Симфония безумия: Реквием по лжецам

На похоронах играют две мелодии – ту, что слышат все,

и ту, что знают только мертвые.

Этот день настал… День, когда Аманда узнала правду о настоящей причине смерти ее мужа. День, когда Адриану и Валери предстояло встретиться после долгих лет молчания, чтобы получить то самое письмо – последнее послание маэстро, которое, как паутина, снова сплетет их судьбы. Но на этот раз не в гармонии музыки, а в диссонансе общего прошлого, от которого они когда-то бежали врозь.

Днем за день до похорон Адриан встретился с Амандой в ее ресторане – «Элегия», – который, словно корабль-призрак, парил на сотом этаже стеклянного небоскреба, отрезанный от мира облаками и тишиной.

Зал дышал холодным величием: безупречные белые скатерти, хрустальные бокалы, отбрасывающие блики, как слезы, и алебастровый рояль, на котором никто не играл с того вечера, когда ее муж в последний раз провел пальцами по клавишам. А рядом – огромный аквариум, где медленные, как тени, рыбы скользили за стеклом, будто наблюдая за скорбью, которой не было места в этом безупречном интерьере.

Но сегодня на каждом столе стояли азалии. Багровые, почти черные в полумраке, они лежали на белоснежном полотне, как капли застывшей крови. Их лепестки шептали о боли, которую Аманда не произносила вслух – о муже, который был ее миром, ее воздухом, ее тихим утром среди этих высот. Теперь его не было, и даже роскошь вокруг стала лишь дорогой оправой для пустоты.

Аманда сидела у окна, глядя вниз, туда, где город жил, не зная, что ее вселенная уже рухнула. Ее пальцы вдруг сжали край скатерти – ровно так же, как в тот день, когда она в последний раз держала его руку. Руку Джека. Выбросив из памяти теплую улыбку мужа, Аманда перевела взгляд на Адриана. Он понимал ее боль – и потому молчал, терпеливо ожидая, когда она вернется из пучин воспоминаний, чтобы наконец объяснить, зачем позвала его сюда.

– Ты стал таким взрослым, – начала Аманда, глядя на Адриана с натянутой улыбкой, однако она не могла скрыть главного – мир, в котором Джек был ее воздухом и музыкой, рухнул в одночасье.

Адриан молча накрыл ее руку своей. В этом жесте была вся их общая боль – он потерял учителя, она – любовь всей жизни.

– Он верил, что вы с Валери вернетесь к музыке, – продолжила Аманда.

При упоминании Валери пальцы Адриана непроизвольно сжались. В памяти всплыл тот вечер: ее обещание приехать, его десятки не отвеченных звонков, а потом – больничная палата, где она смотрела сквозь него, будто перед ней стоял пустой стул.

– Джек умер не от инфаркта, – внезапно прозвучало, а затем следующие слова Аманды ударили, как аккорд диссонанса. – Его отравили.

Аманда взяла сумочку, и вскоре папка с документами легла на стол с тихим шуршанием, словно перелистывались страницы их общей трагедии. Чем больше Адриан читал, тем явственнее чувствовал, как яд правды разъедает душу. Его отец… Человек, давший ему жизнь, отнял жизнь у того, кто сделал эту жизнь осмысленной. Прошла минута, две… три… И вдруг звонок телефона разрезал тишину, как нож. На экране – имя, которое Адриан вычеркнул из своей жизни. Валери. Вдова маэстро едва заметно усмехнулась – для нее этот звонок был ожидаем, тогда как у Адриана на скулах напряглись желваки и он сжал кулак.

– Пообещай, что сделаешь все, чтобы Валери довела симфонию до конца, – прошептала Аманда, и в ее глазах вспыхнул тот самый огонь, который когда-то зажигал в них Джек перед концертами. – Пожалуйста, не подведи больше Джека и вместе с Валери закончи симфонию.

