Летний сад

Александр теперь приносил домой потрясающее количество денег. Один доллар, два доллара, пять долларов, двадцать долларов.

– Моей математики на это не хватает, – заявила Татьяна, сидя за кухонным столом перед стопками долларовых и пятидолларовых купюр. – Я не могу сосчитать эту кучу. Ты что, сегодня получил… сто долларов?

– Хм…

– Александр, я хочу знать, что ты делаешь с этими женщинами за сто долларов в день.

Когда он закурил, усмехнулся и не ответил, она сказала:

– Это не риторический вопрос. Твоей жене нужен ответ.

Он засмеялся, и она засмеялась, ха-ха, но на следующий день, когда она пошла забирать с лодки Энтони, кого она увидела? Тельму, нарядно одетую, стоявшую, как оценила Татьяна, слишком близко к ее собственному, с трудом добытому мужу. Она даже не сразу поняла, что это Тельма, потому что в бакалейной лавке та была без косметики и в простенькой одежде. Но теперь ее темные вьющиеся волосы были распущены, она накрасилась… она… Татьяна даже не могла сразу сообразить, что выглядело таким вызывающим – возможно, обтягивающая бедра юбка, обнаженные ноги под ней, или, возможно, винно-красные губы в жаркий полдень, или, может быть, кокетливый наклон головы…

– Тельма? – сказала Татьяна, поднимаясь на палубу. – Это ты?

Тельма резко обернулась, словно услышала голос из могилы:

– Ох! Привет.

– Ох, привет, – откликнулась Татьяна, вставая между Тельмой и Александром. И повернулась лицом к женщине. – Вижу, ты уже познакомилась с моим мужем. А где твой?

Отшатнувшись на высоких каблуках, Тельма махнула рукой:

– Он сегодня не смог.

Татьяна промолчала – тогда. Но на следующее утро спросила у Энтони, так чтобы ее наверняка услышал муж, сидевший за завтраком, о той симпатичной женщине на лодке, и Энтони сообщил, что та уже какое-то время приходит каждое утро.

– Это так?

– Нет, не так, – вмешался ее муж.

– Энтони, а муж той симпатичной женщины приходит с ней?

– Не-а. У нее нет мужа. Она сказала папе, что ее муж сбежал. Сказала, что он после войны не хочет быть женатым.

– Ох, вот как?

– Да, и еще, мамуля, – продолжил Энтони, облизывая губы, – она принесла нам яблочный пирог. Такой вкусный!

Татьяна больше ничего не добавила. Она даже не посмотрела на мужа. Александр наклонил голову через стол, ища ее внимания, но сам ничего не говоря. Когда он подошел, чтобы поцеловать Татьяну, он обхватил ее лицо ладонями и заставил посмотреть на себя. Его глаза горели огнем. Он крепко поцеловал ее, вызвав огненный жар в животе, и ушел на работу.

Когда в полдень Татьяна пришла за Энтони, Тельмы там не было.

– Мамуля, – зашептал Энтони, – я не знаю, что папа сказал ей сегодня утром, но она убежала с лодки в слезах!

Тельма больше не появлялась, даже в бакалейной лавке.

Дома Александр сказал:

– Хочешь отправиться со мной завтра на утреннюю экскурсию? Ты ведь знаешь, что можешь пойти со мной когда угодно.

– А сейчас?

– Конечно. В любое время. Ты просто не проявляла к этому интереса. – Он немного помолчал. – До сих пор.

В его замечании было нечто слегка… Татьяна не улавливала… язвительное? Нечто обвиняющее. Но в чем он ее обвинял? В том, что она готовит, убирает и стирает для него? В том, что укладывает волосы, и тщательно моется, и надевает полупрозрачные платья и тонкие трусики, и пользуется мускусным маслом по вечерам? Или в том, что позволяет сыну проводить с ним час-другой утром?

