Критика способности суждения

Здесь прежде всего следует заметить, что всеобщность, не основанная на понятиях предмета (хотя бы только эмпирических), вовсе не логическая, а эстетическая, то есть она содержит не объективную количественность суждения, а лишь субъективную, для которой я употребляю также выражение «общезначимость», обозначающее значимость не в отношении познавательной способности, а в отношении чувства удовольствия и неудовольствия для каждого субъекта.

Объективно всеобщее суждение всегда также субъективно, то есть если суждение действительно для всего, что содержится под данным понятием, то оно действительно и для каждого, кто представляет себе предмет через это понятие. Но от субъективной всеобщности, то есть эстетической, не основанной на понятии, нельзя перейти к логической, потому что такие суждения вовсе не относятся к объекту.

Именно поэтому эстетическая всеобщность, приписываемая суждению, должна быть особого рода, ибо она не связывает предикат красоты с понятием предмета в его всей логической сфере, но тем не менее распространяет его на всю сферу судящих.

Что касается логической количественности, то все суждения вкуса единичны. Поскольку я должен непосредственно соотносить предмет со своим чувством удовольствия или неудовольствия и не через понятия, то они не могут иметь количественности объективно-всеобщих суждений. Однако если единичное представление предмета суждения вкуса, согласно условиям, определяющим последнее, через сравнение превращается в понятие, то из него может возникнуть логически всеобщее суждение.

Например, розу, на которую я смотрю, я объявляю прекрасной через суждение вкуса. Напротив, суждение, возникающее из сравнения многих единичных: «Розы вообще прекрасны», высказывается уже не только как эстетическое, но как логическое, основанное на эстетическом.

Теперь суждение: «Роза (по запаху) приятна» – хотя и эстетическое, и единичное, но не суждение вкуса, а чувственное. Оно отличается от первого тем, что суждение вкуса несет в себе эстетическую количественность всеобщности, то есть значимости для каждого, чего нет в суждении о приятном.

Только суждения о хорошем, хотя они также определяют удовольствие от предмета, имеют логическую, а не только эстетическую всеобщность, ибо они относятся к предмету как к познанию его и потому значимы для каждого.

Если судить о предметах только по понятиям, то всякое представление о прекрасном исчезает. Следовательно, не может быть правила, которое обязывало бы признавать что-либо прекрасным. Красиво ли платье, дом или цветок – здесь нельзя навязать свое суждение с помощью доводов или принципов. Человек хочет подчинить предмет собственному взгляду, как если бы его удовольствие зависело от ощущения; и тем не менее, называя предмет прекрасным, он считает, что имеет всеобщее согласие и требует согласия от каждого, тогда как любое частное ощущение значило бы только для самого наблюдателя и определяло бы лишь его собственное удовольствие.

Здесь важно отметить, что в суждении вкуса предполагается не что иное, как такое всеобщее согласие относительно удовольствия без посредства понятий; следовательно, возможность эстетического суждения, которое одновременно могло бы считаться общезначимым. Само суждение вкуса не требует всеобщего согласия (это может делать лишь логически всеобщее, поскольку оно способно приводить основания); оно лишь предполагает такое согласие как случай правила, в отношении которого ожидает подтверждения не от понятий, а от согласия других. Всеобщее согласие – это лишь идея (на чем оно основано, здесь еще не исследуется). Тот, кто считает, что выносит суждение вкуса, может быть не уверен, что судит согласно этой идее; но то, что он соотносит свое суждение с ней, а значит, что это должно быть суждением вкуса, он заявляет через выражение прекрасного. Для себя же он может убедиться в этом, лишь осознав исключение всего, что относится к приятному и доброму, из удовольствия, которое у него остается; и это все, в чем он ожидает согласия каждого – притязание, которое при таких условиях было бы оправданным, если бы он не так часто ошибался и не выносил ошибочных суждений вкуса.

§ 9. Исследование вопроса: предшествует ли в суждении вкуса чувство удовольствия оценке предмета или же оценка предшествует удовольствию.

Решение этой задачи – ключ к критике вкуса и потому заслуживает полного внимания.

Если бы удовольствие от данного предмета было первичным, а в суждении вкуса лишь признавалась всеобщая сообщаемость этого удовольствия в представлении о предмете, то такой подход был бы внутренне противоречив. Ведь подобное удовольствие было бы не чем иным, как простой приятностью в чувственном ощущении и потому по своей природе могло бы иметь лишь частную значимость, поскольку непосредственно зависело бы от представления, посредством которого дан предмет.

