Полная версия
Чтобы достичь эстетического совершенства, иногда приходится жертвовать чем-то от логического совершенства, и наоборот – чтобы обрести логическое совершенство, нужно чем-то поступиться в эстетическом. Ничто не может быть по-настоящему ясным без некоторой тяжеловесности и по-настоящему живым без некоторой неясности, и наоборот.
До сих пор никому не удавалось точно определить, соединить и выявить идеальную меру сочетания эстетического и логического совершенства. Для этого требуется большая тонкость. То, что способствует нашей жизни, то есть то, что как бы приводит нашу деятельность в движение, – это нравится. Нам становится легко, когда всё в порядке. Таким образом, порядок – это средство согласования нашего познания с объектом, на который оно направлено. Кроме того, нам особенно нравится новое, а также непостижимое – именно потому, что оно непостижимо, если только при этом остаётся истинным. Вообще всё удивительное.
Изумление всегда содержит в себе нечто приятное для чувственности, но также и нечто неприятное для разума. Поэтому мы так охотно слушаем самые удивительные истории.
Эстетическое совершенство – это совершенство по законам чувственности. Мы делаем что-то чувственным, когда заставляем объект вызывать ощущение и трогать нас, а также когда делаем что-то доступным для созерцания. Величайшее искусство вкуса заключается в том, чтобы то, что я сначала излагал сухо, теперь сделать чувственным, облечь в объекты чувственности, но так, чтобы разум при этом ничего не терял.
Совершенство приобретает свою ценность благодаря тому, что оно может быть сообщено другим. Во всём, что касается вкуса, лежит в основе общительность, и благодаря этому он возвышается. Тот, кто выбирает только то, что нравится ему, но никому другому, вовсе не имеет вкуса. Таким образом, вкус не может быть исключительно личным. Суждение о вкусе, следовательно, никогда не является частным суждением.
Отсюда мы видим:
1. Вкус должен соотноситься с суждением всех. Вкус – это суждение всеобщего одобрения.
2. Вкус имеет в себе нечто общительное, общественное.
Общительность придаёт жизни определённый вкус, которого ей иначе не хватает, и этот вкус сам по себе общественен. Если то, что нравится мне чувственно, должно нравиться и другим непосредственно, то это называется: у меня есть вкус. Есть люди, у которых нет ничего общительного, хотя в остальном они могут быть честными.
Отшельники, чудаки – все они не имеют вкуса. В человеческой душе есть определённый принцип, который заслуживает глубокого изучения, а именно: наш дух склонен к общению и состраданию, так что человек не только охотно делится, но и позволяет делиться с собой. Поэтому люди так охотно общаются друг с другом, и человек редко испытывает настоящее удовольствие, если не может поделиться с кем-то своими мыслями или склонностями. Наше знание – ничто, если другие не знают, что мы это знаем.
Отсюда происходит то, что человек проверяет своё суждение суждением других, и ему сразу нравится, если оно совпадает с его собственным. Поэтому совершенно ошибочно говорить: вкус – это некое частное суждение человека о том, что его радует, что ему нравится. Такой человек вовсе не имеет вкуса.
Вкус также имеет общезначимые законы, но можно ли познать эти законы абстрактно, a priori? Нет, только конкретно, потому что законы вкуса – это не законы разума, а всеобщие законы чувственности. Сам вкус – это объект, о котором мы можем многое рассуждать. Однако это рассуждение не составляет вкус, а только усиливает его.
Суждение вкуса таково: мы судим о той или иной вещи, глядя на неё. Если у человека есть вкус, он видит, что выбирает. Это нравится почти всем и повсеместно.
Норма, критерий (как что-то должно быть) вкуса – она не содержится в общих правилах разума, а обнаруживается только в реальных произведениях вкуса. Поэтому должны существовать устойчивые образцы вкуса, иначе вкус скоро исчезнет. Точно так же должны быть устойчивые образцы стиля в мёртвом (учёном) языке, ведь только они неизменны – латинский и греческий.
