Жнецы Страданий

Лесана кусала губы. Знали. Они все это знали. Понимали, что учёбы в Цитадели не избежать. Но никто не подозревал, как вразумляют здесь послушников. Ну ладно – парни, а девки? Как же девки-то слабые? Нешто им, глупым, послабления малейшего не сделают? Она огляделась и лишь сейчас заметила то, что не увидела сразу, когда только вошла в трапезную. Девушек среди послушников было чуть да маленько.

Скользя взглядом по стриженым головам, Лесана с ужасом понимала, что девиц за столами от силы четверть, да и те в основном новенькие. Среди старших выучей девушек вовсе можно было счесть по пальцам.

«Хранители пресветлые, как же мы тут?» – пронеслось у неё в голове.

Брошенный украдкой взгляд на сидящих рядом подруг по несчастью напугал ещё пуще: все побледнели. Только сейчас глупые поняли: ждёт их совсем другая жизнь. Новая. Страшная. А у многих ещё и до обидного короткая.

Глава меж тем продолжил:

– Первый год каждый из вас будет стараться доказать наставникам, что не зря ест хлеб. К следующей осени первогодков ждут испытания, которые определят, кем им выпало стать: воями, убивающими нежить, целителями, лечащими людей, или колдунами, упокоевающими мёртвых.

Мгновение помолчав, Нэд спросил у новичков, кто из них разумеет грамоту и письмо. Из всех руки подняли только Тамир, одна девушка да два одинаковых паренька. Крефф досадливо покачал головой:

– В этом году негусто. Что ж, остальных будут учить старшие послушники. С осени вас начнут понемногу готовить к тому, что должны знать и уметь будущие обережники. И помните: обо всех своих успехах и промахах рассказывайте ежедневно по вечерней заре креффам. Да не забывайте: наставники вам не мамка с нянькой, жалеть да сопли вытирать не станут. Они для вас – старшие в роду, и слово их – закон! Если же кто провинится, тому они наказание отмеряют сами по проступку. Ну и помните: кто креффа во всём будет слушаться, получит пояс, а кто перечить и лениться начнёт, тот быстро сгибнет, и привезут ему в дом грамоту, что по смерти послушника Цитадели его семья освобождается на половину от податей за обереги. Я закончил. Можете есть.

Как ни страшны были слова главы, но даже они не отбили у парней и девок голода. Ложки застучали дружно и даже весело.

– У нас по весне на обед, бывает, только похлёбку с толокно́м[31] едят, а тут, смотри, какие куски мяса плавают, – зачерпывая полную ложку наваристых щей, восхитилась Айлиша.

– А у нас случалось, только кашей из за́болони[32] и спасались. Особенно если лето было холодное, зима после него суровая, а весна затяжная. Едва-едва до первой зелени доживали. Ребятишки совсем прозрачные от голода ходили. Мать кинет в чугун горсточку муки, коры натрёт, да маленький кусочек сала растопит – вот и вся еда, – жадно вгрызаясь в мясо, пробубнила Лесана. – Зато по весне отъедались – пальчики с ёлок собирали, орляк[33].

– А отчего голодно так у вас было? – удивился, поднося ложку ко рту, Тамир.

– Оттого, – ответила Айлиша. – Ртов в доме много, да и скотина своё просит. Ей, неразумной, не объяснишь, что поголодать придётся, на воде сидючи.

– Почему же на торгу не покупали? – изумился парень.

– Эх, Тамир, сразу видно, что ты в городе жил и знать не знал, с какой стороны к козе подходить. Раз тебя сосед выручит, два, а на третий пошлёт, потому как у самого брюхо подводить начнёт. Да и не принято в деревне торг друг с другом вести. – Лесана, как дитю неразумному, объясняла Тамиру истины, знакомые ей с детства. – Мужики наши силки на дичь ставили. Только по ранней весне дичь костлявая, и не сыщешь её особенно. Ходящие-то тоже есть хотят. А ежели в окрестностях стая поселится, вовсе всё зверьё распугает. Охотники-то зимой да по ранней весне глубоко в чащу не ходят: дни короткие, чуть не поспеешь до темна – самого сожрут.

