Лето между нами

И тут…

– Лера!!! – резко прозвучал голос Вики. – Вы где?! Вас уже ищут! Вы нарушили маршрут!

Лера отшатнулась. Сердце колотилось. Артём сразу выпрямился, взгляд снова стал холодным, но на долю секунды она успела заметить в нём разочарование. Или боль?

– Мы… почти закончили, – ответил он, не оборачиваясь к Вике. – Уже выходим.

Они вышли из тропы молча. Команда обсуждала следующее задание, кто-то спорил, кто-то смеялся. Вика что-то шептала Илье. Лера не слышала. Она всё ещё чувствовала тепло его взгляда – и холод реальности, прервавшей то, что могло случиться.

И не случилось.

Толпа становилась гуще. С наступлением вечера фестиваль превращался в мерцающий калейдоскоп: гирлянды, музыка, шорох шагов и отголоски чьего-то смеха разносились по парку, как будто само пространство вибрировало от чувств и голосов.

Команда собралась возле последней точки. Вика, как всегда, болтала без умолку, Кристина сверялась с картой, а Илья стоял немного в стороне, скрестив руки на груди. Он смотрел не на маршрут. Не на карту. А на Леру.

Она старалась быть незаметной, что‑то говорила Вике, но взгляд её то и дело скользил по фигуре Артёма. Он шёл впереди, всё такой же спокойный, непроницаемый. Словно между ними не было того момента в лесу. Словно это была иллюзия. Или… он так привык прятать эмоции, что просто стёр произошедшее.

Но Илья видел.

Он не слышал их слов. Он не знал, что Лера уже почти закрыла глаза в ожидании поцелуя, а Артём потянулся к ней. Но он видел достаточно: как они вышли из леса с затаённым молчанием, с жаром в глазах, с напряжением, которое нельзя было не почувствовать.

Он узнал это чувство. Ревность.

Когда-то они с Лерой встречались. Недолго, но он успел привыкнуть к её вниманию, к лёгкому касанию её руки на его плече, к тому, как она улыбалась после его шуток. После расставания он уверял всех, что чувства остыли. Но они не остыли – просто ушли вглубь. И сейчас они всплыли, как лёд весной.

– Ты всё ещё смотришь на неё, – заметила Вика, подходя ближе. – Илья?

– Не твоё дело, – буркнул он.

– Ага, конечно. Просто предупреждаю: с ним – тебе не тягаться.

– Он ей не подходит, – резко сказал Илья.

– А ты? – усмехнулась Вика. – Ты подходишь?

Он не ответил. Потому что не был уверен. Он просто чувствовал, как что-то внутри кипит, скручивается, как будто кто-то вбил гвоздь в грудь. И этот кто-то – Артём, который даже не делает вид, что борется. Он просто присутствует, и этого уже достаточно, чтобы всё вокруг перевернулось.

Когда команда двинулась дальше, Илья подошёл к Лере и заговорил с ней тихо, отстранённо, но с наигранной непринуждённостью:

– Ты отлично прошла тропу. Как всегда – ловко.

– Спасибо, – ответила она, не глядя.

– Слушай, – продолжил он, притормозив, – ты не думаешь, что с ним… стоит быть осторожнее?

– С кем?

Он прищурился.

– С Ломбардо.

– Его зовут Артём, – коротко сказала она.

– Ну вот, – кивнул Илья, усмехнувшись. – Ты уже его защищаешь.

– Я никого не защищаю. Илья, может, не стоит начинать?

– А может, стоит, – ответил он уже жёстче. – Потому что ты слишком быстро забыла, что бывает, когда человек умеет притворяться.

Лера замерла. Это была недвусмысленная отсылка. Она помнила, как Илья врал – красиво, убедительно, уверенно. И помнила, как после этого ей было больно. Но сейчас… это сравнение её только разозлило.

– Это ты был таким. Не приписывай свои привычки другим.

Она развернулась и ушла. Илья остался стоять. Он понял: проигрывает. Но уходить не собирался.

Всё ближе финал игры. И всё явственнее – внутренний конфликт. Между двумя парнями, которые по-своему хотят быть рядом с Лерой. Один – открыто, из прошлого. Другой – молча, но глубже, чем кажется.

Фестиваль подходил к концу.

Огни вдоль дорожек мерцали жёлтым и белым, как звёзды, опустившиеся на землю. Музыка звучала уже фоном – не громкая, мягкая, как послевкусие чего-то важного. Толпа расходилась: кто-то задерживался у сцены, кто-то сидел на траве, обняв колени, кто-то пил чай из бумажных стаканчиков и смеялся над фотографиями, сделанными за день.

