Сага о Ратиборе Тень и Сталь. От Переяславля до Готланда

И тот дар, что лежал холодным камнем у него на груди, дар Заряны, предстал перед ним во всей своей двойственности. Это было и величайшее оружие, дающее знание, и страшное проклятие, отнимающее покой. Он видел врага, о котором другие и не подозревали. Но в то же мгновение и враг теперь видел, что он его видит. Он перестал быть незаметной частью слепой толпы. Он стал единственным зрячим среди слепых. И эта зрячесть делала его заметной и, возможно, очень соблазнительной целью.

Глава 20: Неотвратимость Пути

В ту последнюю ночь в родном доме Ратибор почти не сомкнул глаз. Сон бежал от него, как испуганный зверь. Он лежал на своей жесткой лежанке, закинув руки за голову, и невидящим взглядом смотрел в закопченный потолок. Вернее, он думал, что взгляд его невидящий, но новое зрение жило своей жизнью. В глубоких тенях между потолочными балками он отчётливо видел, как копошатся какие-то мелкие, размером с ладонь, существа. Они были похожи на пауков, но вместо хитиновых морд у них были крошечные, сморщенные человеческие лица со слишком большим количеством блестящих глаз. Они плели свои невидимые сети из пыли и страхов, и Ратибор с ужасом подумал, сколько ночей он спал под ними, не подозревая об их существовании.

Он понимал с абсолютной, окончательной ясностью, что пути назад нет. Он мог бы сорвать с шеи камень, швырнуть его в огонь или забросить в самый дальний колодец. Но изменило бы это что-то? Возможно, зрение бы пропало. Но знание… знание бы осталось. Он уже видел. Он уже знал, что скрывается в тенях. Снова ослепнуть, вернуться в уютный и, как теперь стало ясно, лживый мир неведения, было бы трусостью. Это было бы предательством по отношению к самому себе.

Его решение пойти на Змеиный брод, ещё вчера казавшееся простым юношеским желанием доказать свою состоятельность, самоутвердиться, за одну эту ночь превратилось в осознанную, жизненно важную необходимость. Он больше не шёл за славой или чтобы помериться силой с отцовской тенью. Он шёл не просто в пограничный острог на краю степи. Он шёл в тот самый мир, который только что открылся ему во всей своей пугающей красе. И он должен был не просто научиться в нём выживать. Он должен был научиться в нём жить. Понять его законы, найти в нём своё место. Иначе этот мир разорвёт его на части.

Когда первые предрассветные лучи окрасили небо, Ратибор поднялся. Он двигался медленно, но решительно. Умылся ледяной водой, надел походную одежду, проверил снаряжение. В последний раз он окинул взглядом свой пустой дом, но уже не чувствовал тоски. Этот дом принадлежал его прошлому, мальчику, который боялся теней, потому что не знал, что в них живёт.

Утром, когда он вышел к южным воротам, чтобы присоединиться к отряду, он уже был совершенно другим человеком. Вчерашний юноша умер этой ночью на своей лежанке. Теперь на его месте стоял мужчина, чьи глаза видели слишком много. Он смотрел на своих спутников, и его новое зрение раскрывало ему их суть. Он видел, как за спиной их провожатого-дружинника Ждана витает едва заметный, серый, похожий на облачко дух застарелой усталости, который словно высасывал из воина силы. Он видел, как на плече у восторженного юнца Мирослава сидит крошечный, почти прозрачный, похожий на стрекозу дух тщеславия и что-то возбуждённо шепчет ему на ухо, заставляя парня то и дело поправлять меч и горделиво выпячивать грудь.

Мир обрёл новые краски, новую глубину и новый, куда более сложный смысл. Это пугало, но и давало странное чувство превосходства, чувство знания, которого не было ни у кого другого.

Ратибор крепче сжал в руке гладкий кожаный ремень своего нового щита. Он чувствовал на груди холодный вес камня Заряны, под ним – теплое прикосновение секиры Перуна. Один дар давал ему зрение, другой – обязывал к храбрости. С этим он и должен был идти в свой новый мир.

Провожатый Ждан отдал короткий приказ, и отряд двинулся. Ратибор сделал первый шаг по дороге, с которой уже нельзя было свернуть. Шаг в мир, полный опасностей – видимых и, что гораздо страшнее, невидимых.

