Время княгини Ольги. История Витебска

Alex Coder

Время княгини Ольги. История Витебска

Глава 1: Тело Князя

Осень того года пришла в Киев промозглой и серой, словно сама природа надела траур еще до того, как город узнал о своей беде. По разбитым, чавкающим грязью улочкам Подола уже несколько дней ползли тревожные слухи, тихие, как змеи в сухой траве. Говорили, что князь Игорь, ушедший в земли древлян за данью, слишком уж зажадничал. Что древляне, народ упрямый и дикий, стерпеть этого не смогли. Но то, что привезли сегодня на рассвете, превзошло самые страшные из этих шепотков.

Воз появился из утреннего тумана, что цеплялся за берега Днепра, медленно и неотвратимо, как сама смерть. Не княжеская богато украшенная повозка, а простая крестьянская телега, запряженная одной измученной клячей. За ней, понурив головы, шли несколько дружинников из малого княжеского отряда, те, кому посчастливилось уцелеть. Их лица были темнее грозовых туч, а в глазах стоял тот пустой, выжженный ужас, что не смыть ни медом, ни временем.

Телега остановилась посреди двора перед княжеским теремом. Город замер. Умолкли крики торговок, прекратился стук молотков в мастерских. Даже собаки, чуя ледяной запах беды, поджали хвосты и забились под заборы. Люди высыпали из домов, сбиваясь в молчаливую, напуганную толпу. Женщины прижимали к себе детей, мужчины сжимали рукояти ножей и топоров, что носили за поясом, но никто не знал, на кого направить свой гнев.

На телеге лежал длинный, бесформенный сверток, укрытый грубой, пропитанной темными пятнами рогожей. Воздух вокруг нее был тяжелым, с тошнотворным, сладковатым запахом старой крови и начавшегося тления, который не мог разогнать даже холодный осенний ветер.

Двое старших дружинников, с лицами, превратившимися в каменные маски, подошли и одним движением сдернули покрывало.

Толпа ахнула, как один человек. Мгновение стояла звенящая тишина, а затем ее прорвали первые сдавленные женские рыдания и ругань мужчин. Даже закаленные в десятках битв гридни, видевшие расчлененные тела и выпотрошенные животы, невольно отшатнулись, бледнея под густыми бородами. Один молодой воин, не сдержавшись, отвернулся и его стошнило прямо на сапоги.

Это было не тело. Это был кровавый узел из плоти, раздробленных костей и обрывков одежды, переплетенный с кусками березовой коры и листьями. То, что осталось от Великого Князя, было почти разорвано надвое от паха до груди. Древляне привязали его к верхушкам двух молодых, гибких берез, согнули их до земли, а затем отпустили. Сила деревьев, рвущихся к небу, разорвала живого человека. Конечности были вывернуты под немыслимыми углами, словно у сломанной куклы. Ребра торчали из разорванной грудной клетки, как частокол. От лица почти ничего не осталось – лишь месиво, в котором с трудом угадывались клочья знакомой рыжеватой бороды. Разорванные мышцы на том, что было торсом, изогнулись, создавая жуткое подобие чудовищной, застывшей улыбки. Это была не просто смерть. Это было унижение. Осквернение. Демонстрация презрения, вызов всему Киеву.

В этот момент на высокое крыльцо терема вышла княгиня Ольга.

Все разговоры и плач мгновенно стихли. Тысяча глаз устремилась на нее. Она была одета просто, без княжеских регалий, но держалась так прямо, словно ее спину поддерживал невидимый железный стержень. Ее лицо было абсолютно лишено выражения. Ни слезинки, ни дрогнувшей губы, ни единой складки боли. Белая мраморная маска, на которой глаза – холодные, прозрачные, цвета зимнего неба – казались двумя осколками льда.

Она не смотрела на толпу. Ее взгляд был прикован к тому, что лежало на телеге. Она не отводила глаз, вбирая в себя каждую чудовищную деталь, каждую каплю запекшейся крови, каждый обрывок плоти. Казалось, она не просто смотрела – она запоминала. Записывала на скрижалях своей души этот долг, который теперь нужно было вернуть. Скорбь в ней умерла, не успев родиться. Ее место мгновенно заняло нечто иное – холодное, спокойное и бесконечное, как полярная ночь. Ненависть. Чистая, дистиллированная, не замутненная ни жалостью, ни гневом. Это была ненависть не женщины, потерявшей мужа, но властительницы, чью собственность осквернили.