– Как же вы перебиваетесь? Чем с колдунами расплачиваетесь? – Удивлению собеседника не было предела.

– Мой отец на торг в город возит горшки да миски. Только мало выручает. Купцу с обозом надо заплатить, чтобы с собой взял. Обратно ехать – тоже деньги. В итоге, что наторговал, из того чуть не половину на «копытные» и спустил. Остальное – на соль, да ежели чего по надобности. Поля у нас малые. Посреди болот много не вспашешь, не засеешь. Да и охранное заклятье на поле поставить дорого. Нет у нас таких денег. А сажать, чтобы ходящие вытоптали, кто же станет? Сосед у нас бондарь, другой сосед – кузнец. Всё, что за зиму натрудят, к весне везут в город. Собираются вместе и за дорогу вскладчину платят. Что останется от выручки, на то и живём. Из того и обережникам платим.

После этого длинного рассказа Лесана снова принялась жадно хлебать щи.

– А в нашей веси коноплю растят да из пеньки[34] верёвки вьют, – поддержала подругу Айлиша. – И всё одно не сытно у нас.

Лесана отодвинула, наконец, миску и с любопытством глянула на Тамира.

– А ты откуда грамоту разумеешь?

Парень мучительно покраснел.

– Говорил же: хворал часто в детстве. Вот матушка грамотея и приводила. Я ведь целыми днями дома сидел, то с перхо́той[35], то с жаром, то ещё с чем. Она и нашла мне занятие. Думала, ежели с возрастом в силу не войду, так хоть составлением грамот да писем на кусок хлеба заработаю. А счёту меня уже отец вразумил. В нашем деле без счёта никак, – словно стыдясь, объяснил парень. – Хотите, я вас резам обучу?

– Так нам же наставника дадут, – неуверенно напомнила Айлиша, которой было стыдно показываться перед парнем дура дурой.

Лесана же, давно приметившая, какие взгляды Тамир кидает на юную лекарку, поспешила ему на помощь:

– Конечно, хотим! Сказали же: усердие проявлять надо. Вот нас наставник днём учить будет, а ты по вечерам. Чтобы мы лучше всё затвердили. – И, не дожидаясь, покуда Айлиша ещё что-нибудь ляпнет, от души пнула её под столом.

Тамир расплылся в благодарной улыбке.

– Хватит галок ловить! – тут же шикнула Лесана на парня, возвращая с небес на землю. – Трескай давай. Вон глава уже доедает. Как только ложку отложит, считай, натрапезничались. Негоже после старшего за столами рассиживать.

Айлиша торопливо дожёвывала корочку.

– Ешь быстрее.

Тем временем Нэд и правда отложил ложку, встал и направился прочь из трапезной. Следом потянулись остальные креффы, за ними – старшие послушники. К новичкам же подошёл их давешний провожатый и опять велел поторапливаться. На выходе Лесану поймал за руку поджидавший у дверей Клесх.

– Всё поняла, что тебе лекари сказали?

Она кивнула. От стыда было не вдохнуть, не то что слово вымолвить.

– Не забудь прийти ко мне. Фебр скажет, как найти.

Сил у Лесаны хватило только на то, чтобы ещё раз кивнуть. Лишь тогда наставник её отпустил, и послушница опрометью бросилась догонять друзей.

В этот раз Фебр привёл их по извилистому коридору в северное крыло Цитадели.

– Вот тут жить будете, – открыв невысокую дверь, сообщил он.

Айлиша распахнула глаза. Шепнула:

– Втроём?

– Четвёртую лавку видишь? Нет? Значит, втроём! – сухо ответил старший выуч.

– Так как же! Девки с парнем… – выдохнула целительница.

