Макадамия

В августе меня начала бить тревога от мысли, что скоро начнется учебный год. Я никак не была готова. С тоской просмотрев список литературы на лето, я выбрала наугад из того, что мне показалось наиболее интересным. Понимала, что весь список мне не по плечу, но хоть что-то нужно было прочитать.

– Орешек, что делаешь? – спросил папа, слегка заглядывая в комнату.

Я показала книгу в руках.

– Чтиво на лето никто не отменял. Пытаюсь освоить.

– К тебе кое-кто пришел. Но если ты против визитов, скажи.

– Все в порядке, папа, – тихо ответила я и встала с кровати.

Думала, нужно спуститься, но в дверях, к моему большому изумлению, рядом с отцом стоял Рома.

– Здравствуй, Лера, – сказал он, заходя. Папа кивнул ему и вышел, оставив дверь приоткрытой.

Я стояла около кровати и смотрела на лежащую на ней книгу. Смотреть на Рому я не хотела, я вообще не понимала, зачем он заявился к нам. Вот его-то мне хотелось видеть меньше всего. В груди начинал скапливаться жар, а в глазах слёзы.

Рома подошёл ко мне вплотную и молча смотрел.

– Лера, – тихо позвал он.

Я не отвечала, всё также сверля глазами несчастную книгу, слезы уже непослушно и неспешно стекали по щекам. Он же взял мое лицо в свои теплые ладони и посмотрел грустным, сочувствующим взглядом. Затем, положив руки на плечи, нежно обнял, крепко прижал с такой заботой, как никто за всё это время. Я стояла, не шевелясь, во мне происходила мучительная битва любви и ненависти к нему, и я очень хотела, чтобы победила последняя.

– Мне так жаль, Лера. Ты можешь мне не верить, но мне правда очень жаль, – с грустью сказал он, уткнувшись носом в мои волосы.

И я обняла его и расплакалась. Я плакала навзрыд так, как никогда не плакала прежде и, честно говоря, после этого. Громко, с надрывом выпихивала из себя всю боль последних полутора месяцев, заливая его футболку горькими солёными слезами и прижимаясь к нему, как к последней своей надежде, так, как хотела бы прижаться к маме или папе, но которые так и не смогли мне дать этих объятий.

Не знаю, сколько мы так простояли, но он терпеливо ждал, пока я выплачусь вдоволь. Когда же затихла, он поцеловал меня где-то в районе виска и аккуратно взял за плечи.

– Спасибо, – тихо произнесла я, глядя в его глаза.

– Ну что ты. А теперь ложись, поспи. Никуда литература не денется.

Я послушно прилегла, Рома сел рядом со мной.

– Хочешь побуду с тобой, пока не заснешь? – тепло спросил он, гладя меня по голове.

– Хочу. Но у вас, наверное, и своих забот хватает.

– Не думай об этом. Отдыхай.

С этими словами он убрал руку с моей головы, а вместо этого положил её на мою ладонь, скрепив наши пальцы.

Уснула я практически мгновенно, а когда проснулась, Ромы уже не было. Я не знала, почему он приехал, зачем так трогательно обнимал меня, утешал, но была безгранично благодарна ему за этот жест, такой нужный и спасительный в тот момент. Жест, принесший мне хоть немного облегчения.

Наступил учебный год, который впервые давался мне с невероятными усилиями. Я по-прежнему была сама по себе, папа занимался мамой и ее ментальным здоровьем. Врачи, психологи, терапии. Она была безутешна. Виделись мы редко, только на мой день рождения она решилась зайти ко мне, чтобы поздравить, но потом снова уединилась в комнате. Папа жил на износ, совмещая работу с заботой о маме. Я осознавала всю случившуюся трагедию, но всё равно не могла понять, почему она себя ведёт именно так. Тогда я ещё не понимала.