Глава 21: Молчаливый отряд

Как только тяжёлые ворота Переяславля со скрипом закрылись за их спинами, отсекая родной город, отряд из двенадцати добровольцев и одного провожатого погрузился в плотное, гнетущее молчание. Они шли гуськом по пыльной дороге, уходившей на юг, и единственными звуками были скрип ремней, шарканье множества ног и покашливание Ждана, их сурового проводника. Каждый из них был погружён в свои собственные мысли, проигрывая в голове сцены прощания, взвешивая свой выбор, пытаясь заглянуть в туманное, пугающее будущее. На плечах у них лежала не только поклажа с припасами, но и невидимый, но куда более тяжкий груз принятого решения.

Ратибор шёл, сосредоточенно пытаясь привыкнуть к непривычному весу снаряжения. Щит, перекинутый за спину, давил на плечи, а новый меч, стукаясь о бедро при каждом шаге, казался чужеродным продолжением тела. Но главная тяжесть, которую он нёс, была не из дерева и стали. Это было его новое зрение, дар Заряны, который в ту же секунду, как они вышли за ворота, превратился из ночного кошмара в ослепляющую дневную реальность.

Он старался смотреть прямо перед собой, на спину идущего впереди Борислава, но его взгляд невольно цеплялся за детали, которые были недоступны остальным. Мир вокруг него жил своей, скрытой, кипучей жизнью. Он видел то, чего не видели другие. На обочине дороги, в высокой траве, он замечал, как сидят, притаившись, маленькие, серые, похожие на колючие клубки репейника духи-путанки. Они с интересом наблюдали за проходящими, а потом, выждав момент, срывались с места и цеплялись к ногам его спутников, вызывая у тех внезапную усталость, заставляя спотыкаться на ровном месте. Один из крестьян вдруг тяжело вздохнул и пожаловался, что сапоги натёрли, хотя ещё утром были впору. Ратибор знал истинную причину.

Но страшнее всего было видеть своих спутников. Он видел не просто людей. Вокруг каждого из них вилось и переливалось цветное марево – аура, отражавшая их суть. Вокруг хмурого Борислава колыхалось плотное, тёмно-багровое облако, полное горечи и решимости, как у волка, попавшего в капкан и готового отгрызть себе лапу. Восторженный юнец Мирослав, наоборот, сиял ярко-жёлтым, почти золотистым светом кипучего, глупого тщеславия, смешанного с чистым, как родниковая вода, восторгом. Вокруг большинства крестьян вился тусклый, серо-зелёный туман нужды и затаённого страха.

И всё это многоцветие эмоций и духов было обращено на него. Ему приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы сохранять невозмутимое выражение лица, чтобы не вздрагивать, когда очередной дух проносился мимо, чтобы не щуриться, глядя на ауры своих спутников. В первые часы пути он чувствовал себя на грани безумия. Хотелось закричать, рассказать всем, что он видит, но он понимал – его тут же примут за сумасшедшего. В лучшем случае – отправят назад в город, в худшем – просто привяжут и оставят в степи, как обузу.

Его дар, полученный в тишине и таинстве, здесь, на дороге, под открытым небом, стал его проклятием и его одиночеством. Он шёл в одном строю с этими людьми, но был от них бесконечно далёк. Они видели перед собой лишь пыльную дорогу. Он же шёл сквозь невидимый мир, кишащий существами, о которых они и не подозревали, окружённый голыми, неприкрытыми эмоциями своих спутников. И это путешествие обещало быть гораздо более тяжёлым, чем он мог себе представить.

Глава 22: Первые знакомства

К полудню Ждан, наконец, сжалился над отрядом, который заметно вымотался с непривычки, и объявил привал у небольшого, журчащего в овраге ручья. Сняв с плеч тяжелую поклажу, люди с облегчением опускались на траву, пили ледяную воду и развязывали мешочки с едой. Тяжелое утреннее молчание начало понемногу рассеиваться. Сама обстановка – солнечный свет, пробивающийся сквозь листву, плеск воды, возможность вытянуть гудящие ноги – располагала к отдыху и разговорам.

Первым не выдержал юнец Мирослав. Его кипучая, неугомонная натура не могла долго выносить гнетущую тишину. Стряхнув с себя напускную серьезность, он решил, что пришло время познакомиться поближе и, что важнее, показать себя. Он подсел к группе крестьян и с гордостью вытащил из ножен свой меч. Клинок был новым, богато украшенным – с медной инкрустацией на рукояти и травлёным узором. Явно дорогой, купленный на отцовские деньги, а не заработанный в боях.

