Летний сад

Татьяна вытерла глаза:

– А ты не думаешь переехать из этой квартиры?

– Переехать? Ты шутишь? Где еще я найду в Нью-Йорке такую, с тремя спальнями? Ты просто не представляешь, что стало с ценами на жилье после войны. И хватит менять тему, говори, в чем дело?

– Нет, правда, все хорошо. Я просто…

У ее ног топтался Энтони. Татьяна высморкалась, стараясь успокоиться. Она не могла говорить об Александре перед его сыном.

– Знаешь, кто здесь тебя искал? Твой старый друг Сэм.

– Что?!

Татьяна мгновенно перестала плакать. И насторожилась. Сэм Гулотта много лет был ее контактом в Министерстве иностранных дел, пока она старалась отыскать Александра. Сэм отлично знал, что Александра нашли; зачем бы ему звонить ей? У нее что-то оборвалось внутри.

– Да, ищет вас. Ищет Александра.

– Ох… – Татьяна попыталась придать тону беспечность. – Он сказал, зачем?

– Говорил что-то о том, что министерству необходимо связаться с Александром. Он настаивал, чтобы ты ему позвонила. Он каждый раз очень на этом настаивал.

– А… э-э-э… сколько раз он уже звонил?

– Ох, не знаю… в общем, каждый день.

– Каждый день? – Татьяна была ошеломлена и напугана.

– Да, точно. Каждый день. Настойчив каждый день. Для меня такая настойчивость – это уж слишком, Таня. Я ему твержу, что, как только что-то услышу от тебя, позвоню ему сама, но он мне не верит. Дать тебе его номер?

– У меня есть номер Сэма, – медленно произнесла Татьяна. – Я столько раз звонила по нему много лет подряд, что он давно отпечатался у меня в памяти.

Когда Александр только еще вернулся домой, они отправились в Вашингтон, чтобы поблагодарить Сэма за помощь в возвращении Александра. Сэм тогда упомянул что-то насчет обязательного доклада министерства, но сказал это спокойно и без спешки и добавил, что, поскольку сейчас лето, нужные люди отсутствуют. Когда они расстались с Сэмом у памятника Линкольну, он больше ничего об этом не сказал. Так почему теперь вдруг такая настойчивость? Имеет ли это какое-то отношение к изменению в отношениях двух недавних военных союзников, Соединенных Штатов и Советского Союза?

– Позвони Сэму, пожалуйста, чтобы он перестал звонить мне. Хотя… – Тон Викки изменился, понизился, став почти флиртующим. – Может, пусть лучше продолжает мне звонить? Он такая прелесть!

– Он вдовец тридцати семи лет от роду, с детьми, Викки, – напомнила ей Татьяна. – Ты не можешь его заполучить, не став заодно матерью.

– Ну, мне всегда хотелось иметь ребенка.

– У него их двое.

– Ой, перестань! Обещай, что позвонишь ему.

– Позвоню.

– Передашь нашему хулигану поцелуй от меня размером с Монтану?

– Да.

Когда Татьяна в поисках Александра поехала в Германию, именно Викки заботилась об Энтони. И очень привязалась к нему.

– Я не могу позвонить Сэму прямо сейчас. Мне нужно сначала поговорить об этом с Александром, когда он вернется домой вечером, так что сделай одолжение, если Сэм позвонит снова, просто скажи, что ты пока что со мной не говорила и не знаешь, где я. Ладно?

– Почему?

– Я просто… Мне нужно поговорить с Александром, а потом еще у нас не всегда есть работающий телефон. Я не хочу, чтобы Сэм паниковал, хорошо? Пожалуйста, ничего ему не говори.

– Таня, ты не слишком всем доверяешь, в этом твоя проблема. Это всегда было твоей проблемой. Ты всегда с подозрением относилась к людям.

– Нет. Я просто… сомневаюсь в их намерениях.