Многое можно объяснить и познать a priori, но потом не суметь применить на практике.
Человек становится утончённым, отшлифованным не через обучение, а только через общение, и особенно через общение с воспитанными и хорошо образованными женщинами.
Гений и вкус очень сильно отличаются друг от друга. Гений работает, так сказать, грубо, но над превосходными вещами. Было бы желательно, чтобы школьное обучение происходило так:
1) сначала работать грубо, но возвышенно,
2) а затем шлифовать.
Но сейчас всё сразу должно быть отшлифовано, и больше внимания уделяется мелочам и второстепенным вещам, чем главному, причём даже с принуждением. Гений же редко культивируется. Ущерб, который такие школьные методы наносят, очень велик. Например, в изящной латыни никогда не смотрят на мысли, а только на выражение, на слова.
Только через общение и общество человек шлифуется. Образцы, достойные подражания, необходимы для формирования и сохранения вкуса.
Однако первообраз всех совершенств всегда существует только в мыслях. Это архетип, всего лишь идеал. Истинная красота должна быть как бы набросана через чувственность. Мораль содержит архетип нравственного совершенства.
Если разум не особенно задействован в представлении, то это представление не является разумным познанием, но и не является неразумным. Например, если я знаю, на какие страны разделена Европа, я использую для этого не разум, а только память, и поэтому это не разумное познание. Но то, что не является разумным, ещё не неразумно; это относится только к тому, что противоречит разуму. Например, если я узнал о движении планет, не используя разум, то это познание не является разумным, но и не неразумным.
Познание, которое не является разумным, где я не использую разум, а только память, где я не вижу, как что-то вытекает из своей основы, – это историческое познание.
Автор в §19 называет совершенное историческое познание cognitio pulchra sive aesthetica. Но он ошибается, считая «прекрасное» и «эстетическое» одним и тем же, ведь к эстетике относится не только прекрасное, но и возвышенное.
Историческое познание – это такое познание, которое не является разумным. Поэтому, когда автор говорит о совершенном историческом познании и считает его эстетическим, он может понимать под этим только познание, которое, хотя и не разумно, всё же может иметь совершенство. Однако он объясняет это очень плохо. Ведь кто может понять, что это за совершенство? Это всё равно, как если бы я сказал: парик – это то, что, хотя и не шляпа и не шапка, всё же может быть надето на голову.
Мы уже ранее говорили об эстетическом совершенстве познания и сказали, что оно заключается в воздействии на наше чувство. Отсюда мы легко можем понять, что такое эстетическое познание, а именно такое, которое воздействует на наше чувство (через удовольствие или неудовольствие). Познание, не являющееся рациональным, есть историческое. Например, если кто-то обладает обширными знаниями по естественной истории, но не понимает их в связи с их основаниями, то у него не рациональное, а лишь историческое познание. В ином смысле историческое познание означает такое, которое относится лишь к отдельным вещам и противопоставляется догматическому. Однако в этом значении оно здесь не рассматривается. Автор считает всякое совершенное историческое познание прекрасным, но познание может быть историческим, не будучи прекрасным. Мы можем знать из Гомера всё мифологическое, все путешествия Улисса и т. д., и даже больше, так что будем обладать весьма совершенным историческим познанием, и всё же оно не будет прекрасным, если не окажет воздействия на наше чувство, если мы будем смотреть на всё холодно и ничего при этом не ощущать. Такое познание, как мы уже сказали выше, является прекрасным и эстетическим лишь тогда, когда оно влияет на наше чувство удовольствия или неудовольствия. Прекрасное в познании уменьшается, когда в нём усиливается рациональное и ясное, подобно тому как красота женщины исчезает, если рассматривать её через микроскоп. Лучшие выражения, которые нас больше всего трогают, теряют свою силу, если их анализировать и познавать разумом более отчётливо. Наш разум часто отвергает что-либо, например, различные виды одежды, которые, однако, соответствуют нашему вкусу и трогают наше чувство. Венгерские одежды гораздо более соответствуют разуму, чем французские: они лучше, удобнее и т. д. Точно так же разуму больше соответствует, чтобы дверь не стояла в середине дома, создавая маленькие комнаты, но наше чувство обязательно требует, чтобы всё было симметрично, и чтобы дверь, например, не стояла на углу дома. Чувство трогается смутным познанием, поэтому наблюдать за ним очень трудно, так что вообще наука об этом, то есть эстетика, имеет много трудностей. Баумгартен первым сделал из этого науку.
