В тени веков. Погребённые тайны. Том II

– Ничего стоящего, один словесный хлам, летописи и куча неизвестных имен давно умерших. А брать оттуда записи вообще-то запрещено, да, но я сумел договориться с хозяином всего за пару монет. Он обещал помалкивать, иначе ему самому не поздоровится. Что до нашего нового дружка, то он сейчас точно засел там и зарылся с головой в записи, но скорее всего ничего ценного не найдет. Только ты не спеши идти за ним, пусть пока думает, что его труды имеют смысл, и хотя бы какое-то время он не будет мозолить мне глаза.

– Стьёл еще успеет там насидеться и вообще в этом доме, как и мы с тобой, – наемница посмотрела куда-то наверх: оставалось гадать, насколько белые бураны заперли их в заезжем доме и вообще в столице.

К ночи пурга разошлась не на шутку, и это было лишь начало тяжелой ледяной поры. Казалось, даже в подпольные комнатки просачивалось протяжное завывание, будто непогода пыталась прогрызть стены и ворваться в дом. Как назло, сон не шел к Или, в отличие от Кирта и Стьёла, которые не мучили свой разум пустыми ночными думами и давно уже пребывали в обители обманчивых видений безликой Аши. Как и весь Шадион, поглощенный немой тьмой и подкрадывающимися неистовыми слепыми буранами, в которых едва различался любой свет. Зловещие снежные тучи и белесая завеса разрастались, неумолимо накрывая на своем пути каждый уголок Веланвии и Тронта, как уже накрыли все земли от севера и до центра. Казалось, сама жизнь замерла, притаилась, испытывая благоговейный ужас перед непредсказуемой стихией: ни волчьего воя, ни единой души на дорогах. Только копошение где-то там, куда ни один добрый человек не ступит; пробужденного, но сонного, давно неживого, чья сущность успела сгнить и превратиться в нечто, принадлежащее Бездне. Чье дыхание способно умерщвлять, лишать рассудка, путать мысли и подчинять себе любого. И этому нечто не важно, день или ночь, что творится в мире – зыбкий покой или же волнения, – оно всегда живет… и выжидает.

Рассветало в безвременье позднее обычного, что, конечно же, и без того замедляло или вовсе останавливало работу, если только дело не касалась домашних хлопот. Гонцы с вестями не появлялись вовсе, как и другие посыльные, спешащие откуда-нибудь издалека – никому не хотелось быть заживо погребенным в снегах и после – растасканным на куски диким зверьем. В самой же столице тоже опасались посылать разносчиков и оповестителей даже на соседние улицы, если в том не было очень острой необходимости. Когда белые бураны в прошлый раз накрыли здешние места аж на целый месяц, они собрали свою чудовищную жатву и превратили Шадион в ледник для мертвых. Многие по собственной или чужой глупости выходили из домов и умудрялись теряться там, где проходили сотни раз, и, естественно, замерзали. Как только метели стихали, больше десятка тел беспечных бедолаг, которых хватились домочадцы и хозяева, обнаружили в сугробах в разных частях Шадиона. После столь ужасного происшествия, о котором до сих пор помнили, люди стали опасаться покидать свои дома даже в простые метели. А соответствующий запрет еще больше подпитывал страхи горожан. Но все шло на пользу. Потому-то и выглядело странным то, как два человека, облаченных в дорогие одежды и благородные черные меха, облепленных снегом, чуть пригибаясь и закрываясь от неистовых ледяных порывов, пересекли безлюдную площадь и вошли в узкий проулок, где стоял заезжий дом кузена Берны.

– Ну, кого там еще несет? – проворчал старик, сидящий у лестницы и чинящий табурет. Рядом с ним крутился мальчуган, подавая инструменты. Больше ни души, словно все вымерло. – Все нормальные под крышей сидят, греются у очага, едят и пьют, а не таскаются по городу, что б вас всех. Вот скажу об этом… Боги! Тысяча извинений, – он тут же осекся, едва поднял голову и увидел стоящих на пороге людей, вышитое апельсиновое древо на кожаных наплечниках которых красноречиво говорило о том, кто они. – Прошу, господа, проходите, проходите. Вот так утречко. Что-то стряслось? Сейчас позову хозяина, он как раз…

– Не стоит, мы не к нему, – сухо отрезал придворный вестник, освобождая лицо от плотной ткани и уверенно проходя вглубь помещения, попутно осматривая его. – Комнаты тоже не нужны, работников не звать.