– Цыц! Забыла, что глава говорил? Нет больше парней и девок, есть послушники! А ежели ты ещё это своей курячьей головой не поняла, так здесь столб для порки есть и каземат холодный с крысами! – припечатал Фебр.

– Ты мели, да знай меру! – заслонил собой испуганную Айлишу Тамир.

– А не то?

– А не то так всыплем, забудешь, как твоего креффа зовут, – сжала кулаки Лесана.

Парень усмехнулся, подошёл вплотную к девушке, взял её за подбородок и насмешливо фыркнул:

– Нам первогодок трогать нельзя, но если ты в Цитадели задержишься, ещё посмотрим, кто кому всыплет. Поняла, соплюха?

И во взгляде прозрачных глаз отразилось столько злого обещания, что пыл Лесаны несколько поугас. Парень был крепкий и, судя по всему, не дурак подраться, а гнев с девушки уже схлынул, и она испугалась.

Впрочем, Фебр уже отошёл и скомандовал:

– Теперь айда за мной. Покажу, где отхожее место и умывальники.

Ведя спутников по длинному коридору, юноша открывал нужные двери:

– Тут нужник. Тут утром и вечером рожи сполоснуть можно. Тут подмывальня. Поняли? Холстины вон, на полках, ножни там же. Вода нагретая вот здесь всегда стоит. Ежели не стоит, вниз к Нурлисе сходите, она даст.

– А как же баня? – спросила Айлиша, оглядывая комнатку с лоханками и узким окном под самым потолком.

– Не баня, а мыльня. Она внизу. Если надо, спуститесь. Там и вещи свои постираете: портомоек тут нет.

Вернувшись в их комнатушку, старший ученик продолжил:

– В сундуках у вас по паре исподних сорочек и подштанников, ону́ч[36] по две пары да по холстине, морды вытирать. Пока хватит. Остальное осенью и зимой дадут. Лучины, доски для писания и уголь завтра вам принесу.

Закончив вразумлять подопечных, Фебр оставил, наконец, их одних.

Как только провожатый ушёл, новички стали осматриваться. В комнате было прохладно. Зияло чёрное жерло вычищенного очага. Стояли три широкие лавки с сундуком в изножье каждой. Возле окна жались к стене скамья и стол, на котором над миской с водой склонился безыскусный светец. На подоконнике – горка лучин. Больше ничего. Девушки кинулись открывать лари. Там и впрямь лежало только то, что говорил Фебр.

– Богато, – вздохнул Тамир.

– Хоть бы зеркальце дали, – всхлипнула Айлиша.

– Чтоб посмотреться и ещё горше рыдать? – мрачно отозвалась Лесана.

После этих полных досады слов все трое переглянулись и рассмеялись. А успокоившись, стали готовиться ко сну. Тамир сидел на своей лавке лицом к стене и слушал, как за его спиной шуршат, переодеваясь, девушки. Потом настала их очередь дать парню время сменить порты на подштанники и рубаху на сорочицу[37]. И вот уже все трое вытянулись на своих лавках. Смятые сенники казались влажными. Тонкие одеяла почти не грели. Из холодного очага тянуло сквозняком. Каменные стены отдавали сырость и холод, жадно поглощая тепло полуголых тел. Озноб продирал новых выучей до костей.

– Если тут весной так холодно, что ж зимой-то будет? – простучала зубами со своего ложа Айлиша. – И дров не дали, чтобы очаг затеплить.

– Зимой-то, поди, дадут, – отозвался Тамир, страстно мечтавший оказаться возле родной, пышущей жаром печи.

– Всё! Надоело зябнуть! – Лесана вскочила, приплясывая на студёном полу. – Давайте лавки сдвинем. Сейчас друг к дружке прижмёмся и тремя одеялами накроемся. Можно ещё сверху холстины набросить, которые нам для утирок дали. И вы как хотите, а я портки вздену. Эдак всё себе застудишь. Мы ж сюда за наукой, а не за хворями приехали. Ну, давайте!