– Ну, Сэм ведь не сделает чего-то такого…

– Сэм служит в Министерстве иностранных дел, ведь так?

– И что?

– Он не может ручаться за каждого. Ты разве не читаешь газеты?

– Нет! – с гордостью заявила Викки.

– Министерство иностранных дел боится шпионажа со всех сторон. Я должна обсудить все с Александром, узнать, что он думает.

– Но это же Сэм! Он не стал бы помогать тебе найти Александра только для того, чтобы обвинить его в шпионаже!

– Повторяю, Сэм служит в Министерстве иностранных дел, разве не так?

Татьяна стала опасаться, что не сумеет объяснить это Викки. В 1920 году мать и отец Александра состояли в Коммунистической партии Соединенных Штатов. Гарольд Баррингтон слегка впутался в неприятности. И вдруг сын Гарольда возвращается в Америку именно тогда, когда начинает нарастать напряжение между двумя странами. Что, если этому сыну придется ответить за грехи отца?

– Надо бежать, – сказала Татьяна, посмотрев на Энтони и стиснув телефонную трубку. – Я вечером поговорю с Александром. Обещаешь, что ничего не скажешь Сэму?

– Только если ты пообещаешь приехать навестить меня, как только вы уедете из Мэна.

– Мы постараемся, Джельсомина, – сказала Татьяна и повесила трубку.

Я постараюсь однажды выполнить обещание…

Дрожа от волнения, она позвонила Эстер Баррингтон, тете Александра, сестре его отца, жившей в Массачусетсе. Татьяна как бы просто звонила по-родственному, но на деле желала выяснить, не интересовался ли кто-нибудь Александром. Не интересовался. Уже легче.

Вечером, когда они ужинали лобстерами, Энтони сообщил:

– Па, мама сегодня звонила Викки!

– Вот как? – Александр поднял взгляд от тарелки. Его взгляд изучающе уставился на ее лицо. – Что ж, отлично. И как там Викки?

– Викки в порядке. А вот мама плакала. Два раза.

– Энтони! – Татьяна опустила голову.

– Что? Ты плакала?

– Энтони, пожалуйста, можешь ты пойти спросить миссис Брюстер, хочет ли она поужинать сейчас, или мне оставить все для нее на плите?

Энтони исчез. Буквально ощущая молчание Александра, Татьяна встала и отошла к раковине, но, прежде чем она успела что-нибудь сказать в оправдание своих слез, мальчик уже вернулся.

– У миссис Брюстер кровь идет, – доложил он.

Они бросились наверх. Миссис Брюстер сказала им, что ее сын, недавно вернувшийся из тюрьмы, побил ее, требуя отдать ему деньги, что платил за жилье Александр. Татьяна попыталась стереть кровь полотенцем.

– Он со мной не живет. Он живет дальше по дороге, с друзьями.

Мог ли Александр помочь ей в этом? Поскольку он тоже побывал в тюрьме, то должен был понимать, как обстоят дела.

– Только я не вижу, чтобы ты колотил свою жену…

Мог ли Александр попросить ее сына больше ее не бить? Миссис хотела сохранить деньги за аренду.

– Он ведь просто истратит все на выпивку, как всегда, а потом впутается в неприятности. Не знаю, за что сидел ты, но он-то попал туда за нападение со смертельно опасным оружием. Пьяное нападение.

Александр ушел, чтобы посидеть в соседнем дворе с Ником, но поздно вечером сказал Татьяне, что собирается поговорить с сыном миссис Брюстер.

– Нет!

– Таня, мне и самому это не нравится, но каким уродом нужно быть, чтобы бить собственную мать? Я поговорю с ним.

– Нет!

– Нет?

– Нет. Тебя это слишком сильно задело.

– Не так, – медленно произнес Александр ей в спину. – Я просто пойду и поговорю с ним, только и всего, как мужчина с мужчиной. Скажу, что бить родную мать недопустимо.

Они шептались в темноте, сдвинув кровати, а Энтони тихонько похрапывал рядом с Татьяной.

