Макадамия

– Я поняла, что ты влюбилась, – пошутила я.

– Да иди ты. Я не влюбилась, я просто смотрю на Лену и задаю себе вопрос, ну вот чего я на отца все наезжаю? Из-за пустяков всяких, из-за свадьбы этой. Ну нужно ему это, ну и пойду. Хоть за дедуську пойду. Сделаю папе приятное, гордиться мной будет ещё.

Вика говорила так монотонно, расслабленно, без эмоций, а я слушала сестру и чувствовала, как у меня немеют ноги.

– Вика, он и так тобой очень гордится, – сказала я, пытаясь казаться спокойной.

– Нет, Лера. Знаешь, кто кем гордится? Ленина мама ей гордится! Она сегодня нас чаем поила, в сама вокруг дочки вьется, как веретено. Наглаживает, зацеловывает. Говорит, что она их радость, их гордость.

– Вика, она поступила в один из крутейших университетов страны на бюджет, конечно, они ей гордятся.

– Вот именно, – я чувствовала, как у Вики дрожит голос. – Она сделала то, чего никто от нее не ожидал. Все хотели от нее этого, но никто не ожидал, что она справится. Тетя Таня (мама Лены) так и сказала, прямо при ней. А Ленка смутилась, мол, вы же так старались всё это время для меня, я очень хотела вас порадовать. Такая же услужливая, блин, как ты. Таких любят родители, такими гордятся.

Вика плакала, едва слышно, но плакала. Мне казалось, что она несёт какой-то бред, но не совсем понимала, что ей сказать и как помочь.

– Викуля, – начала я, прижимаясь к ней, – я тебе словами передать не могу, насколько я тебя люблю… Ты же самый потрясающий человек в мире. И родители тебя очень любят. Особенно, папа. Я слышала, как он говорил дяде Жене, что ты – его гордость, самая большая гордость, Вика. Не заморачивайся ты на этой Лене и ее родителях, мы же не знаем, что там у них в семье происходит. Мы же тоже с виду нормальная, благополучная, счастливая семья, но ведь это уже давно не так…

Я стихла, чувствуя, как комок в горле начинает скапливаться.

Вика ничего не отвечала. Помолчав немного, она вдруг спросила:

– Лер, а ты помнишь, на 10-летие свадьбы родителей мы подарили им танец?

– Почему ты вспомнила сейчас именно об этом? – удивилась я.

– Ты помнишь, как родители умилялись, смеялись и умилялись. Они так рады были этому глупому нашему подарку. Помнишь, как они потом нас обнимали. Ведь это было всего 7 лет назад, а будто вечность прошла. Столько всего изменилось… – с грустью заметила Вика.

– Помню, конечно. Такая глупость, – рассмеялась я. – Мы песню ещё такую выбрали, ты её все время напевала. Как же…

– Письма из лета, – подсказала сестра.

– Точно. Письма из лета. Я помню, ты балдела от нее.

– Я и сейчас балдею. Она классная.

– Серьезно?

– Почему нет? Она часть счастливейшего момента из детства, я не могу её разлюбить.

– Тоже верно, – прошептала я. – А почему ты вдруг об этом вспомнила?

– Мы с тобой тогда пообещали им, что будем на каждый свадебный юбилей этот танец им показывать. Помнишь? В позапрошлом году мы не выполнили обещания. Но давай станцуем им на 20-летие, а потом и на 25-летие и дальше? Обещай, что станцуем.

– Давай, конечно. Но мне кажется, что они уже и забыли об этом.

– А я вот вспомнила. Мне очень хочется их порадовать, Лера. Мне это сейчас сложнее даётся. В детстве все было гораздо проще…

– Договорились. Но только вместе будем танцевать, поняла? Одна я позориться не буду, – рассмеялась я.

– Ой, много ты понимаешь в современном искусстве, – Вика улыбалась.