«Смотрите, какая сталь! Сам купец Гнездило из Киева ковал!» – с мальчишеским восторгом хвастался он. – «Таким и печенежскую саблю, и голову заодно с плеч срубить можно!»

Крестьяне уважительно кивали, цокая языками, а Мирослав, воодушевлённый вниманием, начал рассказывать, как ловко он обвёл вокруг пальца свою богатую родню. Он со смехом описывал, как сказал отцу, что едет к дяде в соседний город за товаром, а сам подговорил слугу, чтобы тот вынес ему из дома доспехи и оружие. «Они думают, я до сих пор в дядькиной усадьбе кисну, а я тут, в настоящем мужском походе!» – гордо заключил он, ожидая восхищения.

Хмурый Борислав, сидевший поодаль и точивший бруском свою секиру, лишь презрительно сплюнул на землю и отмахнулся от его болтовни, как от назойливой мухи. Укоризненный взгляд ветерана смутил Мирослава. Поняв, что на бывалого воина его рассказы не производят впечатления, он огляделся в поисках другого, более благодарного слушателя, и его взгляд остановился на Ратиборе. Он подсел к нему, вытирая со лба пот. «А ты чего молчишь? Тоже, небось, от кого-то сбежал?»

Ратибор, однако, был поглощен другим. Его внимание привлекла единственная девушка в отряде, Весняна. Она держалась особняком ото всех. Невысокая, крепко сбитая, с коротко остриженными, как у мальчика, русыми волосами, чтобы не мешали в лесу. За спиной у неё лежал длинный тисовый лук и колчан со стрелами, чьё оперение говорило об опытной руке. Она не ела и не отдыхала. Она присела на корточки у самой воды и внимательно, по-деловому, осматривала влажный песок, изучая оставленные на нём следы зверей и птиц. Её движения были экономными и точными, как у хищницы, знающей цену каждому лишнему жесту.

Ратибор, благодаря своему дару, видел её не так, как остальные. Вокруг неё не было яркой ауры эмоций. Вместо этого её окутывало бледное, едва заметное серебристо-серое сияние, похожее на лунный свет в тумане. Оно было ровным, спокойным и говорило о предельной сосредоточенности, о полном контроле над собой. А в самой сердцевине этого сияния угадывалась какая-то холодная, хищная грация, как у рыси, вышедшей на охоту. Ратибор понял, что эта девушка, возможно, опаснее и выносливее многих мужчин в их отряде.

«Эй! Я с тобой говорю!» – повторил Мирослав, легонько толкнув его в плечо.

Ратибор вздрогнул, вырванный из своих наблюдений. Он посмотрел на сияющего самодовольством юнца и отрицательно качнул головой. «Нет, – тихо ответил он. – Я не сбегал». И больше ничего не добавил, оставляя Мирослава в недоумении и лёгком разочаровании. Разговорить этого молчаливого парня оказалось сложнее, чем он думал.

Глава 23: Рассказ Борислава

Спустились сумерки, и отряд разбил свой первый полноценный лагерь. Ждан, их провожатый, привыкший к походам, быстро съел свою порцию каши и, не говоря ни слова, отошёл поодаль, завернулся в плащ и почти сразу заснул. Его не интересовали ни страхи, ни надежды этих наёмников; его дело было лишь довести их до места назначения.

Остальные же сгрудились вокруг потрескивающего костра, который отбрасывал длинные, пляшущие тени. После утомительного дня и кружки горячего травяного отвара, что заварил один из крестьян, языки развязались. Неловкое молчание сменилось разговорами. Мужчины, пытаясь скоротать долгую ночь и хоть как-то узнать тех, с кем, возможно, придётся стоять плечом к плечу в смертном бою, начали понемногу делиться своими историями. Говорили о деревнях, откуда они родом, о жёнах и детях, о неурожае, который и погнал их на этот отчаянный заработок.

В какой-то момент один из них, пожилой крестьянин по имени Лютобор, набравшись смелости, повернулся к хмурому ветерану.

«Скажи, Борислав… ты-то чего здесь?» – спросил он, и все разговоры разом стихли. Вопрос витал в воздухе с самого начала пути. – «Ты не похож на нас. Ты воин бывалый, каждый шрам на тебе – своя история. Что заставило тебя, человека, знающего цену битвы, снова идти на верную смерть за княжеское серебро?»