Она простояла так целую вечность, пока в полной тишине можно было услышать лишь хлопанье стяга на ветру. Затем она сделала один-единственный, короткий и резкий кивок. Это был приказ.

Дружинники, поняв ее без слов, вновь накрыли тело рогожей, подняли носилки и молча унесли их вглубь терема. Ольга, не сказав ни слова, не удостоив толпу даже взглядом, развернулась и исчезла за тяжелой дубовой дверью. Щелкнувший засов прозвучал как приговор.

Ночь опустилась на потрясенный Киев. В окнах гасли огни. Но в одном окне княжеского терема, в покоях Ольги, до самого рассвета горел одинокий светильник. Она не плакала. Она не молилась старым богам. Она сидела над картой древлянских земель, и в ее ледяных глазах отражалось пламя свечи, превращаясь в два крошечных погребальных костра.

Ольга не скорбела. Она планировала. Скорбь – удел слабых. Сильные мстят.

Глава 2: Лесной Пожар

За сотни верст от киевской скорби и дворцовых интриг, в первобытном сердце леса, жизнь текла по своим, древним законам. Здесь не было князей и данников, были лишь охотник и добыча. Яромир, привалившись коленом к теплому боку только что убитого кабана-сеголетка, был полновластным хозяином этого мира.

Его движения были отточены тысячами повторений, слитны и экономичны, как у хищного зверя. Короткий, широкий нож в его руке казался продолжением воли. Всхр-р-рып! Лезвие легко прошло сквозь жесткую щетину и толстую кожу, вспарывая брюхо от паха до грудины. В ноздри ударил густой, парной запах свежей крови и дичи. Яромир сноровисто запустил руки в теплую полость, его пальцы, привычные к этому ремеслу, нащупали и вырвали дымящиеся, пульсирующие потроха, отбрасывая их в сторону на радость лесным падальщикам.

Кровь, густая и липкая, покрывала его руки до самых локтей, засыхая на прохладном осеннем воздухе. Он работал быстро, зная, что запах свежего мяса может привлечь незваных гостей – волка или, что хуже, медведя-шатуна. Отделяя шкуру, он вдыхал привычную симфонию запахов леса: острую свежесть сосновой смолы, горьковатый дух влажного мха, сладковатый аромат гниющей листвы и тяжелый, мускусный запах убитого зверя.

Но сегодня в эту гармонию грубо вклинился новый, чуждый звук и тревожный запах. Тихий, но нарастающий треск, словно кто-то гигантский ломал вдали сухие ветки. И едкая, щекочущая горло гарь.

Яромир поднял голову, принюхиваясь. Ветер, тянувший с востока, принес дым. Пожар. Не редкое явление осенью, но этот был сильным. Небо на востоке, там, где оно проглядывало сквозь густые кроны, из голубого превратилось в грязно-желтое, подсвеченное снизу зловещим оранжевым заревом. Треск усилился, превратившись в постоянный гул, в котором угадывался рев огня и стон падающих деревьев.

Оставив недосвежеванную тушу, Яромир схватил свой большой тисовый лук и быстро взобрался на старую, корявую сосну, цепляясь за шершавую кору. С высоты ему открылась картина, от которой внутри все похолодело. Лес горел. Не просто тлел подлесок – пылали сами вековые сосны, превращаясь в гигантские, ревущие факелы. Огненная стена двигалась не быстро, но неотвратимо, пожирая все на своем пути, оставляя за собой лишь черный, дымящийся скелет того, что было живым лесом.

И тут, в этом хаосе огня, дыма и пепла, он увидел нечто странное. Маленькую, размером с жаворонка, серую птицу. Она металась в панике, запертая между стеной огня и еще нетронутым лесом. И с ней было что-то не так. Её длинные хвостовые перья… горели. Видимо, искра попала на них, когда она пыталась вырваться из огненного плена. Хвост превратился в крошечный, развеваемый ветром факел.

Птица, обезумев от боли и страха, опустилась на сухую ветку старого дуба, который стоял чуть поодаль от основного пожара. Секунду она сидела, отчаянно чирикая, и в том месте, где ее огненный хвост коснулся сухого дерева, вспыхнул маленький огонек. Он побежал по ветке, разрастаясь, словно хищный зверек. Птица, испугавшись нового пламени, которое сама же и разожгла, сорвалась и полетела дальше вглубь леса, унося свой смертоносный огонь.