– Знаешь, Лер, – продолжила она, – я когда начала всё это веселье своё полтора года назад, я думала, что просто немного позлю папу. Он же сам мне разрешил, дал полную свободу. А я всё думаю, как далеко я могу зайти? Вроде и остановиться бы уже надо, а я не хочу. Или не могу. Ну правда. Ведь папа терпит, Лера, ругается, а всё равно терпит. Ты представляешь, насколько ему нужен этот брак?!

– Я думаю, никакого брака не будет, – сказала вдруг я.

– С чего ты взяла? – заинтересовалась Вика.

– Рома – молодой, красивый парень. Уверена, он уже нашел себе кого-нибудь и вскоре пошлет отца, и своего и нашего, ко всем чертям. Кто и что заставит влюбленного 23-летнего парня пойти на этот шаг?

– Мне бы твою уверенность, Орешек, – с грустью сказала Вика. – Лер, плечо затекло, сил нет. Давай на живот.

Я переползла к сестре на живот, она положила мне на голову руку и стала гладить.

– Знаешь, Лер, я так устала, – тихо сказала Вика.

– Тогда спи. Я немножко полежу ещё, можно? И к себе пойду.

– Ты не поняла, Лера. Я вообще устала. Просто выжата. У меня такое ощущение, будто я стою в центре маленького черного круга и не могу найти выход.

Вика говорила очень медленно, с такой горечью, с такой грустью, что у меня больно защемило в груди. Я приподняла голову и с тревогой посмотрела на неё – она всё также лежала, уставившись в потолок, вид у неё был до ужаса отрешенный. Как будто она была где-то далеко и только нежное поглаживание её теплой, мягкой руки напоминало о том, что она рядом со мной.

– Если кругом чернота, надо искать свет, – тихо сказала я.

– В том то и дело, что я ищу, ищу. Но не могу его найти. Я не знаю, где свет, Лера.

На этих словах Вика закрыла глаза, на щеках блестели слёзы.

– Тебе надо поспать, Викуля, – прошептала я и положила голову обратно ей на живот.

Через какое-то время дыхание Вики стало ровным, я поняла, что она заснула.

– Я сегодня в кинотеатре встретилась с Ромой, – начала я дрожащим голосом, уже не сдерживая слёз. Мне очень нужно было ей выговориться. – Он стал ещё прекраснее. И с ним была девушка. Красивая. Юля. Оба в джинсах, свитерах, прямо две палочки «Твикс». Помнишь, я у тебя как-то спросила, как понять, что ты желаешь человека, всего, его душу, тело. Ты мне ответила, что и сама не знаешь, но говорят, бабочки в животе начинают порхать. Это неправда. Теперь я это знаю. Никакие бабочки нигде не порхают. У тебя каменеет все нутро настолько, что ты не в силах сделать безболезненно даже простой вдох…

– Я так и знала, что ты втрескалась по уши, – вдруг едва слышно ответила сестра.

– Мне всё равно с кем он будет, только бы не с тобой, – продолжала я, как будто не замечая Викиных слов. – Потому что, если вы поженитесь, если вы будете вместе, просто не знаю, как мы дальше будем жить. Как я дальше буду жить. Смогу ли я дальше жить…

– Не переживай. Я что-нибудь придумаю, – сквозь сон прошептала Вика.

7. Неистовый крик

Лето – моё самое любимое время года, хоть я и родилась в конце октября. Лето – это не просто тепло, солнце, зелень. Лето – это особые утренние пробуждения: от дуновения свежего ветра в распахнутое окно, от барабанного стука дождя по карнизу, от щебетания птиц на нашем заднем дворике.

Я обожала просыпаться летом под любой из этих звуков. Любой из них мог бы разбудить меня тем теплым июньским утром. Но меня в то утро разбудил пронзительный, неистовый крик. Я не сразу поняла, что происходит. Подскочив на кровати, снова услышала крики за дверью. От резкого пробуждения закружилась голова. Я села и стала прислушиваться, пытаясь сбросить остатки сна. Невероятных размеров тревога окутала меня, когда поняла, что кричит мама.