Борислав, который до этого сидел, подперев подбородок кулаком, и неотрывно смотрел в огонь, даже не шелохнулся. Казалось, он не услышал вопроса. Мирослав уже открыл было рот, чтобы вставить какую-то шутку, но Ратибор едва заметно качнул головой, и тот осекся. Все ждали. В тишине слышался лишь треск сучьев в костре и далекий вой волка.

Ветеран долго молчал. Его лицо, освещенное неровным пламенем, было похоже на каменную маску. Ратибор видел, как тёмно-багровая аура вокруг него сгустилась, стала плотнее, почти осязаемой. Наконец, Борислав тяжело вздохнул и, не глядя ни на кого, заговорил. Его голос был хриплым и глухим, как будто он не пользовался им уже очень давно.

«Пять зим назад я сложил меч. Хватит, думаю. Слишком много крови видел, слишком много друзей схоронил. Купил дом под Переяславлем, женился на хорошей женщине, родилось двое ребятишек, дочка и сын…» Он замолчал, сглотнув ком в горле. «Думал, вот оно, счастье. Мирное, простое. Решил заняться торговлей. Продал всё, что было, влез в долги, закупил в Киеве большой воз с солью. Хотел везти её дальше, на юг, и продать кочевникам. Думал, озолочусь».

Он криво усмехнулся, но в этой усмешке не было и грамма веселья. «На переправе налетели тати. Не просто ограбили, а всё отняли. И воз, и лошадей, и то малое, что при мне было. Вернулся я домой ни с чем, только с новыми долгами. Купец, у которого я деньги брал, – Харитон-ростовщик, может, знаете такого, – он долго ждать не стал. Пришёл с княжескими людьми и…» – Борислав замолчал, его кулаки сжались так, что побелели костяшки.

«…и забрал. Всё. Дом. И жену мою, Любаву, с детьми. В залог. Пока долг не верну. Работают на него теперь, как рабы, в его доме». Он наконец поднял глаза на слушателей, и в его взгляде была такая бездна боли и ярости, что всем стало не по себе.

«Эти десять гривен серебра… – медленно, чеканя каждое слово, закончил он. – Для вас это, может, цена богатства. А для меня – это цена свободы моей семьи. Цена, за которую я готов лечь костьми на том проклятом Броду, но которую я должен принести домой».

После его рассказа в лагере воцарилась долгая, тяжёлая, уважительная тишина. Глупые шутки Мирослава, жалобы на неурожай, юношеские мечты о славе – всё это вдруг показалось мелким, ничтожным на фоне простой и страшной истории этого человека. Каждый из них теперь понимал, что рядом с ними сидит не просто хмурый ветеран, а человек, у которого отняли всё и который пришёл сюда, чтобы вырвать своё обратно из пасти самой смерти. И в этот вечер Борислав, сам того не желая, стал негласным лидером их маленького отряда.

Глава 24: Спор у огня

Тяжёлое молчание, воцарившееся после рассказа Борислава, давило на всех, но сильнее всего оно ударило по Мирославу. История ветерана, полная настоящей боли и отчаяния, обесценила его собственные мотивы, превратив их в глазах окружающих в мальчишескую прихоть. Его весёлая бравада, его гордость своим «побегом» – всё это теперь казалось жалким и неуместным. Ратибор видел, как яркая, золотистая аура тщеславия вокруг юноши поблекла, стала рваной, а сквозь неё проступил обиженный, колючий багрянец.

Не в силах вынести это молчаливое осуждение, Мирослав решил защищаться. Ему отчаянно нужно было оправдаться, доказать, что его решение было не менее важным и весомым.

«Каждый идёт за своим», – горячо, с вызовом в голосе, произнёс он, нарушая тишину. «У тебя, Борислав, беда с семьёй. У других – с голодом. Но разве моя ноша легче?»

Он вскочил на ноги и принялся расхаживать у костра, жестикулируя, словно на вечевом собрании. «Вы думаете, я от хорошей жизни сбежал? Да, у моего отца полно серебра. Дом – полная чаша. Но разве это жизнь, когда каждый твой шаг расписан до самой смерти? Когда тебя с пелёнок готовят не к тому, чего желает твоя душа, а к тому, что выгодно отцу?»

Его голос дрожал от искреннего негодования. «Он хотел женить меня на дочери своего соседа, такого же старого, толстого борова, как и он сам! На девке, у которой ума меньше, чем у курицы, зато в приданом – две деревни! Меня хотели продать, как племенного быка! Вы это понимаете? Жить с нелюбимой, приумножать отцовское богатство, сидеть в тереме и жиреть – вот моя судьба! Это не жизнь, это клетка! Да, золотая, но всё равно клетка!»