Следовательно, именно всеобщая способность сообщаемости душевного состояния в данном представлении должна лежать в основе суждения вкуса как его субъективное условие и порождать удовольствие от предмета. Однако всеобщим образом может быть сообщено только познание и представление, поскольку оно относится к познанию. Лишь в этом случае представление объективно и имеет всеобщую точку соотнесения, с которой должна согласовываться способность представления всех людей. Если же определяющее основание суждения о такой всеобщей сообщаемости представления мыслится чисто субъективным, то есть без понятия о предмете, то оно может быть только душевным состоянием, обнаруживаемым во взаимном отношении познавательных способностей, поскольку они относятся к данному представлению как к познанию вообще.

Познавательные способности, приводимые в действие этим представлением, находятся здесь в свободной игре, так как никакое определенное понятие не ограничивает их особой правилом познания. Следовательно, душевное состояние при этом представлении должно быть чувством свободной игры познавательных способностей в данном представлении, направленном на познание вообще. Для представления, посредством которого дан предмет, чтобы из него вообще могло возникнуть познание, требуются: воображение для сочетания многообразия созерцания и рассудок для единства понятия, объединяющего представления. Это состояние свободной игры познавательных способностей при представлении, через которое дан предмет, должно быть общесообщаемым, потому что познание как определение объекта, с которым должны согласовываться данные представления (в каком бы субъекте они ни находились), есть единственный способ представления, имеющий значимость для всех.

Субъективная всеобщая сообщаемость способа представления в суждении вкуса, которая должна иметь место без предпосылки определенного понятия, может быть не чем иным, как душевным состоянием в свободной игре воображения и рассудка (поскольку они согласуются друг с другом, как это требуется для познания вообще). Мы осознаем, что это субъективное соотношение, подходящее для познания вообще, должно быть столь же значимым для каждого и, следовательно, общесообщаемым, как и любое определенное познание, которое всегда опирается на это соотношение как на субъективное условие.

Эта чисто субъективная (эстетическая) оценка предмета или представления, которым он дан, предшествует удовольствию от него и является основанием этого удовольствия, возникающего от гармонии познавательных способностей. Именно на всеобщности субъективных условий оценки предметов основывается всеобщая субъективная значимость удовольствия, которое мы связываем с представлением предмета, называемого нами прекрасным.

То, что возможность сообщать свое душевное состояние, даже только в отношении познавательных способностей, сопровождается удовольствием, можно легко показать (эмпирически и психологически) исходя из естественной склонности человека к общению. Однако для нашей цели этого недостаточно. Удовольствие, которое мы испытываем, мы в суждении вкуса требуем как необходимое от каждого другого, как если бы оно было свойством самого предмета, определенного согласно понятиям, когда мы называем что-то прекрасным; хотя прекрасное без отношения к чувству субъекта само по себе ничто. Но рассмотрение этого вопроса мы должны отложить до ответа на вопрос: возможны ли и как априорные эстетические суждения.

Сейчас мы занимаемся менее сложным вопросом: каким образом мы осознаем взаимное субъективное согласие познавательных способностей в суждении вкуса – эстетически через внутреннее чувство и ощущение или интеллектуально через сознание нашей целенаправленной деятельности, приводящей их в действие.

Если бы данное представление, вызывающее суждение вкуса, было понятием, объединяющим рассудок и воображение в оценке предмета для познания объекта, то осознание этого соотношения было бы интеллектуальным (как в объективном схематизме способности суждения, о котором говорит критика). Но тогда суждение не было бы связано с удовольствием или неудовольствием, а значит, не было бы суждением вкуса. Однако суждение вкуса определяет объект в отношении удовольствия и предиката прекрасного независимо от понятий. Следовательно, это субъективное единство соотношения может быть познано только через ощущение. Оживление обеих способностей (воображения и рассудка) к неопределенной, но благодаря данному представлению согласованной деятельности – той именно, которая относится к познанию вообще, – это ощущение, всеобщую сообщаемость которого предполагает суждение вкуса. Объективное соотношение можно только мыслить, но если оно субъективно по своим условиям, то может восприниматься в своем воздействии на душу. А в случае соотношения, не основанного на понятии (как соотношение способностей представления к познавательной способности вообще), возможно только сознание этого через ощущение эффекта, заключающегося в облегченной игре обоих оживленных взаимным согласием душевных сил (воображения и рассудка). Представление, которое, будучи единичным и без сравнения с другими, тем не менее обладает согласованностью с условиями всеобщности, составляющей задачу рассудка вообще, приводит познавательные способности в пропорциональный настрой, который мы требуем для всякого познания и потому считаем значимым для каждого, кто предназначен судить через связь рассудка и чувств (для каждого человека).