– Пусти меня! Лёша, пусти меня к ней! Прошу тебя! – это было похоже скорее на рёв, нежели на крик.

Я посмотрела на часы, было 7-40 утра. Это время навсегда отпечаталось в памяти. Как и мамин вопль.

«Что происходит?» – подумала я и подошла к двери. Снаружи была какая-то суета. Мамин голос потихоньку удалялся, я догадалась, что папа уводил её в их комнату, которая располагалась на другом конце этажа. Наступила тишина.

С осторожностью приоткрыв дверь, выглянула в коридор. Никого не было. «Надо спросить у Вики, что здесь вообще творится. Она уж точно знает», – пронеслось в голове. Крадучись, как будто совершала преступление, я направилась к комнате сестры, дверь в которую была приоткрыта. «Неужели она так рано куда-то ушла?» У меня почему-то засосало под ложечкой от неприятного предчувствия. Я с аккуратностью заглянула в комнату – Вика лежала на кровати.

– Викуля, ты что спишь? Как ты можешь спать под такой шум? – спросила осторожно.

Вика не отвечала. Она лежала на животе, голова была развернута к окну, поэтому ее лица не было видно, левая рука лежала на подушке, правая немного свисала с кровати.

– Вика, хватит разводить меня. Неужели ты спишь? – спросила я все более неуверенно и сделала шаг к сестре. Вдруг кто-то схватил меня сзади за плечи.

– Куда?! Ну-ка отсюда! – это была Надя, она буквально силой вытаскивала меня из Викиной комнаты несмотря на моё ярое сопротивление.

– Надя, ты чего творишь? Отпусти меня к сестре. Ты чего?

Попыталась вырваться, но Надя была крупной, крепкой женщиной. Справится с такой мелочью, как я, ей не составило труда. Она буквально втолкнула меня обратно в мою комнату.

– Сиди пока здесь, поняла? – с остервенением произнесла Надя. Она была вся белая, руки ее тряслись.

– Надя, что происходит? С мамой что-то? – растерянно спросила я.

– Нет, Лерочка, – она с сочувствием смотрела на меня. – Просто посиди здесь. Будь умницей. Я загляну к тебе попозже.

– Можно я пойду к Вике и у нее посижу? Мне страшно здесь одной.

– Вики больше нет, – тихо ответила Надя и закрыла дверь.

«Что она несёт? Как нет, если я только что видела её спящей?»

Я подошла к двери и начала тарабанить по ней, что было силы:

– Надя, что значит больше нет? Ты ополоумела? Надя, я хочу выйти! Я хочу к сестре!

Я кричала, била по двери, которая даже не была заперта, и даже не заметила, как по щекам покатились тихие слёзы. Рука потянулась к ручке, но в ушах звучало: «Посиди здесь. Будь умницей». «Я буду умницей, я сяду и подожду, когда всё разрешится. Или подожду, когда Вика сама заглянет ко мне».

На свинцовых ногах добралась к кровати и села на её середину, поджав к лицу колени. Внутри все горело. В коридоре то всё затихало, то опять слышались шаги, много шагов, и голоса, разные, незнакомые. Я зажала уши руками, чтобы не прислушиваться. Боялась, что услышу то, что услышать не должна, что не хотела услышать… Потом начала себя раскачивать взад-вперёд, как в детстве, когда мне было страшно. Когда гремел гром, когда увидела ужасающую картину в телевизоре, когда неожиданно отключался свет или выла соседская собака. Я всегда так сидела и ждала сестру. Вика знала все мои страхи, поэтому всегда спешила оказаться рядом и обнять меня. Вот и тогда я раскачивалась всё сильнее и сильнее и звала Вику. Но она так и не пришла…

– Прости, Лерочка, совсем про тебя забыла сегодня, – суетилась Надя вокруг меня. Она только что вошла ко мне в комнату с подносом какой-то еды. – 11 часов утра, а бедная девочка не завтракала. Ты не переоделась? Ты хоть умывалась?