Команда Леры выиграла. Не первое место – но попала в пятёрку лучших, а это значило, что у них был общий вечерний бонус: доступ в закрытую зону фестиваля с кострами, пледами и живой акустикой. Но когда Лера поняла, что Артёма там не было, почему-то почувствовала: ей туда не хочется.

Она вышла из ограждённого сектора и пошла по деревянному настилу, ведущему к озеру. Там было тихо. На поверхности воды отражались гирлянды и приглушённый свет. И только один человек сидел на мостике, свесив ноги вниз, смотря в темноту.

Артём.

Она остановилась. Он не обернулся, но, похоже, знал, что она здесь.

– Я знала, что ты не останешься, – сказала она, подходя.

Он не ответил. Только слегка кивнул, почти незаметно.

– Ты устал? Или просто не любишь быть в центре внимания?

– Я не люблю финалы, – сказал он тихо.

– Почему?

Он чуть усмехнулся:

– Потому что после финала всегда идёт пустота. И зачем тогда радоваться?

Лера присела рядом. Несколько секунд они молчали, только слышно было, как ветер играет листвой.

– Сегодня… – начала она. – Я тебя не ожидала увидеть таким.

– Каким?

– Настоящим. Когда ты был с тем мальчиком. Когда ты меня подхватил. Когда…

Она не договорила. Но он понял.

– Я всегда такой, – сказал он спокойно. – Просто ты привыкла видеть то, что удобно. Как и все.

– А может, ты просто слишком боишься показать себя?

Он на секунду замолчал. Потом повернулся к ней:

– А зачем?

– Потому что иначе – никто не узнает, кто ты на самом деле.

Он посмотрел прямо ей в глаза.

– А ты хочешь знать?

– Да.

Пауза.

– Тогда знай, – сказал он. – Я не верю в любовь.

Лера напряглась. Как будто ветер стал резче.

– Почему?

– Потому что это химия. Мозг. Гормоны. Вспышка. А потом – разочарование, усталость и привязанность. Или привычка. Люди называют это "любовью", чтобы было романтичней. Чтобы не бояться одиночества.

– Ты серьёзно сейчас? – голос Леры стал тише, но дрожал. – А как же то, что связывает? То, что выше страха?

– Я это видел. Умирает. Всегда.

– А ты пробовал?

Он сжал губы. Потом отвёл взгляд.

– Мне хватило. Один раз. Хватило, чтобы понять, что так больнее.

Теперь она поняла. Он не просто не верит. Он боится. Не хочет снова туда, где было больно. Говорит логикой, чтобы спрятать шрамы. Отрицает чувства, чтобы не чувствовать больше ничего.

Она ничего не сказала. Просто смотрела в воду, как будто надеялась найти там ответ.

– Но ты всё равно тянешься к людям, – тихо сказала она. – Даже если не хочешь.

Он усмехнулся. Без радости.

– Потому что во мне что-то сломалось. Или не сломалось. Кто знает.

Лера встала. Посмотрела на него сверху вниз, и в её глазах было что‑то странное – не разочарование. Сострадание? Понимание? Или то, чего он боялся больше всего – принятие.

– Знаешь, Артём… может, когда-нибудь ты ошибёшься. И поймёшь, что любовь – это не про удобство. А про силу. Про выбор. Про то, что ты остаёшься, даже если страшно.

Он не ответил.

Она развернулась и пошла прочь. В её груди пульсировала грусть, но и… тепло. Потому что даже если он сейчас в это не верил – она уже начала.

Когда Лера ушла, ветер с озера усилился. Он не шевелился. Только слушал, как его сердце – сердце, в существование которого он якобы «не верил» – стучит неровно.

«Глупо», – подумал он.

«Слишком быстро. Слишком близко. И слишком… правильно» – то, чего он избегал.

Он закрыл глаза. На миг.

Вспомнил, как её пальцы дрожали, когда он дотрагивался до нитки в тропе. Как она смотрела на него после того, как он помог ребёнку. Как её дыхание изменилось в тот момент, когда они почти… почти…

«Я не верю в любовь» – сказал он ей. И вдруг сам почувствовал, как внутри что-то хрустнуло.

Слишком уверенно сказал.

Слишком быстро.

А если…

Нет.

Стоп.

Он не мог позволить себе снова быть слабым.

