубости и жестокие слова, живущего в собственном бреду, – заставлял Кристофера вздрагивать от тревоги. Бывало, Себастьян сбегал один в лес, а приходил домой с окровавленными ладонями и жутким, даже маниакальным выражением лица. Кристофер постоянно опасался, что Бас убежит глубоко в чащу леса и заблудится там. Или что заберётся в домик на дереве и не сможет или не захочет слезть. Или даже доведёт себя до смерти самолично – от этих мыслей Кристофер приходил в полнейший ужас.

С каждым разом исповеди сына становились всё кошмарнее. Он рассказывал несусветные вещи, якобы он вдруг услышал, как дерево просит его дать ему крови, чтобы насытиться ею, и во исполнение его воли он порезал себе руку. В следующий раз он пришёл с расцарапанными ногами. Это он оправдал тем, что за ним гнались лесные призраки. А все веточки, листья, заставшие капли смолы он приносил теперь лишь потому, что ему кто-то наказал это сделать и спрятать всё это под своей подушкой. Этим «кем-то» могли быть и феи, и выдуманные им же самим создания – в любом случае это было лишь выдумками, в которые он верил. В то же время Кристофер наоборот – веру свою окончательно потерял. Он стал закрывать дверь на два замка даже в дневное время.

Глава 4

Осень в Медовых Яблонях всё ещё чудесно благоухала. Всякий раз в прошлом, как только Кристофер садился писать на веранде, он сразу вдыхал осенний аромат, точно наслаждаясь ароматом духов, и вдохновение сразу же посещало его. Он думал, если бы осень имела свои духи, тогда в их составе сочетались бы запахи мёда, яблок, кленового сиропа, леса, сухого или облитого дождём, и крепкого чая. Иногда это могло быть засушенное сено, смешанное с землистым запахом хлевов, – запах, который встречается, только когда выходишь из усадьб к деревенским фермам. Но Кристофер, увы, не любил покидать своего оберегаемого дома, а потому нечасто встречал подобные ароматы. В нынешнее время, когда выпивка стала заменять ему сон и прогулки, обоняние его претерпело значительные ухудшения, однако с приездом Габри Бон-Берри ему вдруг показалось, что юноша, прибывший с далёких земель, привёз ему новые ароматы, которых доселе он и не чувствовал. Обоняние его вдруг разыгралось как в молодости, сделав последние несколько недель чередой прекрасных утешительных дней, сумевших на время поднять его дух с колен. Когда-то и его задний сад напоминал сказочный сад фей, что осенью превращался в священную долину даров, но теперь весь он оброс и стал диким, заброшенным. Как и сам Кристофер, в чей сад души уже давно никто не пускал света… до сих пор.

После того случая они с Габри больше не разговаривали. Вопреки чувству вины, сказочник вёл себя молчаливо рядом с картографом и нарочно не затевал с ним разговоров. Два дня подряд они ужинали в полной тишине, и только иногда могли спросить друг друга: «Может, зажжём камин?» Судя по всему, Габри тоже старался хранить молчание рядом с Кристофером и этим только вгонял его в смятение. Как человек, привыкший к тишине, он должен был легко приспособиться к этому, ведь это было частью его жизни последний год, однако Кристофер попросту не находил себе места и продолжал проводить вечера в бесплодной надежде услышать хоть чей-то успокаивающий голос.

Весь последующий день шёл листопад. Укутавшись в плед, Кристофер пил чай за столом и, периодически кашляя, читал книгу. В какой-то момент к нему аккуратно подсел Габри Бон-Берри, с которым они не общались несколько дней кряду. Теперь в руках Габри лежало несколько листов, исписанных ручкой. Сказочник, заподозрив неладное, сразу же поставил остывать чашку чая и внимательно посмотрел на юношу. На секунду он предположил, что Бон-Берри собрался досадовать на него и отчитывать, но все мысли испарились прочь, когда Габри протянул все принесённые им листы к нему, предлагая почитать. Поправив плед и надев очки, Кристофер принял его бумаги и начал внимательно бегать глазами по тексту на них. Мгновеньем позже его окатило волной удивления и восторга.