Не зная, что ответить и о какой симфонии шла речь, Адриан покорно кивнул. Ради учителя он был готов на все – даже выстрелить в голову кому угодно. Поняв по взгляду Аманды, чего она ждет и почему не берет трубку, парень сам взял телефон, превозмогая себя.

– Ты опоздала, дорогуша, – первое, что он сказал, снова вспомнив тот день, когда Валери не ответила и не сдержала своего обещания. Она опоздала… исчезла из его жизни. – Но не переживай, я уже забронировал нам места рядом с учителем на кладбище. До встречи в аду! – с ненавистью подчеркнул он и резко бросил трубку.

Потому что ад – это не огонь, а правда, которую они теперь обязаны сыграть до последней ноты.

– Она придет… и ты должен будешь сдавать выбор, – произнесла уверенно Аманда и затем положила на стол тот самый конверт и ключ, который оставил перед смертью ее муж своим ученикам.

***

Небо над кладбищем было свинцовым, словно сама природа скорбела вместе с собравшимися. Редкий дождь, начавшийся еще утром, к моменту погребения усилился, превратившись в монотонный плач – капли стучали по зонтам, черным, как траурные одежды всех присутствующих.

Гроб, покрытый темно-бордовым покрывалом с вышитым золотым скрипичным ключом, медленно опускали в могилу. В воздухе витал запах влажной земли и увядающих цветов – десятки венков с белыми лилиями и алыми розами уже лежали у края.

И тогда появилась она. Валери. Опоздавшая, почти призрачная в своем черном пальто, слишком широком для ее хрупких плеч, с лицом, скрытым под вуалью, тонкой, как паутина. Ткань колыхалась при каждом движении, но не скрывала острых скул, проступающих сквозь полупрозрачную дымку – будто тени отбрасывали на нее саму себя.

Она шла медленно, как метроном на последних тактах, будто каждый шаг давался ей с усилием. Ее каблуки – высокие, но потертые – глухо стучали по асфальту, словно метроном, отсчитывающий последние минуты до конца света. Но звук тонул в шуме толпы, как ее голос – в реве машин в тот вечер.

Люди расступались. Но не из уважения… А потому что от нее пахло горем – резким, как спирт перед операцией, и сладковатым, как разлагающиеся цветы у могилы.

Некоторые бросали на нее взгляды, полные осуждения и недоумения, но ни один не видел главного: шрама на шее. Того самого. Тонкая линия, похожая на оборванную струну, белела чуть выше ворота платья. Если бы кто-то пригляделся, они бы заметили, как ее пальцы – длинные, с облупившимся лаком – непроизвольно тянулись к нему, но останавливались в сантиметре каждый раз, словно боясь прикоснуться.

Когда гроб коснулся дна, Валери сделала шаг вперед. Ее пальцы сжали красную розу – ту самую, что когда-то дарил ей маэстро после ее первого сольного выступления.

– Прости…

Шепот, растворившийся в стуке дождя. Слеза скатилась по ее щеке, а затем небо ответило ей глухим раскатом грома, как будто сама вселенная содрогалась от этой сцены.

Адриан, стоявший по другую сторону могилы, сжал кулаки. Голос Валери, даже такой сломанный, воскресил в нем не только воспоминания – ту аварию, их последний разговор, – но и старую ненависть. Они когда-то боролись за внимание маэстро, а потом стали заложниками вражды своих семей. И теперь Джек был мертв, а они – стояли здесь, разделенные его могилой. Вдруг Адриан вспомнил вчерашнюю встречу с Амандой до похорон, в его голове пронеслись последние слова вдовы маэстро: «Она придет… и ты должен будешь сделать выбор».

Валери уже повернулась, чтобы уйти – последней пришла, последней уходила.

И тогда он рванулся за ней.

– Валери!

Его голос перекрыл шум дождя. Девушка обернулась – и в тот же миг небо разверзлось ослепительной молнией, осветив ее бледное, измученное лицо.

