Летний сад

– Ладно, но насчет меня ты ошибаешься. Немножко снега – что тут такого?

Александр кивнул:

– Верно, Энтони? Мы с тобой привыкли к снегу. В Нью-Йорке тоже бывает снег.

– Не только в Нью-Йорке.

Улыбка в глазах Александра потускнела, словно затуманенная тем самым снегом, который он восхвалял.

…Ступеньки были скользкими, их покрывал слой старого льда толщиной в четыре дюйма. Наполовину полное железное ведро с водой было тяжелым, вода постоянно выплескивалась на ступеньки, когда она цеплялась одной рукой за перила, держа ведро в другой и поднимаясь на одну опасную ступеньку шаг за шагом. Ей нужно было одолеть два лестничных пролета. На седьмой ступеньке она упала на колени, но не выпустила ни перила, ни ведро. Медленно поднялась на ноги. И попыталась снова сделать шаг. Если бы здесь было хоть немножко света, она бы видела, куда ступает и, возможно, избегала бы льда. Но дневного света не будет еще два часа, а ей еще нужно пойти за хлебом. Если она будет ждать здесь два часа, хлеба в магазине не останется. А Даше становилось все хуже. Ей нужен был хлеб.

Татьяна отвернулась от Александра. Стояло утро. Но освещение не убавляли в начале дня; такое не позволялось.

Они отправились кататься на санках. Взяли в универмаге напрокат двое деревянных санок с рулями и провели день с остальными жителями деревни, скатываясь с крутого холма Стонингтона: склон тянулся до самого залива. Энтони ровно два раза поднялся на холм. Холм был большим, а Энтони был храбрым и крепким, но все же остальные двадцать раз наверх его нес отец.

Наконец Татьяна сказала:

– Дальше без меня. Я больше не могу ходить.

– Нет, идем с нами! – заныл Энтони. – Пап, я могу сам подняться. Можешь ты донести маму?

– Думаю, смогу.

Энтони потрусил вперед, а Александр понес Татьяну на спине. Она визжала, на ее лице замерзали слезы. Но потом они помчались вниз, Татьяна с Энтони вместе на одних санках, и они старались обогнать Александра, который был тяжелее матери и сына, вместе взятых, и он отлично маневрировал, его не тормозил страх маленького мальчика, как Татьяну. А она все равно неслась во весь дух, и Энтони восторженно и испуганно верещал. Она почти победила Александра. Только внизу налетела на него.

– Ты прекрасно знаешь, если бы не Энтони, тебе бы не победить! – заявила она, рухнув на него.

– О, я победил бы, – возразил он, сталкивая ее в снег. – Давай мне Энта и посмотрим.

Это был хороший день.

Они провели еще три долгих дня среди белых горных ясеней у белого залива. Татьяна пекла пироги в большой кухне Нелли. Александр читал от корки до корки все газеты и журналы и рассуждал о послевоенной политике с Татьяной и Джимми, даже с безразличной Нелли. На картофельном поле Нелли Александр соорудил для Энтони снеговиков. Вынув пироги из печи, Татьяна вышла из дома и увидела шесть снеговиков, выстроенных как солдаты, от большого до маленького. Она неодобрительно хмыкнула, сделала большие глаза и утащила Энтони подальше, чтобы слепить из снега ангелов. Они соорудили их тридцать, тоже выстроив в ряд, как солдат.