После Нового года, абсолютно преданного забвению, меня перевели на домашнее ускоренное обучение. Папа решил, что так будет лучше, так как внимание к нашей семье и нашему несчастью всё не утихало. Я была не против, мне так даже было лучше. Общаться с людьми стало до невозможности сложно. Количество внешкольных занятий мне также сократили, оставив лишь музыку, программу которой расширили, и, к моему удивлению, немецкий язык.

– Почему не английский? – спрашивала я папу.

– Ты, итак, прекрасно им владеешь, Лера. А вот немецкий нужно подтянуть.

У меня даже мыслей не было для чего мне немецкий, но я, по обыкновению, покорилась воле отца.

Все выяснилось в мае, когда папа вызвал меня к себе в кабинет.

– Лера, тебе нужно будет уехать ненадолго, в июне вернёшься, чтобы сдать итоговые экзамены в гимназии.

– В каком смысле уехать? Куда? – изумилась я.

– В Вену. Я договорился с Пеняевыми, помнишь их? Они тебя встретят.

Я в недоумении смотрела на папу и не понимала абсолютно ничего.

– Зачем мне в Вену? К тому же я не переношу Пеняевых, ты же знаешь!

– Для поступления, Лера.

Папа явно растягивал то, что собирался сказать, тем самым всё больше погружая меня в какую-то растерянность.

– В Венскую консерваторию. Там вступительные в мае, а не в июне, как у нас. Заявку мы уже подали. А Пеняевых потерпишь пару недель, а после решим вопрос с жильем.

– Консерваторию? Что-то не поняла…

– Тебе нужно уехать, Орешек. Поверь мне, так будет лучше.

Я в оцепенении смотрела на папу. За спиной послышались шаги, обернувшись, увидела маму, прислонившуюся к двери.

– Что это вы задумали? – в недоумении закричала я, глядя на неё. – Что значит уехать? Я не хочу!

– Милая, послушай отца, – робко начала мама.

Я же чувствовала, как внутри меня начинает просыпаться злость.

– Послушать? А он много нас с Викой слушает? – бросила я, поворачиваясь к папе. Он лишь сверлил меня взглядом.

– Ещё раз, Валерия, – так будет лучше.

– Лучше для кого? Для вас? Для меня точно не будет! – по щекам текли слезы. – Не будет лучше! Я лишилась сестры, так вы теперь и родного дома меня хотите лишить? Я не поеду никуда!

– Ты поедешь, Лера, – спокойно сказал отец.

Мой взгляд устремился к маме.

– Ты позволишь? Почему ты молчишь? Ты позволишь вот так меня отправить?

– Тебе это нужно, милая, поверь. Ты же у нас умница.

– Да прекрати ты! Прекрати говорить, что мне нужно. Прекрати называть меня милой! Прекрати называть умницей! Меня уже тошнит от этих слов, мама!

В тот момент я поняла, что скатываюсь в истерику, готовая выбросить все скопившиеся за год обиды.

– Вы забыли про меня! Бросили! Как будто меня вместе с Викой не стало. Конечно, любимая дочь вас покинула, а тряпку можно выкинуть, как ненужную вещь, она все стерпит!

– Валерия! – донёсся голос папы, но я видела, как мама помотала ему головой. Я же начала метаться по кабинету, схватившись за голову. Так всегда делала Вика, когда злилась.

– Целый год сама по себе. Да что год?! Намного раньше! Всегда сама по себе. А ты! – я обратилась к маме. – Ты забыла моё имя? По пальцам можно пересчитать, сколько раз ты обращалась ко мне по имени за этот год, мама! Ты же буквально обезличила меня! Ты думаешь, ты одна страдаешь? Папу просто извела своим поведением, ты же взрослая женщина!

– Валерия, замолчи! – папа в ярости подбежал ко мне.

Я понимала, что перегибаю, но остановиться уже не могла.

