Здесь были

Он сам хотел взять с собой телевизор. Но в последний момент подумал: а ведь можно и там, в Европе, телевизор купить. Зачем же свой туда тащить, если у них тоже продаются! Их телевизоры, наверное, даже качественнее, чем наши. Я полностью с ним согласился, но заснуть уже не смог до самого утра.

Так тянулись дни. Но однажды утром я с ними уже не пошёл. Весь день просидел дома, дочитывая старую книгу «Морфология центральной нервной системы». Сконцентрироваться было невозможно. Я смотрел на рисунки головного мозга, а видел Аланов. Представлял себе, как они вдвоём ходят по Невскому проспекту, путаются в улицах, садятся не на те маршрутки и выходят не на тех остановках, и в душе даже ехидно посмеивался. Надоели они мне. Сами виноваты – мнят себя центрами вселенной, от этого и все проблемы. Разве можно что-то изменить посредством перемещения в пространстве. Разве можно просто так взять и уехать от своих проблем? Ведь проблем от этого станет ещё больше. Ещё мой прадед говорил моему деду: если курица в телеге хозяина съездит с ним в соседнюю деревню, то и назад вернётся курицей, а не индюком. Но мой дед не послушался моего прадеда, ровно, как и мой отец моего деда. Чего уж говорить обо мне! Все решения, на самом деле, не на карте, а в мозгах, в собственной голове. Но как объяснить это Аланам? Ведь меня они и слушать не станут. Пусть делают, что хотят, в конце концов, это их право.

Может быть, в этом есть какая-то природная закономерность: птицы летят на Юг, Аланы – на Запад?

Я стал читать дальше и прерывался только вечером, когда приходили Аланы. Я с интересом наблюдал, как они вваливаются замёрзшие и голодные домой и начинают наперебой рассказывать свои новые истории: о том, как их на мосту лейтенанта Шмидта остановил майор милиции после того, как они в полдень подрались с болельщиками «Зенита», о том, как они зашли в кафе «У Филипыча» и набили Филипычу морду, и о том, как они вечером, как последние лохи, проиграли почти все деньги на каком-то лохотроне.

А через месяц, день в день первого апреля, им открыли визы, которые они ждали всё это время. Они сначала думали, что их разыгрывают, а потом, обрадовавшись, стали собирать свои рюкзаки.

Большой Алан купил себе в дорогу большой футбольный мяч, а маленький – конфеты «Му-Му» и шарик для пинг-понга. Я проводил их до автобуса и долго ещё махал им вслед рукой. Мне вдруг стало отчего-то очень грустно. Это уезжала часть меня – беззаботная и глупая, наивная и дерзкая, но всё-таки часть. «Ты тоже тут не расслабляйся! С ума не сходи! – сказал мне на прощанье большой Алан. – У вас тут люди все психованные. Особенно старушек не любят. – Он принял серьёзный вид и добавил: – Мы с Аланом тоже книги читать умеем, ты не думай».

Большой Алан положил свою руку на голову маленькому Алану, после чего тот широко улыбнулся, как будто замкнулась какая-то причудливая электрическая цепь, и они уехали.

«Жалко, что «Аврору» не успели посмотреть», – крикнул я им вслед, но они уже не слышали. В салоне они растворились в массе немых, облепивших стёкла, бившихся в прощальной истерике пассажиров, и скрылись из виду.

Как только они уехали, сквозь серые тучи вдруг выглянуло солнце. Снег начал таять. Небо прояснилось. Варвара Степановна повеселела. «Ну что, Аланы-то твои уехали?» – спросила она меня рано утром с каким-то злорадством в голосе. «Уехали, Варвара Степановна», – ответил я и задумчиво посмотрел из окна в прояснившееся небо. «А куда уехали-то?» – не унималась старушка.

«На Запад, Варвара Степановна! На Запад».

Вскоре я узнал, что оба Алана сумели найти себе занятие.

Большой Алан стал продавать на рынке в Испании арбузы и дыни, а маленький Алан в Португалии собирать абрикосы. Они писали, что очень рады тому, что с ними случилось, и жаловались на жару и большую влажность. «Какое счастье! Какие молодцы!» – подумал я и вновь погрузился в книгу «Морфология центральной нервной системы».