Она размышляла над этим. Но над чем, собственно? Она всматривалась в него, но он уже забыл это, как пропускал мимо ушей многое, читая газету, куря, болтая с Энтони…

Татьяна на следующее утро явилась на утреннюю лодочную прогулку.

– У вас волосы подстрижены ежиком, – пробормотала какая-то девчонка, которая подошла и встала рядом с Александром, а Татьяна тихо сидела неподалеку, держа Энтони на коленях. – Как будто вы в армии, – не отставала девица, хотя Александр ничего ей не ответил.

– Я служил в армии, – сказал он наконец.

– Ух ты, здорово! А где именно?

– На Восточном фронте.

– Ух ты! Я хочу обо всем услышать. А кстати, где это – Восточный фронт? Я о нем никогда не слышала. Мой отец служил в Японии. И до сих пор там. – Девчонка, почти подросток, может, чуть старше, болтала не умолкая: – Капитан, вы ведете катер так быстро, и становится очень ветрено, а на мне легкая юбка. Как вы думаете, это может стать проблемой? Ветер не начнет задирать юбку, ну, вроде как до неприличия? – Она хихикнула.

– Я так не думаю. Энт, не хочешь подойти, помочь мне рулить?

Энтони бросился к отцу. Девушка повернулась, чтобы посмотреть на мальчика и Татьяну, а та улыбнулась и слегка помахала рукой.

– Это ваш сын?

– Да.

– И это…

– Да, моя жена.

– Ох… Извините меня. Я не знала, что вы женаты.

– Я женат, но извиняться не за что. Таня, подойди. Познакомься… простите, не расслышал ваше имя.

А Татьяна, проходя мимо девушки к Александру, сказала:

– Извините меня. – И невозмутимо добавила: – Пожалуй, ветер действительно может весьма нескромно задрать эту вашу юбочку. Лучше ее придерживать.

Александр прикусил губу. Татьяна спокойно встала рядом с ним, положив руку на штурвал.

В тот вечер по пути домой Александр сказал:

– Или мне придется постоянно слышать намеки, или я могу отрастить волосы.

Татьяна промолчала – потому что не предполагала, что блестящие черные волосы мужа кому-то не понравятся, – он подтолкнул ее локтем, желая знать, что она думает.

Татьяна пожевала губу.

– Постоянное внимание женщин… э-э-э… нравится тебе или нет?

– Мне все равно, детка, – ответил Александр, обнимая ее. – Хотя ты меня развеселила.

Когда Александр вернулся домой на следующий вечер, Татьяна молчала.

– В чем дело? Ты хмурая, как никогда, – спросил он, выйдя из ванной комнаты.

Она возразила:

– Обычно я не хмурая. – И вздохнула. – Я сегодня отвечала на тест.

– Какой тест? – Александр сел за стол. – Чего хотят мужья на ужин?

– Муж хочет бананы, и морковку, и кукурузу, и хлеб, и креветок, и горячий яблочный пирог с мороженым.

– Конечно, конечно. – Он засмеялся, намазывая маслом рогалик. – Расскажи об этом тесте.

– В одном из моих журналов, «Ледиз хоум», напечатали тест: «Как хорошо вы знаете вашего мужа?»

– В одном из твоих журналов? – пробормотал Александр с набитым ртом. – А я и не знал, что ты вообще читаешь журналы.

– Ну, возможно, тогда неплохо было бы и тебе ответить на те вопросы.

Он подмигнул ей через стол, намазывая масло на второй рогалик.

– И что ты узнала?

– Потерпела неудачу, вот так. Похоже, я тебя вообще не знаю.

– Правда? – На лице Александра появилось выражение насмешливой серьезности.

Татьяна открыла журнал на странице с тестом:

– Посмотри на эти вопросы. Какой любимый цвет вашего мужа? Я не знаю. Какое блюдо он любит больше всего? Я не знаю. Какой вид спорта у него любимый? Его любимая песня? Любимое мороженое? Ему нравится спать на спине или на боку? Как называется школа, которую он закончил? Я ничего не знаю!