– Я попробовал закончить вашу сказку, – объяснился Габри. – Конечно, мне далеко до вашего мастерства, но, раз вы потеряли вдохновение, я подумал, что имею право предложить вам что-нибудь. Я писал это всю ночь вчера, поэтому несколько грамматических ошибок может встретиться. Пожалуйста, не судите строго.

Когда Кристофер дочитал это, в нём смешались странные чувства уважения, восхищения и одного очень непонятно, забавного чувства, которое так и заставляло его сдерживать свой смех. Ему, как опытному писателю, всё это казалось чем-то невообразимым. Он читал идеи Габри и приятно удивлялся его мыслям, изложенным на бумаге.

– Эх, Габри, – с улыбкой говорил он, едва сдерживая весь свой смех, наверное, не оскорбивший бы Габри, но явно не пришедший бы по нраву. – История, написанная тобою, весьма неплоха. Но фантазии у тебя всё же для этого маловато, как и опыта.

– Вы правы, – ответил Габри смиренно. – Я совсем не силён в подобном.

– Но ты огромный молодец. У тебя очень заманчивые идеи. Но сам, пожалуй, понимаешь, это не подходит. Разве можно добавить в детскую сказку детальное описание строения дерева? Или слишком буквальное рассуждение о несправедливости мира?

Габри молча отвёл глаза, и тогда Кристофер всё же рассмеялся, умилившись его лёгкому смущению. Сколько бы это ни напоминало ему прошлое, теперь не думал об этом, как о чём-то, что должно приносить исключительно печаль. Точно так же, как и в прошлом, в настоящем он смеялся, и в этом не было ничего зазорного. И точно так же, как и в прошлом, в настоящем душа его ликовала от вновь загоревшегося пламени фантазии. Листок с идеями, осень в Медовых Яблонях, сказка и мальчик напротив него – разве это было настоящим? Все воспоминания стали единым целым и вылились в долгожданный трепет.

– Я думаю… мы можем попробовать. Габри Бон-Берри, давай попробуем закончить эту сказку сейчас же, вместе!

Габри удивился только на мгновенье. Но позже в его глазах, прежде холодных и таинственных, появились огоньки.

– Я же обещал помочь всем, чем смогу, – решительно сказал он, садясь рядом. – Давайте сделаем это.

Кристофер тут же побежал за чернилами и бумагой. Чаще всего перед тем, как писать что-либо, он ставил пишущую машинку на стол и создавал вокруг неё уютную обстановку с чаем, большим количеством запасных бумажных листов и полных чернильниц на случай, если каретка пишущей машинки опять заест, однако в этот раз он отмёл все былые атрибуты для создания идеальной истории и был готов писать хоть на зеркале иглой. В нём пробудилось давно остывшее упоение. С бунтарством, с отвагой, с благоговением он взялся за любимое дело. Нынче же ему было не до воспоминаний; он спешил продолжить историю и исполнить мечту сына, который умер, не забывая о ней, в то время как он сам, будучи живым, совсем про неё забыл.

Габри перечитывал книгу с той самой незаконченной сказкой и вместе с тем выписывал что-то на бумагу. Кристофер делал то же самое. Они оба увлеклись рассуждением над финалом так глубоко, что даже листья, падающие с деревьев, остановили свой ход и замерли. Два сказочника сидели друг напротив друга, внимательно читали книгу и делали заметки в своих неаккуратных черновиках.

– Сколько ни пытался, я всё никак не могу понять, какой финал должен быть у этой истории, что бы могло стать её полноценным завершением, – приговаривал Кристофер, самозабвенно записывая на бумаге идеи. – Когда я только начинал писать «Дух…», у меня в голове имелось множество мыслей, и чтобы не запутаться в них, я проработал сюжет до мельчайших деталей и выработал план, следуя которому смог бы написать всё совершенно идеально, без каких-либо просчётов. Вот только теперь я действительно полон сомнений! В голове снова какой-то кавардак, а это нехорошо: развязка должна быть продуманной и интересной, я не хочу опорочить её своим бездумным потоком фантазии. Как же хорошо, что ты, читатель, вызвался мне помочь. Спасибо за твоё содействие. И да, кстати, никогда бы не подумал, что даже старшие дети тоже читают сказки. В свои шестнадцать ты до сих пор увлекаешься этим?