– Лесана… – робко попыталась вразумить девушку подруга, – стыдно это!

– Наш стыд, видать, на себя крефф Нэд взял, раз сказал, что нет отныне меж нами различий.

Айлиша нерешительно мялась на своей лавке, однако под уверенным натиском сдалась, стала натягивать порты. В полумраке завозился и Тамир. А через несколько мгновений, обмирая от ужаса и собственной смелости, юные послушники сдвинули убогие ложа, теснее прижались друг к другу под тонкими одеялами и, наконец, угрелись и задремали. Сквозь зыбкий полусон Тамир чувствовал, как ровно дышит прижавшаяся к нему девушка. Тёплая, тихая. Казалось, они одни в полумраке Цитадели, и над их ровным дыханием плыли только тишина и холод. А потом он заснул.

Глава 3

Уже глубоко за полночь в тёмный покой заглянули двое. При свете лучины они оглядели открывшееся глазам зрелище, и один из вошедших хмыкнул.

– Как думаешь, выйдет из них толк? – нарушил тишину негромкий голос Майрико.

– Не знаю, какой там будет толк и будет ли, но им хватило ума наплевать на порядки и сделать всё, чтобы не застыть. Гляди, – её спутник небрежно поднял уголок одеяла, – что нашли в сундуках, то и напялили. Фебр, стервец, забыл им дров выдать.

Собеседница усмехнулась.

– Что ж, поглядим, как дальше сложится.

Затворив дверь покойчика, Майрико и Клесх направились на верхние ярусы Цитадели.

Они шли в молчании, думая каждый о своём и не слыша призрачного эха шагов, витающего под высокими тёмными сводами. О чём они думали? О тех далёких днях, когда сами, испуганные и жалкие, очутились в стенах каменной твердыни? Вряд ли эти двое помнили себя прежних. Ведь и от полудикого мальчишки, выросшего в рыбацкой лачуге, и от девочки из глухого лесного села не осталось ничего, кроме данных когда-то родителями имён. Былое подёрнулось дымкой. Стало чужим. Ненастоящим.

На верхнем ярусе гуляли сквозняки, но было не так сыро, как на нижних. Здесь жили наставники и глава Цитадели. Клесх остановился, услышав за спиной короткий смешок. Обернулся и вопросительно посмотрел на спутницу, а она вдруг сказала то, о чём он и сам мельком подумал, идя по истёртым ступеням.

– Помнишь, когда тебя только привезли, ты был одет в смешные порты до колен и весь грязный, будто с пепелища? Нурлиса тогда сказала, что таких, как ты, надо сначала варить с мыльным корнем, а уж потом спрашивать имя. А ты стоял посреди двора, смотрел на Северную башню и кричал от восторга: «Поди с неё плюваться далече можно!» – Она старательно изобразила его просторечное «оканье».

Клесх в ответ кивнул. Он, хотя и смутно, но помнил тот день. Ему едва исполнилось одиннадцать вёсен. Он никогда не бывал дальше каменистого берега Злого моря и всю дорогу до Цитадели то и дело падал с лошади, поскольку впервые в жизни очутился в седле.

Он тогда оказался самым юным послушником в крепости. Его и привезли лишь потому, что никому не хотелось ждать несколько вёсен, пока он повзрослеет, и снова тащиться в этакую даль.

Целительница заглянула в холодные серые глаза и переспросила:

– Помнишь?

Он снова кивнул, но она покачала головой:

– Не помнишь. Я помню.

Клесх скупо усмехнулся.

– Потому что я сдёрнул с тебя ту тряпку, которой у вас принято закрывать девок. А уж как ты орала при этом от ужаса, до сих пор помнят все деревни на сто вёрст окрест.

На миг его собеседница погрустнела:

– У нас лицо девушки может видеть только муж. Сдёрнув покрывало, ты всё равно что чести меня лишил.