Потому что именно с этого всё и начинается. С мягкости. С близости. С тепла. А потом – ты падаешь. И никто не ловит.

Он открыл глаза.

На воде дрожало отражение гирлянд. Но он не смотрел на них.

Он смотрел в темноту.

Потому что именно там – в этой тишине – он пытался спрятаться.

Но голос Леры продолжал звучать у него в голове:

«Любовь – это про выбор. Про то, что ты остаёшься, даже если страшно…»

Артём сжал кулаки.

Он ещё не знал, что сделает.

Но впервые за долгое время – в нём что-то сдвинулось.

И это уже был первый ход. Не по правилам. А по сердцу.

Глава 6. Тайный маяк

После фестиваля город словно выдохнул – уставший, но довольный. Улицы снова стали медлительными, как ленивое дыхание. Туристы разъехались, киоски прикрылись, шум притих, и воздух наполнился тишиной, которую Лера не сразу заметила. Только на третий день, проснувшись среди дневного зноя, она почувствовала, что что-то исчезло. Или, наоборот, появилось.

Она взяла рюкзак, положила туда книгу, бутылку воды и блокнот. Без объяснений и без планов. Просто вышла – как будто ноги сами знали маршрут, о котором разум ещё не догадывался.

Море. Ей нужно было море.

Ей хотелось уединения, чтобы никого – ни Артёма, ни Илью, ни Вику. Ни себя, если возможно. Хотелось просто быть – без вопросов, без ролей, без внутренней драмы, которая расползалась, как чернила по воде.

Она шла вдоль побережья, по тропинке, покрытой гравием. На солнце он поблёскивал, словно морская соль. Через двадцать минут шагов – уже в стороне от цивилизации – она увидела его. Одинокий силуэт, вырастающий из прибрежного утёса. Серый, облупленный, с трещинами, но всё ещё стоящий. Маяк.

Сначала он казался частью декора – как будто должен был остаться в пейзаже, но не в реальности. Он был выше, чем ожидалось, но в нём было что‑то забытое: ни табличек, ни ограждений, ни следов ремонта. Как будто его оставили – и он с тех пор жил сам по себе. Лера почувствовала, как внутри кольнуло: странное узнавание.

Она подошла ближе. Солнце било в глаза, ветер шуршал у ног сухими травами, и ступеньки, ведущие к основанию маяка, скрипели под её шагами. Всё вокруг дышало забвением, но не смертью. Как будто место не умерло – просто спряталось. Ждало.

Лера огляделась. Ни души. Только море впереди и сухая, раскалённая трава позади. Ни голосов, ни машин, ни телефонов. Ни шума цивилизации. Только она – и это.

Она открыла дверцу, которая скрипнула, как в старом фильме. Внутри пахло сыростью и солью. Пыль на полу, паутина в углу, но стены всё ещё крепкие, камень – холодный, надёжный.

Наверх вела винтовая лестница, узкая и крутая. Она поднялась, стараясь не шуметь, хотя шуметь здесь было невозможно – каждый шаг отзывался эхом. Когда она вышла на смотровую площадку, сердце сжалось.

Перед ней открылся вид, от которого перехватывало дыхание. Море – не спокойное, не бурное – живое. Волны то и дело разбивались о камни, откатывались, вновь накатывали. Ветер бил в лицо, будто хотел что‑то сказать. В небе кружились чайки, и свет ложился полосами на воду, заставляя её мерцать, как ртуть.

Лера присела у края, закутавшись в куртку. Она вытащила блокнот и начала рисовать. Неосознанно. Линия, ещё линия. Очертания. Сначала это был сам маяк, потом – море, потом – фигура. Силуэт, спиной к ней. Мужской. Стоящий у кромки воды.

Она замерла.

Почему-то рисовался Артём.

Она отложила карандаш и уставилась в горизонт.

Иногда природа говорит за тебя. Показывает, где твой берег. Где штиль, где буря. Этот маяк… он не был случайным. Он был как будто частью чего-то большего – как если бы жизнь подбросила ей ответ раньше, чем она успела задать вопрос.

Здесь не нужно было ничего объяснять. Здесь она не должна была быть «сильной», «весёлой», «умной». Здесь можно было просто быть.

Она закрыла глаза. Слушала. Волны, ветер, птицы. Всё – как в симфонии, в которой ты не композитор, но можешь быть слушателем. Или хотя бы присутствующим.

Прошло почти полчаса, прежде чем она снова открыла глаза.