– Как скажете. А ну не глазей! Давай, пошел в кладовую, – старик наградил подзатыльником любопытного мальчугана, который округленными глазами таращился на высокопоставленных визитеров. Как только юный помощник убрался с глаз, плотник снова расплылся в улыбке, обращаясь к гостям. – Какое-то дело? А кто вам нужен-то? Уж не тот ли проходимец, что становился тут пару дней назад и все время что-то разнюхивает? Я знал, что он проблемы за собой принесет, мне его лицо сразу не понравилось. Да и не мне одному, если честно.

– У вас остановилась женщина. Смуглая, светловолосая, по виду островитянка, – мужчина, не поворачиваясь, поднял руку и небрежным жестом подозвал к себе рослого сопровождающего. Тот достал из-за пазухи небольшой конверт и передал его вестнику.

– Здесь много похожих женщин… А имя-то у нее есть? С именем как-то легче будет, я по именам лучше запоминаю.

– С ней еще двое мужчин, – проигнорировав вопрос, добавил визитер, буравя пронзительным взглядом старика, который почесал лоб и отвел глаза, будто хотел спрятаться. Но человек был непреклонен, и явно хорошо знал свое дело. – Я жду.

Комнатку освещало робкое пламя одинокой свечи, теплый свет которой ложился на обнаженное тело и сосредоточенное лицо. Сейчас, наедине с тишиной и полумраком, Илилле было спокойно, она чувствовала себя в нем, как в надежной колыбели, укрытая от всего на свете и беззащитная и уязвленная одновременно. Наемница глубоко вдохнула, втягивая ртом теплый воздух, пропитанный дымом от тлеющих трав, и несколько раз провела намоченным губкой по шее, рукам и груди. Темно-золотистая кожа выглядела безупречной, чистой, если не считать редких коротких рубцов и бледной незаконченной татуировки на спине – следы, что остались от давних суровых тренировок и предпосвящения, которое так и не состоялось, как и сама церемония Принятия. От шеи вниз тянулась короткая полоса из сплетенных между собой четырех маленьких печатей, что прежде олицетворяли четыре военных рода, каждый их которых имел огромный вес на Роклите в свое время. Их изображение на телах всех, кто попадал в ряды воинов и был скреплен долгом и клятвой перед наместником и самой короной, олицетворяло не иначе, как уважение к прошлому. Память. Под ними едва-едва просматривались контуры двух рыб, символа островов, и незавершенной речи-обета. Илилла могла избавиться от нательных рисунков в любое время, но не спешила этого делать и не хотела. Она не могла позволить себе вместе с ними стереть и руку того, кто набивал их. Того, кто оставил и рубцы, пытаясь передать свое мастерство, изнуряя жесткими занятиями и испытаниями, заставляя вновь и вновь оттачивать умения наравне с остальными. И наедине. Она не забыла его. И не собиралась забывать, все чаще мысленно возвращаясь к тем дням, когда тот, кто был всего лишь одним из наставников, стал для нее кем-то большим. Где он и что с ним, наемница понятия не имела – решение отца было выполнено помощниками полностью и беспрекословно, и они не оставили и следа от выполненной работы. Быть может, ему позволили вернулся на острова, а может, осел где-то в другом месте, подальше от Роклита и прежней жизни. Но одно Илилла знала точно: он помнил о ней.

