В тени веков. Погребённые тайны. Том II

Город утром выглядел еще более оживленным и шумным, чем вчера, однако Мелон это нисколько не смущало и не мешало, даже напротив. Покинув заезжий дом задолго до того, как Кирт проснулся, она успела как следует осмотреться в той части, что открывалась за переулком и захватывала добрую половину жилых строений. И там уже с самого восхода солнца кипела жизнь: женщины, привычные к здешним холодам, высовывались в окна и о чем-то перекрикивались с соседками; где-то в закоулках, вниз по улице и подальше от питейных заведений, слышался бесконечный шум воды, а из крошечных зарешеченных окошек низеньких домов валил густой пар. Прачечные здесь открывались всегда рано, и к первым желающим постирать они успевали хорошенько прогреваться и наполниться паром настолько, что ему становилось тесно внутри. Вся эта возня и будничная суета совершенно не интересовали Илиллу, гораздо любопытнее было послушать то, о чем говорили люди, если их разговоры касались города. А особенно приходилось получше прислушиваться, когда речь и пересуды заходила о правителе и его семье, о местных изменениях в укладе и даже том, что происходило при дворе. Проскальзывали сплетни и об именитых особах, и о почтенных мудрецах, засевших в своих пыльных хранилищах. Однако большая часть из услышанного была настолько мелкой и почти ничего не значащей, что внимания и не стоила. Последними важными словами были те, что наемница слышала в «Вороньем глазе». И теперь поводов наведаться к старцам появилось больше, ведь если слухи не врали, то потом может оказаться поздно. Или хорошо знала, что если на верхах или в почтенных кругах собираются проводить чистку, то чаще всего такая «уборка» затрагивает не только грязь и мусор, но и много важного. Это неизбежно, даже тогда, когда кто-то старательно пытается оградить те самые значимые знания, которые собирались по крупицам не одно десятилетие. Однажды в ее родном городе, когда по несчастливой случайности – а может и вовсе по чьему-то злому умыслу – смотрителем за реликвиями прошлого был поставлен весьма своенравный и грубый тип, чуть было не исчезли крайне ценные редкости вместе с тем, что давно себя изжило. В Ангере, как и на всем Роклите, с большим уважением и почитанием всегда относились даже к чрезмерном архаичном вещам – материальным и нет, – и ничего никогда не уничтожалось безжалостно. Вместо этого накопленное придавалось земле, чтобы уже она становилась вечным хранителем. Немного из того, что должны были предать забвению, спрятав в земную твердь и оставив в ней навсегда, едва не пополнило все то, что продолжало иметь большое значение для каждого островитянина. Смотритель решил, что пора избавляться от «покрытой плесенью и мертвечиной устаревшей памяти». И алтарная галерея, вмещавшая в себя почти всю историю, какую пережил Ангер и весь Роклит, опустела бы, а после – оказалась бы заполненной чем-то совершенно чуждым для жителей, если бы вовремя не остановили темное помешательство.

– Эй, подходите, подходите! Сегодня последний раз выступает театр госпожи Тиссы, торопитесь на представление! Мы покажем вам то, что прячут за неприступными оградами и каменными стенами уважаемые и благородные вельможи, хрупкие придворные дамы и королевская семья! Здесь нет масок, только чистейшая правда и никакого обмана или притворства! Вся подноготная, все секреты на одной сцене, заходите и не пожалеете!

Едва Мелон вышла на просторные улицы, окруженные всевозможными забегаловками вперемешку с ремесленными, и по которым разъезжали груженые повозки с товаром разных мастей, как тут же была остановлена навязчивым коротышкой. Тот, переключившись с какого-то прохожего, успевшего попасть под уговоры и готового зайти в небольшой деревянный домишко, без тени стеснения принялся расстилаться перед наемницей, зазывая тоже пройти на «изобличающее представление». Илилла же только снисходительно и с добродушной легкой улыбкой смотрела на вытанцовывающего перед ней потешника, в красках расписывающего спектакль, который вот-вот начнется.

– Могу поклясться собственной головой, вы точно никогда еще не бывали в театре госпожи Тиссы, и если зайдете, то не пожалеете. Всего три лирия – не слишком уж много для такой особы. Вижу, что вы не какая-то простолюдинка, – зазывала схватил наемницу за рукав, собираясь подвести ближе к дому с табличкой с незатейливой надписью «Передвижной театр».