Определение прекрасного, выведенное из второго момента.

Прекрасно то, что нравится без понятия, всеобще.

3. Третий момент суждений вкуса в отношении рассматриваемых в них целей.

§ 10. О целесообразности вообще.

Если попытаться определить, что есть цель, по ее трансцендентальным признакам (не предполагая ничего эмпирического, например чувства удовольствия), то цель – это объект понятия, поскольку это понятие рассматривается как причина объекта (реальное основание его возможности); а причинность понятия в отношении его объекта есть целесообразность (forma finalis). Таким образом, там, где не только познание объекта, но и сам объект (его форма или существование) мыслится как возможный лишь через понятие о нем как о следствии, там мы мыслим цель. Представление следствия здесь есть определяющее основание его причины и предшествует ей. Сознание причинности представления в отношении состояния субъекта, направленное на его сохранение, может в общем обозначать то, что называют удовольствием; тогда как неудовольствие – это представление, содержащее основание для определения состояния представлений к их собственной противоположности (для их удержания или устранения).

Способность желания, поскольку она определяется к действию только через понятия, то есть сообразно представлению цели, была бы волей. Однако объект, душевное состояние или действие называются целесообразными даже тогда, когда их возможность не обязательно предполагает представление цели, а лишь потому, что их возможность может быть объяснена и понята нами только если мы полагаем в их основу причинность согласно целям, то есть волю, которая устроила бы их согласно представлению определенного правила. Таким образом, целесообразность может быть без цели, если мы не усматриваем причин этой формы в воле, но можем понять ее возможность, лишь выводя ее из воли. Однако мы не всегда должны постигать разумом то, что наблюдаем (в отношении его возможности). Поэтому мы можем наблюдать целесообразность формы, даже не полагая в ее основу цель (как материю конечной связи), по крайней мере замечать ее в объектах, хотя и не иначе как через рефлексию.

§ 11. В суждении вкуса основанием служит только форма целесообразности предмета (или способа его представления).

Всякая цель, если она рассматривается как основание удовольствия, всегда предполагает интерес как определяющее основание суждения об объекте удовольствия. Следовательно, в основе суждения вкуса не может лежать субъективная цель. Но также и представление объективной цели, то есть возможности самого предмета согласно принципам целевой связи, а значит, и понятие добра не могут определять суждение вкуса: потому что это эстетическое, а не познавательное суждение, которое, таким образом, касается не понятия о свойствах и внутренней или внешней возможности предмета через ту или иную причину, а только соотношения способностей представления друг с другом, поскольку они определяются представлением.

Это соотношение при определении предмета как прекрасного связано с чувством удовольствия, которое через суждение вкуса одновременно объявляется общезначимым; следовательно, ни сопровождающая представление приятность, ни представление о совершенстве предмета и понятие добра не могут содержать определяющего основания. Поэтому ничто иное, кроме субъективной целесообразности в представлении предмета без всякой (ни объективной, ни субъективной) цели, то есть одна лишь форма целесообразности в представлении, которым нам дан предмет, поскольку мы осознаем ее, может составлять удовольствие, которое мы оцениваем как общесообщаемое без понятия, а значит, и определяющее основание суждения вкуса.

§ 12. Суждение вкуса основывается на априорных основаниях.

Установить априори связь чувства удовольствия или неудовольствия как действия с каким-либо представлением (ощущением или понятием) как его причиной совершенно невозможно; ибо это было бы причинным отношением, которое (среди объектов опыта) всегда может быть познано только апостериори и посредством самого опыта. Правда, в «Критике практического разума» мы действительно вывели чувство уважения (как особую и своеобразную модификацию этого чувства, которое не вполне совпадает ни с удовольствием, ни с неудовольствием, получаемыми от эмпирических объектов) из всеобщих моральных понятий априори. Но там мы могли выйти за пределы опыта и привлечь причинность, основанную на сверхчувственном свойстве субъекта, а именно причинность свободы. Однако даже там мы собственно не выводили это чувство из идеи морального как причины, а лишь определение воли. Но душевное состояние воли, определенной чем-либо, уже само по себе есть чувство удовольствия и тождественно с ним, а потому не следует как действие из него: последнее пришлось бы предполагать только в том случае, если бы понятие морального как блага предшествовало определению воли через закон; тогда удовольствие, связанное с понятием, напрасно выводилось бы из него как из простого познания.