Адриан схватил ее за запястье. Его пальцы впились в ее кожу, но боль была странно приятной – как будто она сама разрешила ему это.

– Из этого ада ты не уйдешь, пока не сыграешь симфонию до конца, – его слова прозвучали как приговор.

Гром прогремел снова, словно подчеркивая сказанное.

Он достал из кармана ключ и конверт с пожелтевшими краями – то самое письмо, которое Аманда вручила ему перед похоронами, зная, что сама уже не успеет… Зная, что следующей в землю ляжет она.

– Ты должна прочитать это, – Адриан сунул конверт и ключ ей в руку. – Он оставил это для нас. Для тебя.

Валери взглянула на конверт и ключ, потом на Адриана. В ее глазах читалось столько боли, что он на мгновение дрогнул, но тут же вспомнил ее предательство, ее молчание, ее побег.

– Игра еще не окончена, – прошептал он. – И мы оба знаем, чем она закончится.

Дождь хлестал по ним, смешиваясь со слезами на ее лице.

Аманда наблюдала за этой сценой с расстояния. Ее губы дрогнули в едва заметной улыбке – горькой, но удовлетворенной. Она знала правду о смерти мужа. Знала, что его отравили. И хотя это не возвращало Джека, в этом знании было странное облегчение – как будто годы лжи наконец закончились.

Но затем ее взгляд стал ледяным. Медленно, словно скользя по мокрым зонтам и черным шляпам, он остановился на Габриэле Риде, отце Адриана. Тот стоял в стороне, его лицо было бесстрастным, но черный бриллиант на пальце неожиданно сверкнул – будто знак, подтверждающий, что Габриэль и есть тот, кто и отправит скоро Аманду к мужу на тот свет.

Женщина не сводила с него глаз. Она знала, что все так и будет, а он знал, что та все равно доберется до правды.

И если симфония только начиналась, то финальный аккорд должен был прозвучать кровью.

***

Дождь усилился и не собирался останавливаться. Сегодня он словно лил не просто так – он был тяжелым, назойливым, будто само небо оплакивало утрату. Капли стекали по черным зонтам, сливаясь в серебристые ручьи, падали на землю, где теперь покоился Джек Лейман. Воздух был насыщен запахом мокрой земли, прелых листьев и чего-то еще – тревожного, невысказанного.

Аманда Лейман шла первой. Ее траурный вуаль колыхался от порывов ветра, словно призрак, не желавший отпускать. Она не плакала. Ее слезы, казалось, давно высохли. Но в глазах стояла пустота, глубокая, как сама могила мужа за ее спиной.

Габриэль Рид шагал рядом, его осанка оставалась безупречной даже сейчас. Но если присмотреться – пальцы, сжимающие ручку зонта, побелели от напряжения. Александра, его жена, держалась за его руку, но ее взгляд был отсутствующим, будто она уже не здесь, а где-то далеко, в воспоминаниях, где еще оставался свет.

Валери Вайс шла чуть позади, словно тень. Ее зонт, который недавно дала ей Аманда, слегка дрожал. Она не смотрела вверх, не видела серого неба, а только лишь мокрый асфальт под ногами. Каждый шаг давался с усилием, будто земля тянула ее вниз.

Адриан замыкал шествие. Его лицо было маской холодного презрения. Он ненавидел это место. Ненавидел этот день. Ненавидел…

Их окружили внезапно вспышки. Десятки, сотни вспышек, ослепляющих, как удары ножа. Голоса нарастали, словно гул толпы перед казнью.

– Госпожа Лейман! Правда ли, что ваш муж знал слишком много?

– Господин Рид! Ваши связи с мафией не имеют отношения к его смерти?

– Адриан! Вы действительно променяли скрипку на дозу? И что означает ваш последний пост, опубликованный в соцсетях?