– Тогда я этого не знал.

Они стояли друг напротив друга и молчали. Наконец Клесх не выдержал и спросил:

– К чему этот разговор?

Целительница задумчиво провела ладонью по коротким волосам ото лба к затылку и обратно. Это было такое мужское, такое неподходящее ей движение.

– Клесх, она – девка.

– Надо же. Я и не понял.

Женщина вскинула на него злые глаза.

– Она первая девка среди ратоборцев за много-много вёсен!

– И?

– Просто помни, какими мы были.

Он пожал плечами и устало ответил:

– Я помню. Я постоянно хотел есть. И дрался с теми, кто надо мной смеялся, но все они были старше. Поэтому меня постоянно лупили. А ты рыдала днями напролёт из-за своей потерянной тряпки, пока тебя не раздели и не высекли.

– Верно, – согласилась она и вдруг с яростью заговорила: – Поэтому нельзя забывать, что…

– …что если бы с тобой и со мной этого не сделали, мы вряд ли бы сейчас говорили. Покойники – те ещё молчуны.

Она зло поджала губы, обошла собеседника и направилась дальше по коридору, опережая его на пару шагов.

– Майрико, – окликнул он, по-прежнему не двигаясь.

Она остановилась, но не обернулась.

– Если ты решишь влезть со своей бабьей жалостью, будет только хуже.

– Не будет. Я не влезу. – Она толкнула тяжёлую дверь и вошла в ярко освещённый покой, не дожидаясь своего спутника.

В небольшой зале было тепло, но обстановка оставалась такой же безыскусной, как и везде в Цитадели: широкие лавки, покрытые тканками из грубой некрашеной шерсти, вытертые овечьи шкуры на полу. В углу деревянный стол, а на нём несколько кованых светцов, в которых над плошками с водой ярко горели лучины. Очаг полыхал так, что пламя ревело в трубе, рассылая по покою волны жара.

Клесх не любил сюда приходить, но нынче тут собрались все креффы.

Майрико сразу неслышной тенью скользнула к расстеленным на полу овчинам, где устроилась свободно и в одиночестве. Почти все места на лавках оказались заняты. Наставники сидели вольготно, наслаждаясь теплом, покоем и отсутствием выучей.

Рядом с Нэдом, неспешно пьющим из деревянного ковшика ароматный взвар, устроился Ихтор. Возле узкого длинного окна, закрытого по случаю непогоды ставнями, расположился Донатос. Он сидел словно бы отдельно от всех, закинув ногу на ногу и прикрыв глаза. Помимо этих троих в комнате находилось ещё десять мужчин. Все они были значительно старше Клесха, а иные даже старше Главы. Клесх поздоровался и прошёл к дальней лавке, где ещё оставалось свободное место.

Нэд скользнул тяжёлым взглядом по собравшимся, но остался явно недоволен увиденным и неодобрительно покачал головой. Его тёмные брови сошлись на переносице. Глава словно искал и не находил кого-то, посмевшего не явиться на вечерю креффов.

В миг, когда лицо смотрителя Цитадели грозило превратиться в застывшую личину порицания, тяжёлая дверь распахнулась, и на пороге возникла женщина в невзрачном сером одеянии. Высокая, по-девичьи стройная, с коротко остриженными смоляными волосами, в которых тонким инеем мерцали седые пряди.

На вид ей можно было дать и сорок, и шестьдесят вёсен. И этим она была похожа на главу Цитадели. Новоприбывшая шагнула вперёд, с грохотом закрыла за собой тяжёлую створку. Тёмные глаза насмешливо оглядели собравшихся.

– Ну что, упыри, насупились? Без старой клячи Бьерги разговор не клеится?

Скрывая невольную улыбку, Клесх поднялся на ноги и уступил вошедшей место. Женщина усмехнулась, села и ещё раз оглядела всю честную братию.

– Дона-а-атос, и ты здесь! А я думаю: что так мертвечиной воняет?