Она тяжело выдохнула, прикрыв глаза, затем снова обмылась и залила превратившиеся в ни во что травы. Тишина и одиночество – единственное, в чем сейчас была нужда. Но стоило Или накинуть на себя хоть что-то из одежды, как в дверь настойчиво и громко постучали, немедленно разрушив покой и заставив насторожиться: кому и что понадобилось в такой ранний час? С той стороны явно стоял не Кирт и не Стьёл, и даже не кто-то из работников заезжего дома – те бы подали голос, да и стук был бы не таким требовательным. Совершенно не заботясь о своем не самом представительном виде, Или взяла меч и, спрятав его за спиной, подошла и решительно отворила дверь. На пороге стояли двое неизвестных с каменными лицами и в одеждах людей, служащих королю. Из-за незваных гостей испуганно выглядывал старик, то и дело тихо охая и бормоча о каких-то неприятностях. Наемница, едва взглянув на пришлых, машинально крепко сжала рукоять меча, пытаясь понять, что происходит и чего стоит ждать.

– Илилла Мелон-Ат? – холодным поставленным голосом обратился тот, что был ниже ростом.

– Да, это я, – нахмурившись, твердо произнесла Или. – В чем дело? Кто вы такие?

– Вестники из Пламенного Чертога. Мы здесь по особому распоряжению Его Светлости, – он протянул свиток. – Приказано доставить личное письмо из дворца, и вы обязаны его принять.

– Что еще за письмо? – наемница прищурилась, не решаясь принять загадочное послание, однако рука уже дрогнула и повисла над куском бумаги, скрученном в трубку. – Что в нем?

– Даже вестникам не всегда положено знать, что они доставляют. Но мой совет: если не хотите проблем, возьмите письмо. Таковы правила, и не стоит ими пренебрегать хотя бы ради собственного спокойствия. А возможно, даже и безопасности.

Последние слова еще больше насторожили Мелон, которая уже ожидала настоящего подвоха, но все же приняла свиток и, надломив печать, скрепляющую нить, развернула его. Глаза быстро пробежались по короткому тексту, который буквально ввел в замешательство.

– Не понимаю, – сухо произнесла Или, вновь и вновь перечитывая письмо. – Должно быть, это какая-то ошибка.

– Исключено, – отрезал здоровяк. – Все, что покидает Пламенный Чертог, не может быть ошибочным и случайным.

– Значит, выбора нет? Что ж… Спасибо. Только что мне теперь с ним делать?

Посланник же, ставшие свидетелями передачи и совершенно не интересующиеся содержимым послания, без лишних слов развернулись и просто удалились из подвала, оставив вопрос без ответа. Их уверенный чеканный шаг прозвучал на лесенке и растворился где-то там, наверху. Старик же, явно ждавший скандала или драки, решив, что в подворье засели преступители закона, тоже засеменил прочь, несколько раз оглянувшись, с любопытством таращась то на послание, то на наемницу, которая поспешила закрыть дверь.

– Кто бы мог подумать! – прищурилась Илилла, откладывая меч в сторону и, словно все еще не веря внезапной удаче, вновь изучила послание, поднеся его к свече. – Если это действительно не глупая шутка, то, похоже, во дворец мы все-таки попадем. Но кто постарался? Боги, что же вы мне на это раз приготовили?