На третью ночь зимы Энтони лежал в их постели, забывшись тревожным сном, а они не спали. Александр поглаживал ягодицы Татьяны под ее ночной рубашкой. Единственное окно их комнаты залепил снег. Татьяна предполагала, что за снегом сияла луна. Ее руки становились настойчивыми. Александр тихо сбросил на пол одно одеяло, тихо уложил на него Татьяну, тихо перевернул ее на живот, и они тайком занялись любовью, как два пехотинца, молча ползущие к линии огня, – его живот прижимался к ее спине, его тело полностью закрывало ее маленькое тело, одной рукой он сжимал ее запястья у нее над головой. Удерживая ее так, он целовал ее плечи и затылок, а когда она поворачивала голову, целовал в губы, и его свободная рука блуждала по ее ногам и бокам, а он двигался глубоко и медленно, что уже было удивительно само по себе, но еще более удивительным было то, что он развернул ее лицом к себе, чтобы закончить, но все так же удерживал ее руки и даже с заметным шумом резко, коротко выдохнул в лихорадке последнего момента… а потом они неподвижно лежали под одеялами, и Татьяна тихонько заплакала под ним, а он сказал:

– Тихо, тихо, не надо.

Но не слез с нее сразу, как обычно.

– Я так боюсь, – прошептала она.

– За что?

– За все. За тебя.

Он промолчал.

Татьяна сказала:

– Так, значит, ты хочешь убраться отсюда?

– О боже… Я уж думал, ты никогда не спросишь.

– Куда вы надумали отправиться? – спросил Джимми на следующее утро, увидев, что они складывают вещи.

– Просто уезжаем, – ответил Александр.

– Ну, вы знаете, что обычно говорят. Человек предполагает, Бог располагает. Мост с Оленьего острова обледенел. Несколько недель по нему не проехать. Пока снег не растает.

– А как ты думаешь, когда он может растаять?

– В апреле, – ответил Джимми, и они с Нелли рассмеялись.

Джимми обнял ее своей единственной рукой, и Нелли, весело глядя на него, похоже, вовсе не беспокоилась о том, что второй руки у него нет.

Татьяна и Александр переглянулись. Апрель! Александр сказал Джимми:

– А знаешь что, мы все же попытаемся.

Татьяна заговорила, хотела сказать: «Может, они правы…» – но Александр остановил ее взглядом, и она умолкла, устыдившись того, что чуть не начала возражать ему при чужих людях, и вернулась к сборам. Они попрощались с огорченными Джимми и Нелли, попрощались со Стонингтоном и повели свой «номад-делюкс» через Олений остров к материку.

И именно в этот момент распорядился человек, не Бог. Мост был очищен командой Оленьего острова. Ведь когда мост был покрыт льдом, никто не мог доставить все необходимое жителям Стонингтона.

– Что за страна! – сказал Александр.

Он вел фургон на материк и на юг.

Они остановились у тети Эстер, и Александр обещал, что это будет семейный трехдневный визит.

Пробыли они там шесть недель, до Дня благодарения.

Эстер жила в большом старом доме, в старомодном белом Баррингтоне вместе с Розой, своей экономкой. Роза знала Александра с самого рождения. Обе женщины кудахтали над Александром и его женой и сыном так страстно, что уехать быстро было просто невозможно. Они купили Энтони лыжи! Они купили Энтони санки, и новые ботинки, и теплые зимние куртки! И мальчик целыми днями пропадал на улице. Тогда они купили ему настольные игры и книги! И он теперь целыми днями сидел дома.

– Чего еще тебе хотелось бы, милый Энтони?

– Мне бы хотелось пистолет, как у папы.

Татьяна яростно замотала головой.

– Ты только посмотри на Энтони, какой изумительный мальчик, и он так хорошо говорит в свои три с половиной года, и разве он не похож на отца как две капли? Вот здесь у нас фотография Александра в детстве, Таня!

– Да, – согласилась Татьяна, – он был прелестным ребенком.

– Был когда-то, – сказал Александр, – только никогда не улыбался.

И Татьяна чуть не заплакала.

Эстер, ничего не заметив, продолжила:

– Ох, да мой брат просто обожал его. Он ведь появился так поздно, понимаешь, Таня, а они так отчаянно хотели ребенка, они много лет пытались… Я никогда не видела мужчины, так любящего своего сына. И его мать тоже… Мне хочется, чтобы ты это знал, Александр, милый, для них весь мир состоял только в тебе.