Яромир замер, пораженный этим зрелищем. Маленькое, невинное создание, само того не ведая, стало живым разносчиком бедствия, послом огненной смерти. В этом была какая-то злая, извращенная ирония судьбы. Этот образ – крошечная горящая птица, несущая тотальное разрушение – был одновременно ужасен и до странности красив. Он врезался в его память с силой удара молнии.

Но времени на размышления не было. Эта огненная вестница могла поджечь весь лес до самой реки, отрезав ему и всем зверям путь к спасению. Инстинкт охотника и защитника своего дома взял верх. Он спрыгнул с дерева, выхватил из колчана стрелу с широким листовидным наконечником. Не целясь, а просто ведя цель, как он привык делать на охоте, он натянул тетиву. Лук гулко пел, стрела с сухим, злым свистом сорвалась с пальцев, на мгновение став серебряной чертой в дымном воздухе.

Она настигла птицу в полете. Крошечное тельце дернулось, и огненный комочек камнем рухнул в вереск, тут же погаснув.

Яромир опустил лук. Он не чувствовал ни радости от точного выстрела, ни жалости к убитому созданию. Лишь холодное понимание того, что он только что сделал то, что должен был. Он убил предзнаменование. Но его образ, его суть – невинность, несущая смерть – теперь навсегда останется с ним. Пожар продолжал реветь, но самая страшная его часть для Яромира уже была окончена. Он не знал тогда, что этот день и эта огненная птица станут точкой отсчета его новой жизни.

Глава 3: Глас из Киева

К тому времени, как Яромир, взвалив на плечи разделанную кабанью тушу, вышел к околице своей деревни, дым от лесного пожара уже почти рассеялся, оставив в воздухе лишь горьковатый привкус и смутную тревогу. Деревня встретила его непривычным оживлением. Обычно в это время дня мужики были в поле или в лесу, а бабы занимались хозяйством. Сегодня же казалось, что все, от седобородых старцев до босоногих мальчишек, сбились в плотную толпу на небольшой центральной площади перед домом старосты.

Сердце Яромира екнуло. Он ускорил шаг, инстинктивно предчувствуя, что пожар в лесу был не единственной бедой этого дня.

В центре толпы, взобравшись на старый пень, стоял чужак. Не торговец и не бродячий скоморох. Это был гонец из самого Киева, это было видно сразу. На нем был запыленный дорожный плащ, под которым угадывалась добротная кожаная броня, а у бедра висел короткий меч – признак власти и службы. Его конь, весь в мыле, стоял рядом, жадно выщипывая пучки жухлой травы. Лицо гонца было обветренным и усталым, но голос, хоть и охрипший от долгой дороги и постоянных криков, звенел металлом, и каждое слово падало в наступившей тишине, как камень в воду.

Яромир протиснулся сквозь толпу как раз в тот момент, когда гонец, развернув небольшой свиток пергамента, зачитывал указ.

– …по воле княгини Ольги, правительницы земли Русской и регентши при малолетнем княжиче Святославе! – гремел он. – Да будет ведомо всем свободным людям, мужам и отрокам! Князь наш, Игорь Рюрикович, по-зверски убит в землях древлянских! Предательством и коварством лишен живота своего!

По толпе прошел глухой, потрясенный ропот. Женщины ахнули, прикрывая рты ладонями. Мужики хмурились, сжимая кулаки. Убить князя! Не в честном бою, а… так. Это было немыслимо. Это нарушало все законы богов и людей. Это было как вырвать сердце из живого тела.

– Племя волчье, древлянское, – продолжал гонец, и его голос налился яростью, – посмело поднять руку на помазанника богов! Княгиня наша, Ольга, скорбит великой скорбью, но не слезами мстят за пролитую кровь, а железом!

Он сделал паузу, обводя толпу горящим взглядом.

– Княгиня созывает рать! Всех, кто может держать в руках меч или топор! Всех, чье сердце не заплыло жиром и не зачерствело от страха! Мы идем на запад, в Искоростень, чтобы смыть позор кровью! Чтобы отплатить за каждую рану на теле нашего князя сотней древлянских голов!

Снова гул прошел по толпе, но теперь в нем звучали иные ноты. Страх. Неуверенность. Идти на древлян? Это не на печенегов ходить. Древляне – лесной народ, злой и умелый в бою, свою землю они знали, как свои пять пальцев. Идти в их леса – все равно что лезть в пасть к волку.

Гонец, почувствовав эти сомнения, заговорил громче, переходя от угроз к обещаниям.