Она встала и обошла площадку. Маяк хранил множество следов прошлого: ржавые крюки, старая вывеска с облупившейся надписью, затерянная фотография, прижатая к стене гвоздём. На ней – моряк и женщина. Возможно, они и были когда-то хозяевами этого места. Возможно, и у них была история – любви, разлуки, возвращения. Или всё это она придумала – кто знает.

Лера вернулась к краю. Оперлась локтями на парапет и задумалась:

«А что, если каждый человек – как маяк? Кто-то горит, чтобы направлять, кто-то – чтобы защитить, а кто-то просто чтобы быть видимым. Я… какая я?»

В тот момент она почувствовала странное – как будто в ней что-то стало на место. Не озарение. Но что-то большее, чем просто «спокойствие». Это был не побег. Это было прибытие.

Она поняла: это место станет её. Не как собственность, а как тайник. Пространство, куда можно возвращаться. Где можно быть собой, без оглядки на чужие ожидания.

Лера достала телефон, выключила его. Положила обратно в рюкзак. Никакой связи, никаких уведомлений. Только небо, море, ветер.

Она улыбнулась.

Первый раз за много дней – не натянуто, не из вежливости. По-настоящему.

Прошла неделя с того дня, как Лера впервые побывала на маяке. С тех пор она приходила туда почти каждый вечер. Сначала просто сидела, слушала море. Потом начала читать, делать зарисовки. Иногда – молчать.

Её не интересовало, кто ещё знает об этом месте. Оно стало её личной территорией, как детская шкатулка с секретами. Она даже никому не рассказывала – даже Вике. Хотелось сохранить это пространство нетронутым, чтобы не испортилось ни словом, ни взглядом, ни чужим шумом.

Тем вечером она пришла немного позже обычного. Небо уже начинало розоветь, а солнце касалось горизонта. Ветер с моря был прохладным, свежим, с привкусом соли и чего-то горького.

Она поднялась по скрипучей лестнице и… остановилась.

Внутри маяка кто-то уже был.

Сначала она замерла – подумала, что ошиблась. Может, кто-то другой случайно забрёл. Но звук, который она услышала, не был случайным. Это была гитара.

Мелодия – не громкая, немного с хрипотцой, будто стёртая временем. Простая, но тёплая. Она не была весёлой – скорее, задумчивой, будто кто-то играл не для кого-то, а вопреки. Чтобы успокоить себя. Чтобы удержаться.

Лера сделала шаг. Сквозь дверной проём она увидела его. Артём сидел на полу, облокотившись на каменную стену. Гитара лежала на коленях, а пальцы – почти механически перебирали струны. Он не заметил её сразу.

Она остановилась на пороге, не зная, уходить или заговорить.

– Не знал, что у меня есть слушатель, – сказал он, не поворачивая головы.

Она вздрогнула.

– Ты… часто сюда приходишь?

Он обернулся. В его взгляде не было удивления. Только лёгкая тень – будто он ожидал, что кто‑то рано или поздно появится.

– Иногда. Когда не хочется быть нигде.

Она прошла внутрь. В воздухе пахло камнем, солью и… тишиной. Музыка стихла. Артём аккуратно положил гитару рядом.

– Играешь красиво, – сказала она.

Он пожал плечами.

– Не для красоты. Просто помогает дышать.

Они молчали. Оба – как будто не уверенные, что имеют право находиться тут вдвоём. Как два человека, случайно оказавшиеся в одном сне.

– Я думала, я здесь одна, – сказала Лера тихо.

– Я тоже, – ответил он.

Она села напротив, скрестив ноги. Между ними – старая плитка, покрытая пылью, и гитара. И ещё – то, что они не произносили.

– Почему ты приходишь сюда? – спросил он.

Она посмотрела в окно, где за стеклом плескалось багряное море.

– Потому что здесь можно не притворяться. Здесь я не должна быть «кем-то».

Он кивнул.

– Маяк… не спрашивает, кто ты. Он просто стоит. Молчит. Но его молчание иногда важнее слов.

Она удивилась – не фразе, а тому, с какой мягкостью он её произнёс. Казалось, это не тот Артём, с которым она спорила на квесте, который бросал колкости и скрывался за маской иронии.

– Ты часто прячешься? – вдруг спросила она.

Он усмехнулся.

– Это уже диагноз?

– Нет. Просто вопрос.

Он посмотрел на неё. Долго. Не отводя взгляда. Потом вздохнул.

– Да. Прячу. Потому что в обычной жизни… всё слишком громко. Слишком быстро. Слишком много людей, которые делают вид, что тебе верят – а потом исчезают.