– А он скажет: да пошел ты, мистер. Занимайся своими делами. И что?

– Хороший вопрос. Но возможно, он будет рассудителен.

– Ты так думаешь? Он бьет мать ради денег! – Вздохнув, Татьяна слегка вздрогнула между двумя своими мужчинами.

– Ну, мы не можем просто ничего не делать.

– Нет, можем. Давай не вмешиваться в чужие неприятности.

Нам и своих хватает. Она не знала, как заговорить о Сэме Гулотте; от холодного страха его имя застывало у нее в горле. Татьяна попыталась думать о чужих неприятностях. Ей не хотелось, чтобы Александр вообще приближался к сыну этой женщины. Но что делать?

– Ты прав, – сказала она наконец, откашлявшись. – Мы не можем просто ничего не делать. Но знаешь что? Мне кажется, это я должна пойти поговорить с ним. Я женщина. Я маленькая. Я буду говорить с ним вежливо, как со всеми. Он не будет груб со мной.

Она почувствовала, как Александр напрягся.

– Ты шутишь? Он бьет свою мать! Даже и не думай подходить к нему!

– Тише… Все будет в порядке.

Александр повернул ее лицом к себе.

– Я серьезно, – сказал он, и его взгляд был пристальным и немигающим. – Даже шага не делай в его сторону! Ни единого шага! Потому что полслова против тебя, и он никогда больше ни с кем не заговорит, а я окажусь в американской тюрьме. Ты этого хочешь?

– Нет, милый, – мягко ответила она.

Он разговаривал! Он ожил. Он поднял голос, пусть шепотом! Татьяна поцеловала его, и целовала, и целовала, пока он не ответил на поцелуи, а его руки не скользнули по ее ночной рубашке.

– А я упоминал о том, как мне не нравится, если ты лежишь одетая в моей постели?

– Я знаю, но с нами малыш, – шепнула она. – Я не могу раздеться рядом с ним.

– Ты меня не одурачишь, – яростно возразил Александр.

– Милый, он ведь ребенок, – сказала она, избегая взгляда Александра. – И, кроме того, моя рубашка из шелка, не из мешковины. Ты не заметил, что под ней ничего нет?

Александр сунул руки под рубашку.

– Почему ты плакала, говоря с Викки? – Что-то холодное и неприязненное послышалось в его голосе. – Что, ты скучаешь по Нью-Йорку?

Татьяна виновато глянула на него. Тоскливо.

– А зачем ты каждый вечер ходишь к соседям? – шепотом спросила она, тихо постанывая.

Александр убрал руки.

– Неясно? Ты же видела его семью. Я единственный, с кем Ник может поговорить. У него никого нет, кроме меня.

«У меня тоже», – подумала Татьяна, и жаркая боль от этой мысли отразилась в ее глазах.

Она не могла сказать Александру о Сэме Гулотте и Министерстве иностранных дел. Для этого не было места в пространстве его холодной тоски.

Следующим вечером Энтони один приплелся обратно, пробыв с отцом и полковником полчаса. Солнце село, появились комары. Татьяна искупала его и, смазывая лосьоном «Каламин» следы укусов, спросила:

– Энт, а о чем там говорят папа и Ник?

– Не знаю, – неопределенно ответил Энтони. – Война. Сражения.

– А сегодня что? Почему ты вернулся так рано?

– Ник все просит папу кое о чем.

– О чем же?

– Убить его.

Татьяна, сидевшая на корточках, качнулась вперед, чуть не упав на пол:

– Что?!

– Только не сердись на папу. Пожалуйста.

Татьяна погладила его по голове:

– Энтони… Ты хороший мальчик.

Видя потрясение на лице матери, Энтони захныкал.

Она взяла его на руки:

– Тише, тише… Все будет хорошо, сынок.

– Папа говорит, что не хочет его убивать.

Татьяна быстро одела мальчика в пижаму.

