Время княгини Ольги. История Витебска

Глава 17: Идея Лесовика

Внутри шатра споры зашли в тупик и переросли в глухое, раздраженное молчание. Воеводы сидели с мрачными лицами, уставившись на карту, расстеленную на столе. Ярл Эйнар, недовольный тем, что его план отвергли, демонстративно точил свой кинжал. Атмосфера была тяжелой и безрадостной.

Именно в этот момент Яромир сделал то, чего от него никто не ожидал. Он оставил свой пост, сделал шаг к шатру и, отодвинув тяжелый войлочный полог, вошел внутрь.

Все головы мгновенно повернулись в его сторону. На лицах воевод отразилось сначала удивление, а затем – холодное, высокомерное раздражение. Кто посмел? Простой ополченец, смерд, прервал военный совет великой княгини! Это была неслыханная дерзость.

– Ты что здесь делаешь, лесовик? – прорычал Свенельд, и его единственный глаз впился в Яромира, как копье. – Прочь пошел!

Яромир не двинулся с места. Его сердце колотилось где-то в горле, но он заставил себя выпрямиться и посмотреть прямо в глаза княгине Ольге, которая сидела во главе стола.

– Княгиня-матушка, – его голос слегка дрогнул, но он быстро взял себя в руки. – Прости мою дерзость. Но ты велела думать всем. И у меня есть мысль.

Все замерли. В наступившей тишине можно было услышать, как потрескивает фитиль в светильнике. Все смотрели на него. Воеводы – с открытым презрением и насмешкой. Кто он такой, этот деревенщина, чтобы иметь мысли, когда лучшие умы зашли в тупик? Эйнар отложил кинжал и скрестил на груди свои могучие руки, приготовившись к представлению.

Только Ольга смотрела на него иначе. В ее взгляде не было ни гнева, ни презрения. Лишь холодное, изучающее любопытство.

– Говори, – произнесла она одно-единственное слово.

Это слово придало Яромиру сил. Он сделал шаг вперед, к столу, и, игнорируя враждебные взгляды остальных, начал говорить. Он говорил просто, без витиеватых оборотов, как привык говорить в лесу – прямо и по делу.

– Мы не можем взять их стены. И не надо, – начал он, и по шатру прошел удивленный шепот. – Надо, чтобы они сами сожгли себя изнутри.

Он рассказал им про пожар в лесу и про маленькую птицу с горящим хвостом. Он видел, как на лицах воевод презрение сменяется недоумением. Какое отношение имеет лесная птаха к осаде крепости?

– Они ждут штурма. Они ждут подкопа, – продолжал Яромир, и его голос креп с каждой фразой. – Они не ждут от нас милости или переговоров. И мы дадим им то, чего они не ждут.

– Мы отправим к ним гонца, – он смотрел прямо на Ольгу, видя, как ее глаза сузились. – Пусть гонец скажет им, что княгиня, по древнему обычаю, хочет с великими почестями похоронить своего мужа. И что для ритуала умиротворения богов и души князя ей нужна жертва. Не кровью, а числом. И пусть они загладят свою вину, заплатив тебе дань. Но не серебром, и не мехами.

Он сделал паузу, чувствуя, что все в шатре затаили дыхание.

– Птицами. Пусть дадут дань голубями. По три голубя с каждого двора в Искоростене.

Воеводы переглянулись. Что за бред? Голуби?

Яромир проигнорировал их реакцию.

– Они согласятся. Они решат, что ты, женщина, тронулась умом от горя. Что ты увлеклась языческими обрядами и забыла о войне. Они с радостью дадут этих голубей, чтобы показать свое мнимое раскаяние и усыпить твою бдительность.

– Когда птиц принесут нам, – он понизил голос, и в шатре стало совсем тихо, – мы к лапке каждого голубя привяжем по маленькому кусочку трута, обмазанного серой и маслом. А потом мы подожжем этот трут и отпустим всех птиц одновременно.

Взгляды воевод медленно начали меняться. Недоумение сменилось проблесками понимания.

– Голубь, – почти прошептал Яромир, – всегда летит домой. В свое гнездо. В свою голубятню. На сеновал. Под соломенную крышу. Сотни, тысячи маленьких огненных вестников разлетятся по всему городу. Искоростень вспыхнет не снаружи, а изнутри. В сотне мест одновременно. Начнется паника, хаос. Все, от последнего раба до князя Мала, бросятся тушить свои дома. И в этот момент стены останутся без защиты. И вот тогда… тогда мы и ударим.