– Что папа, ударишь? Как тогда Вику? Вы же на всё способны! Да всё равно! Достали меня! Мечтаете жить для себя – живите! Наслаждайтесь! Спихнуть единственную дочь – это как раз то, что нужно после потери! Отсылайте, куда хотите, оставьте меня одну, так же проще!

Я в слезах опустилась на пол, не в силах продолжить. Что на меня нашло тогда, не понимаю до сих пор. Мама присела рядом и обняла меня, гладя по голове.

– Прости нас, родная. И меня прости. Ты многое ещё не понимаешь, но поверь мне, так будет лучше. Или ты думаешь, мы не знаем, где ты всё время пропадаешь? Мы всё знаем. Лера, нужно жить дальше, пожалуйста. Мы будем навещать тебя, милая. Всё образуется. Тебе нужно уехать, здесь на тебя всё давит, Лера!

– Здесь все воспоминания, мама, – всхлипывая, вставила я.

– Ты вернёшься к ним, когда будешь готова. Когда они будут помогать тебе, а не разрушать. Лера, мы очень любим тебя, чтобы ты не думала. Послушай нас ещё хотя бы разочек.

Какое-то время мы сидели в обнимку, мама тихо плакала, крепче прижимая к себе. Мне стало так стыдно перед родителями тогда, ведь в конце концов, они переживали свою боль, как могли.

– Вы правы, – едва слышно сказала я, вставая и помогая подняться маме. Папа всё ещё стоял рядом с нами, не говоря ни слова.

– Простите меня, – я обняла их обоих. – Мне правда лучше уехать.

И вскоре моя жизнь перетекла в другую страну.

9. Родные стены

Прошло 4 года, прежде чем мне позволили вернуться домой. Именно домой, потому что в Вене я так и не почувствовала себя на своем месте. Мне нравился сам город, нравилось учиться, у меня были потрясающие педагоги, интереснейшие курсы, замечательные интернациональные сокурсники. Но я скучала по родителям, по своей комнате и очень скучала по Вике, по возможности навестить её. За 4 года я ездила в Россию только 3 раза, несколько раз ко мне прилетала мама. Жила в общежитии всё это время, это было моей личной огромной просьбой к родителям, которую они, скрепя сердцем, исполнили. Ну раз уж они отправляли меня подальше от дома, чтобы вкушать радость, веселье, общаться со сверстниками, подумала, что лучше общежития мне ничто в этом не поможет. И это было очень верным решением. Все моё окружении, эта кипящая молодая жизнь кругом не дали мне полностью замкнуться в себе. Я хотела бы, старалась, но мне не дали. И за это я всегда буду благодарна своим приятелям, подругам, которых подарила Вена.

По окончании 4-го курса папа, наконец, сказал, что если я хочу, если готова, то они с мамой рады будут моему возвращению. А мне только это и нужно было! В конце июля я переступила порог родного гнезда. Бродила по нему, вдыхала знакомые ароматы и никак не могла надышаться. Мне показалось, что прошла целая вечность, но, на удивление, в доме ничего не изменилось. Как будто я просто вышла в магазин и вернулась. Мебель, предметы, картины, рояль. Всё стояло на своих местах. Изменились только родители. Мама как-то сильно постарела за это время, фигурка сжалась, глаза были потухшие. Отец ей не уступал. Он очень похудел, как я позже узнала, через несколько месяцев после моего отъезда он перенес инфаркт. Мне тогда никто ничего не сказал. Да и в июле бы не сказали, но Надя проболталась. Она всё также работала у нас, была всё такой же крепкой женщиной. Мама делилась, что за то время, пока меня не было, они с Надеждой очень сдружились. Они и раньше были в хороших отношениях, а теперь вообще считали себя закадычными подругами. Мне было радостно от этого, маме нужен был кто-то сильный рядом, помимо отца.

