Симфония безумия: Реквием по лжецам

После блистательной речи Габриэля в зале повисла звенящая тишина. Адриан замер, Валери сжала бокал до побеления пальцев – ярость рвала ее изнутри. Аманда же, так и не притронувшись к своему бокалу шампанского (лишь изредка водившая пальцем по его краю), поставила его на стол с едва слышным стуком. И тогда по залу прокатилась буря аплодисментов, вызвавшая на губах Аманды горькую усмешку. Ее черное бархатное платье, сливавшееся с тенями зала, лишь подчеркивало бледность лица, словно сама смерть уже обнимала ее за плечи, пока Габриэль Рид дирижировал этим мрачным спектаклем.

– Вот же мразь, – прошипела Валери так тихо, что только Адриан уловил ее слова.

– Мразь – это еще лесть, – уголок его губ дернулся в усмешке. Он демонстративно сделал несколько крупных глотков виски, прямо глядя в глаза отцу, когда их взгляды случайно встретились.

Улыбка Габриэля мгновенно исчезла, когда он разглядел, что пьет сын. Габриэль ведь узнал бутыль сразу – тот самый 18-летний Гленфиддик, что стоял в баре в ночь, когда перестало биться сердце маэстро. Сын не просто пил. Он кричал без слов: «Я знаю твои руки в крови, отец». Габриэль, привыкший дирижировать людьми, как оркестром, впервые почувствовал, как дирижерская палочка выскальзывает из пальцев. Кто-то пробрался в его логово. Кто-то знал.

– За Джека, который учил, что музыка – это правда, – начала новый тост Александра, привлекая внимание мужа, когда заметила дуэль взглядов сына и Габриэля. – Жаль, он больше не услышит, как лгут те, кто кланяется в любви.

– А еще он учил, что тишина – часть симфонии, – добавил Габриэль, встретившись взглядом с женой.

Александра мило улыбнулась в ответ, ее пальцы нежно переплелись с его. Для публики они были идеальным дуэтом – две ноты в гармоничном аккорде. Журналисты сравнивали их с британскими монархами, а мафиозные кланы шептались о «королях без короны».

Но лишь горничные видели, как после всех приемов Александра часами оттирала в ванной следы его прикосновений. В их стеклянном замке трон действительно был только один… и она знала: стоит Габриэлю закончить этот последний спектакль, как корона упадет к ее ногам. Оставалось лишь не сорваться раньше времени.

Адриан наблюдал за родителями несколько мгновений, затем тяжело выдохнул и сделал новый глоток виски. Он слишком хорошо знал – их любовь была лишь театром, дешевым спектаклем для посторонних глаз.

Валери заметила, с какой яростью он сжимал бокал, глядя на Габриэля и Александру. Молча похлопав его по плечу, она прошептала:

– Твои родители действительно заслужили «Оскар». Жаль, номинация «Лучшая фальшивая семья» пока не существует.

Не в силах больше наблюдать этот фарс, она направилась к Аманде. Сделав несколько шагов, Валери неожиданно наступила на пробку от шампанского – она выскользнула из рук официанта, открывавшего новую бутылку неподалеку. Хруст пробки под ногой – и мир перевернулся. Не шампанское, а бензин. Не смех гостей, а крик матери и сестры. Рука Валери дернулась к горлу, где под воротником платья прятался шрам, но она успела остановить себя. Только бокал в ее ладони вдруг стал липким от воображаемой крови. На миг Валери закрыла глаза, сглотнув ком в горле, затем выпрямилась и продолжила путь – будто ничего не произошло.

«Не поминки, а цирк какой-то», – пронеслось в мыслях девушки.

Чем ближе Валери подходила к столику Аманды, тем сильнее вина разъедала ее душу. Джек Лейман и его жена столько сделали для нее, а Валери осознала это слишком поздно – когда уже ничего нельзя изменить… Не вернуть те моменты, когда их семьи с искренними улыбками сидели за одним столом, обсуждая сольные выступления Валери или ее сестры в школе искусств.