– Вы правда возвращаетесь к музыке?

Адриан резко повернулся, его губы искривились в беззвучном шепоте:

– Снова эта саранча налетела…

Аманда и Александра услышали. Первая сжала кулаки, а вторая лишь чуть опустила веки, будто устала от всего этого цирка. Но потом…

– Валери Вайс! Ваш отец устроил теракт в день аварии! Вы знали?!

Мир Валери в эту секунду… в этот миг… рухнул. Голос репортера прозвучал как выстрел. Ее тело сковал ледяной спазм, а в следующее мгновение зонт выпал из ослабевших пальцев, упал в лужу с глухим «плюхом».

Дождь хлестал по лицу, но она его не чувствовала. В ушах стоял звон, в то время как в глазах мелькали не вспышки камер, а… Память.

Машина. Она была подростком, сидела сзади. Старшая сестра смеялась, поворачивалась к ней, что-то говорила, но слов не было слышно. Только музыка из магнитолы, что-то легкое, беззаботное. Мать за рулем улыбалась, смотрела в зеркало заднего вида. Глаза – такие же, как у сестры. Зеленые. Яркие.

Потом – крик… Резкий, животный. Не сестры. Не матери. Ее собственный. Валери. Удар. Мир перевернулся. Стекло разбилось, осколки впились в кожу, но боли не чувствовалось. Только холод. Кровь на лице, шее и руках. Запах бензина. Горячего, едкого. И… Тьма. Та самая тьма, которая забрала их всех и оставила только ее. Валери.

Девушка упала. Нет, не упала – ее будто выдернули из реальности. Колени подкосились, руки затряслись. Она не могла дышать. Не могла думать, а только лишь видеть: тот вечер. Тот проклятый вечер.

Габриэль резко шагнул вперед, его тень накрыла ее, как щит, а голос, низкий, как гром, разрезал воздух:

– Хватит.

Но камеры все равно продолжали щелкать, вопросы сыпались. А Валери… Она все еще была там. В машине. В аду. В тьме.

А дождь продолжал лить. В голове Валери звучали и звучали ноты той проклятой мелодии, которая заиграла за несколько секунд до аварии. До момента, когда мир Валери погрузился во тьму.

Фа-диез, соль, ля, ля.

И лишь вмешательство Адриана вернуло Валери из ада воспоминаний. Когда он коснулся ее руки, уводя от вспышек и репортеров, девушку словно вытолкнуло на берег реальности из потока кошмаров, но лишь на пару мгновений.

Фа-диез, соль, ля, ля.

Ноты продолжали звучать в голове Валери и погружать в ад воспоминаний.

Тем временем камеры все еще щелкали, а вопросы сыпались, как град.

– Валери! Правда ли, что ваш отец знал о теракте?

– Правда ли, что ваш отец отправил вас после автокатастрофы в психиатрическую больницу и ни разу не навестил?

Голоса сливались в оглушительный гул. Валери не чувствовала дождя на коже – только ледяные пальцы прошлого, сжимающие горло.

Фа-диез. Соль. Ля. Ля.

«Опять эта мелодия. Опять тот поворот. Мама поворачивается, улыбается, а я уже знаю, что сейчас будет. Знаю, но не могу остановить…», – в мыслях проносилось у Валери.

– Хватит! – резко бросил повторно Габриэль, шагнув вновь чуть вперед. Его голос, привыкший командовать оркестром, прорезал шум как нож. – Вы перешли все границы.

Адриан снова, но теперь уже резко дернул Валери за руку, прижал к себе, закрывая от вспышек.

– Ты в порядке? – прошептал он, но ее взгляд был пуст.

«Нет. Я не здесь. Я там. В машине. Сестра смеется, мама… Мама!».

– Отвалите от нее! – Адриан рявкнул в сторону репортеров, оскалившись. – Или вам нужен скандал прямо на кладбище?