Кристофер спрашивал это, не поднимая головы и не отвлекаясь от дела. Габри же, отвечая, тоже не поднимал глаз.

– Когда-то с помощью сказок я учил ваш язык.

– Так ты не местный? – спросил Кристофер, хотя, правду говоря, по необычному произношению Габри и его внешности догадывался, что он чужеземных корней.

– Да, я родился не здесь, – подтвердил он. – Но в детстве, когда мне читали ваши сказки на оригинальном языке, я всё понимал, о чём в них говорится. Я любил их слушать, а поскольку я рос несколько в неблагоприятном месте, это помогало мне отвлечься и окунуться в далёкие волшебные миры. Всё это приводило меня в приятное волнение, будто это я был главным героем и будто со мной происходили все эти необыкновенные истории.

Это в самом деле было комплиментом для сказочника. Он мягко улыбнулся и, макнув перьевую ручку в чернила, вновь окунулся в волну трепета так же, как дети окунаются в волшебные миры сказок.

– Это хорошо. Когда ты представляешь себя на месте главного героя, значит история интересная и реалистичная, хоть и волшебная. Но главное в сказках далеко не волшебное пространство. Главное – это посыл, скрывающийся за полотном необыкновенности. Это позволяет детям не только получать какие-либо эмоции, но и учиться чему-либо. Поэтому нам надо придумать что-то весомое для окончания истории. Чтобы это привело, как ты говоришь, в приятное волнение.

Первый том «Духа лесных фей» описывал события, происходящие каждый день в заколдованном королевстве, куда можно попасть только через дверцу в коре большого дуба. Самыми многочисленными жителями королевства были феями. Кристофер описывал их как маленьких, чудно́ выглядящих милых существ в платьях-мантиях, вытканных из лунного и солнечного света, в колпаках и с длинными прозрачными крылышками, заимствованными у стрекоз. Их частыми украшениями и орудиями выступали стебельки цветов, амброзии или омелы. Лакомились они ягодами падуба и тёрна, поэтому повсюду в их королевском пределе повсюду цвели терновники и падубовые кустарники. Постепенно читателя знакомили с каждой феей, будь то Королева фей Корделия, одетая в платье из волшебной пыльцы, феи воды, живущие у озера в лесу, или же те феи, что вечером собирают все опавшие листья, а на следующий день в тумане утра собирают росу в свои корзинки из лопуха. Кроме того, в заколдованном королевстве было множество других обитателей, с которыми медленно знакомил сюжет: светлячки, мотыльки, добрые спригганы, а также злые гоблины, живущие в пещерах. Именно они всегда пытались подкрасться к Древу желаний и украсть растущие на нём золотые жёлуди. Помимо Королевы фей, в королевстве был тот, кто стоял выше всех – Дух-прародитель, стерегущий уже который век великое Древо. Все почитали его, как божество, и боялись сказать ему даже словечко, лишь бы только тот не осерчал. Сожительство с ним и с другими духами, загадки, маленькие сказочные истории каждого героя – всё это оживляло фантазию юных читателей и погружало их в мир, где воздух напоен магией и где вечером водят дружные хороводы все феи, живущие в королевстве.

Второй том начался именно с истории мальчика Себастьяна, которого в сказке коротко звали Бас. Его верный друг – пёс Дюйм – оказался болен, и мальчик узнал из одной старой книги, что в королевстве фей растут волшебные золотые жёлуди, исцеляющие от любых недугов. Чтобы найти способ подлатать друга, Бас выяснил, что в это королевство можно попасть, только разгадав загадки леса. Сделав это, главный герой очутился в этом месте, полном садов, спрятанных мостов, по которым перемещались феи, и их домиков в дуплах. Вскоре он познакомился и с Королевой фей Корделией, и с остальными обитателями загадочной долины, и, разумеется, он разузнал про Древо желаний с теми золотыми желудями, из-за которых он пришёл в это место. Украсть или не стоит?.. Пораздумав, Бас пришёл к выводу, что это единственный способ помочь своему другу, и, собрав всю свою решительность, украл с дерева несколько желудей. Само собой, Дух, охраняющий их, разгневался и, обратившись в большое чудище, помчался за маленьким вором вслед. Сказка заканчивалась именно на том моменте, где Бас, укравший дары Древа, пускался в бег.