Александр усмехнулся:

– Да ладно… Даже насчет «на спине или на боку»?

– Нет!

Доев рогалик, Александр встал, забрал у нее журнал и бросил в мусорное ведро.

– Ты права, – кивнул он. – Это просто ужасно. Моя жена не знает, какое мороженое я люблю! Требую развода. – Он вскинул брови. – Как ты думаешь, священник аннулирует наш брак?

Александр подошел к Татьяне, уныло сидевшей у стола.

– Тебе смешно. А это серьезно.

– Ты не знаешь меня, потому что не знаешь, какой цвет я люблю? – В голосе Александра звучало недоумение. – Спроси о чем-нибудь. Я отвечу.

– Но ты не хочешь ничего мне говорить! Ты вообще со мной не разговариваешь! – Татьяна заплакала.

Вытаращив глаза, ошеломленный Александр умолк и развел руками.

– Секунду назад все это выглядело как шутка, – медленно произнес он.

– Если я не знаю даже такой простой вещи, как твой любимый цвет! – пробормотала Татьяна. – Можно представить, чего еще я не знаю!

– Я сам не знаю, какой цвет мне нравится! Или какой фильм, или книга, или песня! Я не знаю, и мне плевать, я никогда о таком не думал! Боже мой, да неужели люди думают о таком после войны?

– Да!

– И это то, о чем ты хочешь думать?

– Это лучше, чем то, о чем мы думали!

Энтони, благослови, Господь, его детский путь, вышел из своей спальни и, как всегда, помешал им обсуждать что-либо до тех пор, пока он не заснет. Все, о чем они говорили, невольно касалось бы и его. А он, как только слышал, что родители говорят на повышенных тонах, тут же старался их отвлечь.

Но позже, в их постели, в темноте, Татьяна, все еще унылая, сказала Александру:

– Мы не знаем друг друга. Мне только теперь пришло в голову – пожалуй, поздновато, – что мы никогда и не знали.

– Говори за себя. Я знаю, как ты жила, и знаю, что тебе нравится в постели. Ты знаешь, как жил я и что мне нравится в постели.

Ох. Александр мог знать теоретически, интеллектуально, какие прикосновения нравятся Татьяне, но он больше не трогал ее именно так. Она не понимала, почему это так, он просто не делал этого, а она не представляла, как спросить.

– Ладно, а можно хоть раз заняться с тобой любовью без слез?

Конечно, она не собиралась заставлять его ласкать ее именно так…

– Хоть разок, и, пожалуйста… не надо говорить, что ты плачешь от счастья.

Она старалась не плакать, когда он ее любил. Но это было невозможно.

Следовало найти способ жить вместе и тесно соприкасаться, чтобы при этом все, что случилось с ними и привело их сюда, можно было бы спрятать в надежном месте, откуда они могли бы это достать, вместо того чтобы оно доставало их в самый неподходящий момент.

В спальне они превращались в ночных животных; свет всегда гасили. Татьяне нужно было что-то с этим сделать.

– Что это за жуткий запах? – спросил Александр, вернувшись домой с пристани.

– Мама намазала волосы майонезом, – сообщил Энтони, и на его лице было написано: «Мама намазала лицо утиным дерьмом».

– Что она сделала?

– Да! Она днем вымазала на голову целую банку майонеза! Па, она так сидела несколько часов, а теперь не может нагреть воду достаточно для того, чтобы все это смыть!

Александр постучал в дверь ванной комнаты.

– Уходи! – донеслось изнутри.

– Это я.

– Я тебе и говорю.

Распахнув дверь, он вошел внутрь. Татьяна сидела в ванне с мокрыми и скользкими волосами. Она тут же прикрыла грудь.

– Э-э-э… что это ты делаешь? – бесстрастно спросил он.