– Где Вика? – только и спросила я. – Мне нужно её увидеть.

– Вику увезли, – она тяжело вздохнула.

– Куда? Кто?

– На вс.. На экспертизу, Лерочка. Когда такое происходит, надо разобраться, – Надя говорила очень осторожно, подбирая каждое слово.

– Что именно происходит? И когда её вернут? Я могу поехать к ней?

В тот момент мне казалось, что я просто сплю, отказываясь понимать происходящее.

– Лерочка… Я не знаю, когда привезут Вику. Но привезут. Должны же мы все попрощаться… – Надя заплакала.

– Что ты несёшь? – я подскочила. – Где родители? Я с ними поговорю. Ты не в себе совсем.

Я двинулась к двери, но Надя снова схватила меня.

– Лера, возьми себя в руки, пожалуйста, – взмолилась она. – Пожалей ты родителей. Мать, итак, в беспамятстве. Дай им время.

Я бросила на нее яростный взгляд.

– Что с Викой? Где она? Когда она придет? – с каждым вопросом, каждым словом чувствовала, как меня сковывают какие-то невидимые цепи, все сильнее и сильнее. Попытки сделать вдох не увенчались успехом, в груди щемило так, что ничего не получалось. В бессилии я начала ртом хватать воздух.

Надя потащила меня к окну.

– Дыши! – приказала она.

На улице который день стояла невыносимая жара, дышать и без того было нечем.

– Чем дышать, Надя? Как дышать?

Я рухнула у окна на колени и наконец-то заплакала. Я до сих пор слабо осознавала, что происходит. Но ко мне стало приходить понимание того, что увидеть сестру я не могу.

Надя прижимала меня к себе, гладила, целовала и ничего не говорила. Она тоже плакала. Неожиданно ей позвонили.

– Лерочка, мне надо идти. Подожди меня, – сказав это, Надя тяжелой поступью направилась к выходу.

«Надо помыться. Вода всегда помогает. Надо просто что-то делать», – подумала я.

На полном автомате приняв душ и переодевшись, решилась выйти. Я боялась даже посмотреть в сторону Викиной комнаты, поэтому быстро спустилась вниз и вышла во двор. Надю не было видно. У ворот стояли какие-то люди и разговаривали с нашими охранниками. Я направилась в сторону беседки, мы с Викой любили там сидеть вечерами. Устроившись в уголке небольшого диванчика, через какое-то время задремала. Проснулась от того, что меня кто-то укрывает пледом. Это был Дмитрий, один из наших охранников.

– Погода портится, Лерка. Тучи набежали. Может тебе лучше в дом? Ливанет сейчас, – он говорил, а сам всё сильнее укутывал меня пледом.

– Я здесь посижу. Здесь дышится легче.

– Понимаю. Столько дней жара стояла, дождик сейчас очень кстати, – Дмитрий с отцовской нежностью смотрел на меня. Это был рослый, крепкий мужчина лет 50. Он, также как и Надя, давно работал у нас, как мне кажется, лет 10 точно.

– Тебе принести что-нибудь? Хочешь воды? Поесть? Хочешь, пойдем к нам в домик. Ты в детстве любила там прятаться, – он говорил так удивительно спокойно, с лёгкой улыбкой, как будто ничего не произошло.

– Дима, может вы мне скажете, что происходит? – спрашивала я, чувствуя, как глаза снова наполняются слезами. – Мне толком никто ничего не говорит.

Дима погладил меня по голове.

– Так и не надо, малышка. Потом все прояснится.

«Что могло прояснится? Вика вдруг вернётся?»

– Вике больно?

– Сейчас нет.

– А было?

Он вздохнул.

– Постарайся не думать об этом, Лера, иначе сойдешь с ума. Тебе не нужно ничего знать сейчас, поверь. Тебе нужно только время. Как и твоим родителям. Как и всем нам, – ответил спокойно Дима, но, как оказалось, даже его голос мог дрожать.