Тик-так, тик-так, шесть недель, их просили остаться на каникулы, на Пасху, на Четвертое июля, а может, и на День труда, вообще на все дни, просто остаться.

Но внезапно поздно вечером, когда Александр, устав от игры в снегу с Энтони, задремал в гостиной, а Татьяна перед сном мыла чайные чашки, в кухню вошла тетя Эстер, чтобы помочь ей, и сказала:

– Только не роняй чашки, когда это услышишь. Некий человек по имени Сэм Гулотта, из Министерства иностранных дел, звонил сюда в октябре. Не расстраивайся, сядь. И не беспокойся. Он звонил в октябре и снова звонил сегодня днем, когда вы трое гуляли. Пожалуйста… что я тебе говорю! Не дрожи, не дергайся. Тебе следовало сказать мне что-то, когда ты звонила в сентябре, предупредить меня, что такое может случиться. Это мне помогло бы. Ты должна доверять мне, чтобы я смогла помочь вам. Нет-нет, не извиняйся. Я сказала этому Сэму, что не знаю, где вы. И не знаю, как с вами связаться, вообще ничего не знаю. Вот так и сказала. А тебе говорю, что я и не хочу ничего знать. Не рассказывай. Сэм заявил: чрезвычайно важно, чтобы Александр с ним связался. Я пообещала, что если что-то услышу от вас, то дам ему знать. Но, милая, почему ты мне ничего не говорила? Разве ты не знаешь, что я на твоей стороне, на стороне Александра? А он знает, что Сэм его ищет? Ох… Ладно. Нет-нет, ты права, конечно. У него и так достаточно причин для беспокойства. Кроме того, это же правительство; им понадобились годы просто для того, чтобы выслать ему ветеранский чек. Вряд ли они будут так энергично продолжать. Вскоре все просто забудется. Сама увидишь. Не говори ничего Александру, так лучше. И не плачь. Тише, тише…

– Тетя Эстер! – В кухню вошел Александр. – Что ты сказала Татьяне, почему она плачет?

– Ох, ты и сам знаешь, такая уж она в эти дни, – ответила тетя Эстер, поглаживая Татьяну по спине.

В День благодарения Роза и Эстер заговорили о том, чтобы окрестить Энтони.

– Александр, убеди свою жену! Ты же не хочешь, чтобы твой сын был язычником, как Таня!

Это случилось после великолепного ужина, во время которого Татьяна благодарила тетю Эстер, а потом они засиделись допоздна перед пылающим в камине огнем, попивая яблочный сидр. Энтони давно искупали, бесконечно хлопоча над ним, и уложили спать. Татьяна, сонная и довольная, приютилась под рукой Александра. Ей все это напоминало о другом времени ее жизни, когда она точно так же сидела рядом с ним перед мигающей маленькой печкой-буржуйкой, ощущая исходивший от него покой, несмотря на апокалиптические события, творившиеся в нескольких шагах от ее комнаты, от ее квартиры, от ее города, в ее стране. И все равно она, как и сейчас, прижималась к нему и на несколько мгновений погружалась в тишину.

– Таня не язычница, – возразил Александр. – Ее должным образом окунали в реку Лугу сразу после рождения, это сделали русские женщины, такие старые, что выглядели так, словно жили еще во времена Христа. Они забрали ее у матери, запеленали и три часа бормотали над ней молитвы, призывая на нее Христову любовь и Святого Духа. Мать Татьяны больше никогда не разговаривала с этими женщинами.

– И мне об этом не рассказывала, – сказала Татьяна.

– Таня, это правда?

– Александр просто вас поддразнивает, Эстер. Не слушайте его.

– Она не об этом, Таня. Она хочет знать, правда ли это. – Глаза Александра сверкали.

Он шутил! Татьяна поцеловала его руку, прижалась щекой к его свитеру:

– Эстер, вам не стоит беспокоиться об Энтони. Он крещен.