Александра Рид быстро подошла, нахмурившись. Ее пальцы сжали плечо Валери – жесткий, почти болезненный контакт, будто пытаясь «включить» ее.

– Дыши, Лери. Просто дыши, – прошептала она, но ее голос звучал как сквозь толщу воды.

Аманда наблюдала со стороны. Ее траурная вуаль скрывала лицо, но в глазах мелькнуло что-то… Понимание? Боль? Или презрение?

– Оставьте девушку в покое, – холодно сказала она. – Разве сегодня не достаточно смертей?

Репортеры на секунду затихли. И в эту паузу Валери наконец вернулась, почувствовав холод ключа, который внезапно сжала крепче с конвертом.

«Я… здесь? Дождь. Холод. Рука Адриана. Они все смотрят. Боже, они все видели…»

Она резко выдохнула, осознав реальность:

– Я… ничего не знала про отца, – прохрипела она, голос дрожал, но звучал четко. – И если вы еще раз ткнете камерой в мое лицо – я вырву ее и засуну вам в ж…

Габриэль Рид резко кашлянул, перебивая.

– Нам пора идти, – сказал он, бросая взгляд на охрану. Те уже пробивались сквозь толпу.

Адриан не отпускал ее запястье, ведя к машине.

– Ты орала бы на них дальше – я бы снял на телефон, – буркнул он, но в его тоне была странная… гордость?

«Он… защищает меня?»

Валери сжала зубы. В голове еще звенело, но теперь там был и новый звук – ярость.

«Хорошо. Если они хотят сенсаций – они их получат. Но на моих условиях.»

Девушка сжала кулак, когда села в машину Адриана.

А дождь все лил и в такт ему стучали ее зубы, но не от холода. От ярости.

ГЛАВА 5

СИМФОНИЯ ЛЖИ

«Реквием по мечте» (Lux Aeterna) – Клинт Мэнселл, «Nocturne No. 20 до-диез минор» – Шопен и «Swan Song» – Lorn.

В особняке Лейманов даже смерть играет на рояле

– но никто не слышит фальшивых нот.

Черные ворота с позолоченными скрипичными ключами скрипели, будто ангелы-хранители, уставшие от земных грехов. Особняк Лейманов – трехэтажный великан в стиле неоготики – нависал над обрывом, словно надгробный камень, готовый в любой момент рухнуть в пучину. Внизу волны яростно бились о скалы, их шипение сливалось в четкое: «Уходите». Дождь наконец прекратился – словно ангелы выплакали всю боль утраты. Но ветер продолжал выть в щелях старых стен, предвещая новую бурю – такую же неотвратимую, как и эта встреча.

Когда Валери первой выбралась из черного автомобиля, ветер тут же начал рвать ее траурную вуаль, словно хотел сорвать последнюю маску приличия, обнажив сырую правду под ней. Адриан же вышел следующим из машины, механически поправляя галстук. Он выглядел безупречно-безразличным, будто особняк здесь служил лишь декорацией к очередному светскому рауту, а не местом траурной церемонии – события, вызывавшего в нем отвращение предстоящей театральностью горя.

Его темные волосы, уложенные с холодной точностью, контрастировали с мраморной бледностью кожи. Зеленые глаза – выцветшие, как шелк старых портьер – скользнули по фасаду с оценкой аукциониста, разглядывающего лот.

– Ну разве не уютно? – Он указал взглядом в сторону горгулий на карнизах. – Особенно трогает заботливость хозяев. Не просто украшения, а система безопасности. Надеюсь, сегодня они не на дежурстве?

Валери молчала. Ее взгляд застыл на часах башни, где стрелки подошли к 5:17. Время смерти маэстро. Время, когда остановился ее мир. Ледяной холод пробрался под кожу – точно так же, как в тот вечер. В руках она сжимала ключ и конверт, шершавый от ее нервных пальцев. Последнее письмо. Последние слова маэстро.