– Подождешь здесь, обещаешь? Не выходи наружу в пижамке. Лежи в постели и посмотри свою книжку о лодках и рыбах.

– А ты куда?

– Позову папу.

– А ты… ты сразу вернешься, когда его позовешь? – неуверенно спросил Энтони.

– Конечно, Энтони, конечно. Я сразу вернусь.

– Ты будешь на него кричать?

– Нет, сынок.

– Мама, пожалуйста, не злись, если он убьет полковника!

– Тсс… Открой свою книжку. Я вернусь.

Татьяна достала из чулана свою сестринскую сумку. Ей понадобилось несколько минут, чтобы собраться с духом, но наконец она решительно направилась к соседнему дому.

– Ух ты! – воскликнул Ник, увидев ее. – Думаю, будет ругань.

– Не будет, – холодно произнесла Татьяна, открывая калитку.

– Он не виноват, – заявил Ник. – Это я. Я его задержал.

– Мой муж – большой мальчик. Он знает, когда достаточно – это достаточно. – Она обвиняюще посмотрела на Александра. – Но он забывает, что его сын говорит по-английски и слышит каждое слово взрослых.

Александр встал:

– Ладно, на этом спокойной ночи, Ник.

– Оставь стул, – велела Татьяна. – Иди. Энт там один.

– А ты не идешь?

– Я хочу поговорить минутку с Ником. – Она твердо посмотрела на Александра. – Иди. Я скоро.

Александр не тронулся с места.

– Что ты делаешь? – тихо спросил он.

Она видела, что он не собирается уходить, и не собиралась спорить с ним на глазах чужого человека. Хотя спор мог бы оказаться кстати.

– Ничего. Хочу поговорить с Ником.

– Нет, Таня. Идем.

– Ты даже не знаешь, о чем…

– Мне плевать. Идем.

Не обращая внимания на его протянутую руку, Татьяна села на стул и повернулась к полковнику:

– Я знаю, о чем вы говорите с моим мужем. Прекратите.

Ник покачал головой:

– Вы были на войне. Разве вы ничего не понимаете?

– Все понимаю. Вы не можете просить его об этом. Это неправильно.

– Правильно? – воскликнул полковник. – Вы хотите поговорить о том, что правильно?

– Да. Я многое старалась понять правильно для себя. Но вы пошли на фронт, и вы пострадали. Это цена, которую вы заплатили за то, чтобы ваши жена и дочь не говорили по-немецки. Когда они перестанут горевать о вас, им станет лучше. Я понимаю, сейчас это трудно, но лучше станет.

– Лучше никогда не станет. Вы думаете, я не знаю, за что сражался? Знаю. На это я не жалуюсь. Не на это. Но это не жизнь ни для меня, ни для моей жены. Это просто дерьмо собачье, извините за выражение.

И поскольку ничего другого он сделать не мог, Ник вывалился из своей коляски на траву. Татьяна задохнулась. Александр поднял его, снова усадил в коляску.

– Я хочу только одного – умереть, – произнес Ник, задыхаясь. – Разве вы не видите?

– Я вижу, – тихо сказала Татьяна. – Но оставьте в покое моего мужа.

– Никто другой мне не поможет!

Ник попытался снова свалиться на землю, но Татьяна решительно удержала его.

– Он тоже не поможет. Не с этим.

– А почему нет? Вы его спрашивали, сколько собственных людей он пристрелил, чтобы избавить от агонии? – закричал Ник. – Что, он вам не говорил? Скажи ей, капитан! Ты их пристрелил без раздумий. Почему ты не хочешь сделать это сейчас, со мной? Посмотри на меня!

Татьяна уставилась на мрачное лицо Александра, потом на Ника.

– Я знаю, что было с моим мужем на войне, – дрожащим голосом произнесла она. – Но вы оставите его в покое. Он тоже нуждается в мире.