– Действительно? – спросила Эстер.

– Правда? – удивленно спросил Александр.

– Да, – тихо ответила Татьяна. – На Эллис-Айленде крестили всех детей, потому что очень многие из них болели и умирали. Там была часовня, и они даже нашли для меня католического священника.

– Католического священника!

Католичка Роза и протестантка Эстер вскинули руки к небесам, громко вскрикнув, одна радостно, другая не очень.

– Почему католического? Почему даже не православного, как ты сама?

– Я хотела, чтобы Энтони был как его отец, – застенчиво пояснила Татьяна, отводя взгляд от Александра.

И в ту ночь в их постели, где они снова лежали втроем, Александр не спал, обнимая Татьяну. Она чувствовала, что он бодрствует.

– Что, милый? – шепотом спросила она. – Чего тебе хочется? Энт здесь…

– Не знаю, – прошептал он в ответ. – Хотя нет, нет… Скажи мне… – У него сорвался голос. – Он был… очень маленьким, когда родился?

– Я не знаю… – сдавленным шепотом произнесла она. – Я ведь родила его на месяц раньше срока… Да, он был маленьким. Черноволосым. Я не помню как следует. У меня была лихорадка. У меня была пневмония. Меня уже готовили к смерти, приходил священник, я была слишком слаба…

Она прижала кулаки к груди Александра, но все равно тихо застонала.

Александр заявил, что больше не может оставаться в холодном Баррингтоне, не может выносить снег, зиму.

– Ни за что больше – ни единого дня.

Он хотел поплавать на Рождество.

То, что желал получить отец Энтони, отец Энтони получал.

– Солнце встает и садится только ради тебя, муж мой, – шептала ему Татьяна.

– Чаще садится, – шептал он в ответ.

Они с благодарностью распрощались с Эстер и Розой и поехали дальше через Нью-Йорк.

– Мы разве не остановимся повидаться с Викки?

– Нет, – решила Татьяна. – Викки на Рождество всегда ездит в Калифорнию, навестить свою психически больную мать. Это ее искупление. Кроме того, слишком холодно. Ты же говорил, что хочешь поплавать. Мы с ней встретимся летом.

И они миновали Нью-Джерси и Мэриленд.

Они проезжали Вашингтон, округ Колумбия, когда Александр спросил:

– Хочешь остановиться и повидать своего друга Сэма?

Вздрогнув, Татьяна ответила:

– Нет! Почему ты спросил?

А его, похоже, удивил ее ответ.

– Что это ты так напряглась? Я просто поинтересовался, не хочешь ли ты его увидеть. Почему ты заговорила так, словно я попросил тебя помыть его машину?

Татьяна попыталась расслабиться.

Слава богу, он тут же оставил эту тему. В прошлом он никогда не бросал ничего, не получив ответа.

Виргиния, все еще слишком холодно.

Северная Каролина, очень холодно.

Южная Каролина. Немного лучше.

Они останавливались в дешевых мотелях и принимали горячий душ.

Джорджия. Недостаточно хорошо.

Сент-Огюстен во Флориде – тепло! Теплый океан. В Сент-Огюстене, старейшем городе Соединенных Штатов, были красные испанские черепичные крыши, на улицах продавали мороженое, как летом.

Они посетили Источник вечной молодости Понсе де Леона и купили немного воды бессмертия в бутылке.

– Ты ведь знаешь, что это простая водопроводная вода, так? – спросил Александр, когда Татьяна отпила немного.

– Знаю, – ответила она, передавая ему бутылку. – Но ты должен во что-то верить.

– Верю, это не водопроводная вода, – кивнул Александр, проглотив половину.

Рождество они встретили в Сент-Огюстене. В день Рождества отправились на пустынный белый пляж.

– Вот теперь это то, что я называю смертью зимы, – заявил Александр, бросаясь в океан в плавках и футболке.