– Ничего. А ты что делаешь? Как прошел день? – Увидела выражение его лица. – Одно слово, Александр… – предупредила Татьяна.

– Я ничего не сказал. Ты… скоро собираешься выйти? Может, ужин приготовишь?

– Вода чуть теплая, я просто не могу все это смыть! Жду, когда котел снова нагреется.

– Это не один час.

– Подожду. Ты же не очень голодный, да?

– А я могу помочь? – спросил Александр, изо всех сил стараясь сдержать смех. – Что, если я нагрею воды на плите и смою это?

Смешав кипящую воду с холодной, Александр снял рубашку, сел на край ванны и стал мыть голову Татьяны шампунем. Позже они ели сэндвичи с сыром и томатный суп «Кэмпбелл». Котел наконец нагрелся; Татьяна еще раз помыла волосы. Запах вроде бы исчез, но, когда волосы высохли, они все равно пахли майонезом. Когда они уложили Энтони в постель, Александр еще раз сам помыл волосы Татьяны. У них кончился шампунь. Они воспользовались крепким хозяйственным мылом. Но волосы все равно пахли.

– Прямо как твои лобстеры, – сказала Татьяна.

– Да ладно, рыба никогда так не воняет.

– Мама уже пахнет почти как всегда, – сообщил Энтони, когда на следующий день Александр вернулся домой. – Давай, па, понюхай ее!

Папа наклонился и понюхал.

– Мм… Да, вполне похоже, – согласился он, касаясь ладонью волос жены.

Татьяна знала, что сегодня ее волосы, спадавшие до поясницы, сияют золотом, шелковисты и весьма мягки. Она купила клубничный шампунь с нежным ароматом, намазала тело кокосовым лосьоном и помылась ванильным мылом. Она прижалась к Александру и посмотрела на него снизу вверх.

– Тебе нравится? – спросила она, сдерживая дыхание.

– Сама знаешь.

Но он отвел руку и лишь посмотрел на нее сверху вниз.

Татьяна занялась бифштексом, бананами и томатным рулетом.

Позже он тихо сказал:

– Таня, принеси твою щетку для волос.

Она сбегала за щеткой. Стоя за ее спиной – как в другой жизни, – Александр начал медленно, осторожно расчесывать ее волосы, проводя ладонью по каждой пряди.

– Они очень мягкие, – прошептал он. – Что за чертовщину сотворил с ними этот майонез?

– Они были сухими после краски, осветления, а потом еще океан… И майонез должен был сделать их снова гладкими.

– Где ты о таком слышала?

– Прочитала в косметическом журнале.

Татьяна закрыла глаза. Так приятно было ощущать его ладонь на голове… У нее запульсировало в животе.

– Тебе надо перестать читать эти журналы.

Наклонившись, Александр прижался губами к ее затылку, и Татьяна тихо застонала, смущаясь оттого, что не в силах сдержаться.

– Если бы я их не читала, то как бы узнала, что доставит удовольствие моему мужу? – хрипло пробормотала она.

– Таня, тебе для этого совсем не нужно читать какие-то журналы.

«С этим нам нужно разобраться», – подумала она, трепеща от собственной предвкушаемой отваги; она повернулась и протянула к нему дрожащие руки.

Закинув ладони за голову, обнаженный Александр лежал на спине, ожидая ее. Татьяна заперла дверь, сняла шелковую рубашку и встала перед ним, перебросив через плечи длинные светлые волосы. Сегодня ей нравилось выражение его глаз. Оно не было безразличным. И когда он потянулся, чтобы выключить свет, она сказала:

– Не надо, оставь.

– Оставить свет? – переспросил он. – Это что-то новенькое.

– Мне хочется, чтобы ты смотрел на меня, – ответила Татьяна, ложась на его живот, прижимаясь к нему.

И медленно позволила волосам упасть на его грудь.

– Что чувствуешь? – чуть слышно спросила она.