В Петербурге погода снова резко изменилась. Пошёл снег, за окном завыла метель, в кране кончилась горячая вода, и Варвара Степановна стала всё больше и больше раздражать. Жадная хищница, которая прикидывается доброй бабушкой. Лицемерка. Голова у неё маленькая, лоб – узкий. Старая ведьма! Мало ей, что ли, что я её кошку отравил?

Я подумал и твёрдо решил: не дам себя в обиду! Отступать некуда – все мосты сожжены! Будет приставать с долгами, не дрогну – замочу старушку!

Как мы выиграли войну

Когда началась война, я очень обрадовался. Мы все радовались, потому что не надо было идти в школу. Конечно, кому охота зимой в школу тащиться! Все тогда сказали, что война уже давно назревала, но началась, как всегда, неожиданно, и поэтому все стали ругать друг друга за то, что проспали и позволили противнику застать себя врасплох. И только бабушка сохраняла спокойствие. Она, как обычно, хлопотала по дому, ходила по комнате, как будто ничего и не произошло, и только сказала, что кинотеатр «Дружба» специально так назвали, чтобы навязать людям то, чего на самом деле нет. Потому что на деле никакой дружбы никогда и не было, а была только дружба на словах, и то, что случилось сегодня, лишнее тому подтверждение.

Она и в раннем детстве часто пугала меня этой своей «Дружбой» и говорила, что если буду околачиваться в том районе, меня украдут индейцы – некие страшные люди в широкополых шляпах и на высоких каблуках. «Ничего ты, бабушка, не понимаешь, – смеялся я тогда, – на каблуках и в шляпах – это ковбои». «Это в Америке в шляпах ковбои, – отзывался из кухни временно не работающий и уже несколько лет, по этой причине проживающий у нас, дядя Измаил, – а мы с тобой находимся в России. Здесь всё всегда было через… ну, в общем, по-другому». Между тем уже в самый первый день войны жизнь вокруг преобразилась. Наш двор находился далеко в тылу событий и, тем не менее, оставаться в стороне мы не имели никакого морального права.

Поэтому собравшиеся во дворе мужики, проведя экстренный стихийный митинг, постановили: двор врагу ни за что не сдавать и биться до последней капли – правда, не уточнили, чего. «Это наша земля, и никуда мы с неё не уйдём», – выкрикнул кто-то смелый, и все согласились с ним. Было решено организовать во дворе дежурство, поставить на въезде и выезде блокпосты, пометить территорию двора красными флажками, а всему генералитету двора надлежало уединиться в построенном недавно на общие деньги сарае для разработки секретного плана обороны двора. И несмотря на то, что мужики у нас во дворе, сказать по совести, вояки никудышные – и руки у них трясутся, и глаза уже плохо видят – можно было лишь поражаться их мужеству, глядя на то, с каким рвением и усердием они таскали мешки с песком и возводили укрепления. Тем временем во двор начали поступать первые сведения с передовой. Далеко на южной окраине к нам в тыл якобы проник вражеский снайпер. Забравшись в кабину башенного крана, он с высоты птичьего полёта обстрелял из карамультука колонну детей, переходящих дорогу и направлявшихся из близлежащей школы в поликлинику на прививки. Дети в ужасе разбежались, а учитель по астрономии замер на месте и начал креститься. Возмущённые недостойным поведением неприятельского снайпера жители окрестных домов приволокли откуда-то из дому и установили во дворе школы ракетный гранатомёт. Проведя короткое совещание по вопросам аэродинамики, они без труда поймали кабину башенного крана в прицел и произвели выстрел. Ракета, однако, прошла значительно выше цели и, сверкнув красной искоркой в поднебесье, приземлилась несколькими кварталами дальше в районе химического завода. О приземлении ракеты свидетельствовал небольшой взрыв, повлёкший за собой ещё один, куда более мощный и разрушительный. Яркость, насыщенность и характерный окрас пламени второго взрыва свидетельствовали о том, что на воздух взлетел весь химический завод. Увидев это, все люди дружно высыпали на улицы и стали обниматься и ликовать, радуясь, что наконец избавились от монстра, который долгие годы безнаказанно загрязнял атмосферу в их районе. Но вражеский снайпер, про которого все вдруг забыли, был ещё не обезврежен. Оглядевшись вокруг и обнаружив, что у него закончились патроны, он понял, что ему остаётся последняя возможность совершить подвиг – умереть, как подобает герою, – и, восславив истошным криком своего индейского бога, он открыл дверь кабины и сделал шаг в пустоту. Пролетев немалое расстояние и угодив волей случая в кустарник, весь разодранный, он был подобран местными жителями и увезён в больницу на машине скорой помощи. «Да… на войне как на войне», – дружно сказали мужики нашего двора, дослушав до конца этот рассказ, и тут же отправили гонца с донесением в сарай, где всё это время заседал наш дворовой генералитет. Гонец через некоторое время вернулся с булкой хлеба и палкой колбасы. Исходивший от него запах спиртного говорил о том, что генералы времени даром не теряли и за разработку плана взялись основательно. И действительно: штабная жизнь в сарае кипела. С самого начала заседания в сарае было решено: не приступать к разработке никакого плана, предварительно не воздав почести небу и не задобрив богов молитвой, как того требует старинный обычай. Для совершения сего ритуала из подвала второго подъезда, хозяином которого являлся отставной таможенник Таймураз Тимурович Лохов, была принесена полная десятилитровая бутыль араки, оставшаяся от прошлогодней свадьбы его старшего сына. Сначала выпили за Большого Бога, потом за святого Георгия, покровителя всех путников в дороге и всех воинов в сражении, и в этой связи добавили, что настал именно тот день, когда нам как никогда нужна его помощь. Потом выпили за наших старших, за их мудрость, которая именно сейчас, в эту трудную минуту так необходима нам при принятии ответственных решений. Потом за младших, ибо наступил момент, когда именно в их руках оказалась судьба всего нашего народа и нашей маленькой горной республики. Потом кто-то уже изрядно пьяный предложил тост за ирландскую республиканскую армию, так как ирландцы, судя по первым двум буквам, являются нашими близкими родственниками, и это входит в наши обязанности – помочь братскому ирландскому народу в его нелёгкой борьбе с английскими поработителями. Но, несмотря на красноречие оратора, данный тост не был утверждён старшими стола как непредусмотренный надлежащим порядком и так и остался пожеланием. Однако последовали другие, не менее звучные и очень важные, тосты. И каждый раз ораторы поражались, насколько своевременными оказывались их слова перед лицом нового обстоятельства. И все согласились с тем, что эта война воистину сплотила нас, весь народ нашей многонациональной республики, перед лицом этой новой опасности, и видит бог, что мы не дрогнули и не убежали, как последние трусы, а с твёрдой рукой и в трезвом уме мужественно противостоим натиску противника. «Это наша земля, и мы никуда отсюда не уйдём!» – крикнул кто-то в конце стола в направление старших, и они тут же отправили ему почётный бокал.