Вокруг никого не было, кроме его сына и жены.

Энтони, не умевший плавать, бродил по кромке воды, копал ямки, похожие на кратеры, собирал ракушки, быстро обгорел и с красными плечами прыгал по пляжу, встряхивая выгоревшими волосами. Он пел, держа в одной руке длинную палку, а в другой камень, ритмично вскидывал руки и опускал их в такт мелодии, а его мать и отец наблюдали за ним из воды.

– Мистер Солнце-Солнце, мистер Золотое Солнце, свети, пожалуйста, вниз, свети, пожалуйста, вниз, свети, пожалуйста, на меня…

Они провели неделю в Сент-Огюстене, а затем поехали на юг вдоль побережья.

Глава 2. Кокосовая Роща, 1947 год

Немного в стороне

Майами в январе! Тропики у моря. Было восемьдесят градусов по Фаренгейту, а вода прогрелась до семидесяти пяти.

– Вот это уже лучше, – с улыбкой сказал Александр. – Намного лучше. Теперь остановимся.

Очутиться рядом со спокойными водами Атлантики и залива Бискейн, Майами-Бич и Саут-Бич было немного… слишком для семьи с маленьким мальчиком: здесь стояли роскошные казино, по улицам гуляли отлично накрашенные и одетые женщины, а потемневшие отели тридцатых годов в стиле ар-деко смотрели на океан так, словно в них жили люди, знающие ужасные тайны. Возможно, они и были самыми подходящими в мире местами для Татьяны и Александра, но она не могла сказать ему это. Ее предлогом для переезда было моральное благополучие Энтони. Они отъехали на двадцать миль к югу от Саут-Бич, в сторону Кокосовой Рощи, где было и спокойнее, и чище. Кокосовая Роща – Коконат-Гроув – так называлось это место до того, как сюда в 1896 году нагрянули хорошие дороги и поезда и толпы туристов; это был просто маленький городок на берегу залива Бискейн, двадцать восемь элегантных зданий, два больших магазина, делающие огромные прибыли, и дорогой отель. Так было. Теперь все вокруг сияло – обильное и цветущее. Теперь здесь имелись парки и пляжи, яхт-клубы, и рестораны, и множество магазинов, и все это стояло под пышными пальмами.

Они остановились в мотеле вдали от моря, но каждый день направлялись к заливу. Татьяна тревожилась из-за денег, что текли сквозь пальцы. Она предложила продать фургон:

– Мы все равно не сможем в нем жить. Тебе нужно мыться…

– Буду мыться в океане.

– Мне нужно место, чтобы готовить тебе еду.

– Поедим где-нибудь.

– Деньги кончатся.

– Найду работу.

Татьяна откашлялась:

– И нам нужно чуточку уединения…

– А, вот ты к чему… Но забудь, я его не продам.

Они шли по Бэйшор-авеню, мимо причалов, выдававшихся в воду. Александр показал на плавучий домик:

– Хочешь арендовать такую лодку? Плавучий дом.

– Что?

– Лодка, которая заодно и дом.

– Ты хочешь, чтобы мы жили в лодке? – медленно произнесла Татьяна.

Александр подозвал сына:

– Энтони, тебе бы понравилось жить в доме, который заодно и лодка?

Мальчик несколько раз подпрыгнул на месте.

– Энтони, – заговорила его мать, – тебе бы понравилось жить на снежной горе на севере Канады?

Энтони снова подпрыгнул.

– Видишь, Александр? Я, вообще-то, не думаю, что тебе следует принимать все важные решения, основываясь на восторге малыша.

Александр взял Энтони на руки.

– Пузырь, – сказал он, – представь дом, который стоит у причала, как лодка, и качается, как лодка, но никогда не отходит от пристани в океан… разве это не здорово?

Энтони обнял отца за шею:

– Да, пап! А чего еще тебе хочется?