Глава V. Мёртворожденный открывает глаза (1.1) Осколки мозаики

Крепкая рука нависла над большой свечой, опускаясь все ниже и ниже, пока пламя не коснулось бледной кожи. Облизав ладонь, оно колыхнулось от дыхания и затрепетало, словно крохотная птаха, привязанная нитью за лапу и не могущая улететь. Вторая рука спокойно лежала на столе и пальцы монотонно постукивали по холодному железу, будто отсчитывали секунды. Сейчас, прикованный к фитилю, огонь казался такой жалкой стихией, что стоило одного дуновения ветра или сильного дыхания, чтобы тот погас. И все-таки даже столь крошечный, он был способен причинить хоть не значительный, но вред: опалить, оставить после себя отвратительные следы от «обжигающего поцелуя», или вырваться на свободу, едва свеча опрокинется. Ладонь нагревалась и нагревалась, пока жар стал нестерпимым. Издав сдавленный хрип, искатель одернул руку и тут же бросил взгляд на покрасневшую кожу. Какой же, в сущности, пустяк, но столько проблем способен доставить. Мысли о слабой человеческой природе, о его собственной ничтожности даже перед чем-то малым, как свечной огонь, мгновенно вспыхнули в сознании, впились в него, точно острые шипы, и привели в ярость. Лицо Флаина внезапно исказила дикая злоба; дико взревев, он вскочил со стула и одним движением смел все, что стояло на столе. По полу разлетелись стальные футляры с письменами, тарелки с едой, вслед за которыми полетел и кувшин с белым элем. О шершавый камень со звоном ударился подсвечник, из которого вылился горячий воск, а свеча, расколовшись пополам, погасла. Но и после этого успокоение не пришло, все было как раз наоборот, и ярость лишь еще больше разгоралась, явно не желая затухать. Тяжело дыша, Флаин по-волчьи окинул зал бешеным взглядом, стиснул зубы и сделал несколько широких шагов к окну и обратно, без жалости пиная попадающиеся под ноги свитки. Сейчас они казались ему такими же бесполезными, как и его собственные силы. Бесценный дар и немощное проклятие одновременно, то, что могло дать невообразимую власть, но вместо этого томилось в незримых оковах в клетке внутри тела. И даже те знания, которые он собирал многие годы, позволяли лишь подпитывать ее, но не освобождать. Да, Мелон получил многое из того, за чем охотился по всему Кордею и вне его, и находил там, куда не станет соваться даже самый прожженный, искушенный и опытный искатель. И платил за то пусть не всегда, но все же огромную цену, на которую не всякий – а может и никто – в здравом рассудке не осмелился бы. Вслед за уже пробудившимися в сознании думами зашевелились и сомнения, возник невыносимый зуд из неудовлетворенности, ярости и отвращения. Отвращения к себе и тому, что лежало на его плечах с первых дней появления на свет. Что он пытался исправить столько десятилетий, но сумел лишь еще больше загнать себя в клетку. И даже если пожелал, то не смог бы избавиться от ноши и клейма вер-сигельта.

Совсем еще ребенком Флаин узнал, что обременен непростой природой, какую укротить нелегко. И помочь ему никто не мог, кроме старика Шингола, который пытался облегчить тяжелую ношу, выпавшую на долю немощного дитя. И именно он объяснил, кем родился Флаин по воле самих Высших – ведь только под их грозным взором приходят на землю те, кто наделен далеко не земным даром. Но старец со временем все же стал сомневаться в том, что здесь замешаны боги, изредка поддаваясь мысли о темном магическом духе необычного дара, выпавшего на долю отпрыска Мелонов. Он знал всего троих подобных Флаину, чьи имена были вписаны в «Великие Очерки Кордея», но ни одного из них нельзя было причислить полностью к какой-то из сторон – темной или светлой. Вер-сигельты напоминали древние фрески, на потертых поверхностях которых едва различались запечатленные гравюры и письмена, и которые могли прятать в себе еще множество изображений, как слои. И каждое из них едва ли повторяло по своей сути предыдущее. Но что таилось в самом сердце, вряд ли удалось бы разгадать, не разрушив эти самые фрески. Серая сущность, запертая на замок магией, способная дать все и ничего. Маг, наделенный силой, но не могущий творить магию по своей воле; имеющий только то, что получил, без возможности по своему усмотрению распоряжаться этим. Почтенный мудрец, знавший многое наперед и нередко видящий чей-то путь, однажды навестил семью Мелонов, что являлась на Роклите не менее уважаемой, и предложил стать наставником нелюдимому мальчику. И его родители, сбитые с толку столь необычными обстоятельствами и нежданной благосклонностью – а может и наказанием – со стороны Высших, сразу же приняли предложение. Они доверяли местному мудрецу, к которому не единожды за советом обращались высокопоставленные персоны, включая самого наместника, что в те дни следил за порядками. Шингол старательно следил за мальчиком, о котором непрерывно ходили разные толки, ибо он казался редкой диковинкой островитянам. Однако те не были невежественными дикарями или жестокими варварами, чтобы видеть в слабом здоровьем дитя нечто зловещее и не имеющее право на жизнь. Любопытство горело в каждом, кто прознал о необычном ребенке Мелонов, ведь прежде на Роклите не встречалось и души, практикующей колдовство или магию. В большинстве жители Роклита являлись до мозга костей верные своему – военному или же иному – делу, серьезные, жившие тем, что понимали и умели и без чародейства и всевозможных заклинаний. Но хоть роклитцы и были от всего этого далеки, они все же спокойно, но не без удивления, принимали присутствие подобного на свете. А тогда им еще пришлось тесно уживаться с тем, кого отметили своей дланью боги.

