Симфония безумия: Реквием по лжецам

Рия Миллер

Симфония безумия: Реквием по лжецам

Читать в серии Симфония безумия:

1.Реквием по лжецам

2.Ария мести

В каждом аккорде – чья-то боль.

В каждом такте – чья-то смерть…

ДИСКЛАЙМЕР

Все события, персонажи и места, описанные в этом произведении, являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, организациями или событиями случайны и непреднамеренны.

ВАЖНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ:

Данное произведение содержит сцены, которые могут быть травмирующими для некоторых читателей:

Психологическое и физическое насилие (включая домашнее насилие над детьми);

Токсичные отношения с элементами психологической манипуляции;

Графичные описания самоповреждений;

Симптомы посттравматического стрессового расстройство (ПТСР) и диссоциативные состояния;

Употребление алкоголя, табака и наркотических веществ;

Описание применения психотропных препаратов;

Сцены жестокости и эмоционального абьюза;

Нецензурная брань;

Автор категорически не романтизирует и не пропагандирует описанные деструктивные модели поведения. Текст представляет собой художественное исследование психологических травм и их последствий.

Произведение предназначено исключительно для взрослой аудитории (18+). Читателям, имеющим личный опыт травмы или психологические особенности, рекомендуется соблюдать осторожность.

Мнения и действия персонажей не отражают точку зрения автора или издательства. Если вы столкнулись с подобными проблемами в реальной жизни, обратитесь за профессиональной помощью.

ОТ АВТОРА

Ну, здравствуй, дорогой читатель! Вот мы и встретились вновь. Если ты читаешь это после путешествия по Лабиринтам, пристегнись и приготовься – мы отправляемся в новый мир… мир, полный безумия и страсти. Мир, где безумие и любовь идут рука об руку, а музыка не утихает и становится либо оружием, либо спасением.

ПРОЛОГ

ТИХИЕ АККОРДЫ ПРОШЛОГО

«Лунная соната» Л.Бетховен.

«Музыка – это тишина, которая кричит.

И в ее нотах живут все наши мертвые».

– Анонимная запись на полях партитуры.

Валери сидела на стуле в углу светлой палаты, руки безвольно лежали на клавишах старого фортепиано, стоявшего у окна. Каждый аккорд звучал глухо, как выстрел в пустоте, каждое касание – будто ее пальцы были связаны невидимыми цепями, не дающими ни свободы, ни силы. Она не играла музыку, а пыталась зарыться в нее, как в последний островок реальности, где ее тело, наконец, перестало бы чувствовать боль.

В окно проникал слабый свет зимнего солнца, расплываясь по грязному стеклу, как едва заметный след памяти. Все здесь было непривычно – и стены, и окна, и эти женщины с пустыми взглядами, которые иногда останавливались у ее дверей, и лечащий врач с постоянным выражением жалости, которое она не выносила. Но именно в этом месте, среди отчаянной тишины, Валери ощущала, что хотя бы на мгновение ей удается контролировать свою жизнь.

Тихие аккорды на фортепиано, неуверенные, не такие, как раньше. Она не могла играть так, как раньше. Все теперь было другим. Мелодия не имела формы, не имела завершенности. Она была как ее жизнь – куски воспоминаний, что не соединяются в целое. Раньше пальцы Валери летали по клавишам, не замедляясь, не думая, но теперь каждое движение требовало усилий. Все в ее теле стало чужим и тяжелым, но вот пальцы… Они все еще помнили музыку. Музыку, которая была частью ее самой.

Глаза Валери закрылись на секунду, и перед ней снова возникли те самые картины – размытые, но такие яркие в своей боли.

Мать и сестра. Она видела их, стоящими перед ней в последние моменты. В тот вечер, когда они сели в машину. Когда все было еще нормально, когда в доме царил смех, а она была счастлива. Кажется, ее сестра тогда что-то говорила, но она уже не помнила, что именно. Мать смеялась, а Валери сидела на заднем сиденье и смотрела с улыбкой что-то в телефоне. В следующий момент… Удар. Осколки стекла. Крики. Слезы. Тишина.