– Тем, кто ответит на зов княгини, обещана великая награда! Каждому воину – доля от добычи! Тем, кто проявит себя, – серебро из княжеской казны! Героям – земля и почет! А павшим в бою – вечная слава, что будет воспета в песнях гусляров, пока стоит Русская земля!

Он замолчал, свернул свиток и вонзил его за пояс. Его работа была сделана. Он спрыгнул с пня и направился к дому старосты, чтобы получить свежего коня и хлеба в дорогу.

А толпа осталась. Мужики растерянно переглядывались, чесали затылки. Серебро… земля… это, конечно, хорошо. Но и своя голова, что на плечах, тоже не лишняя. У многих семьи, дети. Кто-то боялся, кто-то сомневался, кто-то считал, что княжеские разборки их, простых смердов, не касаются.

И только Яромир стоял не двигаясь, глядя вслед гонцу, но видя не его. В его ушах слова «серебро» и «земля» прозвучали глухо, не оставив следа. Но одно слово ударило в него, как молния, разожгло в груди огонь, подобный тому, что он видел сегодня в лесу.

Слава.

Это было то, чего он жаждал, сам того до конца не осознавая. Он был лучшим охотником в округе, его уважали, но его мир был слишком тесен. Лес, деревня, снова лес. Однообразный круг дней, похожих друг на друга. А там, за околицей, был другой мир. Мир больших городов, могучих князей, славных битв и подвигов, о которых слагают песни. Он хотел стать частью этого мира. Не прожить всю жизнь, гоняя кабанов, а вписать свое имя во что-то большее. Почувствовать вкус настоящей битвы, увидеть далекие земли, встать в один ряд с героями. Это был его шанс. Возможно, единственный.

Страха он не чувствовал. Он убивал зверей, которые были сильнее и злее многих людей. Он знал, что сможет постоять за себя.

В глазах односельчан был страх. В глазах Яромира горело пламя. Он не просто хотел пойти. Он знал, что он пойдет. Сегодняшний день, начавшийся с пожара и предзнаменования, заканчивался зовом судьбы. И он был готов на него ответить.

Глава 4: Поцелуй и Прощание

Яромир не стал долго раздумывать. Решение, созревшее в нем мгновенно, не требовало ни одобрения, ни совета. Он занес добычу в сени своего небольшого, но крепко срубленного дома, быстро собрал в походный мешок краюху хлеба, кусок вяленого мяса, брусок для правки ножа и запасную тетиву для лука. Его старый боевой топор, доставшийся от отца, он привычно заткнул за пояс. Он был готов.

Когда он вышел на улицу, уже опускались ранние осенние сумерки. Воздух стал холодным и влажным. У калитки его ждала тень. Он узнал ее сразу, по осанке, по тому, как нерешительно она переминалась с ноги на ногу. Дарья, дочь кузнеца.

Она была не похожа на других деревенских девок. Не кисейная барышня, что боится сломать ноготь. Дочь кузнеца, она с детства помогала отцу, поднося тяжелые заготовки и работая с мехами. Ее руки были сильными, ладони – твердыми от мозолей, но в них была своя, особая красота – красота силы и умения. Темные, как вороново крыло, волосы были туго заплетены в толстую косу, что лежала на плече, а глаза… ее глаза были глубокими, как лесные озера, и в их темной воде сейчас плескались тревога и страх.

Она знала Яромира всю жизнь. Они вместе росли, бегали детьми по лесу, играли в прятки среди вековых дубов. Она всегда смотрела на него не так, как другие. С восхищением, когда он приносил с охоты свою первую крупную добычу. С нежностью, когда он, неловко улыбаясь, дарил ей вырезанную из дерева фигурку совы. Она тайно любила его той первой, всепоглощающей любовью, что не требует слов и признаний, но видна в каждом взгляде, в каждом случайном прикосновении. И она лучше других знала его упрямую, вольную натуру.

Услышав от мужиков, что Яромир откликнулся на зов, она не выдержала. Она выскользнула из отцовского дома и прибежала сюда, чтобы встать на его пути.

– Не ходи, Яр, – ее голос был тихим, сдавленным, словно она боялась, что ее кто-то услышит. Она шагнула к нему и в отчаянии вцепилась в его руку чуть выше локтя. Ее пальцы, сильные и горячие от кузнечного жара, сомкнулись на его мышцах, как железный обруч. – Прошу тебя, не ходи.

Ее прикосновение было непривычно властным, почти требовательным. Яромир остановился.

– Почему? – спросил он просто.