Бокалы продолжали звенеть, речи – раздаваться, молодёжь устала подносить снаряды, а старики продолжали поднимать тосты, и мне, скромному адъютанту, бегающему взад-вперёд с поручениями, стал вдруг ясен смысл выражения – убить кого-то своим красноречием. Ибо окажись противник сейчас и здесь, в этом сарае, за этим столом, он бы давно уже отказался от всяких территориальных притязаний и незамедлительно согласился бы на безоговорочную капитуляцию с выплатой соответствующей контрибуции, вся сумма которой пошла бы на давно планируемое во дворе строительство гаражей. Ритуальный стол стал плавно переходить в совещание, и первым предложил свой план Урызмаг Мирзаевич Сахарахохов, бывший начальник плодовощбазы № 2 Пригородного района. Он рассказал, что долгое время жил и работал в районе кинотеатра «Дружба» и подружился там с одним индейцем, который спьяну сболтнул ему их страшную индейскую тайну. Они, индейцы, сами по себе народ безграмотный, и руководит ими мудрый вождь. Если этот вождь погибнет или попадёт в плен, они вмиг превратятся в растерянную, дезорганизованную массу. «А как узнать, кто у них вождь?» – выкрикнул кто-то в конце стола. «Очень просто, – ответил Урызмаг, – у всех индейцев на голове чёрные шляпы, а у вождя – белая». «Подождите, – вмешался кто-то пьяный, – те, кто в шляпах, это же ковбои!» Но тут уже я не выдержал и сделал шаг вперёд. «Это в Америке те, кто в шляпах – ковбои, – выкрикнул я, – а в России всё всегда было по-другому!» Тут все громко рассмеялись, а кто-то даже погладил меня по голове, дескать, надо же, такой маленький, а уже разбирается. Не успел смех затихнуть, как слово попросил Тазрет Елбиевич Мозгиев, бывший работник хладокомбината № 14 на улице Павлика Морозова, и хотел было вновь рассказать свою старую историю, как в 66-м году ему явился Святой Георгий и обещал сделать его директором мясокомбината «Северный». Но не успел он начать, как из-за стола стали раздаваться недовольные крики. «Хватит, Тазрет! Знаем мы всё! – кричали раздражённые голоса. – Перестань морочить нам голову!» И оратор, не выдержав натиска, что называется под давлением общественности сдался и тихо сел на своё место. В этот момент в помещение сарая нетвёрдой походкой ввалился гонец, посланный дежурным с блокпоста. Справившись, после небольшого замешательства, с гравитацией и удержав-таки вручённый ему встречный бокал, он икнул и отрапортовал, что бои на передовой идут очень ожесточённые. На федеральные силы рассчитывать не приходится. В центре сказали, мол, разбирайтесь сами, кто из вас индейцы, а кто ковбои. Но, говорят, что исход сражения якобы предрешён, так как в плен к нашим попал их известный вождь «Белая Шляпа». Оказалось, что он же и «Синяя борода». Не тратя времени на комментарии, сначала старшие, а потом и все остальные подняли бокалы и выпили за сказанное. Гонец, взяв с собой со стола три бутылки водки и баранью ногу, с благодарностью и в спешке удалился дальше нести дежурство. Тут, как бы подытоживая сказанное, слово взял Батраз Крабов, мастер спорта по вольной борьбе, владелец сети коммерческих ларьков по улице Генерала Кукушкина. Батраз говорил громко и сердито. Он сказал, что существует лишь единственная возможность защитить себя от агрессии. Надо скинуться всем двором и купить у одного знакомого полковника подержанный армейский танк, который бы постоянно дежурил во дворе и в любую минуту мог отразить нападение экстремистов. Он также упомянул своего брата, который работает в ГАИ и сможет зарегистрировать дворовой танк как индивидуальное транспортное средство, что позволит значительно расширить диапазон действия танка и послужит лишней гарантией нашей безопасности. Но не успел Батраз закончить свою речь, как с места вскочил Таймураз Лохов и начал осыпать последнего упрёками и проклятьями. «Ты что, Батраз, ты за кого нас держишь? – кричал, волнуясь, Лохов. – Опять объегорить нас хочешь? Знаем мы, как ты этот сарай строил! По сто рублей тебе сдавали. А потом у тебя появилась ещё машина и дача за городом». Все посмотрели в лицо Крабову, но никаких признаков волнения, раскаянья или протеста на нем не увидели. Оно было непроницаемым, таким же угрюмым и каменным, как всегда. С этим лицом Крабов стоял в стойке в Сеуле, высвобождался из захвата в Нагано и боролся в партере в Калгари. И только голос у Крабова вдруг сделался таким строгим и звонким, как раскаты грома, и я сильно испугался, и спрятался под стол, боясь, что меня может ударить молнией. В своей неторопливой деловой манере он стал громко объяснять, что дачу и машину он приобрёл на личные сбережения, и если кто-то хочет уточнить и проверить, то он с удовольствием поговорит с ним с глазу на глаз. А что касается Таймураза Лохова, то к нему у него особый разговор. «Я тоже кое-что знаю, Таймураз, – спокойно продолжал Крабов. – Я знаю, кто угнал тогда ночью мою машину. И не надо тут лохами прикидываться. Ведь это был твой сын, наркоман, со своими дружками. И как только моя дочь могла спутаться с таким подонком!» «Твоя дочь! – выкрикнул Таймураз, недослушав. – Эта… эта… – Таймураз силился подобрать верное слово, но грозное лицо Крабова явно мешало ему закончить фразу. Набрав воздуху, Таймураз махнул рукой и решил построить уже новое предложение: «Да её кто только ни…»