Он остановился и обвёл всех горящим взглядом. «Я не хочу, чтобы моя жизнь прошла впустую! Я хочу славы! Хочу, чтобы моё имя, Мирослав, сын Всеволода, было в песнях гусляров! Чтобы мальчишки во дворах играли "в Мирослава", как играют сейчас "в Добрыню" или "в Святогора"! Чтобы моя жизнь была не строчкой в торговой книге, а главой в великой саге! И за это… за это я готов платить кровью!» – патетично закончил он.

Воцарилась неловкая тишина. Крестьяне не знали, что и думать, – с одной стороны, его речи были им чужды, но с другой, в них чувствовалась неподдельная страсть.

Но Борислав не стал молчать. Он поднял голову и открыто, беззлобно, но с горькой усмешкой посмотрел на юношу.

«Славы он захотел», – медленно процедил ветеран, и каждое его слово было тяжелым, как камень. – «Песен… Знаешь, парень, о чём поют в песнях? О блеске мечей, о победных кличах и о верных друзьях. Но они никогда не поют о том, как твой друг умирает у тебя на руках, захлёбываясь кровью. Они не поют о вони распоротых животов, о том, как страшно ночевать на поле после битвы, слушая стоны тех, кого уже не спасти. И уж точно они не поют о том, каково это – возвращаться домой и говорить вдове, что её мужа больше нет».

Он подался вперёд, и его взгляд впился в Мирослава. «Твоя слава – это детская забава, игрушечный меч. Ты играешь в войну, сынок. А мы здесь, чтобы выжить. Когда первая стрела пропоёт у твоего уха, ты забудешь про все песни на свете. И единственное, о чём ты будешь молить богов, – это дожить до следующего рассвета».

«Это не забава!» – вспыхнул Мирослав.

«Именно забава!» – отрезал Борислав. – «Ты сбежал к приключениям. А мы все сбежали от беды. Чувствуешь разницу?»

Между ними возникла первая открытая перепалка. С одной стороны – суровая, выстраданная реальность, знающая истинную цену жизни и смерти. С другой – юношеские, чистые, но наивные грёзы о подвигах и бессмертии. Это был спор двух миров, двух поколений, и в эту ночь у костра никто не мог сказать, кто из них был прав.

Глава 25: Путь Охотницы

Словесная перепалка между Бориславом и Мирославом накалялась. Юноша, красный от гнева и обиды, уже готов был выкрикнуть очередное гневное возражение, а ветеран, подавшись вперёд, сверлил его тяжелым, презрительным взглядом. Казалось, ещё немного – и спор перерастёт в настоящую ссору.

В этот самый момент в их напряжённый диалог вмешался третий, неожиданный голос.

«Хватит вам лаяться, как псам над костью».

Голос был женский, но в нём не было ни капли мягкости. Спокойный, ровный и холодный, как лезвие ножа, он мгновенно заставил обоих спорщиков замолчать. Все головы, как по команде, повернулись к Весняне. Девушка-охотница, которая до этого сидела в стороне, молча поправляя оперение на стреле, поднялась и подошла ближе к огню. Его отсветы плясали на её сосредоточенном лице, не тронутом ни косметикой, ни женскими заботами.

Она обвела взглядом всех присутствующих. «Вы оба кричите о своём. Один – о семье, другой – о славе. А слушаете только себя».

Весняна остановила свой взгляд на Бориславе. «Твоя цель достойна уважения, воин. Ты бьёшься за родных. Это понятно».

Затем она повернулась к Мирославу, и в её глазах не было ни осуждения, ни насмешки – лишь холодная оценка. «И твоё желание, юноша, мне тоже понятно. Когда тебя держат за щенка на привязи, хочется доказать всем, что ты – волк. Это тоже сила, что движет человеком».

Она сделала паузу, давая своим словам впитаться. «А теперь послушайте, зачем здесь я».

Девушка выпрямилась, и в её осанке появилась гордость. «В моей деревне, что в лесах под Черниговом, я лучшая охотница. Я вижу след там, где другие видят лишь опавшие листья. Я могу часами лежать в засаде без движения. Мой выстрел из лука точнее, чем у любого мужчины в нашей артели. Но знаете, на какую охоту меня пускают? – она криво усмехнулась. – Ставить силки на зайцев и рябчиков. Ловить белок. Потому что я – женщина. А большая охота, на кабана или, не дай бог, на медведя, – это "не женское дело"».

