Симфония безумия: Реквием по лжецам

Тот же Моцарт. Тот же выстрел. Та же изящная смерть.

Звуки «Реквиема» лились из скрытых колонок, обволакивая кабинет похоронным шелком. Габриэль прикрыл глаза, наслаждаясь симфонией воспоминаний: вот Аманда Лейман падает недалеко от рояля, вот его мать обмякла в кресле с бокалом шампанского… А на пюпитре – те самые зловещие "V", будто крылья ангела смерти.

– Снова играешь в судью, Валентин? – его пальцы резко сжались, ногти впились в ладонь, оставляя полумесяцы ран. Хрустальный бокал дрогнул от напряжения. – Или решил, что сможешь подставить меня… как свою дочь? – Тишина в кабинете повисла на несколько секунд, густая и давящая, словно перед грозой. – Интересно, Валери знает, что это ты устроил ту аварию? – голос Габриэля прозвучал почти небрежно, но в каждом слове чувствовалась стальная хватка. – И что потом стер ей память, подкупив того психиатра?

В глазах вспыхнуло то самое опасное бешенство, из-за которого в Большом театре несколько лет назад после его визита пришлось менять весь паркет. Габриэль медленно провел языком по зубам, ощущая вкус крови – он снова прикусил щеку, как в двенадцать лет, когда стоял над еще теплым телом матери.

Но теперь он был не беспомощным мальчишкой. Теперь он сам дирижировал смертями.

– Ах да, конечно, она ничего не знает, – театрально вздохнул Габриэль, вращаясь в кресле с грацией хищника. – Но не волнуйся… кое-кто уже позаботился вернуть твоей дочурке память.

Он сжал бокал так, что хрусталь едва не треснул, сделал медленный глоток виски – и в этот момент дверь кабинета распахнулась, и в проеме возникла Александра – прямая, как клинок, с перебинтованной рукой, будто боевым шрамом. Габриэль мгновенно натянул улыбку, но когда его взгляд скользнул по бинтам, в глазах вспыхнула мастерски сыгранная тревога.

– Сандра! – Он поднялся, широко раскрыв объятия, но она отступила на шаг: холодный, точный, как удар шпагой.

Его руки замерли в воздухе. Он знал, что она видела все. Видела, как во время взрыва он не закрыл ее собой, а лишь резко рванулся в сторону, оставив ее под дождем осколков.

– Со мной все в порядке, – ее голос прозвучал, как лезвие по льду. – А вот с твоим сыном – нет.

Габриэль напрягся, вспомнив, как Адриан демонстративно осушил стакан «Гленфиддика» прямо перед ним на поминках. Его пальцы непроизвольно сжались.

– Где ты был, пока я находилась с Валери в больнице? – Александра медленно обвела кабинет взглядом, будто ища следы крови. – Ты в курсе, что Адриан разнес остановку? Сбил собаку? А если бы это был ребенок?

Уголок его губ дрогнул.

– Он бы выжил. А все остальное… – Габриэль развел руками, и в этом жесте была вся его суть: шикарный костюм, дорогие часы и пустота вместо сердца. – Не имеет значения.

Александра сжала пальцы на левой руке в кулак так, что побелели костяшки. В этот момент она поняла: ее муж – не человек. Он то самое зеркало, в котором отражались только собственные интересы. И если надо, он разобьет его, чтобы осколками перерезать всем глотки. За окном прогремел гром, словно сама судьба насмехалась над ее наивностью. Когда-то Александра верила, что у этого человека есть сердце. После недолгой внутренней борьбы она сдалась – без мужа ей не справиться. Не уйти чистой из этой грязной истории с чужим ребенком, который стал ей ближе крови.

– Мне звонил… друг Валентина, – голос дал мелкую трещину на последнем слове, но она сжала вновь кулаки, заставляя себя продолжать. – Завтра нас с сыном ждут там… в руинах того театра.

Тишина в кабинете стала густой, как дым после взрыва. Габриэль изучал жену взглядом, в котором смешались подозрение и холодный расчет. Его ум, отточенный годами интриг, уже соединял факты в единую картину: Валентин Вайс, официально погибший пять лет назад в том самом теракте… Какая изящная месть.

– О-о, – растянул он букву, медленно обводя языком зубы. – И меня, значит, в гости не звали?

Александра лишь молча опустила подбородок, тень от люстры легла на ее лицо, превращая кивок в театральный жест покорности.

– Что ж, – губы Габриэля искривились в усмешке, – тогда я стану сюрпризом для нашего «воскресшего» друга.

Он замер на мгновение, и вдруг, впервые за годы их брака, его глаза стали почти искренними.