– Ты, верно, прежде не касался не простолюдинов, раз конечности еще целы, – она приподняла бровь и опустила глаза на руку потешника.

– Прошу прощения, госпожа, тысяча извинений, я не хотел вас обидеть, – коротышка отпрянул, расплылся в виноватой улыбке и чуть поклонился. Но тут же лукаво добавил. – Значит, угадал? Я всех вижу насквозь, не даром же тут работаю – здесь все так умеют, у всех особый нюх и зрение.

– Сколько, ты сказал, за вход? – Или внимательно смерила въедливым взглядом дом, который, судя по нарастающему гаму, смеху и голосам, доносящимся из открытых дверей, далеко не пустовал. – Три лирия? Держи.

Мысль посетить это место показалась не такой уж глупой, и, учитывая то, что там собираются показывать, о чем говорить в голос, не боясь быть наказанными, лишь еще больше подстегнуло Мелон принять предложение болтливого коротышки. Да, она прекрасно знала, что балаганщики, лицедеи и прочие притворы, умеющие перевоплощаться в кого угодно, вывернут все наизнанку и способны на выдумки и чрезмерные приукрашивания. И нужно различать правду и ложь. Однако, где еще, как не в месте, в котором открыто могут высмеять и осудить знатных особ; где, как не среди собравшейся толпы, любящей пошептаться за закрытыми дверями или же посплетничать вне дома обо всякой ерунде, можно услышать намного больше, чем в досужей болтовне на улицах. И такой же осторожной, как и худые тени в полдень.

– А это тебе от меня добавка! – вдруг откуда-то послышался звонкий и тонкий голос и в коротышку, получившего деньги, сверху полетел яблочный огрызок. С глухим шлепком он попал прямо в спину маленького человечка. – Ха! Яблочко точно в яблочко!

На каменном выступе дома, соседствующего с театром, сидел какой-то мальчишка лет тринадцати и заливался смехом, глядя на то, как потешник завертелся, словно волчок, заломив руки за спину. Избавившись от огрызка, хулиган, облаченный в поношенную одежду обычного уличного попрошайки, принялся за новое яблоко, явно готовя его, чтобы снова пустить в дело.

– Опять ты?! Ну, я до тебя доберусь когда-нибудь, маленький поганец! – маленький человечек мгновенно побагровел от злости и погрозил кулаком мальчугану, которого это только еще больше раззадорило. – Оторву тебе уши и заставлю этих яблок сожрать столько, что потом долго не слезешь с выгребной дырки, попомни мои слова! Я тебя так опозорю, что твоя семья и носа не покажет из дома! Грязный оборванец!

– Сначала попробуй достань меня! Ты даже догнать не сможешь – ноги коротковаты! – мальчишка несколько раз надкусил яблоко и швырнул его снова в коротышку, однако объедки попали прямо наемнице в плечо. – Ого! Вот это попадание! Надо бы извиниться, но не стану. Нечего платить этим жалким балаганщиками и лжецам!

Беспризорник издевательски развел руками, состроив наигранно виноватое лицо, и бросился бежать прочь с выступа по плоским крышам, довольно хохоча.

– Что здесь происходит? – Илилла брезгливо принялась отряхиваться от мякоти.

– Да этот паршивец здесь околачивается с того самого дня, как только труппа госпожи Тиссы приехала в город. Сначала он только и делал, что глазел со стороны, потом стал пытаться проникнуть без платы внутрь, затем – наговаривать на нас, отпугивая гостей. Однажды даже сорвал представление: незаметно попал в театр, испортил добрую половину платьев и напугал актеров. Жаль, что тогда не поймали этого выродка, уж я бы его выпорол. Мы обычный странствующий театр, коих сотни на континенте, никому ничего плохого не сделали. За что нам такое наказание, непонятно?

– Почему же вы не пожалуетесь на него местным блюстителям? Они бы давно уже этого уличного хулигана изловили и научили хорошим манерам. Руки, конечно, не переломали бы, но всяко отвадили бы охоту вредить.

– Да лучше бы руки оторвали – так надежнее, – все еще кипятился коротышка.

– Зачем же так, это же всего лишь глупый ребенок со щенячьими проказами, и за это стоит его губить? Помилуйте. Разве такая, как вы, смогла бы жить спокойно, зная, что ребенка отправили в лапы почти головорезам, пусть они и в королевских плащах? Вы не похожи на жесткосердечную и бесчувственную.