– Пожалуйста, Татьяна… – прошептал Ник, прислоняясь головой к ее руке. – Посмотрите на меня. Моим радостям конец. Проявите милосердие. Просто дайте мне морфина. В этом нет жестокости, я не почувствую боли. Просто уплыву… Это доброта. Это правильно.

Татьяна вопросительно глянула на Александра.

– Я вас умоляю, – сказал Ник, видя ее колебания.

Александр рывком поднял Татьяну со стула.

– Прекратите, оба вы! – прикрикнул он тоном, не допускающим возражений даже со стороны полковника. – Вы оба просто свихнулись. Спокойной ночи.

Позже, в постели, они долго молчали. Татьяна тесно прижалась к мужу.

– Таня… скажи, ты собиралась убить Ника, чтобы я не мог проводить с ним время?

– Не говори глупо… – Она умолкла на полуслове. – Этот человек умирает. И хочет умереть. Неужели не понимаешь?

Александр с трудом ответил:

– Понимаю.

О боже…

– Так помоги ему, Александр. Отвези его в Бангор, в армейский госпиталь. Я знаю, он не хочет туда, но это необходимо. Тамошние сиделки обучены уходу за такими людьми. Они будут вставлять в его губы сигареты, будут читать ему. Будут заботиться о нем. И он будет жить.

Этот человек не может находиться рядом с тобой. Ты не можешь находиться рядом с ним.

Александр перебил ее:

– Мне тоже следует лечь в госпиталь в Бангоре?

– Нет, милый, нет, Шура, – прошептала она. – У тебя есть собственная сиделка, прямо здесь. Круглосуточная.

– Таня…

– Пожалуйста… Тсс…

Они отчаянно шептали, он в ее волосы, она в подушку перед собой.

– Таня, а ты бы… сделала это для меня, если бы я попросил? Если бы я… был таким, как он…

Александр замолчал.

– Быстрее, чем ты можешь себе представить.

Где-то слышались щелчки, щелчки, это сверчки, сверчки, летучие мыши шелестят крыльями, Энтони посапывает в тишине, в печали. Было однажды, когда Татьяна уже готова была помочь Александру… так почему не сделать это еще раз?

Она плакала беззвучно, только ее плечи дрожали.

На следующий день Александр отвез полковника в армейский госпиталь в Бангоре, в четырех часах пути. Они выехали рано утром. Татьяна наполнила их фляги, приготовила сэндвичи, постирала и отгладила армейские штаны Александра и его рубашку с длинными рукавами.

Перед уходом Александр спросил, наклонившись над маленькой фигуркой Энтони:

– Хочешь, чтобы я тебе привез что-нибудь?

– Да, игрушечного солдатика.

– Ты его получишь. – Александр взъерошил сыну волосы и выпрямился. – А как ты? – спросил он Татьяну, подходя к ней.

– О, мне и так хорошо, – с намеренной небрежностью ответила она. – Мне ничего не нужно.

Татьяна старалась глубже заглянуть в его бронзовые глаза, в нечто более далекое, понять, что он думает, что чувствует, пыталась дотянуться через океан, не зная дороги.

Ник уже был в фургоне, а его жена и дочь топтались неподалеку. Слишком много людей вокруг. Александр погладил Татьяну по щеке.

– Будь хорошей девочкой, – сказал он, целуя ее руку.

Она на мгновение прижалась лбом к его груди, прежде чем он отступил назад.

Когда Александр уже был у кабины «номада», он обернулся. Татьяна, стоявшая неподвижно, напряженно, крепко сжала руку Энтони, но это было единственным признаком внутренней бури, потому что для Александра она должна была выглядеть крепкой и надежной. Она даже сумела улыбнуться. И послала ему воздушный поцелуй. Он поднял руку к виску в неуверенном салюте.

В тот вечер Александр не вернулся.

Татьяна не спала.

Он не вернулся на следующее утро.

Или на следующий день.

Или на следующий вечер.