– Спасибо, что рассказала мне об этом, – его пальцы скользнули по щеке Александры, подхватив выбившуюся прядь. Легкое прикосновение, словно он боялся раздавить хрупкую ложь между ними.

Его дыхание пахло мятой и дорогим коньяком – точь-в-точь как в день их помолвки. Только теперь за сладостью угадывался металлический привкус, будто он только что лизнул лезвие ножа.

– Я позабочусь, чтобы больше никто… – Его губы едва коснулись ее лба – легкое прикосновение, от которого по спине пробежался ледяной пот. –…не оставил на тебе ни царапины.

Александра не дрогнула, но ее ногти впились в ладони так, что проступила кровь. Этот жест был до боли знаком: ровно так он «целовал» ее в день свадьбы, когда за их спинами уже шептались о смерти Марка – ее возлюбленного, от которого она носила под сердцем ребенка… ребенка, которого раздавит взрывная волна в аэропорту Бейрута – вместе с обломками, чемоданами и ее последней надеждой. Александра резко вдохнула, словно пытаясь вытереть ластиком памяти кровавые кадры прошлого. В этот момент за тяжелой дубовой дверью кабинета раздался оглушительный грохот – Адриан ворвался в дом, снося на своем пути старинную консоль.

Габриэль не шелохнулся. Лишь указательный палец слегка постукивал по хрустальному бокалу, когда до него донесся сладковатый запах дорогого коньяка, смешанный с вонью перегара.

– Господи… – прошептала Александра, прикрывая рот ладонью.

Ее сын походил на выходца с войны – растрепанные волосы, в которых застряли осколки стекла, разбитая губа, напоминающая перезревшую вишню, рубашка и пиджак в пятнах крови и грязи. Служанка засуетилась, но Александра резким жестом отстранила ее, шагнув вперед. Та ненадолго застыла, украдкой глянув на Габриэля – достаточно ли он пьян, чтобы сегодня кого-то ударить.

В дверном проеме кабинета Габриэль усмехнулся, делая театрально медленный глоток. Его глаза блестели, как у кота, наблюдающего за мышиной возней.

– Не трогай меня! – Адриан дернулся, когда пальцы матери коснулись его запястья.

И тут из-под изорванного пиджака раздался жалобный писк. Парень с трудом расстегнул пуговицу, выпуская на свет крошечного щенка с перебинтованной лапкой.

– Позаботься… о Джеке… – его голос оборвался, как лопнувшая струна, и тело рухнуло на мраморный пол.

Щенок взвыл, тыкаясь мордой в неподвижную руку. Габриэль скривился, будто увидел не пса, а кусок грязи на своем идеальном черном мраморном полу.

– Опять твои сентиментальные игры, – прошипел он, разглядывая окровавленную повязку на лапе животного. – Надеюсь, хотя бы машину не сильно разбил, спасая этот дворовый мусор.

Пес рявкнул в ответ, огрызаясь на Габриэля с внезапной для такого комочка яростью. Казалось, даже он понимал, с кем имеет дело.

***

Этой ночью, когда Валери наконец переборола себя и прочла письмо маэстро, когда ее измученное тело, не в силах сопротивляться, кое-как добралось до дома, кошмары уже поджидали девушку. Они обвили Вайс хваткой ледяных пальцев с той самой секунды, как она, безвольная, рухнула на диван, даже не сбросив туфли, не смахнув с плеч тяжелое пальто. Лишь сумка и ключи, брошенные на тумбу, глухо звякнули в тишине – последний звук реальности перед тем, как тьма поглотила ее.

Стоило глазам сомкнуться, как первый кошмар уже втянул ее в свою бездну.

Темный зал. Гулкая пустота, пропитанная запахом старинного дерева и воска, смешанным с едва уловимым ароматом лаванды и металла, как будто кто-то недавно мыл здесь полы с кровью. Валери сидела за роялем, облаченная в то самое бархатное платье – черное, как сама ночь, струящееся и зловещее, сшитое из самой тьмы. Глубокий бархат, мягкий и тяжелый, поглощал свет, а кружевные вставки, подобные паутине, обнажали ее бледную кожу сквозь призрачную дымку. Корсет, туго стягивающий талию, был расшит серебряными нитями – холодными, как лунный свет на лезвии ножа. Он сдавливал не только тело, но и душу Валери. Широкие ниспадающие рукава напоминали крылья летучей мыши, готовые унести Валери в ночь, а глубокий вырез змеился по груди, оставляя ощущение уязвимости. Но главное – спина. Открытая, почти до самого низа, она была обрамлена ажурными шнуровками, стягивающими ткань, как стежки на незажившей ране.