– Проклятие! Гори оно все! И вы, боги, тоже горите! Паскудные ублюдки! – орал Флаин, носясь по залу и круша все подряд, не заботясь о сохранности вещей, которые ему никогда не принадлежали по-настоящему. – Думали, что смогли меня раздавить, уничтожить, сделать послушным рабом, как остальных, что прозябают здесь, в этой поганой клетке? Как бы ни так! Под вашей пятой я никогда не буду сидеть, послушно ожидая, когда вы, жалкие твари, решите, что заслуживаю вашего благословения. Я сам его возьму, слышите?! Возьму то, что положено, и что еще захочу! Вы еще будете жрать пыть небытия с моих сапог, когда я доберусь до вас!

Вер-сигельт захлебывался собственный гневом, по его подбородку текла густая слюна, глаза бешено озирались, а кулаки то и дело обрушивались на все, что попадалось на глаза. Зеркальные Минареты, куда он вместе с Маир поспешил перенестись со злосчастного базара до того, как пожар полностью охватил конюшни, молчали. Наблюдали. Они вновь безразлично приняли в своих стенах самозваного хозяина, встретив все той же грузной угрюмостью и знакомой тишиной, которую в день возвращения прервал лишь на краткий миг серый всполох, сопровождаемый глухим рокотом, а после – пронзительным лязгом, словно загремело с десяток железных цепей. А теперь безмолвие и сумрачный покой нарушало безумство искателя, которое, казалось, не закончится. Однако спустя время, когда ярость все-таки ослабла, Флаин сделал последний круг по залу и остановился напротив окна. Ударив по железной узорчатой решетке настолько сильно, что та задрожала, он развернулся и припал к ней плечом.

– Мой господин, – позади раздался вкрадчивый, но ядовитый голос и послышалась тихая шаркающая поступь.

Жрица вышла из полумрака, медленно пересекла зал, тяжело передвигая ногами, и остановилась рядом с опрокинутым столом. Сейчас она выглядела изможденной, слабой и жалкой, казалось, очередной вдох станет последним, а уставшие и полные боли глаза навсегда накроет слепота, а после – тело обратится в пепел, коим оно должно было стать очень давно. Прижимая руку к животу в том самом месте, по которому прошелся ее же кинжал, Маир сгорбилась, превозмогая слабость и туман в голове, и рухнула на уцелевший стул. Вложив последние силы на спасение себя и хозяина, она опустошила, высушила, словно ручей, свое тело и дух, и тем самым едва не убила себя. Впервые. Будучи в плену забвения одного заклятия, когда часть нее оставалась пребывать в затмении на той стороне, жрица, превозмогая помутнение и охватившее ее помешательство, рискнула открыть воронку. Она знала, что получится, что они смогут сбежать, не дав огню сожрать их… Знала об этом так же, как уже знала теперь, что ее сил не хватит, чтобы быстро заживить рану, не говоря о собственном скором восстановлении.

– Исчезни, – сухо отрезал хозяин, глядя через пыльное стекло на сиротливые и суровые снежные просторы, окутанные полупрозрачным ледяным туманом. Но Маир-Тиа не собиралась отползать в свой угол, как змея, которой отрубили хвост.