Тут вдруг в помещение вполз вдребезги пьяный гонец с блокпоста, огласив весь сарай пронзительными криками. «Победа! – кричал охрипший гонец. – Полная победа!» Все тут же повскакивали с мест и бросились поднимать его с пола. «Как победа? Какая победа?» – орали голоса. «Полная, – отвечал он, – полная победа!» И когда его усадили за стол возле печки и налили араки, он немного успокоился, отдышался и начал обо всём по порядку. «Нам помогли наши братья-южане. В решающий момент боя они неожиданно атаковали противника и решили исход войны! Вождь «Белая Шляпа» подписал с нами мирный договор. Я сам видел, по телевизору! Мы победили! Ура!» – выкрикнул он напоследок и, обессилив, упал лицом в тарелку. Недоумевая, все повернулись в сторону старшего за разъяснениями. Но тот, как оказалось, уже стоял наготове, держа бокал с аракой в вытянутой руке. Смекнув, в чём дело, сначала старшие, а потом и младшие стали вдумчиво, не торопясь, один за другим поднимать свои бокалы. «Мы победили, – начал старший, – и на нашей земле вновь воцарился мир. Так выпьем же за мир во всём мире и за изобилие в нашем доме. Пусть наши дети никогда не узнают, что такое свист пуль и грохот снарядов, пусть им никогда не доведётся пережить, то, что пережили мы, и пусть в их домах всегда будет мир, уют и изобилие!» – сказал старший и поднёс свой наполненный бокал к губам. И весь стол ответил ему звонким радостным криком: «Да будет так!!!» Потом все стали обниматься и поздравлять друг друга с победой. Таймураз Лохов кинулся извиняться перед Батразом Крабовым, но тот опередил его, сразу сказав, что первым начал горячиться и был не прав. Старшие обнимали младших, младшие похлопывали по плечу старших, а дворовый пёс Сармат под шумок утащил огромную говяжью кость. Так мы выиграли войну. А вечером, вернувшись домой с пакетом бараньих кишок и козлиных ноздрей – доля, полагавшаяся мне как младшему, – я уточнил в Энциклопедии Юных Сурков, кто такие индейцы. Оказалось, что это такие племена в Северной и Южной Америке, которые скачут на лошадях, питаются дичью и носят на голове украшения из перьев птиц.