– Это не война, это бойня, – зашептала она, приблизив свое лицо к его. Он чувствовал ее горячее, сбившееся дыхание. – Ты не знаешь Ольгу. Говорят, она после смерти Игоря стала как каменная. В ней нет жалости, только лед и ярость. Она утопит древлянскую землю в крови. Она положит тысячи своих, и наших тоже, лишь бы утолить свою месть. Ты же погибнешь там! За просто так, за ее гнев!

Ее слова были правдивы, и Яромир это понимал. Но они били мимо цели. Он искал не правого дела. Он искал судьбу.

– Я должен, – твердо ответил он, чувствуя, как подрагивают ее пальцы на его руке. – Это мой шанс. Я не хочу всю жизнь оставаться здесь.

На мгновение в ее глазах мелькнула обида. "Здесь" – это был ее дом. Ее мир. Мир, в котором она хотела видеть и его.

– Твой шанс умереть? – в ее голосе прорвались слезы, которых она так старалась не показать. Ее глаза заблестели во тьме. – А как же… мы? Как же я? Останься, Яр. Останься со мной. Я…

Она осеклась, не договорив самого главного. Она хотела крикнуть, что любит его, что будет ему верной женой, что родит ему сильных сыновей. Но гордость и страх быть отвергнутой сковали ей язык.

Яромир почувствовал эту недосказанность. Ему стало неловко и немного жаль ее. Но ее отчаяние лишь укрепляло его в собственном решении. Он мягко накрыл ее руку своей.

– Отпусти, Дарья.

Это прозвучало как приговор. Он произнес это мягко, но в его голосе была непреклонная сталь, которую она знала слишком хорошо. Она смотрела в его глаза, пытаясь найти в них хоть тень сомнения, хоть искорку, за которую можно было бы уцепиться. Но их не было. Он уже был не здесь. Он был там, на дороге в Киев, в пылу грядущей битвы.

Медленно, словно нехотя, она разжала пальцы. В ее взгляде на одно мгновение отчаяние смешалось с яростной решимостью. Если она не может удержать его, то хотя бы оставит на нем свой след, свою метку.

Она сделала быстрый шаг вперед, почти врезавшись в него. Встав на цыпочки, она обхватила его лицо своими ладонями, и ее губы – горячие, влажные и соленые от невыплаканных слез – накрыли его щеку. Это был не нежный поцелуй. Это был порыв, отчаянный и жадный, словно она пыталась впечатать в него всю свою любовь, всю свою боль и все свое прощание.

Это длилось всего мгновение.

И тут же она отпрянула, развернулась и, пряча лицо в ладонях, чтобы он не видел ее слез, бросилась бежать прочь, в темноту. Ее силуэт растворился в сумерках, и лишь топот босых ног по застывающей земле выдавал ее бегство.

Яромир остался стоять один в наступившей тишине. На его щеке, там, где коснулись ее губы, горел огненный, влажный след. Он провел по нему рукой, но жар не унимался. Он еще долго стоял так, вдыхая холодный воздух и чувствуя на коже призрак ее поцелуя – первого и, возможно, последнего. А потом решительно шагнул за калитку, на дорогу, ведущую в Киев. На дорогу, ведущую к славе.

Глава 5: Дорога в Сердце Зверя

С первым лучом солнца, пробившимся сквозь рваные серые облака, дорога на Киев ожила. Она превратилась в ручей, который медленно, но неуклонно вливался в большую реку, текущую к сердцу Русской земли. Со всех окрестных деревень и погостов, из затерянных в лесах хуторов и рыбацких становищ к главному тракту стекались люди. Это была армия, которая еще не стала армией, – разношерстная, разрозненная толпа, объединенная лишь одним – зовом княгини.

Яромир шел вместе с тремя мужиками из своей деревни. Старый Михей, который помнил еще походы отца Игоря и шел, потому что «так надо, раз князь велел». Молодой, безусый Олег, которого прельстило обещание серебра – он мечтал выкупить клочок земли и жениться на первой красавице соседнего села. И хмурый, молчаливый Всеволод, которому дома просто нечего было терять.

Они были разными, но дорога их уравняла. Они шагали по раскисшей от осенних дождей земле, и грязь чавкала под их сапогами и лаптями, словно пытаясь удержать, не пустить дальше. Воздух был пропитан запахами сырой земли, конского пота и дыма от редких костров.