Это было то самое платье ее матери, в котором та в последний раз выходила на сцену. Ткань липла к коже, словно второе тело, чужое и навязчивое, а при каждом движении подол шуршал, как шепот покойника, и темно-красная подкладка мелькала в складках, словно капли крови на черной воде.

Вокруг – непроглядный мрак, лишь золотой канделябр, холодный и искусственный, отбрасывал мерцающий свет на клавиши. Его огни дрожали, отражаясь в полированном черном лаке, будто души, запертые в металле. На пюпитре лежала партитура – ноты, которые с каждым ее аккордом оживали, расплывались кровавыми чернилами, стекали по бумаге и капали на пальцы. Липкие, теплые.

Валери Вайс играла, а рояль стонал под ее руками, и с каждым звуком кровь текла гуще, заливая клавиши, запястья, кружева рукавов…

А в глубине зала, за пределами света, кто-то наблюдал все это время за девушкой. И ждал.

Шнуровки на спине платья вдруг натянулись туже, будто невидимые пальцы дернули за них. Валери почувствовала, как холодное дыхание коснулось обнаженной кожи между лопаток и вдруг прекратила играть, замерев.

– Играй, – раздалось у нее за спиной.

Пальцы Валери дрогнули, застыв над клавишами, когда этот голос – бархатный, властный, холодный, как сталь в лунном свете – прорезал тишину. Комок подкатил к горлу, горький от осознания: она узнала его. В тот же миг холодное дуло пистолета впилось в затылок, а свободная рука парня обвила ее талию, прижимая так, что шнуровки впились в кожу.

– Убьешь меня раньше…, – голос Валери дрогнул, когда ей начало казаться, что его губы коснулись ее шеи, – …чем я расшифрую правду?

Тень скользнула по лицу Валери, когда за спиной раздался мягкий, почти ласковый смешок. Адриан медленно выступил из тьмы, сделав еще один шаг к Валери, и слабый свет канделябра поймал изгиб его губ – тот самый, знакомый до боли полумесяц усмешки. Его пистолет скользнул вниз по позвоночнику, оставляя ледяной след, а пальцы другой руки сжали запястье девушки, заставляя взять аккорд. Кровь с ее пальцев смешалась с черным лаком клавиш.

– Разве ты не знаешь, моя дорогая, – его голос струился, как яд, а губы обжигали кожу ее плеча теперь по-настоящему, – что иногда правда куда страшнее смерти? Но разве не этого ты хочешь – чтобы я заставил тебя ее принять?

Где-то в глубине зала раздался чистый, как колокольчик, смех. Из тьмы вышла Эмма – белоснежные локоны, платье цвета первого снега. Она грациозно села на край рояля, свесив ножки в жемчужных туфельках, и провела пальцем по окровавленным клавишам.

– Какая же ты жалкая, – голосок Эммы прозвенел, как разбитый хрусталь, пока ее розовый язычок слизывал кровь с кончика пальца. – Он ведь мог выбрать меня. Но ему нравится, как ты дрожишь… Как ломаешься. Разве это не прекрасно – быть чьим-то самым болезненным аккордом?

В этот момент шнуровки на спине Валери натянулись еще туже, впиваясь в кожу музыкальными знаками, словно кто-то записывал ноты прямо на ее плоти. Адриан засмеялся – низко, глубоко, – и его зубы впились в место, где шея переходила в плечо, оставляя метку, которая могла быть и укусом, и поцелуем.

– Сыграй это, – прошептал он, переводя пистолет к ее виску. – Сыграй, и я покажу тебе, на что действительно способна твоя правда.

В сознании Валери всплыл хриплый голос Аманды, ее губы беззвучно сложились в слова «закончи симфонию вместе с Адрианом». Картинка дрогнула – и вот она уже в машине, где умирающие губы матери шептали: «Играй и пой, что бы ни случилось». Яркая вспышка – и перед ней Александра, чьи губы произносили почти те же слова: «Играй. Пой. Что бы ни случилось».

Все образы рассыпались, как осколки разбитого зеркала. Валери вжала ладони в уши, зажмурилась, бешено мотая головой.

– Нет! – ее крик разорвал тишину, когда она вскочила, опрокидывая стул. – Я не буду это играть! Никогда больше не вернусь к пению!

Дрожащими от ярости пальцами она схватила партитуру и принялась рвать ее, с наслаждением наблюдая, как бумажные клочья падали к ее ногам. Адриан рассмеялся низким, мерзопакостным смехом хищника, наблюдающего, как его жертва сама шла в ловушку. Этот смех, заполнявший весь зал, давил на Валери, проникал под кожу, ломая последние остатки сопротивления.