– А сколько времени нужно? – с надеждой спросила я. Будто этот сильный уверенный мужчина сможет дать мне точный ответ. – Мне почему-то так больно дышать…

– Такие раны, Лера, не проходят никогда. Но со временем они затихают, затягиваются, покрываются коростой. И если ты не будешь их постоянно ковырять и не будешь позволять другим это делать, то со временем… со временем даже сможешь жить, как будто ничего не произошло.

– Ничего не произошло? – недоумевала я. – Дима, это же Вика. Это же моя Вика…

Я снова начала ловить ртом воздух, впервые в своей жизни понимая, что значит невозможность дышать полной грудью. Дима ничего не ответил мне. Просто присел рядом, обнял крепко и ждал, пока я тихо плакала. Долго и тихо плакала под звуки летнего, теплого проливного дождя.

Часов в 10 вечера я зашла в дом. Холодный, мрачный, безжизненный, полный безнадёжности и скорби дом. В этот день рядом были Надя, Дмитрий, Олег – второй охранник, наш семейный врач Игорь Сергеевич, которого папа вызвал для мамы. В тот день со мной был кто угодно, только не самые близкие мне люди. Люди, чьей поддержки и защиты я больше всего ждала. Люди, которых так хотелось обнять. Мои родители.

Я медленно поднялась на второй этаж и направилась к родительской спальне. Стоя перед их дверью, никак не решалась постучать. Боялась взглянуть на них. Моё горе было безмерным, и мне сложно было представить, какого сейчас им. Я постучала едва-едва слышно. Послышался шорох, дверь отворил папа. На фоне полумрачной комнаты он казался лишь серой сутулой фигурой.

– Это ты, милая, – сказал он тихо и вышел ко мне, прикрывая дверь. Мне показалось, что он тоже боялся взглянуть на меня

– Как мама?

– Я не могу тебе сказать, – со вздохом ответил папа, смотря куда-то вдаль коридора. – Она пока спит. Игорь дал ей каких-то успокаивающих.

Я слегка кивнула.

– Папа, мне так страшно.

– Мне тоже, малышка. Боюсь, как бы твоя мама не лишилась рассудка.

Я снова кивнула. На первом месте у отца всегда была мама. И тогда было не исключение.

– Папа, а ты можешь меня обнять? – робко спросила я, чувствуя, как слёзы начинают душить.

Он посмотрел на меня. Никогда не видела, чтобы его глаза были такими черными. Прижав к себе, он тихо произнес:

– Прости, Орешек. Прости, что оставили тебя сегодня.

Папа плакал. Даже самые сильные мужчины плачут.

– Лёша, Лёша, ты где? Кто там? Это Вика вернулась? – застонала мама из комнаты.

Он вздохнул, отпустил меня, поцеловал в лоб и зашёл в комнату. Мама всегда была на первом месте.

8. Перемены

Дни потянулись мучительно неспешно. Первые недели после того страшного утра мама не выходила из комнаты, а папа никого к ней не пускал. Любые мои попытки увидеться он пресекал, говоря, что маме нужно время. Он практически не отходил от неё. Я же слонялась по дому, словно призрак, будто вместе с Викой в этом доме не стало и меня. Такого одиночества я не знала никогда, и, если бы не Надя, наверное, просто свихнулась бы в этих стенах, ну или умерла с голоду. Она заставляла меня есть, пить, мыться. Я же не хотела ничего. Мы с мамой были очень похожи и страдали одинаково. Только у нее был папа, у меня же теперь не осталось никого.

Маму я увидела лишь в день похорон, но она старательно избегала меня. А потом опять уединилась и пускала к себе только отца. Я всё никак не могла понять, почему она не хочет меня видеть. Я же осталась. Была рядом и нуждалась в ней, как никогда прежде.

Однажды, когда папы не было дома, я решила воспользоваться случаем увидеть маму и заглянула в родительскую комнату. Я очень скучала по ней, внутри всё сжималось, осознавая, как она страдает.