Даже сквозь траурную вуаль Валери разглядела в глазах Аманды ту боль, что не заглушали ни звуки ансамбля, ни красноречивые речи Габриэля и прочих гостей. Не в силах сдержаться, она молча обняла вдову. В этот момент эти объятия значили больше всех поминальных слов вместе взятых.

– Простите, – прошептала Валери, закрыв глаза. По ее щеке скатилась слеза, когда Аманда ответила на объятия. – Это я… я во всем виновата, тетя.

Она больше не могла носить маску – та разбилась вдребезги, обнажив всю ее боль. В этот момент скрипки ансамбля зазвучали громче, а ветер за окном завыл, словно предупреждая о неизбежном финальном аккорде – том, что предшествует выстрелу. Валери вдруг вспомнила: тот странный символ на партитуре – перевернутый ключ – был и на последнем письме маэстро, которое она так и не прочитала еще. Но осознать это она смогла лишь секундой позже, когда грянул выстрел.

– Ты ни в чем не виновата, дитя мое, – нежно прошептала Аманда, и ее интонация неожиданно напомнила Валери ту самую фразу, которую она слышала в детстве от няни – женщины, заменившей мать после катастрофы до того как отец отправил дочь в психиатрическую больницу. Та же мягкая хрипотца, тот же ритм… «Спи, моя девочка». Но почему сейчас? Почему именно сейчас?

Запах духов Аманды – жасмин с примесью миндаля – ударил в нос. Валери моргнула: перед глазами на миг проплыло лицо няни, склонившееся над ее кроватью в ту ночь, когда она впервые после автокатастрофы улыбнулась и заговорила. Но воспоминание рассыпалось, как только пальцы вдовы коснулись ее щеки.

– Обещай мне… – продолжала Аманда, но ее голос теперь звучал настойчиво, – Прочти сегодня письмо Джека. Закончи его симфонию вместе с Адрианом.

Валери почувствовала, как по спине пробежали мурашки – в глазах вдовы читалась не только мольба. Там горело предупреждение. Но прежде чем она успела что-то понять, выражение лица Аманды исказилось в ужасе, будто за спиной Валери стояла сама смерть.

Раздался хрустальный звон – кто-то уронил бокал.

В эту долю секунды тишины Валери осознала: Аманда не смотрит НА нее – она смотрит ЧЕРЕЗ нее, прямо на того, кто уже поднял пистолет.

Оглушительный выстрел разорвал тишину.

Стекло окна взорвалось дождем осколков. Валери инстинктивно зажмурилась, почувствовав, как острые брызги впиваются в кожу. Когда она открыла глаза, Аманда уже лежала на полу, а алое пятно на ее груди расплывалось по черному бархатному траурному платью, как нота на нотном стане. Последняя слеза вдовы скатилась по щеке, разбившись о пол хрустальным «до-диез».

Валери стояла парализованная. В ушах звенело. Кто-то кричал. Кто-то бежал. Но она видела только разбитый бокал шампанского, в котором пузырьки еще танцевали свою предсмертную сарабанду2.

Аманда знала, что за ней придут. Но успела передать главное. Теперь настала их очередь – Валери и Адриана. Их Симфония безумия и мести только начиналась…

ГЛАВА 6

ОСКОЛКИ СИМФОНИИ

«Lacrimosa» – Моцарт, «Doomed» – Moses Sumney, «Bachelorette» – Björk, «The End» – The Doors, «Кровь» – АИГЕЛ.

«Симфония раскололась на осколки –

каждый играет свою партию в одиночестве.

Но помни: стекло режет не только кожу.

Острее всего – когда оно ранит память» – из неоконченной «Симфонии №12» Дж.Леймана.