С этими словами она выудила из привешенного к поясу кожаного кошеля кисет и трубку.

– И я тебя рад видеть, – промолвил из своего угла колдун.

Ответом ему стали фырканье и клуб дыма, выпущенный к потолку. Майрико неодобрительно покачала головой, на что тут же услышала сочувствующее:

– Дым мешает? Ты ж моя золотая. Прости старуху за слабость. Уж потерпи, сердешная.

– Бьерга, – возвысил голос Нэд, – тут все знают, что язык у тебя без костей, но всё же и его попридержать иногда надо.

– А то что? Вырвешь? – усмехнулась женщина. – И кто тогда тебе будет говорить, что ты старый пень?

– Бьерга! – В голосе главы Цитадели зазвенела сталь. – Не забывайся.

– Прости, глава, заговариваюсь на старости. – Колдунья опустила глаза в неискреннем раскаянье.

Нэд устало вздохнул.

– Чего припозднилась? Вежество[38] последнее растеряла?

Собеседница вскинулась и даже отвела руку с трубкой от лица.

– Мне по дороге жальник один попался. Прямо-таки не смогла мимо пройти. Столько там упырей копошилось, любо-дорого поглядеть! Молодые, ретивые! – Сверкнув глазами, Бьерга снова сделала глубокую затяжку.

Нэд обеспокоенно оглядел женщину, но она не выглядела ни раненой, ни даже уставшей. Поэтому, откинувшись спиной к неровной каменной стене, смотритель Цитадели вернулся к делам насущным и вопросительно посмотрел на рыжего целителя, примостившегося на лавке напротив очага. Крефф, зная, о чём хотят его спросить, поднялся и ответил:

– Я привёз двоих. Близнецы. Один точно будет воем, а второй, надеюсь, станет лекарем. Рано пока говорить.

После него так же вставали и рассказывали о своих найдёнышах другие обережники. Слушая их, смотритель крепости хмурился. Потому что Руста оказался самым удачливым.

Настала очередь Майрико, всё это время безмолвно сидевшей на шкурах.

– Я нашла одну. Лекарку, – просто ответила она и, подумав, добавила: – Думаю, со временем она станет креффом.

Нэд подался вперёд.

– Столь сильный дар?

– Да, – последовал твёрдый ответ. – Дар велик. Поболе моего будет. Да и умения кое-какие у девочки есть. Её знахарка деревенская научила всему, что знала сама.

– Стало быть, через пять вёсен взрастим нового креффа от целителей, – удовлетворённо подытожил глава.

– Если не сгорит или не наблудит, – заметила из своего угла Бьерга.

– Эта не наблудит, – негромко произнёс Ихтор. – Слишком застенчива.

– Ой, да сколько их таких было, – отмахнулась от него колдунья. – Ладно, то мелочи. Главное, чтобы выдержки девке хватило. Не все свою судьбу могут принять, – глядя в глаза Майрико, твёрдо произнесла колдунья.

Крефф целителей кивнула, соглашаясь.

– Клесх, что у тебя? – повернулся Нэд к наставнику Лесаны.

Тот стоял, прислонившись плечом к стене.

– Девка из деревенских. Дар воя в ней неплохой, но в ход она его пускала всего дважды и сама не поняла, что к чему. Выйдет из неё толк или нет, говорить пока рано, – равнодушно подытожил он.

– Девка-ратоборец? – Смотритель крепости с сомнением покачал головой и перевёл взгляд на Донатоса.

Тот, не поднимаясь, буркнул:

– Один. Парень. На что годен, потом узнаю.

– Бьерга?

– Никого, – отозвалась со вздохом колдунья.

– Второй год порожняком возвращаешься. Умения подрастеряла? – Донатос растянул в усмешке бескровные губы.

– Так лучше никого на убой не волочь, чем всё дерьмо подбирать. Видела я порося, которого ты привёз. Дай Хранители ему до зимы дожить, – от души пожелала обережница.