– Мм…

Сжав ладонями ее бедра, Александр приподнялся навстречу ей.

– Шелковистые, да? – мурлыкнула Татьяна. – Такие мягкие, шелковые… бархатные…

И Александр застонал.

Он застонал! Он приоткрыл рот, и откровенный звук возбуждения вырвался из его горла.

– Ощути меня, Шура… – бормотала она, продолжая очень легко тереться о его обнаженный живот, ее длинные волосы качались в такт ее движениям. Но это слишком возбуждало и ее саму; нужно было остановиться. – Я подумала, если волосы снова станут шелковыми, – прошептала она, качая головой из стороны в сторону, щекоча легкими прядями его грудь, – то, может быть, ты снова захочешь зарыться в них пальцами… и губами…

– Мои руки уже на них, – выдохнул он.

– Я не говорила «на них». Я сказала «в них».

Александр погладил ее волосы.

Она покачала головой:

– Нет. Теперь ты так к ним прикасаешься. А я хочу, чтобы ты касался их как тогда.

Александр закрыл глаза. Его руки сжали ее бедра, он приподнялся. Татьяна ощутила, как он набухает и ищет ее; сейчас в одну секунду все ее великие усилия с майонезом приведут к тому самому концу, что случался в их постели многие месяцы.

Она быстро наклонилась к нему, приподняв бедра и слегка отстраняясь.

– Скажи, – зашептала она ему в лицо, – почему тебя перестали интересовать мои волосы?

– Не перестали.

– Нет, перестали. Ну же! Ты же говоришь со мной. Объясни почему.

Затихнув, Александр убрал ладони с ее бедер и сжал ее колени.

– Объясни! Почему ты не прикасаешься ко мне?

Александр помолчал, не глядя в ее вопрошающие глаза.

– Эти волосы больше не мои. Они принадлежат другой Татьяне, нью-йоркской, с красным лаком на ногтях, на высоких каблуках, танцующей, они принадлежат жизни с Викки, жизни без меня, когда ты думала, что я мертв, – что ты и должна была думать, само собой. Я не против тебя. Но они напоминают мне об этом. Видишь, я откровенен с тобой.

Татьяна прижала ладонь к его щеке.

– Хочешь, я их обрежу? Прямо сейчас обрежу.

– Нет. – Александр отвернулся. Они помолчали. – Разве ты не заметила? Никогда ничего не бывает достаточно. Я не могу ласкать тебя как следует. Я не могу сделать тебя счастливой. Я не могу сказать тебе что-то правильное, хорошее. А ты не можешь избавить меня от того, что я приобрел на этом чертовом пути.

Татьяна была разочарована.

– Но ты здесь, и ты прощен за все, – тихо сказала она, садясь и закрывая глаза, потому что не могла видеть его татуированные руки и исполосованную шрамами грудь.

– Скажи честно… разве тебе не кажется иногда, что все это – все это – и вся эта журнальная ерунда… куда тяжелее для нас обоих? Эти тесты просто подчеркивают абсурдность нашего притворства, когда мы делаем вид, что мы нормальные люди. Разве ты не думаешь иногда, что тебе было бы легче с этим твоим Эдвардом Ладлоу в Нью-Йорке? Или с Тельмой? Никакой истории. Никаких воспоминаний. Ничего не нужно преодолевать, ничего не нужно возвращать.

– Для тебя так было бы легче?

– Ну, я бы не слышал, как ты плачешь каждую ночь. Я бы не ощущал каждую минуту своей жизни как провал.

– О боже мой! Да о чем ты говоришь? – Татьяна попыталась отодвинуться от него, но Александр удержал ее на месте.

– Ты знаешь, о чем я говорю, – сказал он, и его глаза вспыхнули. – Мне хочется полной амнезии! Я хочу, чтобы мне сделали чертову лоботомию! Чтобы я вообще никогда не мог думать. Посмотри, что с нами стало – с нами, Таня! Разве ты не помнишь, какими мы были раньше? Только посмотри, что стало теперь!