Тени в зале пульсировали в такт судорожным вздохам Аманды. Валери почувствовала, как шрам на шее – тот самый, от осколка, вонзившегося в горло девять лет назад – загорелся, словно стекло снова впивалось в кожу. Перед глазами поплыли образы: спина матери за рулем, косичка сестры на переднем сиденье, и она сама на заднем сиденье, уткнувшись в телефон, с глупой улыбкой листала ленту.

Аварийные лампы мигали в такт фарам той роковой машины. Запах крови смешивался с едким бензиновым смрадом, которого здесь быть не могло.

Новый выстрел оглушил зал. Хаос криков внезапно разорвался очередным звоном бокала – хрустальным и чистым, как последний вздох Аманды.

– Валери! – прошептала она.

Нет.

Это был голос сестры.

Чистый.

Обрывающийся.

Мертвый.

Удар.

Мать резко бьет по тормозам, руль уходит влево.

Крик.

Удар.

Стекло вонзается в голову сестры впереди.

Тишина.

Валери зажмурилась, но перед веками стояла картина: треугольный осколок, торчащий из затылка сестры. Секунда – и Валери уже видит свое отражение в осколке бокового зеркала – с синеющей раной на шее, из которой, как плющ, ползет алая жила.

– Ты… должна… прочитать… – хрипела Аманда, но Валери слышала голос матери, видела, как ее окровавленные пальцы соскальзывают с кожаного руля.

Пол ушел из-под ног. Она проваливалась сквозь слои времени – туда, где асфальт был мокрым от дождя, а не от крови. Адриан схватил ее за плечи, но его касание обожгло. Его крик тонул в реве несуществующего мотора, в скрежете металла, который давно стал грудой мертвого лома.

Потолок зала накренился под углом перевернутого автомобиля. Свет люстр преломился в ее слезах, превратившись в тот самый вечерний дождь на лобовом стекле. Тени шевелились, повторяя движения деревьев за окном той ночью.

Она сглотнула ком горькой слюны. Контроль. Нужен контроль. Но дрожь уже перешла в судороги – мелкие, частые, выбивающие дыхание. Последнее, что осознала Валери перед тем, как тьма поглотила ее сознание – в галлюцинациях они были еще живы: мать сжимала руль, сестра что-то говорила, болтая косичкой, а пальцы Валери не тянулись к шее, не нащупывали ненавистный шрам… В галлюцинациях не было шрама на ее шее. Не было этого проклятого осколка, который вот прямо сейчас снова впивался в горло, будто напоминал: «Ты выбралась тогда. Не факт, что повезет сейчас».

– Сука… – Адриан поймал падающую Валери, его пальцы впились в ее плечи. – Если умрешь сегодня тоже – вытащу из ада лично. Не закончишь симфонию – не верну обратно. Поняла, черт возьми?!

Но она его не слышала… Ее сознание уже растворилось в темноте, тело обмякло, став безвольной ношей в его руках.

В зале продолжал царить хаос. Кто-то в панике метался между столами, кто-то с дрожащими пальцами набирал номер экстренных служб. Голоса сливались в неразборчивый гул, а сквозь этот адский шум Габриэль Рид двигался к месту, где лежало тело Аманды, с ледяным спокойствием, будто время вокруг него замедлилось.

Он остановился, разжал ладонь и с легкой гримасой вытащил крошечный осколок стекла, впившийся в кожу, а после медленно провел пальцем по щеке, остановившись на липкой капле. Алая, еще теплая. Габриэль посмотрел на подоконник, где пуля пробила стекло, оставив паутину трещин, а затем – на Аманду. Да, это была ее кровь. Выброшенная ударом, долетевшая до него, словно последнее прощальное касание.

Габриэль медленно присел на корточки, поправил манжеты, достал из кармана пиджака белоснежный шелковый платок и, с почти нежным вниманием, провел им по ее губам, стирая алые подтеки.

– Кто же это мог с тобой сделать? – его голос звучал мягко, почти сожалеюще, но в глазах – ни капли горя. Только холодная наблюдательность, будто он разгадывал сложный пасьянс.