И потом – боль. Безжизненные тела. Машина, в которой не осталось ничего живого, кроме нее. Валери не помнила, как выбралась из того кошмара, но не смогла забыть, как кровь капала ей на руки, как трудно было дышать, как осколок стекла застрял в ее шее. Старшая сестра была мертва. Мать тоже. А она? Она осталась. И не понимала, как. Мозг не мог вместить этого. Ее душа отказывалась верить в происходящее. Но это было реальностью. И мир Валери рухнул, разлетелся на осколки, остался лишь тот кошмар, который продолжал преследовать ее каждую секунду.

Валери сделала глубокий вдох и вновь положила руки на клавиши. Ее вдох был слабым, словно сила была зажата где-то внутри, но не хватало решимости. И в этот момент ей захотелось крикнуть, рвать грудь руками, но она могла лишь играть. Играть, чтобы хоть как-то пережить это.

Она не могла смотреть на себя в зеркало. А в палате ей казалось, что висели зеркала, они преследовали ее будто с момента аварии. Слишком много отражений, которые не оставляли места для мыслей о ее прежней жизни. Она стала чужой. В глазах окружающих Валери выглядела разрушенной, сломанной. Они говорили, что память – часть нас, но что делать, когда твое воспоминание – это не ты? Когда каждый взгляд на мир как первый раз – холодный, чужой, незнакомый.

Валери убрала руки от клавиш и закрыла глаза. Шум прошел, но оставался еще в ушах, эхом… Это было не просто воспоминание, а скорее постоянное присутствие. Никакие лекарства не могли стереть этого. Препараты, которые ей давали, только вызывали странные галлюцинации. В ушах Валери звучала не музыка, а ее собственный голос, ее же крик, который не мог найти выхода.

Когда-то она была кем-то другим. Музыка являлась ее жизнью. Сестра и мать гордились ею, пианисткой и певицей, которую ждало прекрасное будущее. Они часто шутили, что на этом свете ничего не может быть важнее, чем искусство, и что однажды она станет одной из лучших. И тогда, когда ее мать в последний раз поцеловала ее перед тем, как сесть в машину, они все были счастливы. Но что-то случилось. Что-то, что никто не мог предотвратить.

Валери встала, подошла к окну и посмотрела на серое зимнее небо. Погода была как ее настроение – тусклая и холодная. Она чувствовала, как в груди сдавливает тоска. Что произошло в тот момент, когда они стали такими далекими, мертвыми? Кто виноват в той трагедии, что произошла два года назад?

Ее взгляд зацепился за что-то вдалеке, и в какой-то момент она почувствовала, как ее сознание ускользает, уводя в другое место, в другое время. Сестра, сидящая рядом с матерью, ее голос, улыбающаяся Валери на заднем сиденье, звуки, которые казались знакомыми, но исчезли, как только произошел этот ужасный поворот. Затем – глубокая тишина.

Она услышала, как кто-то подошел к ее двери. Шаги раздавались неуверенными, но решительными. Дверь в палату открылась, и вошел врач. Он не был добрым и злым, просто делал свою работу. Его холодный, отрешенный взгляд никогда не менялся. Мужчина верил не в чудеса и восстановления, а в таблетки и терапию, в бесконечные сеансы. Он смотрел на Валери с легким презрением, как на человека, которому нужно просто пережить свои воспоминания и уйти.

– Валери, ты снова играешь. – Его голос всегда звучал сухо. Казалось, этот человек не был знаком ни с радостью, ни с болью.

Она молча кивнула, продолжив смотреть в окно, не собираясь отвечать. Он знал, что Валери не хочет с ним говорить, что она не помнит, что было до аварии, но также знал, что девушка помнит музыку. Иногда, когда Валери играла, она казалась живой. Иногда, когда начинала теряться в звуках, ее взгляд становился ясным. В такие моменты Валери пыталась рассказать ему, что слышит музыку – другую музыку, такую, которую она не могла понять. Но ей не верили.

Врач стоял у двери, наблюдая за ней с профессиональной дистанцией. Он не осуждал ее, а просто пытался помочь, однако Валери все равно не могла в это поверить. Она ощущала, как ее память теряется, а вместе с ней уходит и вся жизнь.

Но однажды Валери обязательно все вспомнит. Она чувствовала это, хотя и не знала, когда. Это не была простая попытка выбраться. Это – борьба с самой собой, с тем, что она потеряла, и тем, что она еще могла вернуть. Музыка являлась ее спасением. И она играла, чтобы не забыть.