Его долгая зимняя ночь привела его в Кокосовую Рощу через поля и деревни трех стран, по которым Александр крался, чтобы добраться до моста к Святому Кресту, через реку Вислу, чтобы выйти к горам и сбежать из Германии, спасти Пашу, дойти до Татьяны. И он потерпел неудачу. Он каким-то образом всегда делал неверный выбор. Александр это знал. Энтони это знал. Когда сын спал, его родители часами бессмысленно бродили по полям и рекам Европы, по улицам Ленинграда… И не хотели этого снова.

– Перестань, – прошептала Татьяна. – Просто перестань! Ты не потерпел неудачу. Ты не так смотришь на все. Ты выжил, вот и все, это и есть главное, и ты это знаешь. Зачем же ты так?

– Зачем? Ты хочешь все отбросить, когда сидишь нагая на моем животе, распустив волосы? Ну ладно. Ты не хочешь все забывать? Тогда не задавай вопросов. Выключи свет, заплети косы, убери от меня… – Он запнулся. – Отодвинься от меня и молчи.

Татьяна ничего такого не сделала. Она не хотела все отбрасывать; чего она действительно хотела, хотела отчаянно, – это чтобы он ласкал ее. Хотя боль в ее сердце, вызванная его словами, не утихала, все же боль желания в ее лоне также не становилась слабее. Татьяна смотрела на его лицо. Мягко гладила его грудь, руки, плечи. Наклонившись к нему, скользила влажными мягкими губами по его щекам, шее, а немного погодя, почувствовав, что он успокоился, прошептала:

– Шура… это же я, твоя Таня, твоя жена…

– Чего ты хочешь, Таня, жена моя?

Его руки скользнули от ее бедер к талии, потом к волосам.

Она стыдилась своей страсти. Но от стыда желание не ослабевало.

Его руки снова спустились к ее бедрам, раздвигая их.

– О чем ты вообще? – прошептал Александр. – Объясни. Скажи мне.

Она передвинулась выше, коснувшись грудью его губ.

Прижавшись к ней, он снова застонал, его губы раскрылись.

Татьяна зашептала со стоном:

– Я хочу, чтобы ты гладил мои волосы… пропускал их между пальцами, как когда-то. Я всегда любила это – твои прикосновения… – Она дрожала всем телом. – Сжимай меня крепко, так крепко… да! Как тогда… ты помнишь? Разве ты не помнишь?

Татьяна очень медленно продвигалась выше и выше, пока не оказалась стоящей на коленях над его приоткрытым ртом.

– Пожалуйста, пожалуйста, милый Шура, – шептала она, – прикоснись ко мне… – Она схватилась за изголовье кровати и слегка опустилась. – Пожалуйста… прикоснись ко мне, как это бывало…

На этот раз Александра, окончательно задохнувшегося, не пришлось просить снова. Когда Татьяна ощутила, как его руки раздвигают ее, как его теплые, мягкие губы прижимаются к ней впервые после их возвращения в Америку, она едва не потеряла сознание. И заплакала. Она просто не могла сдержаться; и если бы не изголовье кровати и стена, она бы просто упала вперед.

– Тсс… Татьяша… тсс… я смотрю на тебя, и знаешь что… оказывается, этот светлый тон… это мой любимый цвет…

Она не могла выдержать его дыхания, она пыталась держаться прямо. Плача, плача от счастья, от возбуждения.

– Пожалуйста, не останавливайся… о боже, о да… Ох, Шура… Шура… Шура…

* * *

На следующее утро перед работой, когда он вошел в кухню, чтобы выпить кофе, Татьяна сказала, отчаянно краснея:

– Александр, чего тебе хочется на завтрак?

И он, приподняв ее и посадив на кухонную стойку перед собой, обнял и с безумным взглядом сказал:

– А, значит, утром я снова Александр? – И впился в ее губы.