Адриан, все еще сжимая в руках безжизненное тело Валери, стоял в паре шагов от него. Его пальцы впились в ее кожу, а взгляд, полный ненависти, вонзился в отца.

– По-моему, здесь очевидно, кто это сделал.

Габриэль медленно поднял глаза на сына. На секунду в воздухе повисло напряжение, словно перед ударом грома. Потом его губы дрогнули в легкой, почти безумной усмешке.

– Ты что, видел у меня в руках пистолет? – Он встал и поправил складки на пиджаке. – Поверь, сынок, если бы я хотел убить Аманду… – Глаза его вспыхнули на мгновение, как лезвие на свету. – Я бы выбрал момент изящнее. Разве стал бы портить поминки? Слишком вульгарно… даже для меня.

Адриан резко дернулся вперед, но тут же ощутил мертвую тяжесть Валери в своих руках. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не выпустить ее.

– Заткнись, тварь! – его голос сорвался на шепот, но от этого слова прозвучали еще страшнее. – Ты насрал на всю ее жизнь, а теперь играешь в благородного?

Вопрос Адриана повис в воздухе без ответа. Габриэль сделал вид, будто не расслышал его – то ли из-за нарастающего шума сирен за окном, то ли потому, что слова сына не стоили его внимания. Он бросил окровавленный платок прямо на место, где только что стоял, оставив кровавое пятно на полу, и вдруг усмехнулся, когда скользнул взглядом по обмякшему телу Аманды. Черное бархатное платье сливалось с лужицей крови, лишь в одном месте отражая свет – там, где пуля пробила ткань над сердцем. Крошечное отверстие, обрамленное бахромой распущенных нитей, будто черная роза с алым центром.

– Настоящий грех – не убийство, а дурной вкус. Умирать в таком – это уже издевательство над зрителями.

После этого комментария, сказанного будто больше самому себе, Габриэль шагнул в сторону, даже не удостоив Адриана взглядом. Его молчание было вызовом – словно он играл в шахматы, где все окружающие были для него слепыми пешками, а правила диктовал только он один.

А Валери так и осталась без сознания – хрупкой и беззащитной, застывшей между прошлым и настоящим, словно время для нее остановилось.

– Адриан! – сквозь хаос прорвался властный, но дрогнувший голос.

Александра Рид шла сквозь толпу, не обращая внимания на алую полосу, растекшуюся по рукаву – ровно так же, как пятнадцать лет назад в аэропорту Бейрута, когда она, с переломанными ногтями, разгребала обломки, чтобы достать тело дочери.

Позже она узнает, чьи руки нажали на кнопку. Позже найдет их всех – одного за другим. Но когда спустя годы перед ней оказались их дети – Адриан с его сломанной гордыней, Валери с ее шрамом на шее – она вдруг поняла: ненависть выжгла в ней все, кроме этого. Кроме странного, нелепого желания… спасти их. Может быть, чтобы в день расплаты они сами выбрали, на чьей стороне стоять.

Ее каблуки мерно стучали по паркету, а взгляд, острый как лезвие, выхватывал детали: бледное лицо Адриана, безжизненно повисшую в его руках Валери. Такой все знали ее – холодной королевой. Никто не догадывался, что подо льдом таяло что-то иное.

– Ты в порядке? – ее пальцы сжали подбородок Адриана, заставив встретиться взглядами. Осмотр занял секунду – ни ран, только ярость в глазах. Затем ее внимание переключилось на Валери. – Что с ней? – голос сорвался, став вдруг хриплым. Рука сама потянулась проверить пульс на шее девушки, но остановилась в сантиметре – будто боялась подтвердить худшее.

В этом жесте было больше материнской тревоги, чем Габриэль проявлял за всю их «семейную» жизнь.