Между ними – пропасть в пять лет. Пять лет молчаливой войны. Пять лет, которые должны были стереть все, но лишь вбили боль глубже.

– Ты все еще ненавидишь меня, – не спросила, а констатировала Валери. Ее голос звучал ровно, как лезвие.

– О, я? – Адриан искусственно ахнул, поправив перчатки и сделав шаг к ступеням. – Я просто обожаю людей, которые растворяются в никуда на несколько лет, а потом появляются на похоронах хоть и с опозданием, но с видом "простите, я не умерла, это недоразумение".

Но в его глазах на миг что-то дрогнуло. Нет, не раскаяние. Слишком честно для него. Разве что усталость от этой игры.

Валери впилась ногтями в конверт. Ненависть? Да. Но под ней еще что-то опаснее. Тоска по тому Адриану, который когда-то смеялся, когда она фальшивила на его скрипке в скромной музыкальной комнате с потрескавшимся лаковым полом. Теперь ее каблуки ступали по паркету из черного эбенового дерева, где инкрустированные серебром скрипичные ключи при ближайшем рассмотрении складывались в стилизованные пистолеты.

Зал особняка Лейманов встретил их роскошью, в которой чувствовалась угроза: хрустальные люстры дрожали, как нервные свидетели, бросая блики на стены, обитые шелком с вытканными золотом нотами. В центре стоял рояль с зеркальной полировкой, – на крышке которого лежала посмертная маска – не серебряная, а из какого-то странного металла, меняющего цвет в зависимости от угла зрения, – а рядом возвышалась скульптура «Танцующей Смерти» – ее позолоченные кости искривились в неестественном поклоне, а струны виолончели были натянуты так туго, что казалось, вот-вот лопнут.

Гости в траурных нарядах перешептывались, их кольца с черными камнями сверкали зловещими искрами. Воздух был густ от смеси дорогих духов.

– Спрячь конверт и ключ, – прошептал Адриан. Его пальцы в перчатках из тончайшей кожи на мгновение сжали ее запястье.

Валери сунула завещание в сумку, чувствуя, как Габриэль следит за каждым ее движением через толпу гостей, медленно попивая виски из бокала с гравировкой в виде нот. Хоть она еще не вскрывала конверт, знала одно точно – маэстро оставил ей какую-то правду. Ту самую, за которой охотился Габриэль и, возможно, вся мафиозная верхушка, смертельно боявшаяся ее разоблачения. Но была ли готова к этой правде сама девушка?

Ее взгляд неожиданно зацепился за портрет Джека Леймана – огромный, в золоченой раме с виньетками из нотных листов, будто даже смерть не могла прервать его музыку. Черная траурная лента, обвившая холст, была из чистого шелка-сырца, а ее концы скрепляла брошь с черным бриллиантом – слишком массивная, слишком холодная, словно специально подобранная, чтобы подчеркнуть: здесь скорбят по-богатому. Рядом стоял рояль цвета ночного шторма – его полированная поверхность отражала гостей, как тени в загробном мире. Крышка была закрыта, но все равно казалось, будто маэстро вот-вот сядет играть, а на пюпитре лежала последняя партитура, словно музейный экспонат, а не ноты живого человека.

Внутри у Валери все сжалось в тугой узел от осознания, что вся роскошь здесь не для почтения, а для демонстрации статуса. В следующее мгновение в ее голове прозвучала нота фа-диез – та самая, которую она увидела первой на пожелтевшей партитуре, лежавшей на пюпитре. На полях чернилами был выведен странный знак: две переплетенные латинские «V», похожие на крылья.

«Пометка маэстро? Эти переплетенные «V» – будто крылья ангела или след от кинжала? Джек никогда не делал вроде случайных пометок…», – мелькнуло в голове, но крик официанта заставил ее отвлечься.