Татьяна порылась в его вещах и обнаружила, что его пистолет исчез. Остался только ее собственный, германский Р-38, который он дал ей в Ленинграде. Он был завернут в полотенце и лежал рядом с толстой пачкой купюр – денег, которые он заработал у Джимми и оставил для нее.

Она оцепенело лежала рядом с Энтони в их двуспальной кровати.

На следующее утро Татьяна отправилась на причал. Шлюп Джимми стоял там, а Джимми старался починить какое-то повреждение в борту.

– Привет, малыш! – сказал он Энтони. – Твой папа еще не вернулся? Я собираюсь отправиться добыть немножко лобстеров, только нужно тут починить.

– Он еще не вернулся. Но он привезет мне игрушечного солдатика.

Татьяна спросила:

– Джимми, он что-нибудь говорил тебе, на сколько дней уезжает?

Тот качнул головой:

– Нет, он сказал, что, если я захочу, я могу нанять одного из тех парней, что приходят сюда искать работу. Если его долго не будет, я так и сделаю. Надо же вернуться к делу.

Утро выдалось изумительное.

Татьяна, таща Энтони за руку, буквально взбежала вверх по холму к дому Бесси и стучала до тех пор, пока Бесси не проснулась и не вышла к двери с несчастным видом. Татьяна, не извиняясь за ранний визит, спросила, сообщал ли Ник что-нибудь из госпиталя.

– Нет, – ворчливо ответила Бесси.

Татьяна отказалась уходить, пока Бесси не позвонила в госпиталь и не выяснила, что полковник был туда принят без каких-либо проблем два дня назад. Мужчина, привезший его, пробыл там день, а потом уехал. Больше никто ничего не знал об Александре.

Прошел еще день.

Татьяна сидела на скамье у залива, глядя на утренние волны, наблюдая за сыном, качавшимся на проволочных качелях. Она прижимала ладони к животу. Она старалась не раскачиваться, как раскачивался Александр в три часа ночи.

Он что, бросил ее? Поцеловал руку и ушел?

Нет. Это было невозможно. Что-то случилось. Он не смог справиться, не смог совладать, не смог найти дорогу туда, дорогу обратно. Я знаю. Я чувствую. Мы думали, что самое трудное позади, – но мы ошибались. Жизнь и есть самое трудное. Бороться за жизнь, когда весь ты выгорел изнутри и снаружи, – нет ничего труднее. Боже милостивый… Где Александр?

Она должна была немедленно отправиться в Бангор. Но как? У нее не было машины; могут ли они с Энтом отправиться туда на автобусе? Могут ли они покинуть Стонингтон навсегда, бросив все? И поехать – куда? Но она должна была что-то сделать, она не могла просто сидеть здесь!

Она была напряжена внутри, снаружи.

Она должна была быть сильной ради сына.

Должна быть решительной ради него.

Все будет в порядке.

Она повторяла это как мантру. Снова и снова.

«Это мой ночной кошмар!» – кричало все тело Татьяны. «Я думала, это как сон – то, что он снова со мной, и я была права, а теперь я открыла глаза, и он исчез, как и прежде».

Татьяна смотрела на качавшегося Энтони, смотрела мимо него, думая только об одном мужчине, воображая только одно сердце в бесконечной пустоте вселенной, – после, сейчас, всегда. Она все так же летела к нему.

Жив ли он еще?

Жива ли еще я?

Она думала, что жива. Никто не может страдать так сильно, будучи мертвым.

– Мама, ты смотришь? Я хочу крутиться, крутиться, пока у меня не закружится голова и я не упаду. Ух! Ты смотришь? Смотри, мама!

Ее пустой взгляд скользнул к нему.

– Я смотрю, Энт. Смотрю.

В воздухе сильно пахло августом, солнце сияло так ярко, сосны, вязы, море, кружащийся мальчик, молодая мать…

Татьяна воображала Александра с самого детства, еще до того, как поверила, что некто вроде него вообще возможен. Когда она была девочкой, мечтала о прекрасном мире, в котором добрый человек придет извилистыми дорогами, может быть, его блуждающая душа будет искать ее.