– Возможно, шок, – сквозь зубы процедил Адриан, чувствуя, как холодный пот стекает по его спине.

Он бережно подхватил Валери на руки, прижимая ее безвольное тело к груди. Александра шла рядом, одной рукой расчищая путь сквозь толпу. Когда они вырвались на улицу, перед ними развернулась настоящая медиа-сцена: три машины скорой с мигающими маячками, полицейские, огораживающие место происшествия лентой, и стая журналистов, жадно щелкающих камерами.

Вспышки фотокамер ослепляли, гул голосов сливался с воем сирен в оглушительную какофонию. Какой-то репортер, не обращая внимания на окровавленную одежду Адриана, сунул микрофон ему прямо под нос:

– Правда ли, что убийца все еще в особняке Лейманов?

Адриан резко дернул плечом, отталкивая навязчивого корреспондента. Он едва сдержался, чтобы не швырнуть того на асфальт.

Передав Валери медикам, он обернулся – и тут же оказался в кольце репортеров. Вопросы сыпались со всех сторон:

– Что вам известно о Аманде Лейман?

– Это месть за смерть маэстро?

– Говорят, вы были свидетелем убийства?

– Как вы считаете, это все было подстроено кем-то из членов семьи Вайс?

В метре от него Габриэль, невозмутимый и отполированный до блеска, давал интервью какому-то телеканалу, временами даже позволяя себе снисходительную улыбку.

Адриан сжал кулаки. Все, чего он хотел сейчас – это чтобы земля разверзлась и поглотила этот цирк. Чтобы проснуться в своей постели и понять, что сегодняшний день – всего лишь кошмар. Чтобы завтра Аманда, живая и невредимая, со своей фирменной язвительной ухмылкой сказала ему: «Ну что, повелся, дурачок?»

Но реальность была беспощадна: холодный ветер, давящая тяжесть в груди и осознание – ничего уже не будет по-прежнему. Джек Лейман и его жена были мертвы. Все, что они оставили Адриану – неоконченную симфонию и наказ завершить ее вместе с той самой девушкой, что несколько лет назад разрушила его жизнь, лишив будущего великого музыканта. Неужели сейчас судьба давала ему шанс вернуть украденное будущее?

– Вы правда хотите вернуться к музыке? – навязчивый голос репортера вырвал Адриана из раздумий.

В этот миг в его сознании, словно вспышка молнии, возник план. Дьявольский, беспощадный план.

– Да, – ледяным тоном ответил он, медленно переводя взгляд с отца на объектив камеры. Губы искривились в безрадостной ухмылке, когда он произнес: – Джек Лейман дал мне скрипку, чтобы я играл. Но я выучу другую мелодию – научусь стрелять… чтобы убивать.

Последние слова повисли в воздухе, наполненные стальным холодом. Репортеры замерли, камеры продолжали снимать, но Адриан уже отвернулся, оставив после себя гробовое молчание и десятки недоуменных взглядов. В его глазах горел огонь, который не сулил ничего хорошего тем, кто перешел ему дорогу. Фраза сына долетела до Габриэля, но тот продолжал, будто не слыша, давать интервью, с легкой улыбкой поправляя запонку. Лишь Александра, сидевшая в скорой и сжимающая холодные пальцы Валери, резко подняла голову. Ее глаза, обычно холодные, вспыхнули яростным блеском.

«Наконец-то», – пронеслось в ее сознании. Губы сами собой растянулись в зловещей полуулыбке, от которой по спине пробегали мурашки. Бриллиант на ее кольце сверкнул, будто подмигивая – момент истины настал.

Она медленно провела языком по зубам, ощущая вкус давно вынашиваемой мести. Симфония возмездия, которую она писала все эти годы, наконец начинала звучать. И Адриан, сам того не зная, только что сыграл первые ноты.

Ее пальцы непроизвольно сжали руку Валери чуть сильнее, оставляя на бледной коже легкие следы. В этом жесте было все: и обещание расплаты, и странная нежность, и та самая ярость, что годами тлела за ее безупречным фасадом.