Подобным же образом обстоит дело с удовольствием в эстетическом суждении: с той лишь разницей, что здесь оно чисто созерцательное и не вызывает интереса к объекту, тогда как в моральном суждении оно практично. Сознание чисто формальной целесообразности в игре познавательных способностей субъекта при представлении, которым дан предмет, есть само удовольствие, потому что оно содержит определяющее основание деятельности субъекта в отношении оживления его познавательных способностей, то есть внутреннюю причинность (которая целесообразна) в отношении познания вообще, но без ограничения определенным познанием, следовательно, лишь форму субъективной целесообразности представления в эстетическом суждении. Это удовольствие также никоим образом не практично, ни как удовольствие от патологического основания приятности, ни от интеллектуального основания представленного добра. Однако оно обладает причинностью в себе, а именно сохраняет само состояние представления и занятость познавательных способностей без дальнейшей цели. Мы задерживаемся на созерцании прекрасного, потому что это созерцание само укрепляет и воспроизводит себя: что аналогично (но не тождественно) той задержке, когда прелесть в представлении предмета пробуждает внимание снова и снова, причем душа остается пассивной.

§ 13. Чистое суждение вкуса независимо от привлекательности и волнения.

Всякий интерес искажает суждение вкуса и лишает его беспристрастности, особенно если он, в отличие от интереса разума, не ставит целесообразность перед чувством удовольствия, а основывает ее на нем; что всегда происходит в эстетическом суждении о чем-либо, поскольку это доставляет удовольствие или страдание. Поэтому суждения, затронутые таким образом, либо вовсе не могут претендовать на всеобщее удовольствие, либо их притязания тем слабее, чем больше подобных ощущений среди определяющих оснований вкуса. Вкус остается варварским там, где он нуждается в примеси привлекательности и волнения для удовольствия или даже делает их мерилом своего одобрения.

Тем не менее, привлекательность часто не только учитывается как дополнение к красоте (которая, собственно, должна касаться лишь формы) для эстетического всеобщего удовольствия, но иногда даже сама принимается за красоту, так что материя удовольствия выдается за его форму: это недоразумение, как и многие другие, которые, однако, имеют под собой нечто истинное, можно устранить путем тщательного определения этих понятий.

Суждение вкуса, на которое не влияют привлекательность и волнение (хотя они могут сочетаться с удовольствием от прекрасного), и, следовательно, имеющее лишь целесообразность формы в качестве определяющего основания, есть чистое суждение вкуса.

§ 14. Пояснение примерами.

Эстетические суждения, так же как и теоретические (логические), можно разделить на эмпирические и чистые. Первые – те, которые высказывают приятность или неприятность, вторые – те, которые высказывают красоту предмета или способа его представления; первые – суждения чувств (материальные эстетические суждения), вторые (как формальные) – собственно суждения вкуса.

Суждение вкуса является чистым лишь постольку, поскольку к его определяющему основанию не примешивается никакое чисто эмпирическое удовольствие. Это всегда происходит, когда привлекательность или волнение участвуют в суждении, объявляющем что-либо прекрасным.

Здесь снова возникают возражения, которые в конце концов представляют привлекательность не только как необходимый компонент красоты, но даже как достаточный сам по себе, чтобы быть названным прекрасным. Например, чистый цвет, как зелень луга, или чистый тон (в отличие от звука и шума), как звук скрипки, многими признается прекрасным сам по себе; хотя оба, кажется, имеют в основе лишь материю представлений, то есть просто ощущение, и потому заслуживают называться лишь приятными. Однако при этом заметят, что ощущения цвета и тона считают себя вправе называться прекрасными лишь постольку, поскольку они чисты; а это уже определение, касающееся формы, и единственное, что может быть с уверенностью сообщено всем: поскольку качество самих ощущений не может считаться одинаковым у всех субъектов, а удовольствие от одного цвета или тона музыкального инструмента перед другим вряд ли можно предположить у всех одинаковым.

Если предположить вместе с Эйлером, что цвета представляют собой последовательные удары (pulsus) эфира, подобно тому как звуки являются колебаниями воздуха, и, что самое главное, душа воспринимает их воздействие не только через чувство, оживляющее орган, но и через рефлексию – регулярную игру впечатлений (следовательно, форму в соединении различных представлений) (в чем я нисколько не сомневаюсь), – то цвет и звук были бы не просто ощущениями, но уже формальным определением единства их многообразия и тогда могли бы считаться красотами сами по себе.