§ 20.
Рациональное познание имеет преимущества перед историческим, так как требует рассудка и разума, но иногда историческое познание имеет преимущества перед рациональным. Историческое познание должно лежать в основе всякого рационального. Умозритель, который запирается в своей комнате и желает приобрести много рациональных познаний, не продвинется далеко, если не приобретёт сначала историческое познание через опыт из книг или же из общения, из общества с другими людьми. Историческое познание даётся мне апостериори, оно уже содержит в себе всё, что относится к рациональному, оно показывает, как что-то есть, а рациональное показывает, как что-то должно быть (например, в морали). Оно лишь делает ясным то, что указывает историческое, изменяя только формальное. Без исторического познания разум не имеет материала, который он должен сделать ясным. В нашем воспитании есть большая ошибка: мы слишком рано занимаемся рациональным познанием, не имея ещё достаточного исторического познания. Однако рациональное познание не во всех отношениях, не во всех случаях совершеннее исторического. Например, если кого-то нужно тронуть, рациональное познание здесь окажет мало или никакого действия. Что касается обыденной жизни, историческое познание также более полезно, подобно тому как крестьяне в государстве гораздо полезнее всех математиков и астрономов.
Нет человека, который не имел бы метафизических суждений. Наука вообще будет состоять из познаний, которые составляют целое.
§ 21.
Философское познание имеет те же объекты, что историческое и рациональное. Форма лишь иная. Неопределённо, где начинается философское познание и где кончается рациональное. Точно так же, например, неопределённа степень у аффектов. Большая степень чувственных желаний есть аффект. Но насколько велика должна быть эта степень, неизвестно. В философском познании стремятся понять из свойств вещей связь оснований и следствий. Некоторые думают, что имеют философию, тогда как на самом деле её лишены, а другие действительно имеют её, не думая об этом. Те, кто заучивает дефиниции из Вольфа и других философов наизусть, думают, что обладают философией. У них лишь голое историческое познание, и они действительно не могут философствовать, самостоятельно мыслить и судить об объектах. Им недостаёт умения судить философски о вещах, по крайней мере, в малой степени.
§ 22.
В этом параграфе автор говорит о совершенствах познания. Он также объясняет, что такое совершенство. Однако понятие совершенства по праву принадлежит метафизике и здесь приведено не к месту. Всякое совершенство бывает:
1. Практическим,
2. Теоретическим.
Теоретическое совершенство относится собственно к его количеству, например, обширность, плодотворность. Практическая же плодотворность, напротив, есть совершенство скорее по качеству, например, важность и красота его, и потому оно, в свою очередь, бывает:
1. Логическим,
2. Эстетическим.
Красота есть собственно дело искусства. Но искусство предполагает упражнение. Во всяком совершенстве важно всегда иметь перед глазами цель, образец, прообраз и первообраз. Относительно них можно действительно судить и сказать, является ли одна вещь более совершенной, чем другая. Так вообще устроена природа человека. Каждый, кто видел многих, создаёт себе первообраз, образец величины, красоты человека, который во всех частях и видах человеческого облика держится середины. Например, среди многих искажённых копий человека оригинал чаще всего занимает среднее положение.