– Белые бураны уже здесь. Нельзя выходить на дорогу, на сей раз это не просто непогода, а предостережение. Вам придется оставаться в Минаретах до того дня, когда они успокоятся. До тех пор, пока я… не наберусь сил и снова не нападу на след. А это случится, я видела…

– Тогда ты должна была видеть, как тот недоносок сбежит. Должна была видеть и наш провал! Не мой, а наш, и твоя вина слишком велика и обошлась дорогой ценой. Взгляни на себя, ничтожная тварь, – Флаин развернулся и уставился на жрицу свирепыми глазами, – все, что ты сейчас говоришь – пустой звук. В твоих словах, как и в руках, только слабость и бесполезность. Тот самый Кирт Тафлер, какой-то жалкий безродный молотобоец, смог дотянуться до тебя, и будь у него еще несколько секунд, то он бы снес твою поганую башку с плеч, а не просто ранил. И сейчас ты смеешь говорить о том, что что-то видела? Для того, чтобы знать о чем-то, что и так ясно, как день, мне не нужны твои видения, которые не стоят ничего.

Стоило темной ведающей оступиться, совершить непростительную, по мнению жестокосердного владельца, ошибку, как он тут же срывался на нее. Мелон не медлил с обвинениями и не скупился на унижения и наказания, которые Маир должна была принимать безропотно. Ведь вещь, хоть и говорящая, и обладающая тем, в чем так нуждался Флаин, все равно остается вещью, от которой можно избавиться в любой момент. Выбросить, как стертые до дыр сапоги или раскрошенный в щепки щит, воспользовавшись по полной. Подобные мысли не раз посещали вер-сигельта бессонными ночами, когда и без того одолевали тягостные и полные невообразимой черноты думы. И то, что он порой представлял себе, можно назвать по истине чудовищным.

– Мой господин, то было не просто видение. Предупреждение, – чуть помедлив, произнесла Маир-Тиа и тут же умолкла, ожидая реакции.

– Что еще за предупреждение? Что ты несешь? До этого дня ты ни о чем подобном не заикалась. Так, может, ты лжешь? Или лгала тогда? – Флаин резко рванул к жрице, но та даже не пошевелилась, а продолжала, обмякнув, сидеть на месте, не в силах дернуться. Не церемонясь, он тут же схватил последовательницу за горло и сжал так, что Тиа сдавлено захрипела. – Ты, кажется, забыла, что я сказал в день, когда снял с тебя цепи и выкупил, как собаку? Может, стоило уступить тому ублюдку, который желал получить тебя так же сильно, как и я? Тот, что еще клялся отрубить тебе ноги, чтобы далеко не уползла? Твоим матерям, конечно, пришлось бы не по душе, что творять с их созданиями, но зная то, как они сами обращаются с детьми Бездны, я уже сомневаюсь. А вот Диару точно было бы плевать, что станет с каждой из вас. Продать – вот его дело, да так, чтобы ни одна не возвращалась назад, но, насколько мне известно, ты – исключение, так ведь? Только почему, что стало причиной? И я до сих пор не понимаю, как с ним спелись дряхлые твари, что держали тебя на привязи, кормили отбросами, портили твою кровь и врожденную природу?

Жрица покорно молчала, не смея произнести и слова без дозволения хозяина. Ее тело била мелкая дрожь, изредка утихая, но возвращаясь снова – сейчас она расплачивалась за свою глупость и недальновидность, и принимала заслуженное наказание. Ей действительно стоило предугадать последствия и лучше смотреть через завесу, но теперь поздно сетовать. Она понимала, что если откроет рот, то бешенство, коим был охвачен ее господин, обрушится на нее с полной мощью. Однако то накрывал не страх перед наказанием, а желание сохранить остатки сил, которых могла лишиться по щелчку пальцев искателя. И Маир показалось самым разумным молчать. Но она хорошо знала, что очень скоро в ее речах и объяснениях появится надобность, нужно лишь время.

– Убирайся! – Флаин разжал пальцы и с силой оттолкнул жрицу. Стул тут же завалился назад и женщина рухнула вместе с ним. – Советую тебе хорошенько подумать над тем, что собираешься мне предложить, иначе будешь созерцать изнутри деревянный ящик, в котором тебя продали. И залечи свою рану – в таком виде ты ни на что не годна.