Тишина. И вот снова, нота за нотой, аккорд за аккордом, рука на клавишах. Аккорды стали звучать четче, и вскоре Валери почувствовала, как память начинает пробиваться сквозь туман. Это был лишь первый шаг, но для нее он был важен.

Осталось только продолжить играть. Продолжить бороться с голосом, который шептал ей остановиться и перестать искать осколки воспоминаний.

ГЛАВА 1

ПОКОЙ ПОСЛЕ БУРИ

«Spiegel im Spiegel» Арво Пярт и «On the Nature of Daylight» Макс Рихтер.

«Музыка – это тишина между нашими ранами.

И когда она заканчивается – начинается безумие».

– Из дневника Дж. Леймана.

Несколько лет спустя. Осень.

Валери Вайс жила в мире, окрашенном в оттенки серого и черного. После выписки из психиатрической больницы, где она провела долгие годы, ее жизнь свелась к поиску покоя. Покоя, которого она отчаянно жаждала, но который казался ей таким же недостижимым, как далекие звезды. Ее квартира, маленькая и унылая, располагалась в старом, обветшалом доме на окраине города. Стены были выкрашены в бледно-желтый цвет, который теперь казался ей болезненным. Мебель – простая, функциональная, но лишенная души – была приобретена на распродаже и напоминала о безличности ее новой жизни.

Работа в небольшой библиотеке, расположенной в двух кварталах от ее дома, стала для нее спасением. Она пряталась за полками, за кипами книг, чувствуя себя невидимкой. Валери избегала ярких красок, громких звуков, людей, которые могли бы напомнить ей о прошлом. Она старалась не выделяться, слиться с толпой, быть просто тенью. Ее единственными компаньонами стали книги, которые она читала запоем, погружаясь в чужие истории, пытаясь убежать от своей собственной.

Валери отказалась от музыки и пения. Инструменты, когда-то бывшие ее лучшими друзьями, теперь пылились в самом дальнем углу другой комнаты, накрытые простыней и сверху заваленные другими вещами, напоминая о трагедии, которая навсегда изменила ее жизнь. Фортепиано, на котором она играла с матерью в бывшем доме, хранило воспоминания – болезненные и прекрасные одновременно. После автокатастрофы, унесшей жизни ее матери и сестры, музыка и пение стали для Валери синонимом боли. Ноты, когда-то приносившие радость, теперь звучали в ее голове как похоронный марш.

Каждое утро начиналось одинаково: Валери просыпалась от мерного тика часов, готовила себе кофе, съедала сухой тост и шла на работу. Дни тянулись монотонно, как нескончаемая мелодия, лишенная кульминации и разрешения. Вечера она проводила в одиночестве, читая книги, слушая тишину, которая, как ей казалось, становилась все громче.

Однако сегодня монотонная жизнь Валери дала трещину – возвращаясь немного пораньше с работы, Валери спустилась в метро. Вагон был полон уставших, спешащих, погруженных в свои мысли, людей. Она держала в руках книгу – «В лабиринтах лжи»,1 пытаясь отвлечься от навязчивых воспоминаний. Как только поезд тронулся, из динамиков раздалась объявление о следующей станции, и вдруг… мелодия.

Валери замерла. Музыка проникала сквозь гул поезда, врезаясь в ее сознание, как нож. Знакомые ноты, сыгранные на синтезаторе, заполнили пространство вокруг нее. Это была мелодия из ее детства, та самая, которую она репетировала с мамой до трагедии. До-диез, соль, фа. Она помнила каждую ноту, каждый аккорд. Пальцы сжались, дыхание прерывалось, а книга выскользнула из ее рук.

– Это просто уличный музыкант, – пробормотала Валери себе под нос. – Просто совпадение.

Но ноты вонзились в сознание, как иглы: до-диез, соль, фа. Глазами подростка она сидела в машине, слышала тот же мотив… и крик. Валери заблокировала рвущиеся воспоминания и схватила себя за плечи, будто пыталась собрать обратно, заклеить трещины. Виски стучали, а сердце билось в груди, как метроном, потерявший ритм. Все вдруг поплыло.

– Валери? – окликнул среди толпы внезапно тот, кто узнал девушку.

– Мне надо выйти. Мне… – Она, не договорив, выбежала на улицу, но мелодия продолжала преследовать ее – неотъемлемая часть, как шрам, который никогда не исчезнет.