Однако из сочетания многих частичных красот невозможно составить совершенную красоту. Сшитые вместе многие красивые разные одежды выглядели бы плохо. (Nulla dies sine linea – Апеллес.) Художник, например живописец, не может составить себе первообраз картины из частей, скорее он должен его создать. Логические совершенства – это такие, которые воспринимаются лишь при ясном рассмотрении вещи. Эстетические же совершенства – это такие, которые ощущаются через смутные понятия. Красота всех хороших поэтических представлений, например, «Потерянного рая», имеет эстетическое совершенство: она ощущается лишь при смутных понятиях и сразу теряет свою ценность, как только понятие становится ясным.
Существуют:
1. Прекрасные объекты,
2. Прекрасные представления об объектах.
Самая безобразная женщина может быть прекрасно изображена, то есть мастерски схвачена, а самая красивая девушка может быть безобразно изображена, то есть плохо схвачена и искажена. Прекрасные объекты могут встречаться лишь среди объектов. О прекрасном познании вообще нельзя составить суждения. У нас есть примеры, но это не первообразы. Образцы же – это примеры, наиболее приближающиеся к первообразу.
В математике предложения и тезисы имеют логические совершенства, понятия при этом ясны. Если поэт представил мне самые лучшие, трогательные и живые образы весны, если он говорил о блеющих, пасущихся стадах, нежно веющих зефирах, благоухающих лугах и т. д., то моё познание эстетически совершенно, оно прекрасно, но не ясно. Я не приобрёл через него ясного понимания основания и причин весны. Это может и должен объяснить мне астроном из движения солнца. Французы по большей части наблюдают лишь эстетическое совершенство. Когда они исследуют основания чего-либо и хотят иметь ясные понятия о вещи, они увлекаются прекрасным, трогательным и приятным, чем наносят большой вред логическому совершенству.
Есть учёные, которые, собственно, суть лишь художники разума, и такие подражающие философы обычно очень упорны в сохранении своих однажды принятых мнений. Другие же учёные, напротив, являются как бы мастерами и законодателями разума.
Изучение, которое по форме историческое, а по материи рациональное, называется историческим познанием. Есть очень многие Цицероны философии, даже многие, которые вовсе не знают, какая разница существует между философией и умением философствовать.
§ 23.
Несовершенства познания также бывают либо логическими, либо эстетическими. Если несовершенства встречаются в смутных понятиях, то они эстетические. Если же они обнаруживаются в ясных понятиях, то это логические несовершенства. Например, швейцарский поэт говорит, что, подобно тому как Рона течёт через Женевское озеро, оставаясь при этом чистой, так и истинно добродетельные люди должны проходить невредимыми и незапятнанными сквозь толпу порочных. Здесь присутствует логическое несовершенство. При ближайшем рассмотрении выясняется, что Рона мутной проходит через Женевское озеро, так что, вытекая из него, становится чистой и прозрачной.
Познание, которое при эстетическом совершенстве составляет красоту, сухо, например, в математических рассуждениях. Но если познание должно быть красивым, а эта цель не достигается, то оно безобразно. Это относится ко всем подобным писателям, которые хотят быть остроумными, но не являются таковыми и не могут ими быть.
Эстетические несовершенства мы замечаем гораздо раньше, чем логические, ибо первые сразу противоречат нашему чувству.
Историческое познание является историческим либо:
1. Материально,
2. Формально.
Далее, наука может заключаться в подражании другому, в копировании. Существуют науки, которые можно изучить, которые формально историчны, но материально рациональны, как, например, некоторые разумные науки. Так обстоит дело с математикой. Таким образом, науки могут быть усвоены и даже переданы в той степени совершенства, которая соответствует их природе. Есть науки подражания и изучения, но есть и другие науки гения, которые нельзя изучить.