Рядом с Мелон будто из ниоткуда появился высокий мужчина в меховых одеяниях. Теплая накидка, несмотря на мех, выглядела простоватой и недорогой, как и толстый кожаный жилет под ней. Сапоги казались сильно стоптанными, но довольно приличными. И весь обычный и практически неприметный облик и нехитрая одежда никак не подходил к выглядывающему из-под капюшона лицу с благородными чертами, свойственными только людям высокой или чистой крови. Когда-то ребенком Илилла видела незнакомца с удивительно схожими чертами, украдкой подглядывая, как старейшины Ангера принимали королевских посланцев, и тот человек возглавлял процессию. Он один в один выглядел как тот, что сейчас стоял перед ней. Светлокожий, словно на лице застыл лунный свет, с высокими острыми скулами и таким же подбородком. Из под редких блестящих черных прядей, упавших на лицо, смотрели пронзительные темно-синие глаза. В них не было ни капли лукавства, ни насмешки – ничего недоброго, только спокойствие, интерес и сосредоточенность.

– А это, – он указал на след на плаще и протянул наемнице белоснежный платок, – ерунда, очистится.

– На меньшее не рассчитываю, – наемница, помедлив, все же приняла платок, кивком поблагодарив случайного свидетеля уличной ругани.

– Защитник объявился? Уж не родня ли ты тому поганцу? – зазывала прищурил один глаз и привстал на цыпочки, будто желая стать одного роста с высоким мужчиной.

– Нет, всего лишь прохожий, пожелавший посмотреть спектакль, – неизвестный достал из-за пазухи мешочек со звонкими монетами, при виде которого коротышка изменился в лице.

Илилла же слушала краем уха разговор, изредка косясь на мужчину, но едва она закончила чистить свою накидку и собралась было еще раз поблагодарить за помощь, как незнакомца уже не оказалось рядом. Не обращая больше внимания на потешника и не слушая, что он говорит, наемница прошла внутрь театра и почти сразу оказалась в гуще толпы, собравшейся в узком проходе. Кого тут только не было, но вот неизвестного встречного, зашедшего сюда только-только, и в помине не оказалось. Он будто растворился среди горожан.

– Хм, будем считать, это – маленький сувенир в память о гостеприимном Шадион. Пока что, – Мелон смяла платок и убрала его в карман жилета.

Она не любила оставаться в долгу перед кем-либо, пусть даже в самом малом и незначительном; не любила принимать чужое без возможности вернуть это владельцу. И все же сейчас выбора не имелось и пришлось оставить платок себе. Во всяком случае, до момента, пока с его хозяином вновь не представится столкнуться, на что Илилла все-таки надеялась.

Ловко уклонившись от взмахнувшей перед лицом здоровенной руки какого-то амбала, бурно обсуждавшего что-то с приятелем, и обогнув двух тучных женщин, наемница прошла дальше, к залу для зрителей, входные занавески которого виднелись за маячившим людом.

– Не многовато ли народу? Что же тут такого показывают, раз яблоку негде упасть?

В импровизированном зале бывшей портной мастерской, увенчанной низкой сценой, что украшали потертые красно-синие портьеры, и заставленной короткими скамейками так, что едва хватало места протиснуться меж них, и правда уже собралось немало горожан. Вопроса, куда должны были поместиться те, что еще не успел занять место, не стояло, ибо здесь не возбранялось сидеть даже на полу и подпирать собой стены. Так что, места хватало каждому и никто не оставался в обиде – все, кто посещал подобные передвижные театры, давно привыкли к подобному. Приметив свободный угол за одной из деревянных подпорок у самой стены чуть дальше от выхода, Илилла твердой поступью направилась туда, желая, наконец, выбраться из гущи. Примкнув к потрескавшимся доскам и скрестив руки на груди, она еще раз осмотрелась: отсюда открывался недурной вид на сцену, да и под ногами никто не крутился. Народ же постепенно стал умолкать, и все реже слышались гудящие голоса, топот и прочий шум.