Он замолчал. Идея была высказана.

Первым тишину нарушил оглушительный, гомерический хохот. Это был не ярл Эйнар. Это был Бьорн. Тот самый Бьорн, который прокрался за своим командиром в шатер и теперь стоял у входа. Он хохотал так, что его огромное тело тряслось.

– Бабьи сказки! – ревел он, вытирая слезы. – Голуби! Лесовик и вправду тронулся умом! Хочет выиграть войну с помощью птичек!

Несколько молодых воевод тоже не выдержали и прыснули со смеху. Даже Свенельд скептически покачал головой. План был слишком… диким. Непохожим ни на что, что они знали о войне.

Но Ольга не смеялась.

Она не отрывала своего взгляда от Яромира. Ее ледяные глаза, казалось, пытались заглянуть ему в самую душу, взвесить его идею, найти в ней изъян. Она молчала целую вечность. Смех Бьорна и остальных медленно затих под тяжестью ее молчания. Все смотрели на нее.

И тут на ее тонких, бледных губах появилось то, чего никто не видел уже очень давно. Улыбка. Но это была не радостная улыбка. Это была ледяная, хищная, предвкушающая улыбка волка, увидевшего беззащитного ягненка. Она была страшнее любого крика.

– Это не безумие, – произнесла она тихо, но ее слова прозвучали, как удар молота о наковальню. – Это гениально.

Она медленно встала и обвела взглядом своих воевод.

– Мы не смогли придумать ничего лучше, чем биться головой о стену, как бараны. А этот… – она кивнула в сторону Яромира, – …этот лесовик показал нам, как пробраться в нору через дымоход.

Она снова посмотрела на Яромира. В ее глазах впервые появилось что-то, похожее на уважение.

– Как тебя звать, охотник?

– Яромир, княгиня.

– Яромир, – повторила она, пробуя имя на вкус. – Твой ум остер, как твои стрелы.

Затем она повернулась к своим воеводам.

– Отставить все споры. Мы делаем, как он сказал. Немедленно готовьте гонца. И пусть ищут по всему лагерю трут, серу и масло. У наших голубей будет огненная весть для Искоростеня.

Воеводы молчали, потрясенные и немного пристыженные. Княгиня сделала свой выбор. Решение было принято. И автор этого решения – простой, никому не известный охотник из глухой деревни. Война приняла новый, неожиданный оборот.

Глава 18: Огненные Послы

Дипломатия Ольги сработала с безупречной, зловещей точностью. Гонец, отправленный в Искоростень, вернулся через день в сопровождении нескольких древлянских старейшин. Их лица выражали смесь подобострастия и плохо скрываемого высокомерия. Они привезли официальные извинения от своего князя Мала и согласие уплатить необычную дань. Как и предсказывал Яромир, они сочли это проявлением женской слабости и религиозного помешательства. Они были более чем счастливы откупиться от киевской армии тысячей никчемных птиц.

К вечеру следующего дня к лагерю Ольги подошел древлянский обоз, доверху груженый большими плетеными клетками. Внутри, воркуя и испуганно трепеща, сидели сотни голубей – та самая дань, что должна была принести мир, а вместо этого несла в себе семена тотального разрушения.

Когда древляне ушли, довольные своей хитростью, в лагере киевлян началась тайная, лихорадочная работа. Процесс был поставлен на поток с военной четкостью. Несколько отрядов были выделены специально для подготовки «огненных послов».

Клетки с птицами перенесли в глубокий, скрытый от посторонних глаз овраг. Работа кипела при свете прикрытых костров. В одном месте женщины и молодые воины готовили «подарки». Они брали сухой гриб-трутовик, мелко его крошили и смешивали в глиняных горшках с комками желтой серы и топленым бараньим жиром, который принесли с собой в обозе. Получалась липкая, дурно пахнущая, но невероятно горючая масса. Эту смесь они аккуратно вминали в маленькие, размером с ноготь, кусочки ткани и сухой пакли.

В другом месте сидели самые ловкие и терпеливые воины. Их задачей было привязывать эти огненные «подарки» к птицам. Это была кропотливая работа. Голубя осторожно вынимали из клетки. Он бился в руках, его маленькое сердце колотилось так сильно, что это отдавалось в пальцах державшего. Один воин крепко, но аккуратно держал птицу, другой – тонкой, но прочной бечевкой привязывал кусочек пропитанного трута к птичьей лапке. Важно было сделать это так, чтобы не повредить лапку и не слишком стеснить движения птицы.