Философию и искусство философствовать невозможно изучить, в отличие от математики. Я не могу научить человека новым мыслям, остроумию, духу, наивности в выражении так же, как научить его писать или считать. Конечно, за определённое время можно было бы изучить философию, если бы я усвоил её так, что просто скопировал бы её в том виде, в каком она мне дана. Но тогда человек не делал бы ничего больше, кроме как философствовал в пределах заученного. Однако за эти пределы он бы ни в малейшей степени не смог выйти.
Принципы математики, напротив, по большей части наглядны, и их применение также происходит согласно определённой интуиции. Но с философией это невозможно.
Характер истинного философа заключается в том, что он ничего не делает, кроме как упражняет естественные силы и способности, а именно через критическое исследование.
Философию, вопреки распространённому мнению, нельзя изучить за полгода. Философия по праву является предметом изучения для зрелых мужей, обладающих достоинством и опытом, хотя мы и считаем, что она гораздо легче юриспруденции и медицины.
Философия культивирует общие способности природы через разум и превосходит все проявления этих способностей. Исследование, превосходящее всякое познание, исследует источники понятий рассудка и их первоначальное происхождение. Это исследование – одно из важнейших, и из него с необходимостью следует, что философствованию ничуть не научишься, если просто копируешь философию других и заучиваешь её. Напротив, гораздо больше пользы можно извлечь, если приучить себя и изучить науку критиковать и судить философию других. Моя философия должна быть основана во мне самом, а не в разуме других. Она не должна привязывать меня к какому-либо оригинальному образцу. Метод преподавания философии, таким образом, двоякий:
1. Тот, который культивирует философский дух и не поддаётся изучению или подражанию.
2. Тот, который верно следует определённому автору, объясняет его и прибегает к помощи памяти в философии.
Это применимо к математике, но не к философии.
§ 24.
Познание может быть просто учёным или учёным и красивым одновременно. В первом случае целью является лишь ясность, и оно сухо. Но познание, которое не только просвещает разум, но и волнует и привлекает чувство, является одновременно красивым и учёным.
Последнее познание – самое трудное и гораздо труднее достижимо, чем первое. Ибо если немного перейти границы в красоте, то сразу наносится ущерб логическому совершенству. Если же, напротив, стремиться к логическому совершенству, то получается сухо и теряется красота.
Соблюдать учёность и красоту одновременно в устном, а тем более в письменном изложении – это поистине можно назвать камнем преткновения для учёных. Но кто обладает им?
Совершенное историческое познание, если оно должно быть по-настоящему красивым, совершенно не в материальном, а скорее в формальном отношении. Например, обширное знание географии само по себе исторически очень полезно и совершенно, но оттого ещё не красиво. В красоте всегда важна форма, способ познания. Так, если, к примеру, г-н де Вольтер излагает то же историческое знание, что и Гюбнер, то материальное содержание этого знания в обоих изложениях одно и то же, но формальное – совершенно разное. У первого оно будет выглядеть совсем иначе, чем у последнего, а именно – красивым и трогающим чувства.
Материальное, например, ясность и правильность познания, может быть одинаковым у обоих. Но формальное – трогательное, услаждающее и льстящее нашему чувству – различно. Таким образом, ясность и правильность относятся к материальному и, следовательно, являются свойствами логического совершенства. А трогательность и услаждение, которые сразу нравятся, относятся к формальному и, следовательно, являются свойствами эстетического совершенства.
При всяком эстетическом совершенстве я познаю вещи смутно, многое действует на меня сразу и приводит в аффект. Например, если на театре герой внезапно появляется устрашающим и с великолепной свитой, то трогательное осаждает нашу душу. Разум же пропускает многое, что кажется ему излишним, и стремится сделать познание как можно более ясным. Именно поэтому он чаще всего пренебрегает всяким вкусом, всеми льстивыми украшениями, всей косметикой. То, что эстетически кажется очень красивым, при рассмотрении одним лишь разумом представляется весьма жалким.