– Мамочка, – позвала я её тихо, войдя в комнату.

– Лера, уйди, пожалуйста. Оставь меня, – она лежала на спине с закрытыми глазами. Ее и без того хрупкая фигурка в тот момент казалась полностью высохшей.

– Мама, мы не виделись практически месяц, почему ты меня прогоняешь? – спросила я дрожащим голосом. – Я же здесь, я жива, я так скучаю по тебе, мама.

Мне потребовалось невероятных усилий, чтобы не расплакаться. Я понимала, что этим сделаю ей ещё больнее. Но сердце моё разрывалось. Мама приподнялась и посмотрела на меня каким-то пустым взглядом:

– Я не могу тебя видеть, Лера… Я не могу смотреть на тебя…

Я видела, как наполняются слезами ее глаза. Боже, как же она постарела за это время!

– Ты меня больше не любишь?

– Как я могу смотреть на тебя? Ведь ты же говорила, ты же предупреждала, что с Викой что-то не так. А мы не слушали! Мы не верили! Как мне смотреть тебе в глаза? Господи, как? Лера, как?

Мама в каком-то беспамятстве упала на кровать. Я подошла к ней и обняла. Мы просидели так молча и недолго, так как вскоре вернулся папа и попросил меня уйти. Я была растеряна, так и не сумев подобрать слов, чтобы утешить ее. Я сама не знала, как так получилось, что мы всё просмотрели. После своего дня рождения, в апреле, Вика изменилась, она перестала гулять, исправно училась, постоянно проводила время со мной и родителями. Смеялась, улыбалась и наслаждалась жизнью. Я была уверена, что кризис позади. О свадьбе в доме долгое время вообще не было разговоров. У меня даже появились мысли, что всё прошло, как страшный сон. Пока в начале июня к нам не приехал Евгений Зуев, они с папой долго о чём-то разговаривали в кабинете. Как сказала мне потом Вика, они согласовывали все нюансы. Нюансы! Как будто это сделка, а не жизнь их детей. Рома должен был вернуться в начале июля, все ждали его знакомства с Викой, чтобы точно определиться с датой. Они всё-таки планировали эту чёртову свадьбу… А Вика, как оказалось, уже для себя всё решила.

В первую же неделю после случившегося папа перевернул Викину комнату вверх дном, ища хоть что-то, что поможет лучше понять её решение. Но так и ничего не обнаружил. Единственным, что его заинтересовало, была небольшая коробка со всякими памятными безделушками, картами с путешествий, каких-то магнитов, афиш и прочими мелочами, которые напоминали их хозяйке о счастливых моментах. Были в коробке и письма, в большинстве своем от меня, какие-то признания от одноклассников, написанных детской неуверенной рукой. Мы с Викой очень любили друг другу писать, когда были маленькими, рассказывали всякие истории, зачастую неправдивые, а Надя подрабатывала нашим верным почтальоном. Это был особый вид досуга, который помогал нам, среди всей бесконечной учебы, занятий, тренировок, не забывать, что мы всё же ещё дети.

При всём этом обыске я в очередной раз была в комнате сестры и наблюдала, как папа перебирал содержимое коробки с нежностью и заботой, и, на удивление, не прочел ни одного письма. По крайней мере, при мне. Комнату впоследствии он закрыл, так как устал находить заплаканную меня на Викиной кровати или возле неё. А я всего лишь искала утешение в той комнате, в хранимых там вещах сестры, помнящих её запах. Но… Всё решал папа. Всегда.

В какой-то момент он заглянул и ко мне и начал беспардонно шарить по комнате.

– Что ты делаешь? – растерянно спросила я.

– Это для твоего же блага, Лера.

В итоге он добрался и до моей коробки с сокровищами.

– Открой мне сама, Лера. Покажи, что там.

Я молча послушалась. К моему удивлению, сразу обнаружила поверх всяких безделиц свежий, нераспечатанный конверт, подписанный Викиной рукой. Папа уловил мой взгляд и яростно схватил письмо.