Яромир тоже был здесь. Он не мог оставаться в стороне. Он руководил процессом, показывая, как лучше держать птицу, чтобы она не вырвалась, как завязывать узел, чтобы он не развязался в полете. Глядя на этих трепещущих, невинных созданий, он не чувствовал жалости. Его сердце окаменело в тот день, когда он убил первого древлянина. Он видел в этих голубях не живых существ, а лишь оружие. Стрелы, которые сами находят свою цель.

Работа продолжалась всю ночь. К утру тысячи птиц были готовы. Они сидели в клетках, каждая со своим крошечным смертоносным грузом, и тревожно ворковали, не понимая, какая судьба им уготована.

Час настал на закате следующего дня. Ветер дул в сторону Искоростеня. Все войско было поднято по тревоге и в полной тишине выстроено на опушке леса, готовое к атаке. Вперед, на открытую поляну, вынесли клетки с птицами.

По приказу Ольги, воины начали операцию. Они работали быстро и слаженно. Одни открывали клетки, другие хватали птиц, третьи, вооружившись тлеющими фитилями, подбегали и поджигали трут на птичьей лапке.

Кусочек ткани вспыхивал не ярким пламенем, а начинал интенсивно, бездымно тлеть, разбрасывая вокруг себя крошечные искорки. Этого было достаточно.

Зажженную птицу тут же подбрасывали в воздух.

– Лети домой! – с жестокой усмешкой бросал один воин.

– Неси наш подарок князю Малу! – хохотал другой.

Сначала одна птица. Потом десяток. Потом сотня. Небо над поляной заполнилось хлопаньем тысяч крыльев. Огромная, живая стая, в хвосте которой мерцали сотни маленьких, красных огоньков, взмыла в предзакатное небо. Секунду она кружила над поляной, словно собираясь с мыслями, а затем, повинуясь древнему инстинкту, вся разом устремилась в одном направлении – на запад. Домой. В Искоростень.

Войско Ольги замерло, наблюдая за этим невиданным, фантасмагорическим зрелищем. Огненная стая летела на фоне багрового заката, и казалось, что это не голуби, а души убитых киевлян, превратившиеся в огненных духов, летят, чтобы свершить свою месть.

Ольга стояла на краю поляны, глядя вслед своим «послам». На ее лице не было ни радости, ни триумфа. Лишь холодное, сосредоточенное ожидание. Она запустила в город чуму. Теперь оставалось лишь дождаться, когда у больного начнется лихорадка. И добить его, пока он бьется в агонии.

– Готовиться к атаке, – ровным голосом приказала она Свенельду. – Через час стены будут пусты.

Огненные послы были в пути. И весть, которую они несли, была написана не чернилами, а пламенем.

Глава 19: Ад над Искоростенем

Для жителей Искоростеня день клонился к обычному, тревожному, но в целом мирному закату. Да, под лесом стояло киевское войско, но стены были крепки, а дух защитников высок. Они откупились от странной дани и теперь ждали, что будет дальше, с некоторой долей превосходства. Женщины готовили ужин, мужчины, спустившиеся со стен на пересменку, травили байки в корчмах. Дети играли на улицах.

Первыми возвращение голубей заметили именно они.

– Смотрите, голуби летят! Наши! – закричал какой-то мальчишка, показывая пальцем в небо.

И действительно, со стороны заката к городу приближалась огромная, темная туча. Жители с любопытством поднимали головы. Это были их птицы. Возвращались домой.

Стая долетела до города и, как по команде, рассыпалась. Десятки, сотни голубей устремились вниз, каждый к своему родному двору, к своему гнезду. Они садились на крыши домов, забивались в щели чердаков, влетали в открытые двери голубятен, ныряли в пышные, сухие стога сена, сложенные на задних дворах.

И в этот момент начался ад.

Первым вспыхнул сеновал на дворе у богатого купца. Тлеющий трут на лапке голубя, зарывшегося в сено, коснулся сухой травинки. Мгновение – и стог не загорелся, он взорвался столбом огня, словно внутри него была спрятана бочка с маслом.