У французской нации есть особенность: она больше всего обращает внимание на эстетическое, на внешнюю красоту. Английская нация, напротив, культивирует логическое совершенство. Поэтому обычно наш разум мало чему учится из французских книг (хотя есть и исключения). После их прочтения можно вспомнить, что они услаждали, как музыка, но также сразу понимаешь, что разум ничего из них не почерпнул. С английскими книгами такое случается редко.
§ 25–26.
Эти два параграфа содержат в себе совершенства познания. Среди прочего, обширность, благодаря которой познаётся множество предметов, несомненно, является совершенством. Например, тот, кто преуспел в истинной географии, знает множество городов, стран, рек и т. д. по именам и их расположение, может в совершенстве владеть так называемой номинальной географией.
В § 26 автор говорит о величине познания как о таком же совершенстве. Всякая величина – это множество, но не всякое множество – величина. Всякую величину можно рассматривать экстенсивно и интенсивно. В первом случае, когда я рассматриваю экстенсивную величину, я смотрю на количество единиц, на их число. Во втором же случае, когда я рассматриваю интенсивную величину, я обращаю внимание именно на величину каждой единицы. То же и с познанием. Если я рассматриваю лишь количество объектов, которые познаю, то смотрю только на экстенсивную величину познания. Но если я познаю единственный объект полностью и в совершенстве, то познание интенсивно. В последнем случае всё зависит от степени, в которой я познаю каждую единицу.
§ 27:
Истина есть совершенство, которое относится как к логическому, так и к эстетическому совершенству познания. Она является главным логическим совершенством, от которого зависят все остальные. Если я познаю вещь такой, какова она есть на самом деле, то мое познание истинно. Для эстетического совершенства также требуется истина. Поэтому Мильтона упрекают за то, что он изобразил Смерть и Грех как личности, поскольку это не соответствует их природе. Однако для эстетического совершенства не требуется такой высокой степени истины, как для логического. В эстетическом допускается нечто лишь терпимо истинное. Таким образом, эстетически истинно, что Мильтон изобразил ангелов в "Потерянном рае" сражающимися и вовлеченными в битву, ибо кто знает, может ли такое быть? Хорошая басня всегда должна содержать в себе эстетическую истину. Например, у Эзопа в басне о волке есть такая истина, когда он рассказывает об овце и волке у реки: кроткий ягненок совсем смиренно оправдывается против злобных обвинений волка и старается утишить его гнев, но кровожадный и несправедливый волк отвечает ему или, по крайней мере, своим недостойным ответом дает понять: "Короче, я голоден, я должен тебя съесть".
§ 28:
Далее, ясность также есть совершенство познания, и особенность ее в том, что она является необходимой принадлежностью как логического, так и эстетического совершенства. Экстенсивная ясность, встречающаяся у изящного ума, есть ясность эстетически чистая; интенсивная же ясность, свойственная глубокому уму, относится к логическому совершенству. Поэт описывает мне весну экстенсивно ясно: он нагромождает множество признаков один на другой. Философ же описывает его интенсивно ясно: он обращает внимание не на множество признаков, а стремится представить лишь некоторые, а если нельзя иначе, то даже единственный признак совершенно четко и ясно.
Красота ума состоит в том, чтобы иметь множество признаков вещи. Глубина же ума требует лишь, чтобы некоторые признаки были познаны ясно, а также отчетливо и легко усматриваемы.
§ 29:
Автор объясняет здесь достоверность как "сознание истинности познания". Пока этого объяснения достаточно, впоследствии мы еще поговорим об этом подробнее. Достоверность принадлежит к логически и эстетически совершенному. Недостоверное, колеблющееся всегда неприятно. Для эстетической достоверности часто достаточно авторитета, например, если ссылаться на мнение великих людей, веривших в бессмертие души или в будущий мир, то этим можно достичь достаточной эстетической убежденности, хотя это еще не составляет логической достоверности. Таким образом, то, что говорят великие и высоко чтимые ученым миром мужи, есть основание для эстетической достоверности, но отнюдь не для логической.