Спустя пару шагов Валери стояла уже на платформе, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. И там, на афише возле метро, она впервые спустя несколько лет после трагедии увидела его имя – учителя по фортепиано и мужа сестры матери – Джек Лейман. Большими белыми буквами было написано, что завтра состоится долгожданная симфония Леймана. Чем дольше Валери смотрела на портрет учителя, который когда-то заменил ей отца и подарил любовь к музыке, тем сильнее тело бросало в дрожь, а в голове ненавистная мелодия становилась все громче и громче. Валери зажмурилась и собралась зажать уши, как вдруг рядом с ней остановилась девушка с каре, что пару минут назад узнала ее и окликнула в метро.

– Премьера симфонии не состоится. Об этом уже давно все знают, но объявления на афишах почему-то до сих пор не убирают.

Холодный голос девушки каким-то образом заставил мелодию резко оборваться. Валери открыла глаза и встретилась с ней взглядом, почувствовав, как между ними возрастала вновь ненависть и обида. Узнав бывшую лучшую подругу, с которой началась дружба с того самого дня как Валери поступила в одну из лучших школ искусств в стране, в ее памяти всплыли обрывки воспоминаний – репетиции, концерт, авария, перечеркнувшая все планы на будущее девушек и разделившая их жизни на до и после.

– Наш бывший учитель скончался. Инфаркт, – сказала подруга почти вскользь, словно речь шла о ком-то чужом. С неба вдруг начал срываться мелкий дождь. – Похороны состоятся сегодня.

В эту же секунду воспоминания Валери потухли. Слова застряли у нее в горле, как кость, а вина(за то что когда-то Валери отказалась от помощи Джека и вычеркнула его из своей жизни), словно бездомная кошка, подобралась незаметно к сердцу и начала яростно царапать когтями. После смерти матери и сестры Валери не только потеряла часть своих воспоминаний, но и отказалась от этого мира. Она ушла в свой собственный и не захотела узнавать, что же на самом деле произошло и кто подстроил аварию, почему Джек Лейман хотел, чтобы она его выслушала и не шла к отцу.

Прошла секунда, две, три… Молчание все тянулось, и в следующее мгновение, не выдержав, его нарушила Эмма, бывшая подруга Валери, с грустью выдохнув и убрав выпавшую короткую прядь за ухо.

– А ты не изменилась, выглядишь все еще сломанной, – произнесла она и оставила Валери наедине со своими мыслями под дождем.

Шаг, затем еще один… и еще. И вот Валери, сама того не осознавая, добралась до остановки. Дождь смывал все, кроме болезненных воспоминаний, которые девушка так отчаянно пыталась заглушить. Остановка оказалась почти пуста – только девочка лет двенадцати с пакетом из супермаркета и пожилой мужчина с зонтом. Дождь продолжал литься лениво, словно город сам впал в задумчивость, затянув небо сединой. Валери села под навес, сгорбившись, достала из кармана пальто пачку сигарет с зажигалкой. То, что несколько лет назад она презирала, сегодня вошло в привычку и стало будто спасательным кругом, за который Валери цеплялась, когда понимала, что сама не может справиться с эмоциями и рвущимися болезненными воспоминаниями. Вскоре дым от сигареты вырывался из ее пальцев, словно остатки чего-то теплого, почти живого.

Она дрожала не от холода, а скорее от мысли, что, подобно пуле, вошла в ее сознание. Слова о смерти маэстро повторялись в голове Валери снова и снова, как будто припев ненавистной песни, которую заставили учить. Инфаркт. Она даже не знала, что он болен. Валери не знала совершенно ничего о тех, кто когда-то был ей дорог и кого она считала своими. Дым царапал горло, но она затянулась еще раз. Горечь табака почти перебивала ту, что жгла внутри.

Он ведь звал ее. Джек приходил несколько раз к ней в психиатрическую больницу проведывать и в отличие от отца, который ни разу не навестил дочь, всегда интересовался о состоянии ее здоровья. Именно Джек Лейман сделал все возможное, чтобы в палату поставили фортепиано и Валери играла, однако вскоре она выбрала отказаться от музыки и воспоминаний, сводящих ее с ума несколько лет. Даже после выписки из больницы Джек звонил и оставлял голосовые сообщения. Один раз он стоял у двери ее работы, под дождем, как сейчас, с неловкой надеждой в глазах и нотной тетрадью в руках. А она… Она вместо того, чтобы выйти к нему и поговорить, сделала вид, будто не знала его и не видела.