На следующий день после приезда я попросилась к Вике. Родители сами отвезли меня. Могилка была чистой, ухоженной, вокруг были посажены небольшие деревца. Маленький уютный Викин уголок. Чья-то невидимая рука сжимала мне сердце, пока я смотрела на место, где вот уже 5 лет спокойно спала моя любимая сестра. Все эти годы и дня не проходило, чтобы я не вспоминала ее, не думала о ней. Я часто разговаривала с Викой вслух, зачастую забывая, что нахожусь не одна, и через какое-то время моё окружение уже даже не обращало на это внимания. Была ли я в их глазах чудной? Наверняка. Но мне никто никогда ничего не говорил. Наоборот, все отнеслись с редким пониманием, иногда даже расспрашивали про сестру, и я рассказывала с таким рвением, с таким восторгом, что ни у кого не оставалось сомнения в том, что Вика была потрясающей. Мне казалось, что чем чаще буду говорить о ней, чем чаще вспоминать, чем больше людей будет знать, кто такая Виктория Осипова, тем дольше сестра будет жить. Не только в моей памяти, но и вообще.

Когда эйфория от возвращения более-менее прошла, я задумалась, а что же дальше? Куда мне податься? Продолжить учебу или искать работу? Поделилась с родителями своими изысканиями, но они сказали, что я рано об этом думаю и попросили хотя бы до Нового года просто быть с ними. Интересовались, не хочется ли мне какого-нибудь особенного занятия, или есть желание чему-нибудь научиться. Я сразу вспомнила, что была бы не против, наконец, получить права. И меня отправили в автошколу – на ближайшие два месяца занятие было найдено. А там как раз и мой день рождения, который я мечтала отметить с родителями и только с ними. Моё 18-летие было проведено в обществе соседки по комнате, свои 22 я бы хотела встретить с самыми близкими людьми, которые у меня остались.

Через несколько недель после дня рождения произошло то, чего я точно уж предположить не могла. Мы были с мамой в гостиной и, уютно устроившись в обнимку на диване, смотрели какой-то старый советский фильм, душевный, честный, добрый. Папа приехал с работы и, зайдя в дом, взглянул на меня с какой-то невероятной грустью:

– Лера, мне нужно с тобой поговорить. Не зайдешь ли ко мне в кабинет?

– Что-то случилось? – удивилась я.

– Нет, просто нужно с тобой кое о чем, мм, посоветоваться.

– Лёша, может быть все разговоры после ужина? – осторожно спросила мама. Все моё тело почувствовало, какой напряжённой она стала.

– Конечно, дорогая. Давайте поужинаем. Пойду вымою руки и можем садиться.

Внутри что-то дрогнуло: ни папино настроение, ни как родители переглядывались не сулили ничего хорошего. Хотя, справедливости ради, стоит заметить, что как только я вернулась, все было слишком прекрасно, я бы сказала чересчур. Родители окружили меня безмерной заботой, теплом и любовью, чуть ли не пылинки сдували, постоянно обнимали, повторяли, как скучали по мне всё это время. Мы посещали с мамой спектакли, музеи, ходили по выставкам и концертам, много гуляли, а папа при любой возможности присоединялся. Родители предлагали съездить куда-нибудь вместе, но я наотрез отказалась. Так истосковалась по домашней обстановке, что никакие путешествия меня тогда вообще не привлекали. По сути, я всегда была очень домашней девочкой и всё, что мне нужно было для счастья – это быть в родных стенах с любимыми людьми.

И вот в тот момент у меня было стойкое чувство, что всему этому мирному времени наступает конец. Но никак не предполагала, какие изменения меня ждут.

– Проходи, Орешек, – сказал папа, когда я заглянула к нему, как договаривались, после ужина.

Отец стоял и задумчиво смотрел в окно, за стеклом которого шел проливной дождь и завывал ледяной ноябрьский ветер. Поздняя северная осень полностью вступила в свои права. На фоне такой непогоды теплая, уютная обстановка папиного кабинета всегда дарила мне невероятное чувство защищённости. Но в тот день холод был и в кабинете.