За тридцать долларов в неделю – за ту самую сумму, которую они не захотели платить миссис Брюстер, – они арендовали полностью обставленный плавучий дом на Фэр-айл-стрит, выступающей в залив между Мемориальным парком и недавно расчищенной под строительство Благотворительного госпиталя площадкой. В доме имелась небольшая кухня с маленькой плитой, гостиная, ванная с туалетом – и две спальни!

Энтони, конечно, как и в доме Нелли, отказался спать один. Но на этот раз Татьяна проявила твердость. Она оставалась с сыном примерно час, пока он не засыпал в своей собственной постели. Матери нужно было место для себя лично.

Когда совершенно нагая Татьяна, даже без тонкой шелковой сорочки, лежала в двуспальной кровати перед Александром, она думала, что стала другой женщиной и занимается любовью с другим мужчиной. В спальне было темно, и Александр тоже разделся – ни футболки, ни шортов, ничего. Он был нагим, он лежал на ней, он даже что-то бормотал – слова, каких она не слышала очень долго, – и он двигался медленно, чего также не делал очень давно, и Татьяна вознаградила его могучим оргазмом и робкой просьбой продолжить, и он так и сделал, но почему-то для нее это оказалось уже слишком; он поднимал ее ноги и теперь двигался с такой силой, что из ее пересохшего горла вырывались крики боли и наслаждения, но она хотела еще… и он даже приоткрыл ненадолго глаза, глядя на ее молящие губы.

– О боже мой, Шура…

Она увидела его испытующий взгляд; он прошептал:

– Тебе нравится вот так, да?

Он поцеловал ее, но Татьяна откинулась от него и заплакала. Александр вздохнул и снова закрыл глаза, и на том все кончилось.

Александр собирался отправиться на поиски работы, Татьяна хотела бы отнести их одежду в прачечную самообслуживания. Но такой прачечной поблизости не было.

– Может, нам следовало снять дом ближе к прачечной?

Александр перестал рассовывать по карманам сигареты и деньги и уставился на нее:

– Так, давай проясним. Плавучий дом на Атлантике, прямо на воде, как ты уже видишь, или дом рядом с прачечной? Ты предпочтешь второе?

– Я не предпочитаю, – ответила она, смутившись и порозовев. – Но я ведь не могу стирать твою одежду в океане, так?

– Подожди, пока я вернусь, и мы решим, что делать.

Когда он вернулся, уже во второй половине дня, он сообщил:

– Я нашел работу. Причал Мэла.

Лицо Татьяны стало таким унылым, что Александр рассмеялся:

– Таня, у Мэла свой причал по другую сторону Мемориального парка, отсюда десять минут пешком вдоль набережной.

– А у Мэла тоже одна рука, как у Джимми? – спросил Энтони.

– Нет, малыш.

– А от Мэла пахнет рыбой, как от Джимми? – спросила Татьяна.

– Не-а. Мэл сдает в аренду лодки. И ищет кого-то, чтобы управляться с ними и еще катать людей дважды в день по заливу и к Майами-Бич. Мы пройдем там, люди посмотрят разные виды, а потом мы вернемся. Я буду водить моторную лодку.

– Но, Александр… А ты говорил Мэлу, что не умеешь водить моторную лодку?

– Конечно нет. Но я и тебе не говорил, что не умею водить дом на колесах.

Татьяна покачала головой. Это было что-то новенькое.

– С половины восьмого до шести. И он будет мне платить двадцать долларов. В день.

– Двадцать долларов в день! – воскликнула Татьяна. – В два раза больше, чем на Оленьем острове, и тебе не придется пахнуть рыбой! Как он может позволить себе так много тебе платить?

– Судя по всему, одинокие богатые леди обожают устраивать прогулки на лодках на дальних пляжах, пока ожидают возвращения своих мужей с войны.

Татьяна отвернулась, чтобы он не видел ее лица.

Он обнял ее сзади.