Когда скорая с Валери и Александрой скрылась за поворотом, Адриан резко дернул дверцу своей машины, всем видом показывая, что оставляет этот безумный цирк позади. Он не заметил, как из-за угольно-черного Aston Martin DBS, припаркованного у фонтана недалеко от особняка, за ним наблюдали холодные синие глаза Эммы Райн.

Она стояла, прислонившись к капоту, и курила тонкую сигарету, выпуская дым колечками. Тот самый трюк, которому научилась еще в школе искусств, чтобы привлечь его внимание. Тогда он так и не заметил ни ее, ни этих колец дыма, растворяющихся в воздухе. Не заметил и сейчас.

– Черт возьми… – прошептала она, швырнув сигарету под каблук.

Искусственно вскрикнув, Эмма сделала шаг и «случайно» подвернула ногу, упав на колени. Шелковое платье задралось, обнажив стройные бедра, но Адриан даже не замедлил шаг, а лишь обернулся, когда ее голос догнал его:

– Адриан!

Ветер рванул между ними, растрепав его черные волосы и сорвав с ее губ притворный стон.

– Ты все так же затаскиваешь парней в постель этим дешевым трюком? – спросил он, не скрывая усмешки.

Эмма прикусила губу, но тут же надула их, изображая обиду:

– А ты все так же игнорируешь девушек, которые просят о помощи?

– Из всех здесь ты меньше всего похожа на жертву, – бросил он, поворачиваясь к машине.

Но Эмма уже вскочила, вцепившись ему в руку с хваткой хищницы.

– Отвези меня домой, – прошептала она, внезапно сдав голос, будто вот-вот расплачется. – После всего… мне страшно одной.

И Адриан сдался. Он поверил, а она тут же спрятала улыбку, пряча лицо в складках его пиджака, когда он открыл ей дверь.

***

Темные зеркала небоскребов отражали их машину, словно безмолвные судьи. Где-то внизу, в каньонах улиц, гудели сирены, смешиваясь с хриплым блюзом из динамиков. Салон наполнился напряжением, когда свет фар высветил сжатые челюсти Адриана.

Эмма скользнула пальцами по его бедру в момент резкого поворота, и прядь ее короткого каре цвета белого золота упала на глаза, скрывая хищный блеск. Адриан машинально отметил, как контрастирует эта дерзкая стрижка с той скромницей, которой она притворялась на поминках.

– У тебя всегда было плохое чувство направления, – прошептала она, чувствуя, как горячая кожа под тонкой тканью брюк напряглась.

– Ты просила отвезти тебя домой, – резко бросил Адриан, – а не в стрип-клуб после поминок. Или у тебя традиция – сначала хороним, потом раздеваемся?

Ее пальцы замерли в сантиметре от паха.

– Ой, – надула губы Эмма, – а кто это завелся? Может, просто боишься, что на этот раз я не дам сбежать, как тогда неделю назад?

Машина дернулась на выбоине, и Адриан резко притормозил, вжимая Эмму в кресло.

– Выходи, – прошипел он, указывая на темный переулок. – Твой шок кончился через два квартала. Или тебе правда нужно, чтобы я поверил, что ты дрожишь не от возбуждения, а от «шока»?

Вспышка сирены осветила салон кроваво-красным. Эмма поймала его взгляд, медленно проводя языком по губе:

–– Какой наблюдательный… Но если бы ты правда хотел меня вышвырнуть… – ее ноготь впился в ткань брюк, – уже сделал бы.

Рука Адриана сжала руль до хруста.

– Не заставляй меня жалеть, что не оставил тебя у того фонтана, – его голос стал опасным, как рычание двигателя.

Эмма вдруг рассмеялась низко, почти по-кошачьи:

– Ты теперь заботишься о правилах. Скучно. – Пальцы поползли выше, к пряжке ремня. – А я ведь могу сделать так… чтобы ты их все нарушил вновь.