– Ну так что случилось? – спросила я, наконец.

– Не хочешь присесть? – обратился папа вместо ответа.

– Пап, прекращай. Я не хочу. Не тяни уже время.

– Лера, я хотел бы поговорить о твоём будущем. Кажется, ты думала о том, чтобы устроиться куда-нибудь?

– Ну не могу же я все время бездельничать, – улыбнулась я. – А что, ты подобрал мне место? Поэтому так напряжен?

Я просила родителей позволить мне самой искать, где осесть и не вмешиваться. Но, судя по всему, папа и здесь решил проконтролировать мою жизнь.

– И да, и нет.

Он повернулся ко мне, вид у него был как у побитой собаки.

– Что тогда? – я не понимала, зачем ходить вокруг до около.

У отца выступила испарина на лбу, которую он быстро смахнул рукой.

– Лера, только постарайся отреагировать спокойно на то, что я сейчас скажу. Я пока просто советуюсь с тобой и не собираюсь давить на тебя.

– Ой, папа, что-то мне это уже не нравится, – по лицу проскочила ухмылка.

– К нам завтра кое-кто придет на ужин. И я хотел бы, чтобы ты присутствовала, – наконец, произнес он.

«Ушам своим не верю!» – пронеслось в голове.

– Вот как? И кто же к нам придет, позволь спросить? – насторожилась я.

Отец помял шею:

– Ты их знаешь. Это Зуевы.

Я раскрыла пошире глаза от неожиданности и шока.

– Ты это серьезно? Зуевы? Ты правда их позвал? – внутри всё начинало закипать.

– Лера, это просто ужин. Он ни к чему не обязывает тебя, поверь.

– Правда? То есть приедет только сама чета, без детей?

– Нет. С ними будет Роман. Кажется, вы с ним неплохо поладили, – сказал отец и бросил суровый взгляд.

Меня будто жаром обдало.

– Ушам своим не верю! – озвучила я свои мысли и схватилась за голову. Так всегда делала Вика, когда злилась. – Ушам своим не верю, папа! Как такое может быть? Как? После всего того, что произошло? После того, что мы пережили? Ты опять заводишь эту шарманку? Как?

Я металась перед отцом, как уж на сковородке. Во мне было столько злости, отчаяния, обиды. Папа же спокойно стоял и ждал, когда прекратится моя истерика.

– Лера, я повторюсь, этот ужин ни к чему тебя не обязывает. И…

– Да что ты? – перебила я. – Скажи, папа, тебе Вики мало?

Он побледнел, но сдержался.

– Я просто прошу об ужине. Выбор я оставлю за тобой.

«Конечно, за мной. С трудом верится. Как же права была сестра, как же всё это было мерзко!» – мысли носились в голове так быстро, что она закружилась, я облокотилась на дверь.

– Папа, зачем ты так? – обессиленно спросила я через какое-то время.

– Я не вижу пока причин для такой реакции, Валерия. К тому же, если я не ошибаюсь, Рома тебе нравился. Почему бы не познакомиться с ним поближе? – видя, что я успокоилась, отец вернулся к холодному, рассудительному тону.

– С чего ты взял, что он мне нравился?

– Мне так показалось.

– Глупости, – отмахнулась я. – Мне было 14, мне бы и столб понравился.

Папа усмехнулся.

– Не думаю.

– А ты уверен, что Роме это всё надо? Разве у него нет подруги? – мне вспомнилась Юля.

– Почему ты так решила? – поинтересовался папа.

– Ему сейчас лет 30, удивительно, что он вообще ещё не женат.

– У него были отношения. Но они закончились, – сухо прокомментировал отец.

– Надо же. Я думала, там все серьезно, – сказав это, я поняла, что выдала себя. Папа улыбнулся:

– А говоришь, не нравился. Уверен, он и сейчас тебе интересен.