– Я не могла, – выдохнула Валери в пространство. – Я просто не могла, маэстро…

Все это было тогда, через три месяца после аварии. Когда она лежала в палате и сжимала в ладонях измятую фотографию, где мать улыбалась, а сестра держала ее за руку. Тогда она возненавидела музыку. Винила в ней все – себя, дорогу, погоду, машину, даже дождь, который начался сразу после столкновения.

Маэстро был единственным, кто не боялся этой тишины в ней. Приходя каждый день в больницу, он всегда говорил: «Ты не сломана. Просто потерялась», «Позволь себе снова играть и петь». Но… Валери оттолкнула его. Оскорбила. Унизила, прошептав в тот день колючую, словно шипы розы, фразу, которая вошла под кожу и скоро добралась до самого сердца: «Я больше не могу петь и играть. Музыка мертва. Как и они. Как и вы все здесь».

Слезы не шли. Слишком много лет прошло с того дня, и внутри все пересохло, но пальцы дрожали, а сигарета обугливалась быстрее, чем нужно. Валери вдруг поняла, что ей больше некому сказать «прости». Маэстро не станет сидеть за роялем, не хлопнет ладонью по крышке, не поднимет настроение очередной шуткой, не наклонится, глядя сквозь очки, и не скажет мягко: «Начни с до. Всегда с до». Теперь – только дождь, сигарета и вина, которую не вытравишь дымом.

И все-таки, где-то внутри, за старым страхом и новой пустотой, родился первый тихий звук, как вдох перед тактом. И Валери, сама того не замечая, в такт дождю постучала пальцами по колену. До. Ре. Ми.

К остановке подъехал автобус, и Валери встала, выбросив сигарету в урну, а затем достала телефон из кармана пальто и впервые за несколько лет после трагедии набрала номер жены маэстро. Гудки шли недолго. Уже через три секунды вместо нежного женского голоса девушка услышала грубый мужской:

– Ты опоздала, дорогуша.

– Адриан? – сорвалось с губ Валери.

– Но не переживай, я уже забронировал нам с тобой место рядом с учителем на кладбище. До встречи в аду! – с ненавистью подчеркнул последние слова парень и бросил трубку.

Ветер сдернул несколько листьев с дерева, растущего возле остановки, и бросил их в лужи, в то время как девушка, нервно сглотнув, узнала, кому принадлежал голос.

ГЛАВА 2

ВОЗВРАЩЕНИЕ АДРИАНА

«Чакона» Бах и «Experience» Людовико Эйнауди.

«Джек Лейман дал мне скрипку, чтобы я играл.

Но я выучу другую мелодию – научусь стрелять… чтобы убивать».

– Адриан Рид.

Жизнь Адриана Рида напоминала чистый холст, изуродованный бесчисленными черными кляксами. Каждая из них являлась символом его неконтролируемой агрессии, что, подобно яду, проникала в его существо, отравляя все вокруг. Город, в котором он жил, был безликим мегаполисом, где небо часто застилали тучи, а в воздухе висела гнетущая атмосфера неопределенности. Но для Адриана этот город был лишь декорацией к его личной трагедии.

Валери стала главной героиней его кошмара. После ужасной автокатастрофы она не только потеряла память и близких, но и уничтожила все, что было дорого Адриану. Его музыкальную карьеру, контракт мечты, доверие к людям – все это обратилось в прах в одно роковое мгновение. Годы усилий, бессонные ночи, репетиции – все пошло насмарку. В душе Адриана поселилась пустота, граничащая с ненавистью к той, что стала причиной его падения. Валери подарила ему шанс, а затем безжалостно отняла все, что он ценил.

Музыка, когда-то источник радости и вдохновения, теперь напоминала о слабости и несбывшихся мечтах. Она была как острый нож, резавший по его истерзанному сердцу. Адриан мечтал стать музыкантом, доказать отцу, что он победил своих внутренних демонов, но судьба распорядилась иначе. В ту злополучную ночь он должен был получить очередную награду за победу в конкурсе и впервые выступить с Валери, а после получить контракт от влиятельного музыкального продюсера, приехавшего из-за границы, чтобы услышать его музыку, но авария оборвала все планы.