– Кто исчез?

Ответа не последовало сразу. Только гитара. Он снова взял её в руки, сыграл два аккорда, потом остановился.

– Отец. Он ушёл, когда мне было четырнадцать. Просто встал и ушёл. Ни скандала, ни объяснений. Сказал: «Ты парень, справишься». И всё.

Он говорил ровно, без надрыва. Но в голосе была пустота – не та, что кричит, а та, что глухо звенит.

Лера не знала, что сказать. Она хотела дотронуться до него – не физически, а каким‑то внутренним жестом. Как будто можно было залатать щель в его голосе одним словом.

– Прости.

Он покачал головой.

– Не за что. Это не твоя вина. Это просто то, с чем живёшь. Только с тех пор я не люблю… обещания. И людей, которые говорят «всегда». Это слово – как приманка. В него веришь – и оно ломается первым.

Они снова замолчали.

Лера опустила взгляд, перебирая краешек рукава пальцами.

– У меня тоже ушёл кто-то. Родители развелись. Только мне никто ничего не сказал. Я просто проснулась однажды, а мама сидела на кухне с таким лицом, будто ей в грудь вырезали тишину. И с тех пор дом стал не домом, а… чем‑то между вокзалом и клеткой.

Он посмотрел на неё.

– Ты злишься?

– Нет, – ответила она. – Уже нет. Я просто… боюсь. Что любая стабильность – это иллюзия. Что, если кто‑то говорит, что останется, – значит, он первым уйдёт.

Между ними снова – тишина. Не тяжёлая. Просто настоящая.

А потом он положил гитару и сказал:

– Странно. Мы почти не знаем друг друга. А я говорю с тобой так, как не говорил… никогда.

– Может, это маяк, – улыбнулась она. – Он заставляет говорить правду.

Они засмеялись – тихо, осторожно. Как будто смех – тоже доверие.

Снаружи море шумело. Надвигалась ночь.

Но в этом заброшенном маяке, на краю города и у края самих себя, два человека перестали быть только тенями. Здесь начиналось что‑то иное.

Они оба это чувствовали.

И именно поэтому – молчали.

Они долго сидели в полумраке, не трогая гитару, не перебивая тишину. Вечер будто вытягивал из них напряжение. Всё лишнее осыпалось. Внутри – только то, что не успевало быть сказанным раньше.

Лера поджала колени к груди и уставилась в мутное стекло маяка. За ним шумело море, где-то вдали мигали корабельные огни, а над головой лениво вращался прожектор – тусклый и уставший.

– Ты когда-нибудь боялся, что не справишься? – вдруг спросила она.

Артём повернулся к ней. Его глаза были полутенью, но в них было внимание – живое, тёплое, полное внутренней собранности.

– Каждый день, – ответил он. – Но если честно… я больше боюсь, что справлюсь – и мне это не понравится.

Лера удивилась.

– В каком смысле?

– Ну, как… – он почесал затылок, глядя куда-то в пол. – Что буду жить так, как «надо». Как говорят. Работа, график, дом, семья – и всё вроде правильно. Но не моё. Как будто я в одежде, которая сшита не на меня.

Лера задумалась.

– Звучит как страх прожить не свою жизнь.

Он кивнул.

– Именно.

Она притихла. А потом добавила:

– А я боюсь, что свою не найду. Что потрачу силы на поиск, а в итоге вернусь туда, откуда бежала.

Артём усмехнулся. Не обидно, не скептически – тепло.

– Значит, ты тоже бегун?

– Я вообще спринтер по жизни, – фыркнула она. – Бегу от прошлого, от ожиданий, от привязанностей. Но самое сложное – это убежать от себя. А я именно себя боюсь встретить.

Он кивнул.

– Себя – без масок?

– Да. Без оправданий. Без «я просто устала» или «всё нормально». Настоящую. Ту, которая злится, завидует, мечтает… Любит.

Последнее слово она произнесла почти шёпотом. Оно повисло между ними, как ветка над обрывом. И Артём почувствовал, что нужно быть осторожным. Очень.

– Я не умею любить, – сказал он после паузы. – Или, может, умею, но не доверяю себе в этом. У меня есть ощущение, что любовь – это как нож. У красивого острого ножа всегда две стороны: одна режет хлеб, другая – тебя.

Лера смотрела на него. Она не пыталась спорить. Просто слушала.