По пути к ним присоединялись все новые и новые группы. Охотники в потертых кожаных штанах, с луками за спиной, такие же, как Яромир. Крестьяне, сменившие косы на насаженные на длинные древки топоры. Были и бывалые воины, наемники-бродяги, которых слух о войне и богатой добыче нашел в какой-нибудь корчме. Они держались особняком, их глаза были холодны и пусты, а на лицах и руках виднелись шрамы – безмолвные свидетельства прошлых битв.

Вечерами, когда они останавливались на ночлег, разбивая небольшие лагеря у дороги, начиналось самое важное – обмен слухами. У костров, в свете пляшущего пламени, что выхватывало из темноты обветренные, бородатые лица, рождались и передавались из уст в уста истории, от которых кровь стыла в жилах.

Один торговец, чудом вырвавшийся из древлянских земель, рассказывал, понизив голос до зловещего шепота, о том, как древляне расправились с княжескими сборщиками дани, что пришли раньше Игоря. Говорил, что их не просто убили, а похоронили заживо вместе с их же добром, смеясь и говоря: "Вы жаждали богатств, так напейтесь ими вдоволь под землей!".

Другой, бывалый дружинник, вспоминал прежние стычки с древлянами. «Это не печенеги в чистом поле, – хрипел он, сплевывая в огонь. – Древлянин в лесу – не человек, а леший. Он появится из-за дерева, вонзит копье в спину и снова исчезнет. Вы и крикнуть не успеете. Их стрелы летят ниоткуда и бьют без промаха».

Но больше всего говорили об Ольге. Истории о ней были полны суеверного страха. Говорили, что с тех пор, как ей привезли тело мужа, она не ест, не спит и ни с кем не говорит, только сидит в своих покоях и смотрит в одну точку. И взгляд у нее стал таким, что даже старый воевода Свенельд боится смотреть ей в глаза.

«Она ведьма, – шептал кто-то, опасливо оглядываясь. – Она варяжской крови, а они все с колдунами якшаются. Она напустит на древлян мор, заговорит их стрелы, превратит их реки в кровь».

Эти рассказы рождали страх. Яромир видел, как бледнели лица его спутников, как молодой Олег начинал креститься, поминая всех богов, каких знал. Но в нем самом эти истории вызывали иное чувство. Тревожное, но пьянящее возбуждение. Он шел не просто на войну. Он шел в самое сердце зверя, в мир, полный жестокости, магии и древней ярости. Он был охотником, и он чувствовал, что это будет самая большая и самая опасная охота в его жизни.

Они делились друг с другом последней краюхой хлеба и кружкой кислого кваса. Вместе вытаскивали из грязи застрявшую телегу с припасами, вместе отгоняли от лагеря волчью стаю. В этих общих тяготах рождалось хрупкое чувство братства. Они еще не были воинами одной армии, но уже перестали быть чужаками. Они были людьми, идущими по одной дороге, навстречу общей, пока еще неизвестной, судьбе.

С каждым шагом Киев становился все ближе. Уже чувствовалось его дыхание. По дороге стало проезжать больше телег, появились княжеские разъезды, что следили за порядком. Воздух наполнился гулом, который еще не был слышен, но уже ощущался всем телом, как низкий рокот далекого землетрясения. Это гудел Киев – растревоженный улей, готовящийся выпустить свое смертоносное жало. Они подходили к самому сердцу зверя. И зверь этот был голоден до мести.

Глава 6: Кузницы Войны

За день пути до Киева гул, что раньше лишь ощущался, стал явственно слышен. Это был низкий, непрекращающийся рокот, будто где-то в недрах земли билось огромное железное сердце. Когда же они, наконец, поднялись на холм, с которого открылся вид на город, Яромиру перехватило дыхание.

Киев не стоял. Он ревел, дымил и трясся в лихорадке войны. Над сотнями крыш на Подоле и над княжеским детинцем на Горе поднимались черные и серые столбы дыма. Но это был не дым пожаров. Это был рабочий, жирный дым десятков кузниц, работавших на пределе. С холма казалось, будто гигантский зверь лежит в излучине Днепра, изрыгая в небо черное дыхание и готовясь к прыжку.

Спустившись к городским воротам, они окунулись в хаос. Улицы, обычно широкие и оживленные, были забиты людьми, телегами и скотом. Воздух стал густым, тяжелым, его можно было почти жевать. В нем смешались резкий, металлический запах раскаленного железа и пережженного угля, кислый смрад пота тысяч немытых тел, острый дух конского навоза и мочи, аромат печеного хлеба из полевых печей и запах дегтя, которым смазывали оси телег и пропитывали кожаные доспехи.