Ну и дела… – подумал я и сел делать географию.

Гибель империи

Блуждая в лабиринтах улиц города, я задавался лишь единственным вопросом: как это всё могло стать настолько чужим и нелепым, настолько грубым и больным? Все эти стаи голодных воробьёв, эти враждебные лица людей на Проспекте Мира, пьяные компании, покидающие заведения, – что это? Начало? Конец? Или только повторение? И тут я увидел его, мирно сидящего на скамейке посреди всего этого хаоса. Жёлтая куртка, клетчатые брюки и ядовито-оранжевые ботинки не могли не бросаться в глаза. Они просто кричали на фоне этой чёрно-белой монотонной беспорядочности. Он сидел, подперев голову руками, и пристально вглядывался в асфальт, как будто рассматривал там какой-то причудливый узор. Трудно было сказать, плачет он или смеётся, грустит или радуется, волнуется или негодует, но состояние, в которое он себя погрузил, угадывалось сразу и безошибочно. Увидев меня, он расплылся в ленивой улыбке, но затем вдруг сделал серьёзное лицо, тяжело выдохнул и протянул мне руку. «Империя гибнет!» – произнёс он с горечью в голосе. Затем, решительно и демонстративно кивнув головой, вернулся в первоначальное положение.

Теперь казалось, что он решает на асфальте какую-то неимоверно сложную шахматную задачу. Заправленные в ботинки брюки – такая вроде бы незначительная деталь – фатально выдавали в нём выходца с Юга, беспечного созерцателя, генетически исповедующего упрощённое, поверхностное восприятие проблем бытия и мироздания, и даже масса прочитанных им книг не смогла искоренить в нём этот врождённый бытовой рефлекс. Он попытался взглянуть на меня снизу вверх, прилагая при этом, казалось, нечеловеческие усилия. С огромным трудом он всё же вскинул свои тяжёлые веки и после недолгих, едва заметных манипуляций поймал мой силуэт в объектив своего зрачка.

Мой контур, запечатлевшись на сетчатке, тут же юркнул дальше по проводам в непроходимую глушь его сознания. «Империя… – повторил он, схватившись руками за голову, – империя гибнет!» На слове «гибнет» он картинно обрушил голову вниз, возвращая свой рассеянный взгляд в исходную точку на асфальте.

Сочувственно покивав некоторое время, я присел рядом с ним. «Империя…» – он в беспамятстве замотал головой. В этом наряде он напоминал диковинную тропическую бабочку, которая своей пёстрой ядовитой окраской пытается отпугнуть приставучих хищников.

Какое ужасное время, подумал я, какое нелепое время заставило этого беспечного южанина стать философом. Я огляделся вокруг. Снующие туда-сюда прохожие, часы, с застывшим на них временем, мамаши с колясками, прогуливающиеся старики с шахматными досками – всё напоминало, скорее, какую-то серую скандинавскую сказку.