В этот момент мимо прошел еще один официант в черном. Не раздумывая, Валери выхватила с подноса бокал вина и, несмотря на дрожащие руки, залпом опрокинула его, зажмурившись. Вино обожгло горло, но вместо облегчения принесло привкус железа, словно она снова прикусила губу в ту ночь, пытаясь заглушить крик. Полумрак зала поплыл перед глазами, и Валери инстинктивно впилась ногтями в бокал, боясь упасть. «Только не здесь, не перед ними…» – но мир уже качался, как палуба корабля в шторм. Адриан едва успел подхватить ее под локоть.

– Эй, тебе плохо? – Его голос донесся сквозь плотный туман, затянувший ее мысли.

– О, как трогательно, – ее губы искривились в подобии улыбки. – Неужто сын империи Ридов обеспокоился чьим-то состоянием, кроме своего?

– Только твоим. – Он намеренно сделал паузу. – Мертвые не допивают вино. А ты – уже второй бокал.

– Со мной все в порядке. – Она резко отстранилась. – Лучше следи за своим языком. Или ты забыл, что он уже раз тебя погубил?

Окинув взглядом зал, Валери с горечью осознала: за годы ее отсутствия в мире шоу-бизнеса ровным счетом ничего не изменилось. Воздух здесь был густ от фальши, тяжел от роскоши и ядовит от притворного горя. Для большинства собравшихся эти поминки стали не данью памяти гению, перевернувшему искусство, а лишь поводом покрасоваться, посеять новые сплетни и, прикрываясь траурными вуалями, готовить сенсации для прессы. Среди этой толпы Валери наконец заметила Аманду – и сердце ее болезненно сжалось. Похоже, из всех присутствующих только они вдвоем действительно понимали, что значит потерять человека, бывшего для них целым миром. Того, кто освещал путь во мраке, шаг за шагом ведя за собой.

Сглотнув ком в горле, Валери вновь взяла бокал вина, но едва пригубила – напиток внезапно показался ей липким, как кровь. Горло сжалось, а в висках застучало. «Это просто вино, просто вино…» – но пальцы предательски дрожали, расплескивая рубиновые капли на траурные перчатки.

Где-то в отдалении Адриан, окруженный гостями, поднимал бокал с театральной легкостью: «Благодарю. Да, Джек действительно подарил мне любовь к музыке…» Его голос донесся будто сквозь воду, смешавшись с нарастающим гулом в ушах.

Пол поплыл под ногами. «Не упади. Не дай им увидеть слабость», – мысленно приказала себе Валери, впиваясь ногтями в ладонь. Ее взгляд отчаянно зацепился за портрет маэстро – этот якорь хоть как-то удерживал ее в реальности, где Габриэль, стоявший с женой напротив ансамбля, вел оживленную беседу с известным актером и его спутницей. Женщина под траурной вуалью улыбалась, но ее змеиный взгляд метал яд во все стороны. Как они могли… Как они смели…

Неожиданно Габриэль поднял бокал. Зал замер в ожидании начала этого фарса под названием «поминальный тост». В последний момент Адриан отошел от гостей и оказался рядом с Валери. Его пальцы сжали стакан виски до побеления костяшек, челюсть напряглась. И странно – дрожь в руках Валери вдруг сменилась ледяной яростью, будто его присутствие вернуло ей почву под ногами.

В внезапно возникшей паузе перед тостом, когда зал замер в напряженном ожидании, ансамбль тихо проиграл те самые новые роковые ноты – фа-диез, до, ля, си. Валери тут же заблокировала нахлынувшие воспоминания – теплая улыбка мамы, смех сестры, музыка из магнитола.

– Поднимем бокалы за Джека Леймана – человека, который верил, что музыка бессмертна. Жаль, он не успел закончить свое главное творение… Но, возможно, это и к лучшему. Ведь настоящее искусство рождается только в жертве. И кто знает – может, его последняя симфония стала тем самым шедевром, который он так искал?