– И всё же, почему ты опять ни с чем? – поддержал колдуна глава.

Женщина устало прикрыла глаза. Несколько мгновений помолчала, а потом встала и, глядя поверх головы Нэда, отчеканила:

– Потому что с каждым годом рождающихся с даром всё меньше и меньше, а про то, какой этот дар слабенький, ты и так знаешь. Знаешь и то, как даётся наука, и сколькие из послушников доживают до пятой весны. А ещё знаешь, что за три последних года никто так и не стал креффом. Да, на каждом из нас по ушату крови и живых, и мёртвых, но я не хочу тащить на верную смерть ни на что не годных детей. Получается, мы сеем боль, чтобы пожинать страдания. Но в Цитадели должны учить, а не убивать!

Нэд, слушая эту гневную речь, ни на миг не изменился в лице и напомнил, едва собеседница смолкла:

– Ты не забыла, сколько стало ходящих? Не забыла, как растёт их сила и кто теперь среди них? А у нас каждый год послушников кот наплакал. Скоро не деревни – города целые сжирать начнут. И что ты скажешь тем, кто выживет? Что под старость стала жалостлива и милосердна?

– Такого не скажу, – ровно отозвалась колдунья. – Но и бесталанные дураки делу не помогут. Мы теперь самых сильных отбирать должны! Вон как Майрико нашла. Что за радость тащить в Цитадель боевое мясо, которое поляжет, едва за стены выйдет без защиты ратоборца!

– И что ты предлагаешь? – вскинулся Ихтор. – За три года ни одного креффа! Посмотри, Клесх из всех последний! И самый молодой! Раньше не допускали в креффат до исполнения двадцати восьми вёсен. Он же начал учить с двадцати пяти. По-хорошему, он лишь в нынешнем году должен был заняться наставничеством, а на деле уже вот-вот выпустит своё первое поколение! Нам нужны все! Даже те, в ком дар едва теплится!

– Не согласен, – подал голос тот, о ком говорил целитель. – Зачем тащить сюда десятки дурней, если их всё одно некому учить и если они сгибнут без толку и пользы?

Целитель повернулся к обережнику:

– Если их сюда не тащить, то очень скоро мы останемся тут в одиночестве. А люди за стенами – без защиты.

– Ладно, будет уже вам. Раскудахтались, – досадливо поморщилась Бьерга. – Но что ни говори, Нэд, а дело дрянь. Если и дальше так пойдёт, вёсен через семь из Цитадели не выйдет ни одного опоясанного.

Креффы замолчали. Колдунья была права, а с правотой сложно спорить, особенно когда ты её признаёшь и понимаешь. С каждым годом удавалось отыскать всё меньше детей с сильным даром, как будто прогорел костёр той силы, что питала людские души. Словно захватили остывающее кострище мертвяки и тянули теперь жадные лапищи к тому, что должно принадлежать живым.

От слов креффов у Нэда заныло сердце. В прошлый год всего четыре полные тройки вышли из стен Цитадели, да ещё пять не самых сильных ратоборцев и два колдуна. Зато новых стай появилось – не сосчитать!

А самое страшное: если народ дознается, кто есть среди ходящих, всех обережников на вилы поднимут за то, что не доглядели и умолчали.

Да и как сказать простому люду правду, какую креффы даже выученикам своим до поры не говорят? Как бороться с напастью, которую осенённые сами же проглядели?

Муторно стало на душе смотрителя и совестно оттого, что завтра суровую науку начнут постигать те, кто в былые годы так и остались бы в отчем доме. Но в сотни раз станет хуже, если наставники начнут жалеть послушников. Вот тогда точно некому будет держать в страхе ходящих. Пусть хоть слабые сражаются, чем совсем под нечисть лечь и обречь весь род людской на посмертные страдания. А про тайну… Про тайну молчать надо. Молчать и думать, как выпутаться. Иначе не миновать смуты.