– Эй, почтенная публика! Драгоценнейшая публика! – во всю глотку заголосил внезапно выскочивший на всеобщее обозрение объявитель в цветастых одеяниях и с криво посаженной на голову короной. – Рыбаки! Прачки! Гончарных дел мастера! Кузнецы, угольщики, стряпухи! И вы, – он махнул рукой на сидящих прямо напротив сцены нескольких здоровяков, – каменщики! Достойные уважения и всяческих почестей, похвалы и даже славы больше, чем восседающие в теплых креслах своими откормленными задами вельможи. Больше, чем придворные прихлебатели, прихлебатели прихлебателей, жирнобрюхая знать, не ведающая честного труда! Приветствую вас! Сегодня, в честь закрытия театра, мы покажем вам особое представление, которое придется каждому по вкусу, позабавим вас на славу и покажем все, как есть на самом деле! По другому мы не можем! Только правда без лживых отражений в зеркалах, от которых не могут оторваться высокородные и сухие, как столетний чернослив, дамочки и их мягкотелые юнцы для утех!

«Почтенная» публика разразилась хохотом, даже женщины, что еще секунду назад стыдливо посмеивались, перешептываясь друг с другом, не удержались.

– И еще красноплащевые шуты! Не забудь про этих всюду снующих крыс! – выкрикнул кто-то и его тут же поддержали. – Хуже баб, вечно красуются перед начищенными щитами! Им бы не мечом махать, а веером! Что б их всех!

Или чуть покачала головой, снисходительно и с легкой улыбкой поглядывая то на объявителя, то на зрителей, которым, судя по всему, нравилось то, о чем вещал ряженый. Они впитывали каждое слово, сыпали подтверждениями, кивали на неприкрытые и нелицеприятные высказывания, которыми щедро был награжден весь высший свет. Не обошли стороной и саму королевскую семью, коей досталось насмешек и острот больше прочих. После затянувшегося вступления объявитель все-таки поспешил убраться с глаз, попутно раздвигая портьеры, открывая вид на незамысловатую картину с участием размалеванной парочки, лежащей на так называемой постели чуть ли не в одном неглиже. Немного подальше, на полу, расположилась троица девиц в полупрозрачных сорочках. Вокруг же сколоченной из досок и застеленной кое-как непонятным тряпьем кровати прыгал карлик с ночным горшком в руках.

"Король мой, как же так? Негоже оставлять пустым горшок!

Что скажет матушка, узнав, что воспитание ее пошло не впрок?

Вас с малых лет учили: не ложись в постель, коль на ночь не опорожнился!"

Облаченный в забавное цветастое платье карлик принялся стягивать простынь с «короля» и тащить его за ногу, продолжая уговоры. Размалеванные девицы то стыдливо отворачивались, то протягивали руки к смотрителю ночного горшка, хватая его за хохолок на голове или за подол. Зал незамедлительно взорвался от хохота, наблюдая за пошлой сценой, в которой все – от обстановки до ситуации – было неуместно и наполнено фиглярством. Но все же подобные спектакли являлись далеко не диковинкой на континенте. И, несмотря на неприличные и унизительные образы, в коих изображали богатые и родовите семьи, придворных, послов, мудрецов и правителей – порой даже прошлого, а не только настоящего, – простолюдинам нравилось. Однако такие слишком вольные представления в основном показывали подальше от столицы и вообще от Веланвии. Да и в соседствующем Тронте, второй центральной провинции, тоже не очень-то стремились устраивать столь дерзкие зрелища. И, конечно же, удивление трудно было скрыть от того, что так откровенно и не боясь наказания этот театр обрисовывал на сцене.

"Пшёл вон! Не видишь, у меня совет.

Здесь дел невпроворот и каждому «советнику» мое внимание подай.

Как можно «колесницей» управлять, когда «не кормлены» кобылки?

А если невтерпеж, то сам сядь на горшок треклятый,

а после – можешь отнести в фамильный склеп".

Возня продолжалась еще несколько минуту, и под конец сценки «король», задрав сорочку и светя неприкрытом задом, уже бегал за несчастным карликом, пытаясь того вышвырнуть из «покоев». Все успокоилось на том, что правитель вновь залез в постель к блудницам. По скрипучим доскам громко затопал выскочивший из-за кулис все тот же объявитель и торопливо задернул портьеры, давая понять, что первый акт незатейливого спектакля завершен.

– Ух, я бы и сам с такими красавицами развлекся, чего уж говорить о короле. Да что там болтать, он с кем угодно ляжет в постель, только не со своей женушкой, которая страшна, как все Бездновы выродки.