Почти одновременно загорелась соломенная крыша избы на соседней улице. Затем еще одна. И еще. Огонь начал расползаться с чудовищной, неестественной скоростью. В одной голубятне, набитой десятком "огненных послов", пламя вспыхнуло с такой силой, что деревянная постройка разлетелась на горящие щепки, разбрасывая огонь на соседние строения.

Через несколько минут после возвращения голубей Искоростень уже был охвачен огнем в десятках разных мест. Пожар начался не с одного края, как это бывает обычно, а повсюду одновременно. Он родился в самом сердце города, в каждом дворе, в каждом доме.

Город охватила паника. Она была страшнее самого огня. Сначала люди не поняли, что происходит. Они выбегали на улицы, пытаясь потушить свои дома, но тут же видели, что горит и дом соседа, и дом через улицу. Крики «Пожар!» слились в один сплошной, отчаянный вой, который накрыл весь город.

Мужчины, забыв про оружие и стены, метались с ведрами и баграми, но это было все равно что пытаться вычерпать море ложкой. Пока они тушили один дом, три других уже были охвачены пламенем. Женщины с воплями вытаскивали из горящих изб детей, скот, нехитрый скарб. Лошади, обезумев от запаха гари, ржали и бились в стойлах. Коровы мычали, задыхаясь в дыму.

Крики ужаса и боли смешались с ревом огня. Вот с горящей крыши, как живой факел, падает человек, пытаясь сбить с себя пламя. Вот женщина, выбежавшая из дома, понимает, что внутри остался ее ребенок, и с душераздирающим воплем бросается обратно, в ревущее пламя, чтобы уже не вернуться. Узкие улочки превратились в смертельные ловушки. Деревянные дома, раскаленные жаром, обрушивались, погребая под собой людей и перегораживая пути к спасению.

Воздух стал густым, горячим и невыносимым. Он был полон черного, едкого дыма, искр, пепла и запаха горелой плоти – и человеческой, и животной. Люди задыхались, падали, их затаптывала обезумевшая толпа, бегущая в никуда.

Началась давка. Все ринулись к воротам, к реке, к любому месту, где можно было спастись от огня. Но бежать было некуда. Город, их крепость, их убежище, превратился в гигантский, ревущий погребальный костер.

И в этом огненном хаосе, в этой агонии города, никто, абсолютно никто не смотрел на стены.

Немногие дозорные, что остались на вышках, с ужасом и растерянностью взирали не на поле перед городом, а на море огня, бушующее у них под ногами. Они видели, как горят их собственные дома, и не знали, что делать – бить тревогу, которая и так уже выла голосами тысяч людей, или бежать спасать свои семьи.

Их нерешительность стоила им жизни.

Словно черные тени, рожденные из ночного леса, воины Ольги уже приставляли к стенам лестницы. Они взбирались наверх тихо и быстро. Парализованных ужасом дозорных убивали беззвучно, одним ударом ножа в спину или в горло. Их тела бесшумно сбрасывали вниз, в сухой ров.

Стена была взята. Практически без боя.

Внизу, в лагере киевлян, Яромир смотрел на то, как его идея воплощается в жизнь. Он видел, как вдалеке разгорается гигантский костер. Он слышал доносившийся даже сюда, за несколько верст, нечеловеческий вой гибнущего города. Он чувствовал запах гари и смерти, который принес ветер. В нем не было ни триумфа, ни радости. Лишь холодная, звенящая пустота. Он открыл врата ада. И теперь его армии предстояло войти внутрь.

Над пылающим Искоростенем кружили обезумевшие птицы, те, что успели вырваться из огненных ловушек. Их крики смешивались с криками людей, создавая жуткую симфонию Армагеддона. План Яромира, рожденный из образа одной маленькой птички, сработал с дьявольской, ужасающей эффективностью.

Глава 20: Багровая Река

Тьма, скрывавшая войско Ольги, стала их лучшим союзником. Пока Искоростень выл и корчился в огне, сотни темных фигур бесшумно скользнули по осадным лестницам, переваливая через частокол. Они двигались с отточенной, смертоносной эффективностью, как стая волков, ворвавшаяся в овчарню.

Дружинники и варяги, составлявшие авангард, работали быстро и безжалостно. Они не кричали. Звук их шагов тонул в общем реве пылающего города. Немногих дозорных, что еще оставались на постах, убивали, прежде чем те успевали осознать, что угроза пришла не изнутри, а снаружи. Короткий всхлип, бульканье крови – и тело уже летело вниз.