– Какая же ты слабая, Валери, – произнес он почти с сожалением, медленно взводя курок. Металлический щелчок прозвучал оглушительно в тишине. – Я разочарован в тебе.

Щелчок.

Не грохот выстрела, а издевательски тихий щелчок холостого патрона. Валери резко распахнула глаза, судорожно глотая воздух, вырываясь из ледяных объятий кошмара. Холодный пот стекал по вискам, смешиваясь со слезами, а сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди. Взгляд Валери автоматически скользнул к часам над телевизором. Стеклянная поверхность тускло поблескивала в темноте, стрелки почти слились воедино – без пятнадцати три. Пролежав так минуту, она тяжело поднялась с дивана и, волоча ноги, побрела на кухню.

Темный коридор поглотил ее, пока дрожащая рука не нащупала выключатель. Резкий свет неоновой подсветки резанул по глазам. На автомате она достала кувшин, и ледяное стекло покрылось испариной от контакта с теплыми пальцами. Вода хлынула в стакан слишком громко, звуча оглушительно в ночной тишине.

Валери залпом осушила стакан, прищурившись от холодной волны, прокатившейся по пищеводу. Когда она поставила стеклянный стакан на стол, на дне осталась трещина, тонкая, почти невидимая, но от этого не менее реальная. Как и все трещины в ее жизни. Последняя капля воды исчезла, оставив после себя лишь влажный след, который медленно испарялся в ночной тишине.

Девушка прикрыла глаза, ощущая, как ледяное спокойствие разливается по телу, заполняя каждую трещинку в ее израненной душе. Где-то в груди сердце, наконец, сбавило бешеный ритм, возвращаясь к привычному, размеренному стуку – монотонному, как метроном, отсчитывающий секунды до следующего кошмара.

ГЛАВА 9

ТЕНЬ В БИБЛИОТЕКЕ

«Feral Love» – Chelsea Wolfe, «Teardrop» – Massive Attack, «How to Disappear Completely» – Radiohead.

«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться,

чтобы самому при этом не стать чудовищем.» – Ф.Ницше.

Тьма отпустила Адриана в тот же миг, когда теплый шершавый язык щенка скользнул по его щеке. Казалось, пес знал – именно он был тем самым защитником, что прогнал прочь зловещий мрак, нависший над хозяином. Парень приоткрыл один глаз, и в полутьме комнаты мелькнул влажный блеск собачьего носа. Он сонно провел рукой по мягкой шерсти, а пес, будто чувствуя его слабую улыбку, с новой силой принялся вылизывать ему подбородок. Адриан что-то неразборчиво прошептал себе под нос, а затем резко встал, оторвавшись от подушки.

В сознании всплывали обрывки событий – острые, как осколки стекла, вонзившиеся под кожу и не дающие забыть: поминки, убийство Аманды, поцелуй с Эммой, авария, щенок, операция, алкоголь, бессилие. Все сплелось в один клубок боли, который душил изнутри.

Адриан провел дрожащими пальцами по волосам, затем опустил руки и уставился на ладони. Кровь. Засохшая, темная, въевшаяся в трещины на костяшках. Вчера, пока ветеринар оперировал щенка, он стоял под ледяным дождем и бил кулаками в кирпичную стену, снова и снова, словно пытался раздавить собственное отражение. Наказание за глупость. За слабость. За то, что не смог уберечь никого.

Потом была выкурена пачка сигарет и добита бутылка виски. Горло горело, голова гудела, но пустота внутри только росла. В каком-то полубреду он набрал номер Кристиана – единственного, кто еще терпел его падения. Друг сразу понял по голосу и примчался, отобрал бутылку, забрал собаку и втолкнул его в машину, будто спасая от самого себя.

– Возьми себя в руки, не будь тряпкой, – резко сказал Кристиан, сжимая его плечо так крепко, что аж заныли мышцы.

Но Адриан уже не чувствовал боли. Ему казалось, что мир рассыпался на осколки, и теперь даже если собрать все куски – они уже никогда не сложатся в целое. Так, по крайней мере, казалось Адриану вчера. Сегодня же он проклинал каждый свой вздох, каждую слабость, позволившую эмоциям затоптать разум в грязь.

Если бы он не повелся на ложь Эммы, то не было бы аварии. Не услышал бы в галлюцинациях хриплый шепот учителя. Не лежал бы сейчас пес с перебинтованной лапой, виновато прижимаясь к его колено.