– Это точно. Не зря ее портретов никогда не вывешивали и тем более не выбили… кхм… ее «лицо» на Вековой Стене вокруг замка.

– Да есть оно там, только его пришлось закрыть королевским стягом, сам потом можешь убедиться, если не веришь. Да и вообще, ерунда вся эта мазня краской и каменные лики, увидеть ее воочию – вот где страх. Если бы моя дочь родилась такой, я бы ее собственноручно утопил в ту же секунду.

– Я однажды видел ее собственными глазами вживую – уродливее бабища ни разу не встречал. Вот клянусь всеми богами и пусть у меня язык отсохнет, если вру.

Чуть подальше от сцены, на краю ряда и ближе к стене, сидели трое мужиков в простецкой чернорабочей одежде, и бурно обсуждали престраннейшую, но любопытную тему. Илилла прислушалась, и с каждым словом ей с трудом верилось, что все услышанное о королеве – правда. Как и о короле.

– Да где ты ее мог видеть, дурак, она же из замка не выходит? Нужен ты ей, как же.

– Можешь вырвать мне глаза, если они обманули меня. Она приходила как-то в нашу кузню, ее еще сопровождала целая куча солдат и личных помощниц.

– Да иди ты ко всем проклятым! Что ей понадобилось в вашей кузне, если есть королевская, и там куют железо не безрукие всякие вроде тебя.

– А мне почем знать, что ей надо было, она разговаривала с хозяином, я только мельком видел ее. Все сначала подумали, что она по чью-то душу пришла, но обошлось. Помните, как весь город только и говорил о пропаже писаря, который составлял для королевы личный архив? Видать, что-то ей пришлось не по нраву, ведь беднягу больше не видели как раз после последнего его визита во дворец. А сироты из «Матушки Сулны»? Их не меньше десятка исчезло неизвестно куда, а ведь этот приют содержит лично королева, и она же отдавала приказ его построить. Вот могу дать руку на отсечение, эта Безднова зараза стоит за пропажей людей.

– Лучше помалкивать об этом, я как-то не хочу, чтобы за мной однажды явились, – один из мужиков вжал голову в плечи и испуганно бросил взгляд сначала в одну сторону, потом в другую, пока не встретился с пронзительными глазами Или, которая продолжала слушать компанию.

Дернувшись от внезапного взгляда, чернорабочий тут же отвернулся и пихнул локтем одного из товарищей. Тот уже хотел было возмутиться, успев нахмуриться и открыть рот, и неизвестно, сколько бы троица успела наговорить, но громкий голос вновь показавшегося шута заставил замолчать всех и снова обратить внимание на сцену. Потасканная тяжелая ткань в очередной раз раздвинулась, являя зрителям новую картину: наспех нарисованные на сколоченных старых досках фрагменты улиц Шадиона, стены дворца и сам дворец тоже. И среди этого из края в край расхаживала стража, наряженная и разукрашенная почище любого балаганного дурака или же какой-нибудь «торговки красотой». Однако наемницу почти не смотрела на подмостки – ее не отпускала вереница мыслей, которая точно крепко скрученный жгут опутала сознание, стягивала его и жгло. Услышанное с трудом переваривалось, но все же закралось крамольное «быть может, столица-то не столь чиста, как всех убеждают?»