Основной целью были ворота. Группа самых опытных воинов во главе с Ратмиром промчалась по верху стены, сметая редкое сопротивление, и спустилась к запорному механизму. Огромный дубовый засов, рассчитанный на удары тарана, был поднят. Тяжелые, окованные железом створки ворот со скрипом, который никто не услышал в общем грохоте, отворились. Путь был открыт.

И армия хлынула внутрь.

Это был не слаженный воинский строй. Это был поток. Неудержимая лавина из стали, кожи и ярости, ворвавшаяся в агонизирующий город. Приказ Ольги, разнесенный по рядам, был прост: «Знать – живьем, если возможно. Вооруженных – убивать на месте. Остальных не трогать, если не сопротивляются». Но в хаосе горящих улиц, в дыму, что ел глаза, в безумии битвы, эти приказы быстро размылись, оставив лишь одно простое правило: убивай или будь убит.

Улицы Искоростеня превратились в скотобойню. Древляне, ошарашенные пожаром, выскакивали из домов прямо в объятия смерти. Мужчина с ведром в руке, пытавшийся спасти свой дом, падал с раскроенным черепом. Группа воинов, пытавшаяся наскоро организовать оборону в переулке, была смята и растоптана стеной щитов варягов.

Яромир бился в общем строю, в первых рядах ополченцев. Он больше не думал, не чувствовал. Его телом двигали инстинкты, вбитые муштрой, и холодная, пустая ярость. Его тяжелый отцовский топор в руках стал частью его самого. Он двигался методично и страшно. Удар. Хруст костей и влажный звук разрубаемой плоти. Шаг. Еще удар. Он не смотрел в лица тех, кого убивал. Они были не людьми. Они были препятствиями, которые нужно было убрать.

Рядом с ним Бьорн, варяг, ревел от восторга, работая своей огромной секирой. Каждый его удар отсекал конечности, проламывал грудные клетки. Он был похож на мясника на бойне, упивающегося своей работой.

Кровь текла рекой. Она заливала сапоги, делая землю под ногами скользкой и вязкой. Смешиваясь с грязью, пеплом и сажей, она образовывала густые, темно-бурые ручьи. Эти багровые реки текли по улицам, собирались в лужи и шипели, испаряясь на раскаленных углях, что падали с горящих крыш. Воздух наполнился тошнотворным запахом горящей крови.

Бойня достигла своего пика на центральной площади. Здесь, у терема князя Мала, собрались его лучшие дружинники – отчаянные, понимающие, что пощады им не будет. Они встали насмерть, и битва превратилась в жестокую, тесную свалку. Мечи звенели о щиты, ломались копья, воины сцеплялись врукопашную, грызя друг другу глотки. Яромир оказался в самом центре этого ада. Он потерял из виду своих земляков. Его топор застрял в щите древлянина, и тот ударил его рукоятью меча в лицо. Яромир пошатнулся, сплюнул кровь вместе с выбитым зубом. В глазах потемнело от ярости. Он бросил бесполезный топор, выхватил нож и бросился на врага. Они покатились по земле, скользя в луже крови. Яромир, оказавшись сверху, бил снова и снова, пока древлянин под ним не перестал дергаться.

Он встал, шатаясь, весь с ног до головы покрытый чужой кровью. Вокруг него битва постепенно затихала. Сопротивление было сломлено. Город был взят.

Улицы были завалены трупами. Изуродованные, разрубленные, обгоревшие тела лежали в неестественных позах. Женщины и старики, попавшие под горячую руку в суматохе боя, лежали рядом с воинами. Где-то в темноте плакал ребенок. На фоне пылающих руин, в багровом свете догорающего города, воины Ольги, уставшие, грязные и окровавленные, были похожи не на победоносную армию, а на демонов, вырвавшихся из преисподней, чтобы устроить свой кровавый пир.

Битва за Искоростень была окончена. Начиналась расправа.

Глава 21: Женщины Победителей

Когда последний очаг сопротивления был подавлен, и над разоренным городом разнесся торжествующий рев победителей, начался второй акт трагедии Искоростеня. Город был отдан на разграбление. Но Ольга жаждала не только золота и мехов. Ей нужно было унижение врага, тотальное и окончательное.

Часть приказа – «простых людей не трогать» – еще как-то соблюдалась. Перепуганных горожан сгоняли на площадь, ставя под охрану. Но вот вторая часть приказа – «знать взять живьем» – исполнялась с особым, жестоким усердием.