– Да какое это имеет значение? – начала снова закипать.

Я не хотела даже думать о Роме. Все эти годы я себе запрещала думать о нем. Когда моя ненависть к нему поостыла, решила, что больше не позволю мыслям о нем проникать в мою голову. Конечно, я обманывалась, иногда заходила к нему в соцсетях, но там было все в полном запустении. Зато у Юли видела их редкие совместные фотографии. И хотя она никогда не выкладывала Ромино лицо, на фото были либо держащие друг друга руки, либо силуэты молодого человека со спины, я знала, что это он. Я бы его везде узнала. Ком подступал к горлу, слёзы начали душить. Весь разговор с папой держалась, но больше не могла.

– Ну что ты, Орешек, – сказал тот ласково. – Я понимаю, что ты чувствуешь, но… Поверь, я не дам тебя в обиду, не позволю тебе сделать то, что ты не хочешь. Если после завтрашнего ужина ты решишь, что это тебе не нужно, не интересно, мы навсегда закроем этот тему.

«Можно подумать Роме это будет интересно. Как он вообще смеет на все это соглашаться?» – промелькнуло в голове.

– Я не пойду завтра никуда, папа, – тихо сказала я. – Просто не смогу видеть их всех. Я сбегу в библиотеку, как когда-то Вика. Я не могу сделать то, о чем ты меня просишь.

Папа молча опустился в кресло, вид у него был измотанный, уставший. Некогда сильный мужчина в бессилии сидел передо мной, закрыв лицо руками. Мне стало так жаль его.

– Я не пойду, пока ты не назовешь главную причину, почему я должна согласиться. В свое время ты ничего не объяснил Вике, хотя знаю, что она просила. Не повторяй эту ошибку, пожалуйста, – взмолилась я. – Объясни мне, почему ты хочешь проходить через это снова? Мне же не 15 лет, я же всё могу понять, папа.

Отец посмотрел меня, о чем-то думая.

– Хорошо, – он выпрямился и снова помял шею. – Я скажу основное… Я должен Зуеву некую сумму денег. И он согласен простить долг в обмен на небольшую услугу.

– Какую услугу?

– Я могу помочь ему по карьерной лестнице, назовем это так, – ухмыльнулся папа.

– Что ты имеешь ввиду? Разве он мало зарабатывает? Куда ему ещё расти?

– Дело не в деньгах, Лера. Дело в амбициях. В политических амбициях.

Я с удивлением смотрела на отца.

– Ну вот видишь, а говорила, что всё поймёшь. Одним словом, он прощает мне все долги, а я в ответ лоббирую его интересы. С моим авторитетом и связями в верхах это будет не так сложно сделать.

– Но… Я и правда не понимаю, папа. При чем здесь тогда я и Рома? Зачем нам…

– Ты Осипова, Лера, – перебил он. – Ты будешь удивлена, но в нашем государстве родственные связи играют до сих пор немалые роли. Я не могу привести на свою должность Зуева просто так, с улицы. Но я могу поручиться за него как, мм, как за своего родственника.

– На твою должность? Ты увольняешься?

– Будем считать, что я ухожу в отставку.

– Подожди, пап. Это же смешно. Что такого в твоей должности, что она нужна дяде Жене?

– Дело не совсем в моей должности, а в тех привилегиях и бонусах, что она даёт, просто я не всегда ими пользовался или пользовался не в полной мере. Мне это просто было не нужно. У Зуева же всегда был интерес не только к большим деньгам, но и к политике, к власти. А ваш брак, это своего рода ещё и гарантия, что мы с Женей друг друга не кинем, – закончил отец.

Я ничего не понимала. Мне казалось все каким-то неестественным и нелепым. Папа явно что-то не договаривал, но что? Я рискнула:

– У меня всё-таки нет полного понимания, папа. И я бы…

– Это всё, Лера. Я предупредил, что расскажу основное, я это сделал. Решай дальше ты. В любом случае, как уже сказал, я приму твой выбор.