В той трагедии погибли не только мать и сестра Валери, но и несколько ключевых фигур из музыкальной индустрии. Странное стечение обстоятельств заставило Адриана задуматься спустя несколько недель. В его голове начал складываться пазл из воспоминаний. Ему казалось, что кто-то намеренно подстроил аварию, желая избавиться от ненужных свидетелей. Однако доказательств не было, а его отец, человек холодной расчетливости, не желал слушать подозрения.

– Не забивай себе голову этой ерундой. Это был просто несчастный случай, – отрезал отец, демонстрируя полное безразличие к трагедии.

В тот день, находясь в кабинете отца, Адриан вновь осознал, что в его мире никому нет дела до других. Если у людей есть власть, деньги и связи, все остальное воспринимается только как декорация, и их можно выбросить, когда это удобно. Доверие к полиции в этом городе давно исчезло, поэтому, услышав слова отца, Адриан заглушил свои внутренние сомнения и прекратил играть в детектива. Теперь воспоминания о Валери и всем, что их объединяло, стали далекими, как недосягаемые звезды – они померкли и отступили еще дальше в тот момент, когда он покинул кабинет, чьи серые стены хранили отголоски его детских слез, криков, родительских ссор и темных семейных тайн. С тех пор Адриан Рид перестал общаться с отцом, а музыка в их доме замолкла.

Теперь вместо мелодий скрипки и рояля его жизнь заполнили сигареты, мотоциклетные гонки и ночные клубы, где алкоголь лился рекой, а девушки сменяли друг друга, не оставляя в памяти ни лиц, ни имен. Зачем запоминать? Для Адриана они были лишь куклами, с которыми он развлекался и сразу забывал. Никто не оставался в его жизни дольше суток. Однажды одной, темноволосой красотке, удалось провести с ним целых три дня. У нее были короткие вьющиеся волосы, очаровательные ямочки на щеках при каждой ее улыбке и ангельский взгляд, смотрящий словно в душу. Эта незнакомка напоминала ему Валери, которая стала героиней его ночных кошмаров после аварии. Проведя с дамой три дня, Адриан понял, что, возможно, слишком напился в клубе и ошибся в ней. Она не имела с Валери ничего общего, кроме цвета волос и ямочек. Чтобы окончательно убедиться в этом, он на третий день спросил ее, пока они сидели в VIP-зоне клуба «Скорпион» и ждали друга Адриана с его девушкой:

– На каких нотах заканчивается пьеса, которую я люблю, а ты ненавидишь?

В ответ – молчание, непонимание и растерянность на ее лице. Не дождавшись ответа, Адриан грубо столкнул девушку с колен и холодно произнес: «Убирайся». Его взгляд говорил о том, что лучше уйти подальше от парня, пока чудовище внутри него не вырвалось на свободу.

С той минуты он больше не видел Валери в других. Она исчезла, как тень, когда он закурил, но спустя несколько долгих секунд потушил сигарету в стакане виски. Глядя на него, Адриан сжал стакан с такой силой, будто там была Валери. Осколки стекла разлетелись, некоторые впились в его кожу, но он не чувствовал боли. С тех пор, как Валери отказалась от музыки, он вовсе ничего не ощущал.

Время шло, а жизнь Адриана Рида оставалась неизменной. За несколько месяцев до смерти маэстро Джека Леймана холст парня обрел такую плотную тьму, что исчезла даже возможность для белой кляксы пробиться сквозь этот мрак. Отец Адриана устал защищать его от последствий мелких правонарушений и подкупать полицию, чтобы избежать проблем, поэтому в конечном итоге прекратил вмешиваться в жизнь сына. Адриан остался один с внутренними демонами, которые вырвались на свободу. Он полностью забыл о музыке, Валери и доме. Его новое убежище стало ночное заведение «Скорпион», принадлежащее его лучшему другу, который окончательно увел его на темную сторону. Именно Кристиан Андерсен научил Адриана управлять мотоциклом и привил ему страсть к гонкам, алкоголю и сигаретам. Он стер из памяти все, что было связано с музыкой и Валери. Тот, кого когда-то называли «принцем оркестра», умер, а на его месте возник новый человек – «призрачный гонщик».