Он был прав. Он всегда всё знал лучше. Как-то раз, на этом же месте, несколько лет назад он впервые поведал мне о своём чудесном открытии. Он открыл перспективу. Для наглядности он заставил меня вместе с ним забраться на скамейку и посмотреть в сторону горизонта, где как раз садилось солнце. «Неужели ты не видишь? – возмущался он. – Этот проспект специально задуман перпендикулярно горному хребту. Отсюда открывается уникальный вид на горы. Видишь, мы как бы стоим на взлётной полосе, с которой должна стартовать наша фантазия. В нас должен ожить и заговорить дух наших предков, тех уникальных людей, которые с таким остроумием и изяществом заложили этот город. Ты чувствуешь что-нибудь?» Я отрицательно покачал головой. «Вот, – поспешил он заметить, – это потому, что уже следующее поколение наших предков видело мир совсем иначе и, проигнорировав волю отцов, стало делать всё по-своему. Это они понастроили все эти несуразные многоэтажки, испортив тем самым прекрасный вид. Посмотри, эти убогие конструкции торчат отовсюду. И что, в конце концов, ожидает эту горе-работу? Всё то же забвение. Люди выдохлись. Они больше не могут. Они гибнут. А многоэтажки все стоят. Стоят как памятники своевольному гордому поколению, не пожелавшему ни с кем и ни с чем считаться. Если включить воображение и представить себе, что многоэтажек нет, можно без труда уловить первоначальную идею, всмотреться и увидеть несуществующую гармонию, полёт мечты, лестницу в небеса и всё такое прочее… Ведь перспектива в целом всё-таки осталась. Но… – тут он тяжело выдохнул, спрыгнул вниз и снова уселся на скамейку. – Но если у города и есть эта перспектива, то у нас в этом городе её нет. Мы дети тех, кто строил многоэтажки. Мы – потерянное поколение». И тут в его глазах каким-то романтическим блеском вновь вспыхнули все эти книги по истории, культурологии и философии, которые он когда-либо читал, – всё, до последней мятой брошюры по этнографии, оставшейся в наследство от бдительного деда.

Нельзя сказать, что ему было легко носить всё это в своей голове. Было время, когда наследственно-беззаботное в нём брало верх над разумным, и он бросал учёбу, устраиваясь работать на Центральный рынок. Там, среди ящиков сверкающих на солнце мандаринов, апельсинов и сочных персиков, между нависшими над ними гроздьями винограда, вереницами чурчхел и сушёных корольков, в зарослях петрушки, укропа и киндзы он на удивление всем своим прежним знакомым отнюдь не растерялся, а наоборот, за довольно короткое время успел освоиться, осмотреться и уже через неделю в компании таких же, как он, выходцев с юга чувствовал себя за прилавком как рыба в воде. Там он научился громко смеяться, говорить глупости и заразился этой идиотской привычкой со всей силы сдавливать руку при рукопожатии. Конечно же, он уступал в колоритности своим матёрым соседям по палатке, конечно же, он был лишён той вероломной непосредственности, с которой его коллеги выкрикивали в лицо покупателям названия и цены своих товаров, и тем не менее он вписался, растворился, затерялся и таки занял своё место на этой ярмарке тщеславия.

Но однажды наступил момент, когда он пристально всмотрелся в своё отражение в зеркале и сказал себе: «Нет, парень, это не твоё!» В горячем, беспечном южанине вновь возобладал трезвый рассудительный философ. Именно тогда мне вдруг открылась вся трагичность судьбы этого человека, обречённого всю жизнь балансировать между серьёзностью и озорством, образованностью и невежеством, карьерой и раздолбайством. Немудрено, что такой канатоходец может в любой момент оступиться и упасть в пропасть, сорваться вниз и больно удариться. От раза к разу у него случались глубокие кризисы, из которых ему всё труднее и труднее удавалось выбираться, и то, что сидело, бурчало и мотало головой рядом со мной на скамейке, было не чем иным, как сорвавшимся в пропасть канатоходцем, валяющимся на полу и обиженно потирающим свои синяки. «П-е-р-ь-я…» – вырвалось у него изнутри. «Что? – недоумённо спросил я. Но он лишь продолжал бурчать, обхватив голову руками. «Империя?» – переспросил я погромче. – Знаю, знаю, – кричал я ему в ухо, похлопывая по плечу. – Империя гибнет».