– А если я буду очень мил с этими леди, – продолжил Александр, отводя ее косу, чтобы поцеловать в шею, и прижимаясь к ней бедрами, – они иногда будут оставлять капитану чаевые.

Татьяна понимала, что он пытается рассмешить ее, говорить легко, и, хотя по ее щеке сползла слезинка, она сказала, поглаживая его руку:

– Что ж, что ты действительно умеешь, так это быть милым с леди.

Утром в семь часов, когда Александр уже готов был отправиться на причал, он сказал Татьяне:

– Около десяти приходи туда. Мы как раз будем выходить на утреннюю прогулку. – Он поднял Энтони, который все еще был в пижаме. – Малыш, я собираюсь взять тебя с собой на лодку. Будешь помощником капитана.

Энтони просиял:

– Правда? – И тут же его лицо изменилось. – Я не могу, па.

– Почему?

– Я не умею управлять лодкой.

– Я тоже, так что мы на равных.

Энтони поцеловал отца.

– А я тоже пойду? – спросила Татьяна.

– Ты пройдешься с милю до магазина, купишь еды и найдешь прачечную. Или крем для загара. – Он улыбнулся. – Делай что хочешь. Но вернись в половине первого, чтобы забрать его. Мы можем пообедать вместе, прежде чем я снова отправлюсь катать туристов в два часа.

Татьяна поцеловала мужа в губы.

Он взял с собой сына! Какое счастье, какая радость для Энтони! Татьяна постирала белье, купила еды, и книгу кубинской кухни, и мясо для сэндвичей, и картофельный салат и отвезла все домой в новенькой деревянной тележке для покупок. Она открыла все окна, чтобы чувствовать океанский ветерок, пока готовила обед, а из кухонного радио разносились звуки Третьей симфонии Брамса. Татьяне нравилась эта музыка. Она и на Оленьем острове ее слышала.

Потом она побежала через Мемориальный парк, чтобы отнести еду своим мужчинам.

Энтони определенно имел успех на лодке.

– Он был так занят, знакомясь со всеми, что забыл помогать отцу управлять лодкой. А мне нужна была его помощь, уж поверь. Но не важно, малыш. Возможно, завтра?

– Я и завтра смогу пойти с тобой?

– Если будешь хорошо вести себя с мамой, то как насчет каждого дня?

Энтони прыгал и визжал всю дорогу до дому.

На ужин Татьяна приготовила зеленые бананы и говяжью грудинку по рецепту из своей новой поваренной книги.

Александру понравилось.

Татьяна увлеклась приготовлением разными способами того, что она назвала «величайшим творением Нового Света после кукурузы», – зеленых бананов. Не слишком мягкие, не сладкие, но в остальном похожие на бананы, они подходили ко всему. Татьяна купила камбалу и приготовила с мексиканской сальсой, помидорами и ананасами. Но основой блюда были бананы. Татьяна никогда не пробовала кукурузу, желтые или зеленые бананы до приезда в Америку.

– Божественные бананы с ромом, – сообщила она, театрально зажигая спичку и ставя сковороду с бананами на огонь.

Александр слегка обеспокоился и смотрел скептически, пока Татьяна не положила бананы на ванильное мороженое; бананы были смешаны с маслом, темным жженым сахаром, и густыми сливками, и с ромом.

– Ладно, сдаюсь. Божественно, – согласился он. – Мне еще немножко, пожалуйста.

Духовка работала не слишком хорошо; в ней трудно было испечь настоящий хлеб. Это было совсем не то, что большая плита с духовкой, что была у Татьяны в квартире в Нью-Йорке. Татьяне удавалось печь только небольшие плюшки по рецепту украинских евреев из Нижнего Ист-Сайда. И прошло уже четыре месяца с тех пор, как она в последний раз разговаривала с Викки. Когда она думала о Викки и Сэме, у нее холодело в животе. Она не хотела о них думать. Она заставляла себя не думать о них.