С детства Мелон слышала только хвалебные и славные речи о Шадионе и обо всех коронованных династиях, что когда-то гордо и по праву занимали престол, да и о тех, кто правил континентом, когда ей самой было всего десять. А в те годы корона украшала голову Брунгарда Храброго, достойного мужа, опытного воина и справедливого правителя. О его супруге, Лорнее Ревентской, тоже ходила только добрая молва, и, если верить историям и хроникам, оба нередко выходили в люди и устраивали публичные встречи, на которые пускали каждого. Увы, но так случилось, что боги так не послали далеко немолодому Брунгарду и быстро увядающей Лорнее детей, как бы они не молили о наследниках; время шло и прямой род этого короля угас. Но как бывает в жизни, скорбь по невозможности продлить собственную династию, сохранить часть себя и всех предков в будущих поколениях, накрыла серым саваном лишь короля и королеву. Для прочих же не имело значения, будут ли у тех потомки или нет, хоть люди в голос твердили совсем другое. И никому не было дела до дворцовых свар и дележки престола, простолюдины плевали, кто после сядет на трон. Их беспокоило лишь одно: чтобы на нем не оказался какой-нибудь самодур или безумный убийца, ведь прошлое знавало и таких людей, которые несли лишь смерть и разруху, пожирая саму жизнь. Однако, ко всеобщему счастью, среди ближайших родственников короля усердно изучающие и ведущие записи о высших родословных писари не обнаружили ни одного сумасшедшего или одержимого чужой кровью. После недолгих разбирательств власть перешла в руки к единственному живому и возможному наследнику – кузену Брунгарда, Палгриму Тандари. Так вышло, что сам Брунгард не сказал свое последнее слово, не назвал приемника – не успел или не пожелал, – и совету из старцев и приближенных пришлось решать столь острый вопрос лично. Будь кузен мертв, как и прочие мужчины их знатного дома, то власть перешла бы к одной из сестер покойного короля. Но этому не суждено было случиться, и Палгриму выпала огромная честь, а вместе с ней и великий дог и тяжелая ноша, облаченная в огромную ответственность перед континентом и народом. И он справлялся со своим бременем успешно вот уже несколько лет. За это время Тандари совершил немало поездок в разные части Кордея, его хорошо знали в лицо, чего нельзя сказать о его супруге. И действительно, почти никто толком не знал, какова нынешняя королева на лицо, откуда она и кто вообще такая. Даже имя законной жены короля редко где звучало. Ходили только какие-то туманные слухи, беспочвенные домыслы по поводу ее внешности и происхождения. Кто-то болтал, что у нее вовсе нет лица, как у безликих призраков, снующих среди раскаленных песков Крайних Пределов далеко на юге; другие же говорили, что она самая что ни на есть обыкновенная. Но находились и такие, как те трое, кто заявлял, что королева безобразна до невозможного, приписывали разные уродства и изъяны, ни разу ее не видя при этом. Естественно, досужие толки и плотная завеса таинственности, скрывавшая королеву, порождали такие сплетни, как то, что она и не человек совсем.

Покопавшись в памяти, Или с изумлением обнаружила для себя, что тоже толком ничего не знала о правительнице. Сколько она путешествовала, где только не побывала, с кем не общалась и какие свитки не изучала, а ни разу ничего дельного или правдивого не слыхала. Наемница никогда не причисляла себя к невежественным или же просто неосведомленным, и ее интересы выходили далеко за пределы житейских и приземленных. И неожиданно обнаруженные пробелы в крайне любопытнейшем вопросе удивили и привели к недовольству.

Представление же тем временем продолжалось, и Мелон из раздумий вырвала громкая крепкая брань и грубый гогот. На сцене разворачивалось самое настоящее противостояние: парочка бедняков порывалась пройти к замку, но разодетые и разукрашенные привратники лишь потешались над ними. И те, и другие не уступали друг другу: крестьяне потчевали стражу глупостями, а те в ответ щедро посыпали оскорблениями и злыми насмешками.

«Прочь, попрошайки!

Ты гляди, бродячие собаки и те не лезут на рожон.

Чтоб нищета и грязь сюда вошла – да никогда!

От вас несет, как из навозной.

Хотите, чтобы этим смрадом провонял дворец?

И что в мешках?»

«Так там и есть навоз, отменный, лучше нет нигде.

Взгляните сами, добрый господин.

Годится он и в сад, и на поля, и в цветники хорош.

А в этом – рыбья требуха, отлично помогает

против хворей. А то, слыхали, болен наш король».

Кто-то из зрителей так проникся ужасной несправедливостью, что даже вскочил с места и принялся кричать и требовать, чтобы бедняков пропустили за ворота. Всякий раз, когда где-либо показывали преставления, уличавшие уродство блюстителей, их безразличие, никчемность, жадность или жестокость, простолюдины, пришедшие поглазеть на это, вспыхивали праведным гневом. И никто не замечал преувеличения, чрезмерности, и те достойные, кто носил плащи и звания, тоже попадали под раздачу. Тем временем сцена достигла кульминации: едва парочка вновь попыталась проскочить мимо охраны, как те, оголив деревянные мечи, принялись ими лупить назойливых селян. Те охали и ахали, хватаясь за побитые места, взывали к богам и звали короля с королевой, бегая по сцене. Наконец, стража избавилась от надоедливых бедняков, прогнав их с глаз, и с важным видом, провозгласив «очередную победу», вновь заняли свой пост.