Смерив брезгливым взглядом Тию, он достал из нагрудного кармана жилета бумажный сверток размером с монету и швырнул его ей под ноги. Уже через несколько минут ведающая покинула зал, еле-еле переступая. Мелон, вновь оставшись наедине с терзавшими его призрачными раздумьями и неуловимыми, точно тень, стремлениями, набил дурманящей травой тонкую трубку и закурил. Позволяя густым клубам дыма окутывать его, он разлегся на скамье под окном и закрыл глаза. В голове поплыли мутные образы, которые не спешили приобретать ясность, но через которые пробивались воспоминания, касающиеся Маир. Он не жалел, что когда-то случай привел его к дверям обиталища настоящего ублюдка, хорошо знающего свое дело и наслаждающего плодами, какие оно приносило. Впрочем, вер-сигельт не знал, что с ним и вообще жив ли, но, по правде говоря, сейчас этот вопрос его мало увлекал. Однако двадцать зим назад все было иначе, ведь не будь Диара, то и сделки не случилось бы. Но тогда все вышло как нельзя лучше, от чего искатель получил истинное удовлетворение и ощутил, что его возможности возросли. Чем больше Флаина окутывала терпкая серая пелена, тем больше он погружался в те дни…

* * *

…За утекшие несколько лет он уже забыл, каково это – испытывать упоение триумфом и упиваться собственным превосходством. Последний раз столь удачное стечение обстоятельств, принесшее настоящую свободу, а вместе с ней и новые возможности, случилось тогда, когда пришлось пожертвовать частью своей сущности. Плоти. И хоть цена была непомерно высока, награда за нее оказалась гораздо выше. Сейчас же пришлось потратить только немного драгоценного времени и сил, чтобы получить желаемое. Внезапно желаемое.

Примыкавшая к одной из роскошных резиденций тогдашнего наместника восточных Белых Вод резиденция только на первый взгляд казалась тихой и пристойной, хранящей в себе драгоценное умиротворение и могущая дать то, что ищет каждый сам для себя. Но невзрачность и скрытность нередко прячут в себе тяжелую мрачность, порочность, опасность и гибель. То, что способно превратиться в паскудную явь, стоит только ее хорошенько кормить, лелеять и взращивать, как плодоносное древо. Скромная постройка для собраний в виде шестигранной низкой башенки, увенчанной остроконечной крышей и служившей входом в подполье, никогда не предназначалась для благих целей, а сама резиденция давно не принадлежала главе Белых Вод. Хитрец и проныра, каких свет не видывал, едва занял место смотрителя за восточным краем, как тут же втайне от всех посторонних глаз и острых языков позволил занять богатое имение своему давнему другу. Эта была малая плата, своеобразная благодарность за помощь наместнику подняться так высоко. Диар всегда умел заводить нужные связи и «дружбу», приносящую выгоду, и в его окружении, помимо заносчивого главы, хватало полезных знакомств. Что происходило в отдаленном закрытом месте, наполненном и охраняемом совсем не людьми одного из доверенных короля, было ведомо только негласному новому хозяину и тем, кто попался в его цепкие руки. Даже охрана не догадывалась о черных делах, которые вел Диар, да им и не очень-то хотелось совать в них свой нос, достаточно было крупной суммы, которую каждый получал за непыльную и тихую службу каждый месяц. И когда в резиденцию привозили неизвестно откуда взятых девушек, среди которых чаще всего попадались совсем еще дети, они не спешили задавать вопросов. А кому интересна судьба то ли оборванок, то ли безродных сирот, то ли грязных потаскух? Никто толком не знал, кем приходился живой груз, да это было и неважно. Однако одно знали точно: всех их, после недолгого содержания – день-два – хоть и под замком, но на поверхности, отводили в подземелье. И оттуда уже никто из бедолаг не возвращался наверх, разве что завернутыми в окровавленные ткани. И, вот, теперь Флаин Мелон сидел и распивал одно из лучших вин на всем континенте в обществе Диара-дельца, одного из самых неприятных и малоизвестных персон в Белых Водах.