Она обвела взглядом мужчин у костра, которые слушали её, затаив дыхание.

«Мне не нужны десять гривен серебра. Пропитание я себе и так добуду, лес меня кормит. Мне не нужна слава в песнях гусляров. Это всё пустое. Я хочу другого. Я хочу совершить такой подвиг, после которого никто – ни один старый пердун в нашей деревне, ни один ухмыляющийся мужик – не посмеет усомниться в моём праве. Я хочу вернуться домой, бросить на стол старосты… не знаю… голову степного вождя или клык какого-нибудь чудища, что водится на том Броду, и сказать: "Теперь я сама буду решать, на кого мне охотиться. И я буду водить свою собственную артель. И в ней будут те, кого я выберу"».

Она замолчала, и в её голосе прозвучала сталь. «Выжить три месяца на Змеином Броду, там, откуда не возвращаются даже бывалые дружинники… это мой способ доказать всему миру, и в первую очередь себе, что я чего-то стою. Это мой путь. Не во имя семьи, не во имя славы, а во имя себя самой. Во имя права быть тем, кто я есть».

Её речь, лишенная патетики Мирослава и трагизма Борислава, была по-своему самой сильной. Прагматичная, амбициозная и абсолютно понятная цель. В её словах не было места жалости или юношеским мечтаниям – только холодная, как лёд, решимость.

Борислав, слушая её, медленно кивнул, и в его взгляде появилось неприкрытое уважение. Он узнавал в ней ту же несгибаемую волю, что жила и в нём.

Мирослав же смотрел на неё с восхищением. Он, привыкший к кисейным барышням из богатых домов, впервые в жизни видел женщину, чья цель была такой же великой и дерзкой, как и его собственная, но куда более осязаемой.

Спор был окончен. Этой ночью у костра отряд обрёл не только лидера в лице Борислава, но и свою несгибаемую душу в лице Весняны. А Ратибор, наблюдая за серебристым сиянием, окружавшим девушку, понял, что её воля тверже стали её наконечников.

Глава 26: Призраки обочины

Отряд продолжал свой неспешный путь на юг, и земля вокруг становилась всё более дикой и неуютной. Они миновали последние островки возделанных полей и вошли в зону запустения. Дорога вела их через заброшенные хутора – печальные свидетельства того, что когда-то жизнь здесь кипела. Теперь же от них остались лишь почерневшие остовы срубов с пустыми глазницами окон, заросшие бурьяном огороды да одичавшие яблони. Люди покинули эти места, спасаясь то ли от набегов кочевников, то ли от очередной моровой язвы, что прокатилась по этим краям несколько лет назад.

Для большинства спутников Ратибора это были просто печальные, но безжизненные развалины. Для него же, с его проклятым и благословенным зрением, эти места были полны трагической, призрачной жизни. Он видел то, чего не видели другие. Он видел, как у порога сгоревшего дома стоит бледная, полупрозрачная фигура женщины и безучастно смотрит на дорогу, обречённая вечно ждать мужа, не вернувшегося с поля. Видел, как на месте бывшего двора двое призрачных детей беззвучно играют в догонялки, снова и снова повторяя последние мгновения своего беззаботного бытия перед тем, как пришла беда. Эти фантомы, застывшие во времени, не были опасны, но от их тихого, отчаянного присутствия у Ратибора леденела кровь.

К полудню, когда солнце начало припекать, отряд подошёл к очередному такому заброшенному хутору. Здесь, в центре бывшего двора, сохранился старый, обложенный камнем колодец с почерневшим от времени срубом.

«Привал!» – скомандовал Ждан, с облегчением стягивая с плеч поклажу. – «Наберём воды, перекусим. Следующий источник будет только к вечеру».

Мужчины, обрадованные возможностью отдохнуть и пополнить фляги, направились к колодцу. Но Ратибор замер на месте. Его зрение кричало об опасности. Он видел не просто старый колодец. Над ним, цепляясь за влажные камни, вилось и копошилось отвратительное, пульсирующее серое облако. Оно было похоже на гнилостный туман, и внутри него угадывались мириады крошечных, похожих на пиявок, существ. Это был застарелый, концентрированный дух болезни – морок, оставшийся здесь со времён эпидемии. Он ждал, дремал, готовый вцепиться в любого, кто выпьет заражённой им воды.