– Иногда, – продолжал он, – мне кажется, что проще жить без этого. Без «сильно». Без «навсегда». Без «только ты». Тогда и не больно.

– А ещё без «настоящего», – добавила Лера.

Он замер. Посмотрел на неё.

– Тебе не кажется, что мы оба очень старательно прячемся за умными словами?

Лера усмехнулась.

– Возможно. Но это лучше, чем прятаться за молчанием.

Внутри неё что-то открылось. Щёлкнуло. Как дверца, которую долго не могли открыть.

– Я боюсь быть той, кто чувствует больше. Кто влюбляется первой. Кто остаётся, когда другие уходят. Потому что именно таких ранят. А потом говорят: «ты сама виновата».

Он кивнул.

– Я боюсь быть тем, кто не сможет ответить взаимностью. Кто всё сломает – даже если хочет сохранить.

На мгновение их взгляды пересеклись – без слов, без шутки, без защиты. Просто глаза в глаза.

– Может, мы оба боимся одного и того же, – тихо сказала Лера. – Что нас не примут такими, какие мы есть.

Он вздохнул.

– Возможно.

Они сидели так ещё долго. Не обнимаясь. Не прикасаясь. Но близко. Настолько, насколько позволяли стены и их собственные страхи.

Где-то внизу заскрипела балка. Ветер усилился. Гитара снова дрогнула, как будто тоже захотела сказать что‑то.

– Когда ты играешь, ты думаешь? – спросила она.

– Нет. Я чувствую. Это как будто музыка вытаскивает всё, что я прячу даже от себя.

– Научи меня. Не играть. А так – чувствовать. Не бояться.

Он посмотрел на неё. Медленно. С благодарностью и легкой грустью.

– Мы можем учиться вместе, – сказал он. – Только не спеши.

В ответ она слегка кивнула.

– Обещаю.

И впервые это слово не казалось тяжёлым. Оно прозвучало просто, искренне – без давления.

Снаружи ночь покрыла маяк, как пледом. Внутри сидели два человека, которые только что перестали быть чужими.

Они всё ещё боялись.

Но теперь – не в одиночку.

Они молчали. Не потому что не о чем было говорить – наоборот. Впервые слова больше не давили, не разбивались о страх, не терялись в потоке будничной суеты. Это было другое молчание. Осмысленное. Уважительное. Такое, в котором рождаются важные признания.

Артём тихо вздохнул и поднёс к губам пальцы – неуверенный, как будто собирался признаться в чём-то нелепом.

– Ты знаешь… – начал он. – Когда мне было четырнадцать, мой отец просто собрал вещи и ушёл. Без истерик, без сцены, без «я устал». Он даже не поссорился с мамой.

Лера чуть нахмурилась.

– Просто так?

Он кивнул.

– Оставил записку. Там было всего три слова: «Ты парень, справишься».

Эти слова, произнесённые тихо, словно мимоходом, повисли в воздухе, как тонкая трещина на стекле. Её нельзя было игнорировать – она притягивала взгляд, внимание, сочувствие.

– Я помню, – продолжал он, – как долго не мог понять, в чём дело. Думал, что он… просто уехал в командировку. Потом, что поругался с мамой. А потом – что я сделал что-то не так. Что я… виноват.

Лера не перебивала. Она просто смотрела – не с жалостью, а с тёплой тишиной в глазах.

– Мама сказала, что он не был готов к семье. Что ему стало тяжело. Но мне это ничего не объяснило. Я остался в пустой квартире, где в коридоре всё ещё стояли его кроссовки. Где зубная щётка в стакане стояла рядом с моей – ещё несколько дней. Пока мама не убрала её.

Он замолчал. Сделал глоток воды из бутылки, что принес с собой. Казалось, говорил он сейчас не для Леры, а для себя. Наконец решился.

– После этого я перестал… доверять. Не другим – себе. Если самый близкий человек может так просто уйти, значит, ты недостаточен. Недолюблен. Недоделан.

– Нет, – тихо сказала Лера. – Это не так. Это не твоя вина.

Он посмотрел на неё. В его глазах не было слёз, но была что-то большее – застывшая боль, пролитая когда-то давно, но так и не забытая.

– Я знаю, – сказал он. – Умом знаю. Но чувства – они упрямые. Они не исчезают, когда ты «всё понял». Они живут в теле. В спине, когда ты напрягаешься от чужих прикосновений. В сердце, когда тебя кто-то слишком быстро называет «близким». В голосе, когда ты говоришь: «я в порядке», хотя не в порядке.