Где-то на двадцатом этаже вспыхнул одинокий свет – единственное живое окно в слепом зеркале небоскреба. Будто город подмигнул, принимая ставку в их опасной игре.

Темные зеркала небоскребов замерли в ожидании. Где-то внизу, в каньонах улиц, завывали сирены, но здесь, в салоне, царила только тяжелая тишина, прерываемая хриплым дыханием.

Эмма поймала его темный, опасный, полный ненависти взгляд и чего-то еще, что она так любила вытаскивать из него.

– Ты все еще думаешь, что контролируешь ситуацию? – прошептала она, проводя языком по его сжатым губам.

Адриан не ответил. Он схватил ее за шею и впился в губы так, будто хотел не поцеловать, а задушить. Это был не поцелуй, а скорее битва. Когда их губы слились в яростном поцелуе, он почувствовал, как мелкая родинка над ее губой – та самая, что сводила с ума всех парней из их потока в школе искусств – прижалась к его коже, словно печать собственности. Адриан ненавидел себя за то, что до сих пор помнил это: как шестнадцатилетняя Эмма демонстративно облизывала эту чертову точку, рисуя углем наброски, которые преподаватели называли «гениально непристойными». Зубы, язык, ярость – их дыхание смешалось, губы распухли от боли и желания. Его зубы впились в ее нижнюю губу – не ласка, а наказание, но ее стоны звучали как торжество – ровно так же, как она смеялась, когда в школе застала его разглядывающим ее эскизы. Эмма вцепилась в его волосы, пытаясь удержать момент, но Адриан уже отрывался от нее, оставляя на ее губах вкус крови и безумия.

– Время вышло, – прошипел он, хрипло, как будто и правда задыхался. – Дальше иди пешком, куда хочешь.

Дверь распахнулась, холодный ночной воздух ворвался в салон.

– Адриан! – ее крик разорвал ночь, но он уже давил на газ.

Машина рванула с места, оставив Эмму одну на пустынной улице, с распухшими губами и яростью, кипящей в крови. Ледяной ветер поднял короткие пряди ее каре, обнажив шею с пульсирующей веной. Даже сейчас, с размазанной помадой и распухшими губами, она выглядела как грешный ангел – этот проклятый блонд делал невинность Эммы столь убедительной.

«Какой же ты предсказуемый… – пронеслось у нее в голове, пока пальцы автоматически поправляли сбившееся платье. – Бросаешь меня на тротуаре, как пустую бутылку, и думаешь, что этим все кончилось? Ох, милый… Ты даже не представляешь, как ошибся».

– Ах ты гребанный ублюдок! – Эмма замерла, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. – Но знаешь что?! Твой отец хоть довозил женщин до постели!

Где-то впереди, в темноте, красные стоп-сигналы его машины мелькнули, будто дразня. Эмма провела пальцем по губам, ощущая сладковатый привкус крови.

– Ну ничего, мы еще встретимся с тобой, Адриан Рид, – прошипела она, поправляя теперь уже кожаную куртку. – От меня ты в следующий раз не убежишь, – шепотом добавила, нащупывая в кармане куртки телефон. В памяти уже всплывал номер того, кто мог помочь ей устроить Адриану «теплый» прием. – Я сделаю так, что ты будешь умолять меня остановиться.

Город вокруг замер, будто затаив дыхание. Где-то вдали завыла сирена – словно предупреждение, что игра только начинается.

Эмма провела языком по родинке над губой – этой дьявольской меткой, сводившей с ума всех в школе искусств. Присев на корточки, она заглянула в лужу, растекшуюся по асфальту. В мутном отражении криво улыбалось ее лицо: распухшие от поцелуя губы с размазанной помадой, растрепанное блондинистое каре – казалось, девушку действительно таскали за волосы (что, впрочем, было недалеко от правды).