Лаверс-Ки

В сырое воскресенье – когда весна бурно переходила в лето – Александр позаимствовал одномачтовый шлюп и повез их в залив, где, как они думали, будет прохладнее на ветру. Тем не менее на едва заметном бризе было лишь еще более душно, но, поскольку они были одни в море, Александр разделся до плавок, а Татьяна – до бикини, и они мирно плыли под солнцем в зените. Александр прихватил две удочки и немного червяков. Ветер был подходящим. Парус поднят. «Пойдем со мной, – тихо просила ветер Татьяна, – и я сделаю тебя ловцом людей». Они плыли по безмятежным водам Бискейна, на юг, к парку Лаверс-Ки, где Александр бросил якорь, чтобы они могли пообедать. Энтони заснул после того, как помог отцу снова поднять парус. Он прислонился к матери и расслабился. Татьяна с улыбкой устроила его поудобнее, поближе к себе.

– Понимаю, что он чувствует. Здесь так спокойно. – Она закрыла глаза.

Александр позволил шлюпу плыть по воле стихии, а сам подошел к Татьяне и сел рядом с ней на белую скамейку у руля. Он закурил, налил ей немного выпить; они просто сидели покачиваясь.

Когда они говорили по-русски, это напоминало им о других временах. Часто они говорили и на английском, но в это воскресенье на шлюпе был русский.

– Шура? Мы здесь уже шесть месяцев.

– Да. А снега не было.

– Но мы пережили три урагана.

– Ураганы меня не беспокоят.

– А как насчет жары и влажности?

– Плевать.

Она подумала.

– Я был бы рад здесь остаться, – тихо сказал Александр. – Мне здесь хорошо.

– В плавучем доме?

– Мы можем купить настоящий дом.

– И ты будешь целыми днями работать на причале с женщинами?

– У меня есть жена, я больше не знаю, что такое женщины. – Он усмехнулся. – Но признаю: мне нравятся лодки.

– На всю оставшуюся жизнь? Лодки, вода?

Его улыбка мигом погасла, он отодвинулся от Татьяны.

– И ты не вспоминаешь себя вечерами, ночами? – мягко спросила Татьяна, снова привлекая его к себе свободной рукой. Другой она держала сына.

– А чем тебе плоха вода?

– Я не думаю, что она помогает. Действительно не думаю. – Она немного помолчала. – Мне кажется, мы должны уехать.

– Ну а я так не думаю.

Александр закурил новую сигарету.

Они плыли по тропическому зеленому океану, глядя на далекие острова.

Вода действительно что-то делала с Татьяной. Разрушала ее. При каждом всплеске волн она видела Неву, северную реку под прохладным субарктическим солнцем, белые ночи в городе, который некогда называла домом, и среди них – Ленинград, а в Ленинграде все то, что она хотела помнить, и все то, что хотела забыть.

Александр пристально смотрел на нее. И время от времени его взгляд смягчался под солнцем Кокосовой Рощи.

– У тебя новые веснушки появились, над бровями. – Он поцеловал ее в глаза. – Золотые мягкие волосы, океанского цвета глаза… – Он погладил ее по щеке. – Твой шрам почти рассосался. Только тонкая белая линия. Ее почти не рассмотреть.

Этот шрам она получила во время бегства из Советского Союза.

– Мм…

– Не то что мои?

– Тебе нужно больше времени, чтобы исцелиться. – Протянув руку, она коснулась лица Александра и тут же быстро закрыла глаза, чтобы он не смог заглянуть в ее мысли.

– Татьяна, – шепотом окликнул он ее, а потом наклонился и крепко поцеловал.

Прошел год с тех пор, как она нашла его в кандалах в изоляторе Заксенхаузена. Год с тех пор, как она вытащила его со дна оккупированной Советами Германии, вырвала из рук сталинских приспешников. Неужели прошел год? Насколько долгим он показался?