Чистота же простого вида ощущения означает, что его однородность не нарушается и не прерывается чуждым ощущением, и относится исключительно к форме, поскольку при этом можно абстрагироваться от качества этого вида ощущения (есть ли это цвет и какой именно, или звук и какой именно). Поэтому все простые цвета, поскольку они чисты, считаются прекрасными; смешанные же лишены этого преимущества, именно потому, что, не будучи простыми, они не дают критерия для суждения о том, следует ли их называть чистыми или нечистыми.

Что касается красоты, приписываемой предмету в силу его формы, которая, как полагают, может быть даже усилена прелестью, то это распространенное заблуждение, весьма вредное для истинного, неподкупного и основательного вкуса. Хотя, конечно, к красоте можно добавлять и прелесть, чтобы заинтересовать душу представлением предмета помимо сухого удовольствия и тем самым способствовать развитию вкуса, особенно если он еще груб и неопытен. Однако прелесть действительно вредит суждению вкуса, если она привлекает внимание как основание для оценки красоты. Ибо она не только не способствует красоте, но, будучи чем-то чуждым, должна приниматься лишь снисходительно, лишь постольку, поскольку не нарушает прекрасную форму, пока вкус еще слаб и неопытен.

В живописи, скульптуре, вообще во всех изобразительных искусствах, в архитектуре, садоводстве, поскольку они являются изящными искусствами, рисунок есть главное, и основа всего вкусового расположения составляет не то, что приятно в ощущении, а лишь то, что нравится своей формой. Краски, которые освещают очертания, относятся к прелести; они могут оживить предмет для ощущения, но не сделать его достойным созерцания и прекрасным; напротив, они большей частью сильно ограничиваются требованиями прекрасной формы и даже там, где допускается прелесть, облагораживаются только формой.

Все формы предметов чувств (как внешних, так и опосредованно внутренних) суть либо фигура, либо игра; в последнем случае – либо игра фигур (в пространстве: мимика и танец), либо просто игра ощущений (во времени). Прелесть красок или приятных звуков инструмента может добавляться, но рисунок в первом случае и композиция во втором составляют подлинный предмет чистого суждения вкуса. И то, что чистота красок и звуков, равно как их многообразие и контраст, кажутся способствующими красоте, не означает, будто они, поскольку сами по себе приятны, дают как бы однородное дополнение к удовольствию от формы, но лишь то, что они делают последнюю более отчетливой, определенной и полной для созерцания и, кроме того, оживляют представление своей прелестью, пробуждая и поддерживая внимание к самому предмету.

Даже то, что называют украшениями (parerga), т. е. то, что не входит во все представление предмета как внутренняя составная часть, а лишь внешне прибавляется и увеличивает удовольствие вкуса, делает это исключительно своей формой: например, рамки картин, одежды статуй или колоннады вокруг величественных зданий. Но если украшение само по себе не обладает прекрасной формой, если оно, как золотая рама, призвано лишь рекомендовать картину к одобрению своей прелестью, то оно называется уже убранством и вредит истинной красоте.

Волнение – ощущение, при котором приятность возникает лишь благодаря мгновенному сдерживанию и последующему более сильному излиянию жизненной силы, – вовсе не относится к красоте. Возвышенное (с которым связано чувство волнения) требует иного мерила для оценки, чем то, которое лежит в основе вкуса. Таким образом, чистое суждение вкуса не имеет ни прелести, ни волнения, словом, никакого ощущения как определяющего основания эстетического суждения.

§ 15. Суждение вкуса совершенно не зависит от понятия совершенства.

Объективная целесообразность может быть познана только через отношение многообразия к определенной цели, следовательно, лишь посредством понятия. Уже отсюда ясно, что прекрасное, оценка которого основывается лишь на формальной целесообразности, т. е. целесообразности без цели, совершенно независимо от представления о добром, поскольку последнее предполагает объективную целесообразность, т. е. отношение предмета к определенной цели.

Объективная целесообразность бывает либо внешней, т. е. полезностью, либо внутренней, т. е. совершенством предмета. То, что удовольствие от предмета, благодаря которому мы называем его прекрасным, не может основываться на представлении его полезности, достаточно ясно из предыдущих глав, ибо тогда это было бы не непосредственное удовольствие от предмета, что является существенным условием суждения о красоте. Но объективная внутренняя целесообразность, т. е. совершенство, уже ближе к предикату красоты, и потому некоторые известные философы, хотя и с оговоркой, что оно мыслится смутно, считали его тождественным красоте. В критике вкуса чрезвычайно важно решить, можно ли действительно свести красоту к понятию совершенства.