На берегу реки Луги, 1938 год

Мир Татьяны был идеален.

Жизнь может и не быть идеальной, даже совсем нет. Но летом, когда день начинается почти до того, как кончился предыдущий, когда ночь напролет поют сверчки, а коровы мычат, когда еще не улетел сон, когда летние запахи июня в деревне Луге остры – вишня и сирень – и в душе волнение от рассвета до сумерек, когда ты можешь лежать на узкой кровати у окна и читать книги о великих приключениях и никто тебя не тревожит, – а воздух так спокоен, и шелестят ветки, и совсем близко журчит река Луга… тогда мир – идеальное место.

И в это утро юная Татьяна спешила по дороге, неся два ведерка молока от коровы Берты. Она напевала, молоко плескалось, Татьяна торопилась, чтобы поскорее дойти и забраться в кровать и читать изумительную книгу, – и девушка невольно подпрыгивала на ходу, а молоко проливалось. Она остановилась, опустила коромысло с плеча на землю, подняла одно ведро и выпила из него теплого молока, потом подняла другое и выпила еще. Снова подняв коромысло на плечи, побежала дальше.

У Татьяны были длинные руки и ноги, все вытягивалось в прямую линию – ноги, колени, бедра, грудная клетка, плечи, сходясь к длинной шее, и все это венчало круглое русское лицо с высоким лбом, крепким подбородком, розовым улыбающимся ртом и белыми зубами. Глаза ее сверкали озорной зеленью, щеки и маленький нос покрывали веснушки. Это радостное лицо окружали очень светлые волосы, легкие как перышки; они падали ей на плечи. Никто не мог сидеть рядом с Татьяной и удержаться от того, чтобы не погладить ее шелковую голову.

– ТАТЬЯНА! – Этот крик раздался с крыльца.

Кто же это мог быть, кроме Даши.

Даша всегда кричала. Татьяна, нужно то, Татьяна, нужно это. «Ей бы научиться расслабляться и понижать голос», – подумала Татьяна. Хотя зачем? Все в семье Татьяны были шумными. А как еще можно кого-то услышать? Их было слишком много. Ну, ее седой дедушка как-то умудрялся быть тихим. И Татьяна тоже. Но все остальные: ее мать, отец, сестры, даже брат Паша – ему-то зачем кричать? – все орали, словно только что появились на свет.

Дети шумно играли, а взрослые ловили рыбу и выращивали овощи в огороде. У кого-то были коровы, у кого-то козы; они меняли огурцы на молоко, молоко на зерно; мололи рожь и сами пекли хлеб. Куры несли яйца, которые меняли на чай у горожан, и время от времени кто-то привозил из Ленинграда сахар и икру. Шоколад был таким же редким и дорогим, как бриллианты, и потому, когда отец Татьяны (который недавно по служебным делам ездил в Польшу) спросил детей, что им привезти, Даша тут же сказала: «Шоколад!» Татьяна тоже хотела сказать «шоколад», но вместо того произнесла: «Может быть, красивое платье, папа?» Она донашивала одежду за сестрой, и она ей была велика.

– ТАТЬЯНА!

Голос Даши несся со двора.

Неохотно повернув голову, Татьяна недоуменно посмотрела на сестру, стоявшую у калитки, упираясь ладонями в широкие бедра.

– Да, Даша? – негромко произнесла она. – В чем дело?

– Я тебя уже десять минут зову! Охрипла от крика! Ты меня слышала?

Даша была выше Татьяны и полнее; ее непослушные волнистые каштановые волосы были связаны в хвост, карие глаза негодовали.

– Нет, не слышала. Может, надо было кричать громче.

– Где ты была? Ты два часа пропадаешь – и это чтобы принести молоко через пять домов по дороге!