Адриан сжал зубы и провел рукой по рыжей шерсти за ухом – осторожно, словно боялся снова сделать больно.

– Прости… – вырвалось шепотом, будто признание, которое даже воздух не должен был услышать.

Пес замер на мгновение, словно прочитал его мысли, а затем теплым шершавым языком медленно лизнул ладонь – осторожно, успокаивающе, будто пытаясь сказать: «Я здесь. Все теперь будет хорошо». Щенок остался хозяйничать на смятой постели, пока Адриан, с трудом оторвав себя от матраса, понес свое тело к двери. Та самая дверь в спальне – рядом с длинной полкой-витриной, где под слоем пыли и застывшего времени тускло поблескивали награды и дипломы. Безжизненные. Как и комната, забытая за годы скитаний после той аварии. После того, как мать и Валери превратились в пепел, а он – в ходячую пустоту.

Дверь в ванную скрипнула, и зеркало тут же поймало его своим мертвым стеклянным взглядом. Сорвав с себя рубашку, Адриан швырнул ее на черную гранитную раковину. И тогда оно явилось.

Отражение, от которого он бежал годами.

Гонки. Алкоголь. Сигареты. Девушки, обжигавшие пальцами его мышцы, даже не подозревая, что под кожей – не тело, а карта наказаний. Каждый шрам – нота в симфонии отцовской «любви». Особенно тот, длинный, тонкий, будто след от струны – память о «тайной комнате». Габриэль методично выводил их на его спине, когда Адриан осмеливался дышать не в такт его правилам. Но теперь… Татуировка на плече горела. Не стыдом. Не болью. Яростью. Музыка больше не будет искусством для избранных. Она станет ножом, заточенным под ребра отца. Адриан порвет струны его лжи, заставит Габриэля увидеть себя – не маэстро, не гения – а убийцу в зеркале.

И на этот раз зеркало не солжет.

Адриан резким движением стянул с себя последние лоскуты одежды – грязные, пропахшие по́том и перегаром, будто вторая кожа, которую он носил слишком долго. Он швырнул их в угол, где они бесформенной массой осели на кафель.

Шагнув под ледяные струи душа, парень впервые за последние недели две ощутил нечто, отдаленно напоминающее облегчение. Вода, обжигающе холодная, стекала по напряженным мышцам, смывая с тела следы вчерашнего ада – круги под глазами, запах табака, бурые разводы засохшей крови.

Она растекалась по черному кафелю причудливыми узорами, напоминая те самые трещины, что давно пролегли в его душе. Адриан запрокинул голову, подставив лицо напору воды, словно надеясь, что поток сможет вымыть хоть часть той гнили, что разъедала его изнутри. Но он прекрасно знал – не сможет.

Вода очищала только кожу. Она была бессильна против той тьмы, что годами копилась в нем, против отцовских уроков, выжженных не только в памяти, но и на спине.

Пальцы вцепились в мокрые пряди волос, словно пытаясь вырвать с корнем сами мысли. Капли стекали по лицу, оставляя на губах металлический привкус – наверное, кровь с разбитых костяшек. Тело Адриана впитывало только кровь, ведь слезам он не давал шанса. Ледяные струи хлестали по лицу, груди, спине, и когда вода достигла татуировки на предплечье, Адриан ощутил, как будто его спалили дотла. Не для возрождения. Не для жизни. Феникс, вырвавшийся из огня лишь затем, чтобы жечь других. И с этой секунды в нем что-то переломилось, будто сломанные кости наконец срослись крепче прежнего. Теперь он диктовал правила. Теперь каждый его шаг, каждый удар, каждый взгляд будет отлит в стали. Ради одного. Чтобы где-то там, в небытии, Джек Лейман сквозь пелену смерти смог хмыкнуть: «Ну наконец-то, чертов упрямец».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Отсылка на другие книги автора из фэнтези серии о вампирах «Короли лабиринтов».

2

Сарабанда – это старинный медленный танец испанского происхождения, который в XVI-XVII веках стал популярным в Европе как часть барочной инструментальной музыки.

3

Диссонанс – в музыке это резкое, напряженное сочетание звуков, вызывающее ощущение конфликта и неразрешенности. Иначе говоря, это звуки, которые «спорят» друг с другом. Как мысли Адриана после встречи с Эммой.

4

Piano(итал.) – тихо, мягко.

5

Forte(итал.) – громко.

6

Шестнадцатые ноты – самые быстрые в музыке. Здесь: символ хрупкой жизни щенка.

7

Пассаж – быстрый ровный поток нот, каскад – эффектное «падение» звуков. Адриан играет пассажи, потому что еще пытается держать контроль.