– Что это, Лера?

– Я… Я не знаю. Этого не было.

Папа быстро открыл конверт и стал судорожно читать. И чем дольше он читал, тем бледнее становилось его лицо. Закончив, он молча протянул мне письмо, посмотрел каким-то неестественным взглядом и выскочил из комнаты.

Это было последнее письмо моей сестры. Она оставила его для меня. Только для меня. Небольшое, искреннее прощальное послание с исправлениями, помарками, каким-то вставками.

«Орешек, дорогая моя сестричка!

Мы написали друг другу столько писем и мне жаль, что именно это станет последним. Ведь, если оно у тебя в руках, значит, я сделала то, что вынашивала в своей голове уже несколько месяцев.

Скоро мне исполнится 18 и я, пожалуй, многого не знаю в этой жизни. Но я уже точно поняла, что тот тесный мир, частью которого мы стали не по своей воле, не сможет дать мне самого главного – свободы. А ты знаешь, как я ее ценю.

Прости меня, мой самый любимый человечек. Я знаю, как ты будешь страдать и мне больно от этого, но я… Я просто не вижу другого пути…

Я прекрасно понимаю, что тебе не избежать давления папы, понимаю, что все свои амбициозные планы, надежды, цели. Все, что он пророчил мне, ляжет на твои маленькие хрупкие плечи. Прости… Возможно, папа смягчится, но я, если честно, с трудом в это верю. Мне кажется, в этой жизни он любит только нашу маму, ты так не думаешь?

Мысли мои путаются. Я не хочу переписывать по несколько раз это письмо, я и так с трудом сейчас держу ручку. Но… Я не могу не попрощаться с тобой. Не могу не сказать, как сильно мне жаль, что все происходит именно так. Как мне до невозможности страшно…

Лера, я прошу тебя, ты только сильно не грусти обо мне. Пожалуйста. Последнее время я жила на полную катушку. Я как будто… парила. Как птица, знаешь. Помнишь, как мы играли в птиц в детстве?

Я же говорю, мысли все в кучу. Пишу и плачу, представляешь! Скоро утону в своих собственных слезах, оказывается, во мне воды не меньше, чем в тебе.

Ещё столько всего хочется тебе сказать, моя милая. Сказать, чтобы ты не боялась быть собой, не боялась сопротивляться, не боялась стремиться быть свободной, и не боялась любить того, кого ты хочешь. Постарайся вырваться, постарайся стать счастливой, постарайся жить так, как хочешь ты, а не как диктует наш властолюбивый отец.

Борись, Лера! Борись за себя и за тех, кто тебе дорог! Я прошу тебя! Я умоляю тебя. Иначе они и тебя сломают… Я так хочу, чтобы ты просто была счастлива.

Я люблю тебя больше всего в мире, моя ненаглядная сестрёнка, мое добрейшее создание.

Береги себя, моя родная».

Чуть ниже была сделана приписка, как будто другой ручкой, да и почерк выглядел иначе. Видимо, Вика дописала это уже позже:

«Чтобы ты не думала, не пытайся понять, почему я так поступила. Не смей! И не вини никого, ни себя, ни папу, ни кого бы то ни было. Я сама сделала этот выбор. Прими его, пожалуйста. И не злись на меня.

Ты – мой свет, Лера. Ты – мой свет…»

Данное письмо окончательно убедило меня в правильности моих суждений и выводов, что я сделала, бродя в одиночестве по дому и прокручивая в голове всё, что происходило между мной и Викой. Бедная моя сестра! Как она страдала! Как запуталась! И никто из нас так и не смог ей помочь. Я не смогла ей помочь! Вспоминая то время, до сих пор ощущаю это удушающее, разъедающее чувство страха, отчаяния, безнадёжности и безграничной вины. Своей вины… И всё, что мне оставалось – это существовать с этим чувством всю оставшуюся жизнь.