Я ухмыльнулась:

– У тебя есть ещё варианты, как расплатиться с Зуевым?

– Нет. Но я буду что-нибудь думать.

Папа подошёл ко мне и стал просто гипнотизировать своим тяжёлым взглядом.

– Он не может просто простить тебе долг или дать ещё время?

Папа с нескрываемым умилением посмотрел на меня. Да я и сама поняла, насколько наивный вопрос задала.

– Такие суммы, Лера, не прощают. Некоторые люди за такие суммы обычно убивают. Мне просто повезло, что Зуев очень терпелив.

От его слов у меня мурашки забегали.

– Как же и зачем ты занял деньги у этого человека? – из груди вырвался тяжелый вздох.

– Я получил их благодаря твоей сестре. Вика помогла мне получить эти деньги, Лера. А ты можешь помочь …

– Их вернуть… – закончила тихо я и направилась к двери.

В коридоре увидела маму. Она стояла напротив кабинета, обняв себя за плечи, и смотрела на меня пустым взглядом.

– Ты все знала? – процедила сквозь слёзы.

Она кивнула.

– Как вы вообще можете так жить? – прокричала я и побежала к себе.

Мне предстояло много, много думать. Я очень любила своих родителей, любила и уважала, я видела, как тяжело дался этот разговор папе. И на душе было очень неспокойно. Но я никогда не протестовала, никогда не шла поперек воли отца, поэтому ближе к ночи заглянула в родительскую спальню, извинилась за свое поведение и сказала, что завтра вечером буду ждать гостей.

10. Снова Он

Я стояла у лестницы в гостиной и не знала, куда себя деть. От того, что не выспалась, весь день мутило, а теперь вообще казалось, что внутри меня одновременно кружит торнадо, бушует океан, громыхает гроза. Начала считать до 10, пытаясь хоть как-то себя успокоить. В прихожей раздавались голоса, родители встречали Зуевых. Опять. Все начиналось сызнова, только теперь предметом торга была я. «Один, два, три, четыре, пять…» – повторяла, как мантру, про себя. Ноги онемели. Мама настояла на туфлях, но в ту минуту они сковывали мои конечности, будто кандалы. «А может их выкинуть? Я же ненавижу ходить в обуви по дому!» – пронеслось в голове. И я сняла сначала одну, потом другую ненавистную туфлю. Голоса приближались, и, так и не придумав, куда деть эту проклятую обувь, я развернулась к лестнице и поставила её на первую попавшуюся ступеньку.

Повернувшись обратно, обнаружила перед собой всю собравшуюся честну́ю компанию.

– Лера, ты чего это? – спросила мама, скользя взглядом от меня к аккуратно поставленным туфлям.

– Ногу что-то стало сводить.

Я смотрела на маму молящим взглядом и боялась перевести его хоть на кого-нибудь ещё. Видела, что Рома вошёл, но мне всё также не хватало решимости посмотреть на него.

– Боже, Алексей, Вероника, какой прекрасный цветок расцвёл в вашем доме, – вальяжно сказал Евгений Зуев, подходя ко мне. – Рад снова тебя видеть, Валерия!

– Здравствуйте, Евгений Олегович, – только и выдавила я, слегка улыбнувшись. – Наталья Дмитриевна, – обратилась к его жене, – здравствуйте.

– Добрый вечер, Лерочка, – тетя Наташа говорила спокойным, ласковым голосом, но уже не пела, как 7 лет назад. Было заметно, что минувшие годы не прошли мимо неё. Выглядела она немного уставшей, а в её колдовских зелёных глазах проскальзывала едва уловимая грусть. – Ты и правда невероятно похорошела. Но, Ника, мне казалось, что Лера твоя копия. А здесь явно прослеживаются черты Алексея.