Отряды воинов прочесывали богатые, еще не до конца сгоревшие терема. Они выламывали дубовые двери, врывались в покои, где прятались семьи древлянских бояр и старейшин. Мужчин, пытавшихся защитить свои семьи, убивали на месте. А женщин… женщин ждала иная участь.

Это был приз победителям, неофициальная, но всеми признанная часть добычи. Жен знатных родов – красивых, ухоженных, одетых в шелка и меха – выволакивали из их домов на потеху пьяной от крови и победы солдатне. Их крики, полные ужаса и отчаяния, тонули в общем гуле. Их мольбы оставались без ответа. Для воинов, прошедших через ад битвы, эти женщины были не людьми. Они были вещами, трофеями, символом их победы над заносчивыми древлянскими мужьями.

Процесс распределения добычи был прост и первобытен. Командиры, воеводы и сама Ольга забирали себе самых знатных и красивых – жен и дочерей князя Мала, старейшин. Остальных просто отдавали на растерзание простым воинам.

Яромир, оглушенный и опустошенный после битвы, брел по заваленной трупами улице. Он пытался найти свой десяток, своих земляков. И он увидел это.

Бьорн, тот самый варяг, с которым он делил кров, стоял, хохоча, посреди улицы. Его рыжая борода была вся в крови и саже. В одной руке он держал бутыль с вином, отобранную в разграбленном погребе. Другой рукой он, как мешок, тащил за волосы молодую женщину. На ней были остатки дорогого, расшитого жемчугом платья, теперь разорванного и перепачканного. Она рыдала, упиралась ногами в землю, царапала его руку, но ее силы были ничтожны по сравнению с его мощью.

– Эй, лесовик! – проревел Бьорн, заметив Яромира. – Полюбуйся! Какая кобылка! Горячая, древлянская! Пойдем, поразвлечемся! На всех хватит!

Несколько других варягов, таких же пьяных и озверевших, подхватили его хохот. Они уже тащили еще двух женщин. Одна, постарше, кричала проклятия, вторая, совсем юная девушка, молча плакала, ее взгляд был пуст и обращен внутрь себя.

Варяги, не стесняясь, поволокли свою добычу в ближайший темный переулок. Оттуда почти сразу послышались новые, еще более отчаянные крики, звуки борьбы, треск рвущейся ткани, а затем – тяжелое, животное сопение и тихие, сдавленные рыдания.

Яромира затошнило. Его желудок, который спокойно вынес вид раскроенных черепов и вывалившихся внутренностей, не выдержал этого. К запаху крови, пота и гари примешался еще один – острый, мускусный запах женского страха. Этот запах был хуже любого другого.

Он отвернулся, прислонившись к обугленной стене. Он хотел вмешаться. Хотел крикнуть Бьорну, чтобы тот отпустил ее. Но что он мог сделать? Он один против десятка пьяных, вооруженных наемников. Они бы просто убили его, посмеявшись, и продолжили свое грязное дело.

И он понимал, что это было позволено. Это была воля Ольги, воля воевод. Таков был закон войны, жестокий и непреложный. Победитель получает все. Землю, золото, женщин побежденного врага. Это было унижение, которое было страшнее смерти. Сначала они убили мужчин, а теперь брали их женщин, символически уничтожая весь их род.

По всему горящему городу происходило то же самое. В каждом темном углу, в каждом уцелевшем доме, в каждом подвале разворачивались сцены насилия. Воины, которые еще час назад были героями, защитниками своей земли, превратились в зверей, движимых самыми низменными инстинктами – похотью и жаждой власти.

Яромир стоял, слушая крики и смех, и чувствовал, как в его душе что-то умирает. Слава, о которой он мечтал, оказалась грязной, липкой и пахнущей страхом. Он хотел быть героем, о котором слагают песни. Но в песнях никогда не рассказывали об этой стороне победы. Они воспевали доблесть и отвагу, но молчали о том, что происходит в темных переулках после битвы.

Он крепко сжал кулаки, вонзая ногти в ладони. Он ничего не мог сделать. Он был лишь винтиком в этой огромной, кровавой машине. Но в тот момент он дал себе клятву. Он никогда, никогда не станет таким, как они. Он будет убивать врагов на поле боя, но он никогда не прикоснется к беззащитным. Пусть это и было глупо. Пусть это и противоречило законам войны. Но это была та последняя черта, за которую он не был готов переступить, чтобы не потерять остатки самого себя.